Текст книги "Монолог современника (СИ)"

Автор книги: Юрий Агеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

тот край, и вечно нем!

Беззвучно кружатся в ночи

миры иных систем.

1983

***

Ещё мы молоды и, вроде,

нет хвори и скорбей ни в ком.

Восьмидесятые подходят,

как к горлу – непонятный ком.

Ещё мы травим анекдоты,

на звёзды смотрим по ночам,

идём поутру на работу,

слегка желудками урча.

Проклятый строй никак не рухнет,

смирив гнилое естество,

а вечерами жизнь на кухне

перерастает в торжество.

За стенкой ссоры отголоски,

воды горячей нет, как нет,

хрипит магнитофон Высоцким,

и в кошельке лишь горсть монет.

Но всё ж надежда вдохновляет,

что будет светлой полоса,

а в телевизоре мелькает

Наташи Крымовой коса...

1983

***

Аркадию и Борису Стругацким

Живут себе, под ноги и не глядя,

а к звёздам всё приглядываясь ввысь,

фантаст Борис и брат его Аркадий,

меняя потихоньку нашу жизнь.

Влачим удел в быту без интереса,

по телику – один футбол-хоккей,

а с их страниц шагает в мир прогрессор,

прищурившись и с бластером в руке.

На «чёрном рынке» купишь ихний томик

и на Венеру тут же загремишь, —

ведь всё, что ты сумел наэкономить,

сдерут с тебя за «Остров» и «Малыш».

Но деньги – грязь, их всё равно истратим,

на макаронах месяц доживём.

Держитесь стойко и пишите, братья,

два гения в отечестве своём!

1983

***

Я живу в высотном доме

на последнем этаже,

крыш, нeбeс и солнцa кроме —

только молнии стрижeй.

По проспекту ходят люди,

сверху – точно муравьи, —

так о нас и боги судят,

бeз пристрaстья и любви.

Мчатся разные машины,

отравляя мир вокруг,

ну а мне с моей вершины

грузовик – и тот, как жук.

Просыпаюсь – сразу к свету,

вся отдушина – балкон.

У кого балкона нету,

жизнь влачит в плену окон.

Поутру на воздух выйду,

сигарету закурю,

сам себе прощу обиду,

сам с собой поговорю.

Не хожу давно к знакомым

и скупее стал в речах

потому, что лифт поломан,

а вода – лишь по ночам.

Стaль куют за стенкой справа,

слева крутят «Бони М»,

снизу тётка злого нрава

сочиняет тьму проблем.

Но о том ли всe мeчтaли?

Знали бы, как мне вас жаль!

Ах, какие видно дали,

если вглядываться в даль...

Люд в свои стремится норы,

скукой маeтся, а зря.

Надоел мне этот город,

мeжду нaми говоря.

Бьёшь баклуши на работе, —

до зарплаты как дожить? —

и ещё не старый, вроде,

а куда исчезла прыть?

Годы мчатся неуклонно,

скоро пенсия – и что ж?

Сигaнул бы я с бaлконa,

дa нa зeмлю упaдёшь.

Но всe бeды, словно мыши,

убeгaют в никудa,

если дождь идёт по крышe,

с потолкa тeчёт водa.

Если с крыши, eсли с крыши

тихо кaпaeт водa...

1983

***

Юрию Визбору

Спой мне, Юрий Осич,

что-нибудь за жизнь! —

Как нам жить попроще...

Ввысь не торопись.

Там аккорды тише,

ветер, неуют, —

даже не услышишь,

что тебе поют.

Спой мне, Визбор, о метелях,

о томительных неделях,

о любви и о разлуке,

где ни строчки от подруги;

о глубинах и высотах,

и о том, как плачет кто-то,

в далях, брошенный друзьями,

за горами, за долами.

Спой мне, Визбор!

Светлая гитара,

немудрёный стол.

Здравствуй, друг мой старый,

славно, что пришёл!

Посидим до но`чи,

путь найдём в ночи`.

Пой, когда захочешь,

только не молчи!

А проститься не успеем, —

и навек осиротеем.

Где искать – в горах ли Фанских,

или в дебрях африканских?

По лесам, пустыням жёлтым

спрашивать, куда ушёл ты,

или ночью в телескопы

след искать на звёздных тропах...

Но пока всё это – шутки,

сердце бьётся, уши чутки,

пальцы просятся к гитаре

и сегодня ты – в ударе

там, где мысля не о славе,

всё же, сердце ты оставил.

Спой мне, Визбор!

1983

***

Ты по своим живёшь законам,

хотя законы таковы:

идти вслед моде неуклонно

и слушать вымыслы молвы.

Под взглядами людскими таешь,

а где же признаки стыда?

Чего-то не понимаешь

и, вероятно, навсегда.

1983

ПЕСЕНКА ПРО РЫЦАРЕЙ

Не скучнейте лицами,

жизнь зарыв в дела!

Жили-были рыцари

Круглого Стола.

Им не гнуться лет до ста,

чтоб удобрить грязь, —

гибли в сече запросто,

не перекрестясь.

Не казались пресными

им труды и дни,

не суля ни пенсии,

ни тоски в тени.

Правыми и левыми

зло разя руками,

спали с королевами,

пили с королями.

С недругами вредными

мерялись в отваге,

становясь легендами,

превращаясь в саги.

Не проспи истории

в серости и лени,

смел будь в бранном споре, и

не склоняй колени.

Ежели забился ты

в глубину угла, —

вспомни, друг, про рыцарей

Круглого Стола.

1983

ЖИЗНЬ, КАК ПОДМОКШАЯ ГАЛЕТА...

Жизнь, как подмокшая галета,

крошилась, становясь подлей.

Мне не везло, а в это лето

сто утонуло кораблей.

Глазами, – что мне оставалось? —

надежды не умерив прыть,

я проводил последний парус.

Теперь за море не уплыть.

Всё, сухопутен стал и пресен,

от шин зависим и колёс.

Ни воздуха, ни тем для песен, —

я спрыгнул с борта на утёс.

Теперь у моря ждать погоды

и мерять дружбу на рубли.

Проходят, точно вахты, годы,

а где-то тонут корабли...

1983

1984

***

Прожитый день, как зачерствелый пряник,

запит водой.

Вернувшийся домой усталый странник —

уже святой.

Вдавиться в кресло – истинное благо! —

к страстям глухим.

Шуршат страницы, шелестит бумага,

звучат стихи.

Зима ли за окном, весна иль лето,

ветр, дождь стучит?

Но мир уже совсем в пределах света

одной свечи.

Лисицею крадётся вечер в поле,

незыблем кров.

Сегодня ты тоской прекрасной болен —

томленьем строф.

Твори всю ночь до света на востоке,

мечтой дыша.

Всё суета и тлен, включая строки,

но не душа!

1984

ЗА БОРТОМ

Плывёт корaбль сeбe кудa-то, волны пeня,

мaтросы взaд-впeрёд слоняются гуртом.

Есть чудaки они ромaнтику нe цeнят,

а я цeню, но я остaлся зa бортом.

Пройдёт свой курс корaбль по морю-окeaну,

и всeм, кто плaвaл, будeт вспомнить что потом.

Мaтросы выйдут в штурмaнa и кaпитaны,

а я – нa сушe, я остaлся зa бортом.

Ржaвeeт якорь мой в портовом рeсторaнe,

игрaeт тихо в зaлe грусть полупустом.

Я болeн, я повeржeн, я изрaнeн

лишь потому, что я остaлся зa бортом.

Но грусть осядeт, сeрдцe новоe встрeвожит,

обиды прeжниe зaбудутся потом.

А жизнь стaновится дорожe и дорожe,

и нeизвeстно – кто остaлся зa бортом!

1984

ВЕСЕННИМ И ПОГОЖИМ ДНЁМ...

Весенним и погожим днём,

когда рыхлеет снег,

давай из дома улизнём

и пустимся в побег.

Вода бежит из-подо льда,

грачи летят домой,

бредут бродяги в никуда,

прощаются с зимой.

Вылазит каждый из норы,

нарушив свой режим,

а мы с тобой через дворы

к окраине бежим.

На территорию ничью

спешим, сходя в овраг,

спустить кораблик по ручью,

пока он не иссяк.

1984

ДОНОСИТ ВРЕМЯ ЭХО ГОЛОСОВ...

Доносит время эхо голосов

и оттиски поблекших фотографий,

тома ушедших в вечность чудаков,

их изречений, писем, биографий.

Но что заменит мёртвый шрифт людьми,

которых не хватало и не хватит?

В пустом дому не хлопают дверьми,

и близок час, когда тобой заплатят.

Как одиноко, как щемит тоска!

Глаза не внемлют надоевшим книгам.

И старость серебрится у виска.

Нет, то не старость – время стало мигом.

А ты не верь. Попробуй, как и я,

забыться в рифме – временном лекарстве.

А ты поспорь с судьбой – она судья

помилосердней, чем людское братство.

Живи назло невзгодам, через дни

неси свою несдавшуюся душу,

и память об ушедших сохрани,

моря и горизонт, что прячут сушу.

1984

1985 – 1986

_________________

***

Перекати через года

и что останется тебе, —

поля из мартовского льда

и груз желаний на горбе?

И спор, которому конца

жизнь не дала, да и не даст.

Соперник с ликом хитреца

тебя попробует – в балласт.

Так что, всё заново начнём,

и будем биться за права,

вбивая в споры ни о чём,

необходимые слова?

Опять доказывать, что ось

не в центре полюса, а вне,

что жизнь изучена насквозь,

и ты давно раскрыл все «не».

А треснет лёд и понесёт, —

ты, возмутившись, крикнешь: «Нет!».

Опомнишься: «Который год?

Который год и сколько лет?..».

1985

***

Теплеет, значит скоро март

окончит путь, вступив в апрель,

и что зима колоду карт

развеет в светлую капель.

Чего там на судьбу гадать,

когда она и так ясна?

Пора морозам отступать.

Вы слышите, идёт весна!

Ко всем чертям гоню хандру, —

ведь надо жить и надо петь,

и, сон сгоняя поутру,

не умереть, не умереть.

1985

***

Мы равны, мы из одной колоды,

только не скрещаются пути.

Вне правительств, критиков и моды

крест бродяг обречены нести.

Впереди Мигель де Сааведра,

а за ним – кто пеший, кто в седле.

Много нас – шеренга в километры,

только не встречались на Земле.

1985

ПРЫЖОК

Крыля в прыжке над глубиной,

пловец рвал ветер над волной,

сжимался в ком, летел струной

по акробатике шальной.

В тот час в залив пришёл прилив,

скрыв отмели, где риф на риф

наполз, чтоб крови не пролив

нырнул, паривший, словно гриф.

Но у волны наискосок

был ветром сбит, как волосок —

рукой, пригладившей висок, —

упал плашмя, прервав бросок...

Когда притянет глубиной,

и ветер, душу окрылив,

толкнёт в стремительный бросок —

остановись, и в мир иной

не рвись, где крылья опалив,

не вынырнешь, а кончишь срок.

1985

МОЦАРТ

Моцарт пишет,

и в сонате

ветер дышит,

солнце тратит

на людей

весь жар и душу.

Амадей

играет, слушай!

Клавесин,

орган иль скрипка, —

гибнет сплин,

тоска – ошибка

Росы

падают на ноты.

Это слёзы.

Моцарт, кто ты?

Смех

сбегает из-под клавиш.

Всех,

кто верует, ты славишь!

Создан

из противоречий,

кто он, —

отпрыск человечий?

Просто так,

душой, не мерой,

сделай шаг

и в жизнь уверуй.

До утра

свечей не тушат.

Амадей играет,

слушай!

1985

ГОРИ СВЕЧА, ПОКА ГОРИТСЯ...

В. В. Макаровой

Гори свеча, пока горится,

для бутафории не стой!

Тебе к лицу в огне топиться,

слезу роняя за слезой.

Тебе за промахи и беды,

за нас просить иконный лик,

жить в дни рожденья и победы,

жить, погибая каждый миг.

Гори, свеча, в еловой ветке,

свети над письменным столом,

гори и грей в тюремной клетке,

гордись печальным ремеслом.

И мы, похожие на свечи,

исходим, плавимся и ждём,

когда же разум человечий

взметнётся истины огнём?

1985

БАЛЛАДА О ДИЛИЖАНСАХ

Мчались в старых дилижансах

наши предки по делам,

в ограниченном пространстве,

вверив судьбы лошадям.

И Земля казалась плоской

под ногами тощих кляч,

лишь вовсю трещали доски,

да скрипел колёсный плач.

Каждый в уголке скамейки

думал о своём пути:

жизнь не стоит и копейки,

если пуля просвистит.

Но, сжимая пистолеты,

в ожидании засад,

жили на верху кареты

злой форейтор и солдат.

На почтовых сквозь границы,

на почтовых сквозь года...

И во сне дорога снится,

да родные иногда.

На почтовых-бестолковых, —

пусть потом рассудит Бог! —

мыкались в желаньи новых,

неизведанных дорог.

Кто – на помощь, кто – в изгнанье,

кто – за злостным должником,

отлетевшие в сказанья,

спите вы дремучим сном.

Нам оставив книги странствий,

ветхих партитур тома,

на незримых дилижансах

вы промчались за дома...

1985

ЧАЙКИ В ГОРОДЕ

Чайки в городе, в городе... Птицы!..

Не людей, так хоть их пожалеть!

Чайкам голодно, надо кормиться

И в полёте не умереть.

Вот зима, но исчезли вороны.

Странный признак! – чего им не жить?

Только чайки летят на балконы,

Рвутся в окна, прося их впустить.

Чайки, чайки, хорошие птицы.

Трудно вам? Я впущу вас, впущу!

Только где же вам всем разместиться?

Что, не в гости? Хоть корм притащу!

Но пугливы вы страшно – и точка.

Подойдёшь – всех, как ветром снесёт,

Не берёте из рук ни кусочка.

Верно! Пуганый дольше живёт.

Всё равно вам, кто чуток, не чуток...

Всё меняется, всё до поры.

Снег пойдёт через несколько суток,

а пока чайки белят дворы.

1985

ТАГАНКА

Театр осиротел. Любимов в Хайфе

иль в Тель-Авиве. Там ему и жить!

Обиделся, послал все власти на фиг.

Театр в сомненьях: быть или не быть?

Назначен Эфрос. Сверху так решили, —

незаменимых нет между людьми.

Но с Эфросом артисты не дружили,

а с кем они дружили, чёрт возьми?!

От перепалок и интриг не в духе,

зверел главреж, упав в тенёта дней.

срывал спектакли с треском Золотухин,

бравируя известностью своей.

Освобождаясь от чинов и рангов,

склоняя на анархию народ,

бурлит вовсю мятежная Таганка

и скоро режиссёра доведёт.

1985

ПРО НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ

Альфред Нобель, изобретший порох

(Анька говорит, что – динамит),

дал возможность шляться по просторам

войнам, где никто не победит.

А потом опомнился, бродяга,

столько душ невинных загубя!

Нам и человечеству во благо,

создал фонд по имени себя.

В физике мы с Анькой не меркуем,

правда, был на химии в цене...

А за то, что нынче не быкую,

можно дать и премию вполне.

Накопились в банке денег кучи,

мне ж за трёшку засветили в глаз!

Только эту премию получим, —

морды будут бить уже за нас.

Из ментовки, значит, приезжаю, —

шлю запрос. Какая там страна?

Присуждайте, я не возражаю.

Утром – дома, прямо с бодуна.

1985

ИНОГДА ВЕЧЕРА ОЖИВАЮТ...

Иногда вечера оживают:

звёзды чиркают белыми стрелками.

Люди здравствуют, не умирают.

Звезды – камешки тёплые, мелкие.

Небо странное, без суеверий:

тучи стаяли, воду отплакав,

и комочки далёких материй

точно входят в черты Зодиака.

Ковш Медведицы, Волосы Веры,

Скорпион, дальше – вихри из пыли.

Где границы неведомой сферы?

Где мы все до рождения жили?

Иногда вечера оживают,

только люди им редко внимают.

1985

***

Отчего нам в старых книгах

так уютно и надёжно,

что неотвратимость мига

не заметна, не тревожна?

Отчего дрожанье нервов

утихает понемногу,

и душа летит, наверно,

исповедоваться Богу?

Мы забыли, мы устали

ночью вглядываться в звёзды.

Что читали, что листали

отвечает нам: «Не поздно!»

И седые каравеллы,

покачавшись на страницах,

нас уводят за пределы,

если только нам не спится.

Странное успокоенье

в старых книгах притаилось.

Может, от того, что зренье

авторов в слезах омылось?

Или жили люди лучше

в те века, не зная сроков,

а осознанные кручи

нам теперь выходят боком?

Так ли это? Не отвечу,

не задам вопросов лишних.

И уду противоречий

не возьму. Я верю вышним.

1985

НЕЖДАННЫЙ ДРУГ, НЕЗВАННЫЙ ГОСТЬ...

Нежданный друг, незваный гость

сошлись в моём дому.

И к радости мешалась злость,

как будто в душу впился гвоздь,

неясно почему.

Я потерялся и поник

в плену ненужных слов,

запутался в плену улик,

которых смысл не нов.

Два человека принялись

словами тормошить,

а ты меж них юлой вертись,

не успевая жить.

Я б в одиночку их скрутил

и перевербовал,

с них суету и хамство смыл...

А, может, промолчал?

Простил бы, сетуя на суть

Земли в её соку,

что каждому неровный путь

написан на веку.

Нежданный друг, незванный гость

совсем с ума сошли:

мысль, как обглоданную кость,

забросили в пыли.

Бокалы стукались, треща,

перегружась вином,

и если что-то хмель прощал, —

так споры ни о чём.

Но спор умолк и шум утих,

в день обратились дни.

Но что ж я возвращаюсь в них,

когда прошли они?

1985

ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

Философский факультет —

нету дома, денег нет,

общежитие, гитара и студенческий билет.

Постигаем мысли шустро,

как сказал бы Заратустра,

если б жил при нашем строе,

где на койке спят по трое

и на трёх – один обед.

А когда сдадим зачёты,

заживём, съедя кого-то,

иль в котельные работать, —

вниз – по лестнице почёта.

Ужаснутся Кант с Платоном

смазке рельсов под вагоном,

аспирант, метя метлою,

будет жить, за всех спокоен,

Вспоминая тех, кто Маркса

адаптирует для Марса,

или же наследье древних

сводит к уровню деревни.

Философский факультет,

пятилетка – наших нет.

1985

***

Когда вникаешь в мысли мудрецов,

освобождается от бед лицо.

И цепь ошибок так мелка, мелка...

Лишь жизнь вчерашняя горчит слегка.

Тацит, Сенека и Лукреций Кар

мне говорят, как мир нелеп и стар.

Метанье атомов, крушенье, ноль...

А в результате – глуп и гол король.

И наши страсти и идеи – блеф,

но принимаешь это, постарев.

И всё не стоит сожаленья, нет —

случайна жизнь и глуп её сюжет.

Мы неорганикой полным-полны

и от реальности отвлечены.

Забыв про грозные дела основ,

вредим друг другу водопадом слов.

1985

***

Александру Кушнеру

Я говорю: прекрасен Кушнер

в тончайшей музыке времён,

но критикой полузадушен

и пустословьем заглушён.

Шакалов много – пищи мало!

Тому, кто вышел на тропу,

дают вакансию Тантала,

а хвалят косточки в гробу.

Я говорю: прекрасен Кушнер,

когда он, светлый, входит в дом,

когда он открывает душу.

Пишите, Саша! Мы поймём.

1985

ДИОГЕН

Потрёпaнных полков уходят поколeнья, —

ни слaвы, ни побeд, a бойнe нeт концa.

Из мглы вeков глядят нa повторeнья тeни,

и трудно уцeлeть, нe потeряв лицa.

Нe можeт зaлeчить ничто душeвной рaны.

Философы твeрдят: «Врeмён прeрвaлaсь связь...»

Зaпугaнный нaрод склонился прeд тирaном

привычною спиной и опустился в грязь.

Жуёт сухaрь нужды, тaясь, полу-кaлeкa,

чтоб мeж собой связaть нaчaлa и концы,

и ищeт Диогeн со свeчкой ЧЕЛОВЕКА,

а вслeд ему идут ищeйки и лжeцы.

1986

ГОФМАН

1

Ещё не время полночь бить,

но из зеркал, из темноты

выходят призраки творить

дела зловещие. Слиты

в единый ком осколки дня

и тонкой теплятся свечой,

но в беглом отблеске огня

дрожит тревога, не покой.

В потёмках шорох. Лунный блик,

через свечу пройдя, поблек,

а там, куда он не проник,

стоит песочный человек.

И медленно сходя с ума,

струю вина вливая в бред,

напишет странные тома

полу-фантаст, полу-поэт.

2

Вися на елке у Мари,

невесть по чьей затее,

Щелкунчик молит: «Отвори

мне в сказку дверь скорее!

Полгосударства за коня,

полжизни за возмездье,

пока мышиная возня

и не сошлись созвездья».

Вот он уже скликает рать,

расправил плащ пурпурный,

оставив девочку гадать:

возьмёт ли в край лазурный?

1986

МЫ РАЗУЧИЛИСЬ В ГОСТИ ПРИХОДИТЬ...

Мы разучились в гости приходить,

и принимать друзей, даря им душу.

Нам стало трудно двигаться и жить

в том измеренье, что казалось казалось лучшим.

Но не казалось это нам ничуть!

Мы были проще, чутче и умнее,

и наша юность освещала путь,

в котором мы блуждаем, став старее.

Мы хвалимся коврами и бельём,

гордимся модной мебелью, достатком,

а после рассуждаем о своём,

и чувствуем, что каждому несладко.

И спрашиваем: так ли быть должно?

А правильно ли мы живём на свете?

Покамест мысль не выделит одно:

«Все так живут, и нас заменят дети».

С работы, словно с каторги спешим

подобиями выжатых лимонов,

чтоб врезаться в сжигающий режим,

который ждёт, со всем присущим, дома.

Кто так жестоко души обокрал,

и нитки не оставив к возвращенью?

Но кто нас в равнодушие загнал,

принудив к пьянству или всепрощенью?

Каких тогда мы вырастим детей,

когда они – по нашим же дорогам?

Мы разучились понимать друзей,

и совесть оставляем за порогом.

1986

СТИХИ О ХРИСТЕ

1.

Как у Бога за пазухой, в тёплом хлеву мальчуган

родился у пречистой Марии, не гадан, не ждан.

Нарекли Иисусом младенца, утёрли от слез.

Так на Землю явился ещё не известный Христос.

Ножки двигались бойко и пальчики тискали грудь.

Дух Святой умилился и замер, не в силах дохнуть.

Мир ещё не сложился в историю фактов и мест,

и вдали не маячил, не гнулся под тяжестью крест.

И Иуда под стол ещё бегал, и занавес только был снят

для трагедии века, для зрителей, мифов, баллад...

2.

Никто не ждал. И только чародеи...

Никто не ведал. Хмурые волхвы

вычерчивали путь на Иудею

через края песка и синевы.

Вышагивали пыльные верблюды,

с дарами полосатые мешки

потряхивая меж горбов, покуда

не поднимались вихрями пески.

А вечером, вставая над привалом,

светлее всех мерцающих тогда,

знамением неясного начала

светилась путеводная звезда.

3.

В толпе теряется душа,

как часть орущих тел.

Пускай на торжище спешат, —

спеши в глухой придел.

Уж суть твоя на самом дне,

обратный путь – ползком.

В пустыне ты наедине

с астральным двойником.

Он – отрицание твоих

решений и надежд.

Пустыня – поле на двоих

схватившихся невежд.

Но мозг душе не зачеркнуть,

и лучший им исход:

найти в бореньях третий путь,

что к истине ведёт.

Как хитростью ни ворожи

(пустое озорство),

согласье мысли и души

рождает волшебство!

Кружат на шаг от острия.

Пока дух с телом слит.

А победит второе «я», —

никто не победит.

Для тех же, кто перед холстом,

сюжет картины прост:

пустыня, камень, а на нём

задумался Христос.

4.

Магдалина Христу омывала ступни,

пыль дорог вместе с кровью царапин отмыв.

Где ветвистая тень обрывалась олив,

прядь волос – продолжение тени. И с ним

ей казалось спокойным движение дня,

и несносные люди – пустым миражом.

Ей хотелось сказать: «Бросьте камни в меня,

в ту, что с вами была и спала нагишом.

Но теперь я другая, не ваша, его.

И ему не любовь, не жена, но сестра.

У него одного не прошу ничего.

Я не знаю что будет, не помню вчера...».

Магдалина Христу омывала ступни,

и светлело лицо, как от добрых вестей,

отмывались грехи её долгой блудни,

потому что Господь милосердней людей.

5.

Среди друзей слова верней и проще,

апостолы они, иль босяки.

Поодиночке все на что-то ропщут,

друзьям ни ад не страшен, ни враги.

Здесь говорят и думают такое,

что из народа выбили плетьми.

Здесь изрекают истины достойно.

В кругу друзей становятся людьми.

Апокрифы здесь пишутся ночами,

слагаются запретные стихи,

и льется свет двенадцатью свечами,

и тишине подвластны петухи.

Завешены слюдяные оконца,

И чаша круговая по рукам

идёт себе до возвращенья солнца,

и снова наполняется в закат.

Они в живых, пока они едины,

они в речах, пока они честны,

не расколоть их на две половины,

не приписать им ни одной вины.

В устах врагов все истины враждебны

и все советы добрые вредны.

Среди друзей и споры – как молебны,

и все пути открыты и ясны.

6.

Я мог идти окольными путями,

но я меж вас.

Так что же слепы вы, самаритяне,

в пришедший час?

Что, гости вам – зазубренные кости

и не жданы?

Ведь не тяну за подаяньем горсти,

подачки не нужны.

Не сам пришёл – молитвы поманили

открыть вам мир,

где только боги и святые в силе, —

я – не на пир.

Хотите, приоткрою тайны неба

и тщетность дел

земных. Но мне не надо хлеба.

И пил, и ел.

7.

Если ветер звезды не задует,

три волхва добредут до крыльца,

если жизнь мне в отместку дарует

бесполезное злато венца,

так и быть, я взойду на Голгофу,

по ошибке, как было, на крест,

и отметят мою катастрофу

оглушительной руганью с мест.

И за то меня вычеркнут в небыль,

что я не был ни тем, ни другим,

и любил эту Землю и небо,

и ушёл, как родился – нагим.

Будет счастлив спасенный Варавва,

успокоится Понтий Пилат,

откричится скандальная слава,

позабудут, кто был виноват.

Но из пепла, столетьями позже,

дайте встать, воскресите, чтоб жил

человеком с обветренной кожей,

с кровью правды в сплетениях жил.

1986

ИГЛА КОЩЕЯ

В одной стране, в какой – не помню точно,

но помню, что правителем – Кощей,

был здравый смысл распят и опорочен,

и масса возмутительных вещей.

Замученная жизнью ворож`ея,

налогами и сказочным трудом,

открыла тайну, что игла Кощея

лежит в ларце, ларец – на дубе том.

Раскрытье тайн влечёт свои издержки, —

метнулся злобный гений из дворца,

спалил избу, развеял головешки,

а ножки приберёг для холодца.

Виновницу саму госпреступленья

найти – уже надежды никакой,

вороже`я сменила ударенье

и обернулась Бабою Ягой.

Глумится нечисть, сёла разоряет,

вся нелюдь ополчилась на людей,

тишком в стране царевичи шныряют,

трясут дубы, давясь от желудей.

Оплакали друзей моих на тризне, —

отважных, правде преданных, сердец.

Полно дубов растёт вокруг в Отчизне,

вот только угадать бы, где ларец!

1987

ДВА ПОЭТА

Российская немощь

жива исключеньем,

глазам не поверишь

за суетным чтеньем:

в случайном журнальном,

но верном соседстве

Борис Чичибабин

и Герман Плисецкий.

На острове строчек

и в рифму и в прозу,

они, среди прочих,

не выбрали позу.

Один – отсидевший

в стенах соловецких,

другой – уцелевший

в парадах советских.

Один из них старше,

другой помоложе,

но горькая чаша

им выпита тоже.

Из тех, кто креститься

умеет едва ли,

им много простится

за то, что не лгали.

Писали, как жили,

созвучно дыханью,

хором не нажили,

не снюхались с дрянью.

Биенье их мыслей

всех вывертов стоит.

Из всех, кто здесь тиснут,

их, может быть, двое.

Их встреча – мгновенье,

лишь шаг до погоста,

удел их – забвенье

в бeздарном потомстве.

Парят два поэта,

рифмуя над бездной,

на лучике света

эпохи железной.

1987

СВЯЗАННЫЙ ПАМЯТНИК

При жизни не могли —

связали после смерти,

хвалою оплели

и, как игрушкой, вертят.

На дерзкие слова —

продажный комментарий.

И слышится едва

протест в его гитаре.

Он не был лжив, как вы,

подчистившие строки,

неправедной молвы

паршивые сороки!

Размыто по стране

в пластинках и буклетах

по выгодной цене

отчаянье поэта.

За гробом шла толпа,

неся, как Спаса в силе.

Теперь он у столба,

привязанный к могиле.

1988

1989 год

________________

МОНОЛОГ СОВРЕМЕННИКА

Мне объявили, что мир воскрес,

что правде скостили срок.

Не верю! Учили, что нет чудес,

и я затвердил урок.

Я вздрагиваю от звона ключа,

боюсь крамольных идей.

Я знаю, что если где-то молчат,

то где-то пытают людей.

Я верю в гибель хороших чувств

и сказкам наоборот.

Когда я взятку даю врачу,

то знаю, что он берёт.

Когда мне скажут: «Убит поэт!», —

отвечу: «Убийцы – мы».

И что гекереновский нам сюжет,

когда здесь исчадья тьмы?

Я знаю, что каждый друг другу – волк,

предатель, подлец и гад.

Живу, как учили, не лезет в толк:

о чём они говорят?

1989

ПИСЬМО ОТ НОЧНОГО СТОРОЖА КАШПИРОВСКОМУ

Слышь, Анатоль Михайлович,

к вам пишет пациент!

Вот вы там всё захапали

к себе в один момент.

Всё лечите гипнозами,

втираете очки,

смеётеся над позами:

«Крутитесь, дурачки!»

Долбите нам Есенина,

Кольцова и т. д.,

и следом объяснения

о пользе и вреде.

Ну, как приворожённые

все женщины от вас.

Особо разведённые

шустрят на ваш сеанс.

Искусство это временно,

ненужное векам.

Что б, вместо баб беременных,

дать силы мужикам?

К вам деньги так и сыплются,

вам слава и почёт,

а мне и днём не выспаться,

и в ночь идти на пост.

Вот дали установку вы,

что подтвердит Кобзон,

как честно, не уловками,

он вами исцелён.

Я разом в телик зенками

упёрся, как дебил.

«Вдруг сказка – быль?» – кумекаю.

Кобзон не подтвердил.

Теперь скучаю сутками,

валяюсь на боку.

Разочарован жутко я.

Свободу – Чумаку!

1989

РОМАНС О НАПОЛЕОНЕ

Не сеял лён Наполеон, —

он города и пирамиды брал без боя.

Когда вы шли под стол пешком,

уже история запомнила героя.

Хоть ростом мал —

умом высок,

он горло рвал

за свой кусок.

Он не был хам,

не хуже всех,

и среди дам

имел успех.

Теперь гадай: с чего бы вдруг

в Россию ухнул он со славой и войсками?

Зачем он выбрал север, а не юг,

и не запасся для согрева коньяками?

– Как там Даву?

– Жуёт траву.

– Как там Мюрат?

– Себе не рад.

– Держись, Даву,

вернём Москву!

Крепись, Мюрат,

и жди наград!

Окончен путь его земной,

седеет армия усатых гренадеров,

но встанет за него стеной,

когда воскреснет он нечаянно, к примеру.

Тогда труби,

горнист, в поход!

Тогда враги

пойдут в расход.

Коврами выстелив поля,

быстрей закружится Земля...

ВО ВРЕМЕНИ УЖЕ НЕ АТОМ...

И.Бродскому

Во времени уже не атом,

а мир, который не взорвать,

жил тайный вождь семидесятых, —

неведомая нам тетрадь.

Он знал причины и истоки,

и там, где мы теряем след,

прокладывал он одиноко

свой путь в глубинах зим и лет.

Казалось: не уйти из круга,

так обозначено в судьбе...

Друзья стучали друг на друга,

чтоб стать усмешкой КГБ.

Он, презирая тех и этих,

не покидал своих вершин,

один, как перст, на белом свете,

и правый тем, что он один.

Уже душа была на нитях.

Едва осилив этот путь,

он не сказал: «Я – ваш учитель!»,

когда другие били в грудь.

Жил, и не стал душой бумажной,

не сдался в смутные года,

но сердце хрустнуло однажды

от ерунды, но так всегда...

1989

1993

_______________

«РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ»

Проснулись утром: вот запой,

аж руки скачут!

Не уважаешь? Бог с тобой!

Нельзя ж иначе!

Степан охнарики собрал,

Санёк бутылки,

Петруха бегал – их сдавал

стервозе Милке.

Опять поели кое-как,

запили водкой,

решили: это всё не так,

а надо вот как!

Раз Горбачёв – паршивый кот,

а Ельцин – сука,

пускай их парочка дерёт

друг дружку в муках.

Народ прикажет им: "Катись,

шпана, отсюда!"

Да только, вот, должон найтись,

чтоб не иуда.

Тянули жребий: Петьке – крест.

Запей обиды!

Давай, Петро, свинья не съест,

а Бог не выдаст!

Ментов – к ногтю, охрану снять,

всех амнистируй,

интеллигенцию сослать,

солдат кастрируй.

Дружкам – вина цистерны с три,

на первый случай.

Начальников в тюрьме запри

И там замучай.

А мы пойдём по городам

и дальним весям,

назло ОМОНу и ментам,

с весёлой песней!

С утра проснулись – ни глотка

и трёшник сдачи,

и морда, точно у хорька,

и руки скачут.

1993

1994

___________________

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АНДРЕЮ ВОЗНЕСЕНСКОМУ

Мечтатель живёт под Москвою,

вкушая батон с колбасою,

он страждет в тиши о собратьях

и тянет из рюмочки «кьянти».

Он верит, что этой России

пророки нужны и мессии,

варьируя рифму для песен:

«Россия воскресе...».

Андрей Вознесенский, вы спите?

Куда вы ушли от событий?

На месте, где выросла плесень,

Россия воскресе?

Где кровь проливают народа —

свобода?

Икру умыкают и женщин,

нас с каждой минутою меньше,

и люди забыли про небо,

и просят не зрелищ, а хлеба.

Где номенклатурная сволочь

питает фашистов и морочь,

творит пред иконой знаменье

рукой зарубившею Меня,

в стране воровства и бесчестья

какая Россия воскреснет?

Когда в депутатов стреляли,

вы спали?

Спасайтесь, умеете если.

Россия воскресе?

Когда этот край станет глушью,

Россия останется в душах.

Склонится Господь над Россией:

– Земля, что молилась мне, ты ли?

1994

1995

___________________

РОЛАН БЫКОВ

Истории второй у нас не будет,

и жизни, также, а она – не штука.

Сброд в городах, бандиты лезут в люди,

вся вымерла вконец деревня Утка.

Невежество рычит тигриным рыком,

пришли с переоценкой бизнесмены.

Не страшно, ведь Ролан Антоныч Быков

ещё какой-то ищет перемены.

Он продолжает ввинчиваться в вечность,

озвучивая старые вопросы,

одаривая сердцем бессердечность

и сглаживая смыслом перекосы.

Блуждает мир, оставшись без ответа,

пока, привыкший жить не по указке,

от века заслонился сигаретой

и припадает к кислородной маске.

1995

2000

________________

***

Юлию Киму

Запоздалое вниманье

будоражит белый свет.

Что тебе вельмож признанье?

Ты и так большой поэт!

Жил, не мудрствуя лукаво,

не для лишнего рубля,

не для премий, не для славы,

совести потомков для.

Власть деньгами ставит стенку,

перечёркивая труд.

Пусть хоть премией Сличенко

иль Булата назовут!

Воспарив на крыльях дара

над тщетой насущных дел,

под гитару, без гитары,

но сказал, что ты хотел.

Ищет критик, сатанея

от невымученных фраз,

кто честнее, кто смешнее,

кто нормальнее из нас.

Дай, Господь, чтоб миновали

нас навет и сплетен шквал,

и поменьше бы регалий,

и бессмысленных похвал.

2000

2005

_______________

СЛУЧАЙ С АЛЕКСАНДРОМ АБДУЛОВЫМ

Досадный случай: наш актёр,

известный в массах до сих пор,

избит милицией на площади Кремлевской!

Ведь он играл таких людей,

ведь он имел таких блядей,

а вот теперь играет в карты в Склифософской.

Обидно! Как менты могли

бить по лицу своей земли,

хватать ручищами такого вот артиста!

Бывает каждый виноват,

но бить талант лишь может гад,

и по всему видать, что дело тут нечисто.

Ему не нравился наш строй,

он был лирический герой,

крутил роман переводной

с американкой.

А нынче оглядись вокруг:

одно ворьё, никто не друг,

а по Тверской с утра фланируют путанки.