355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Агеев » Монолог современника (СИ) » Текст книги (страница 1)
Монолог современника (СИ)
  • Текст добавлен: 3 апреля 2017, 20:00

Текст книги "Монолог современника (СИ)"


Автор книги: Юрий Агеев


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Юрий АГЕЕВ

МОНОЛОГ СОВРЕМЕННИКА

Стихотворения

Баллады

Поэмы

Переводы

2016

1976 – 1979 гг

У МОЛА

Сегодня, завтра, каждый день

гудят шторма у мола,

а где-то волнам биться лень, —

штиль, тишь и море голо.

Я ухожу туда – на край,

на грань земли и моря,

чтобы вдохнуть солёный рай,

крик чаек, шум прибоя.

Пожалуй, только здесь мне жизнь,

приют от неурядиц, —

здесь только я и моря синь,

и мол – угрюмый старец.

И здесь я верю: хватит сил

очистится от фальши

навек, иначе б я не жил

сегодня, завтра, дальше.

1982

СНОВА КНИГИ, СНОВА БРИГАНТИНЫ...

Снова книги, снова бригантины,

шорох слов сквозь шорохи страниц,

заросли томов и паутины

мыслей, откровений – редких птиц.

Снова книги – яблоки Ньютона,

страны, где ты гость и только гость,

хижины, в которых ты как дома,

и друзей проверенная горсть.

Ухожу в страницы, в строчки, в будни

вымыслов и фактов, в глубину

лет, веков далёких, близких, трудных,

чтобы в них найти свою страну.

1982

РУССКАЯ ГОРЯНКА

У родника, нагнувшись над водою,

ловя струю в серебряный кувшин,

стояла дева, строгой красотою

Пленяя взгляды старцев и мужчин.

Белее всех снегов с вершин Кавказа,

зарёю алой тронутое чуть,

лицо её, чуть скрытое от глаза

Платком, светилось, обнажая суть.

Из-под ресниц, синей аквамарина,

пылал огонь, в груди стесняя вдох.

горянку на Руси назвали Ниной, —

там, где Всевышний не Аллах, а Бог.

1976

КАВКАЗ

Собрание скал, где паденье лавины – как выстрел,

а горные кручи, увы, не добры и не злы.

Кавказ, где за каждой вершиною по альпинисту

и, видимо, в Красную Книгу давно улетели орлы.

Но всё ещё горы стоят и вдыхают туманы,

и воздух морозен, и так же прозрачен и свеж,

и люди скупы на слова, но в делах постоянны,

и к Богу поближе, а, значит, есть шанс для надежд.

1977

ТРОПЫ

Случается в жизни решиться на шаг,

отбросив, как хлам, что придумали люди.

Пусть глянец на всём, чую: что-то не так,

и лишь самому докопаться до сути.

А мне говорят: «Светел мир и велик,

где правят расчёты и точные числа.

Живи, как другие, не лезь напрямик.

Что толку в метаньях и поисках смысла?

Хлебнув передряг, ты вернулся назад,

а было б спокойней остаться у дома.

К чему рисковать и блуждать наугад,

и так ли уж плохи одни аксиомы?»

Но всем вопреки путь я выбрал иной,

минуя дороги, прямые, как стропы.

С тех пор простираются передо мной

глухие, кривые, окольные тропы...

1977

НАД ГОРАМИ

Я видел горы свысока,

идя путём вершин.

Мне в мозг впечаталась строка:

«Прекрасен сход лавин...».

Окликни тишь, что спит века,

и всё сойдет с основ...

Но стыли синие снега

на спинах ледников.

Казались пропасти игрой

горячечной мечты,

смыкались там гора с горой

в бескрайние хребты.

Лепились сёла, точно мох,

убоги и тесны,

и реки брали мир врасплох,

срываясь с крутизны.

Наш самолёт бросало в дрожь

над безднами лететь.

И я подумал: вот где ложь

не сможет уцелеть!

1977

КЛЮЧ

В расселине, искромсанной ветрами,

где только мох, а дальше – пики круч,

как раной, укрываемой горами,

вне времени струится чистый ключ.

Он недоступен людям и не тронут

ничьим дыханьем. Свят и одинок.

Лишь камни иногда обвалом стонут,

храня от нас неведомый исток.

1977

ЭДЕЛЬВЕЙС

Где туманы дремлют и поныне,

порожденьем недоступных мест

рос цветок прекрасный на вершине,

нежно называясь: эдельвейс.

С высотой небес устав бороться,

пролетал орёл к исходу дня

там, где эдельвейс тянулся к солнцу,

головы бесстрашно не клоня.

Так и жил бы он, ничьей рукою

не встревожен, так же свеж и чист,

но однажды в этот край покоя

вторгся, страх презревший, альпинист.

Лез по скалам он, как по ступеням,

и вершин без счёта покорил,

чужд был сожаленьям и сомненьям,

и цветистых слов не говорил.

Тот, кому победы мало значат,

сделал на вершину первый шаг

и сорвал цветок, как приз удачи,

а потом впихнул его в рюкзак.

И – назад, свою развеяв скуку,

покоряя дальше белый свет.

но тому, кто поднимает руку

на красу Земли, спасенья нет.

Зашатался камень под рукою,

задрожал и канул свод небес.

Покоритель спит в краю покоя,

рядом с ним увядший эдельвейс.

Что ж, на свете всякое бывает, —

погибают люди там и тут...

Горы боль свою не забывают,

эдельвейсы снова прорастут.

1977

ПРИВАЛ У ВЕРШИНЫ

Наша палатка – спрятаться где бы! —

снежного склона синий цветок.

Вниз – редколесье, вверх – только небо,

запад в закате, в тучах восток.

Ночь на пороге. Греем консервы.

Булькает чайник талой воды.

Что-то такое трогает нервы, —

то-ли надежды, то-ли беды.

Чахлый костёрик – наше богатство.

В рации трески и болтовня.

Так посвящают в горное братство,

волю и веру только ценя.

Утром проснёмся: в инее белом

наша палатка – синий лоскут.

Выйти к вершине – это полдела,

надо вернуться к тем, кто нас ждут.

1978

УРАНОВЫЕ ЛЮДИ

Кому-то выпало – к стене,

кому – сидеть без срока,

и сходят тени в мир теней

без стона и упрёка.

Пусть говорят: "Дорогу в ад

придумали не судьи!",

но где-то в недрах путь торят

урановые люди.

Белеет кровь их день за днём,

а на леченье – вето,

зато спокойно мы уснём,

храня уран в ракетах.

Им жить – пять лет без дураков,

да и пяти не будет,

но тянут срок, как пять веков,

урановые люди.

За круглым карточным столом

сидят злодеи мира, —

им войны стали ремеслом,

а кровь – вином для пира.

Неведомы им страх и стыд,

раскаянье не будит,

когда вгрызаются в гранит

урановые люди.

Но не дай, Бог, задеть рукой

опасной красной кнопки!

Тогда не станет никакой

надежды у потомков.

И ангелами на часах,

где негодяев судят,

их встретят строго в небесах

урановые люди.

1977

ЗА ЧТО ГЕРАСИМ УТОПИЛ МУМУ

Герасим не мыслил себя без Муму,

он мог за неё хоть в партком, хоть в тюрьму,

но злая хозяйка сказала ему,

что эта собачка мешает в дому.

От горя Герасим тут сразу запил,

японский ошейник собачке купил,

купил ей колбаски, сметаны налил.

Вдруг – хвать за кувалду! И тут же убил.

Тут бедный писатель слезу уронил:

невинную душу, шутя, загубил!

Нет, видно Герасим Муму не ценил, —

он подло её, как собаку, убил!

Берётся Тургенев за новый сюжет,

в котором таких происшествиев нет.

Вот снова Герасим плетется в буфет,

Мумуню продав за пятнадцать монет.

И злой живодёр не зарезал Муму, —

такая собака нужна самому.

Тоскует Герасим, обидно ему,

что тихое счастье досталось – кому!

Гуляет Герасим в тоске, одинок,

Мумуню зовет на собачий свисток.

Из трудного детства тебя, мол, щенок,

поднял, вывел в люди и сильно помог.

И грустно Муму в темноте, взаперти,

собачее сердце забилось в груди,

Ей что-то сказало: мол,стоит идти,

что лучшее ждёт нас всегда впереди.

Побег удалсЯ! Из оков во всю прыть

примчалась собачка к Герасиму жить.

Тут снова хозяйка пустилась дурить:

«А где наша жучка? Хочу утопить!»

Герасим с трудом поборол в себе стон,

Муму снял на видеомагнитофон,

надел ей кирпич, как большой медальон,

и ночью закинул в совхозный затон.

С тех пор не слыхали родные края

ни тихого визга, ни лая ея...

1978

Владимиру Буковскому

Поражён коварный Запад

нашей тактикой, ребята!

Пусть оставят недобитки

вредоносные попытки.

Крикуны и диссиденты

не учли опять момента, —

вновь повержены злодеи

нашей ленинской идеей.

Обменяли хулигана

на Луиса Корвалана.

Обменяли скандалиста

на борца и коммуниста.

Мир спасён, притихла пресса,

есть условья для прогресса,

чтоб дожить без пессимизма

до постройки коммунизма,

до того, как мирный атом

станет страшен разным гадам,

до того, как воздух чистый

будет лишь для коммунистов.

1978-79 гг.

ПРО ПАСТУХА, КОТОРЫЙ НАРУШИЛ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ГРАНИЦУ

Крик, стрельба!.. Мой переход через границу

был отмечен и запечатлён.

Завтра все газетные страницы

осветят мой путь со всех сторон.

Стану я добычей журналистов,

власти припаяют мне статью.

Переплюнув славой террористов,

враз переменю судьбу свою.

В родных краях

колымил пастухом.

Забыв про страх,

погнался за быком.

Но здесь не горько —

за тюремною стеной.

Спасибо, Борька,

бык мой племенной!

Мне жужжат: «Вы выбрали свободу?»

«Ваше отношенье к КГБ?»

– Каюсь, – говорю, – не зная броду,

я быком испортил жизнь себе.

Пас бы тихо стадо на пригорке,

а быка списал бы на волков.

Чтобы сдох он, этот самый Борька!

сгинул в чаще на века веков!

Ко мне шустрит

известный адвокат.

Я чист, побрит,

одет и сыт, и рад

здесь на халтуру

посидеть пока, —

у нас бы шкуру

сняли за быка!

В камеру мне носят тонны писем,

камера – почти что, Гранд-отель.

Я живу, здоров и независим,

и недосягаемый отсель.

Плаваю в бассейне, ем бананы,

чифер в кофеварке кипячу,

изучаю мир с телеэкрана,

завтра срок по полной получу.

Такой бывает

игра Судьбы, —

сперва швыряет

в накал борьбы,

потом выводит

из бед тайком,

как вышло, вроде,

с моим быком.

1979

ОПАСНА ЖИЗНЬ ПОДРЫВНИКА...

Опасна жизнь подрывника, —

ему не спится и неймётся.

Он улыбается, пока,

а завтра, может, подорвётся.

Мы спим, глаза на мир закрыв,

а он идёт на поединок.

Не там тыкнёт отверткой – взрыв,

и никаких тебе поминок.

Сегодня выдали аванс

ему за срочную работу.

Вот он сидит и поит нас,

и треплется себе в охоту.

Он куролесит за столом,

всем тыкает, всех угощает.

Простим ему за ремесло,

хотя такого не прощают.

Он соблазняет наших дам, —

ему гарем бы по апломбу! —

и нагло заявляет, хам,

что подорвёт одну секс-бомбу.

Клянётся парень, что в Кремле

он разминировал шесть спален!

Генсек ему, навеселе,

сказал: «Да ты же гениален!..»

Он с каждым маршалом на «ты»

делил последнюю рюмашку,

а вот теперь – игра судьбы! —

он осчастливил нашу бражку.

С враньём он правду спутал сам.

Теперь терпи, пока упьётся.

Он нынче платит по счетам,

а завтра – чёрт с ним! – пусть взорвётся!

1978

Я ЗАЧИТАЛСЯ ФАУСТОМ...

Я зачитался «Фаустом». Притих

окрестный мир на три часа вперёд.

Хронометр прервал свой дробный ход,

но шелестел в губах волшебный стих.

И всё читало Книгу Бытия —

стрижи, сова с трубы и тополя,

чтоб долго не забыть её. И я

читал, по тропам мистики пыля.

Но вечера короткая заря

срывает в сон, и в этом долгом сне

над цепью гор два всадника парят

на белом и на вороном коне.

1979

***

Я в плену у античного мира, —

зачарованный, как Одиссей,

всё плыву по волнам, и незримо

кружат тени из царства теней.

Мои уши открыты для песен,

а глаза видят тайны веков,

только жаль, что прикручены плечи

к мачте времени тросом богов.

1979

***

Тёмной ночью выйду в путь,

паруса наполнит ветер.

Может быть когда-нибудь

курс географы отметят.

Вспенит киль волну, и галс

сменится вослед штурвалу,

вскинет флаг дрожащий марс,

меряясь с девятым валом.

Шар Луны в разрывах туч

не позволит с курса сбиться,

а с утра зелёный луч

опалит огнём ресницы.

1979

***

От долгих лет, от прошлых дней

осталась память нам, —

застывший парус на волне,

наперекор векам.

Когда-то предок наш поплыл

в свой первый трудный путь,

и горизонт его манил

раскрыть земную суть.

А после сотни кораблей

искали край Земли,

страдали, мучались на ней,

но так и не нашли.

На карте белых пятен нет,

и что ещё желать?

Но капитаны свой корвет

не захотят бросать.

И в наших жилах кровь течёт

тех самых моряков, —

не потому ли нас влечёт

стремленье бросить кров?

1979

ВСТРЕЧА С ВЫСОЦКИМ

Тапёр напился. В зале полушумно.

Нет музыки. Звон рюмок, вилок стук.

Официант, как Уллис хитроумный,

отсчитывает сдачу с потных рук.

Нет музыки, убогость общепита

сползает с плохо вытертых столов.

Гуляш кислит, бутылка недопита,

и в ней вино почти что не шипит.

Но кто это развязною походкой

идёт к роялю, точно к шлюхе, шаг

соразмеряя с градусами водки,

спасти желая душу и кабак?

Он, плюхнувшись, наотмашь, пятернёю

истому дня сметает с клавиш прочь.

Блатной аккорд, как приговор покою,

и никаким уловкам не помочь.

Он не был самоучкой – тот, кто вышел

под взгляды и сужденья выбить грусть.

И не кривились лица, песню слыша,

и так играть другой рискует пусть.

Фужер с шампанским на краю рояля,

скрипят педали, клавиши бьёт дрожь,

и хрипло рвётся песня. Жаль, едва ли,

я разберу, что ты, певец, поёшь.

1979

ПРАВОЗАЩИТНИК

Вазифу Мейланову

Скрываем мысли от своих

до смертной дрожи.

Кошмары, вроде бы, у них,

а здесь всё то же.

Грань разделила этот век

одной медали.

На площадь вышел человек,

и тут же – взяли.

Его забрали налегке

в гражданском трое,

затем лупили в воронке

менты с гебнёю.

Остригли голову под ноль

ему в кутузке,

дав десять лет за нашу боль

и нашу трусость.

Хоть клевета жила всегда

и зло – не в новость,

но близко к сердцу, – вот беда! —

носил он совесть.

И Гиннес в книгу вносит весть

(в ней каждый винтик):

«Теперь и в Дагестане есть

правозащитник!»

1979

МАТЧ КАРПОВА С КОРЧНЫМ

На первенство по шахматам в Мерано,

иль в Багио, – неважно где, когда! —

поехал побеждать за все соцстраны

король – сторонник мира и труда.

Пусть от твоей игры весь Запад ахнет, —

внушал парторг. – Корону не отдашь!

Чтоб наш Корчной, став Власовым от шахмат,

не заикнулся больше про реванш.

В проходах и у сцены жмутся люди,

дыханье затаивши до поры.

Вот первые ходы. Уже в дебюте

Корчному стало плохо от игры.

Он подал знак лощёным ассистентам.

Сказал, что пешки краплены, – сменить!

Заметил, что здоровье претендента

советским флагом можно загубить.

Пока меняли доски и фигуры,

часы, а флаги прятали в шкафы,

от смеха умирали даже куры,

улыбки устроителей – кривы.

Доигрыванье отложить на завтра

враг предложил в предчувствии беды.

Всё тщетно – ход за ходом наша правда,

и рушатся их хитрые ходы.

Уже пустили в ход гипнотизёра, —

он выпучил глаза и сделал пасс,

но чемпион напрягся до упора

и съел слона за весь рабочий класс.

Победа! Таймс и Цайтунг сдохнут с злости,

теперь несите лавры и цветы.

Бегут по магазинам наши гости,

а ихние в фойе зубрят ходы.

1979

В САМОМ ДАЛЬНЕМ КОСМОСЕ...

В самом дальнем космосе,

между двух сверхновых,

карточными фокусами

развлекал знакомых

тёртый межпланетник

и авантюрист,

он же – проповедник,

он же – аферист.

Карты были краплены

магнитною полоской,

игроки подавленные,

юмор очень плоский.

Сам картан – на станции,

которой тыща лет,

но никакой дистанции

меж дном и верхом нет.

Справа житель Веги,

голубой, как с перепою.

с ним абориген с Омеги,

с щупальцем-ногою.

Слева марсианин

с глазом прямо на руке,

а на заднем плане

проигравшие в тоске.

Сев играть, раскаешься,

спустивши капиталец.

ведь, если проиграешься,

то отрубают палец.

Пальцев не хватало

на ногах и на руках.

Битые каталы

прогорали в пух и прах.

А когда рассеялись

сомнения и споры,

и уже отсеялись

крупные партнеры,

альтаирец трёхголовый

посмотрел на флешь,

матерное слово

пробурчал и – харк на плешь!

Сброду невесёлому

сказал он вещь такую:

– Ставлю третью голову,

что он, подлец, плутует!

Марсианин вперил зенки,

хоть был трус и нытик, —

хвать рукою по коленке.

Глаз тут взял и вытек.

Взвился житель Веги,

почерневший с перепою,

а абориген с Омеги

стал трясти ногою.

Обступили жулика,

хватают за грудки,

а он в ответ культурненько:

– Постойте, мужики!

Я на всю галактику

честнейший человек,

а вы – толпа лунатиков,

мутантов и калек.

Кодла недобитая!..

И, бластер наведя,

в капсуле с орбиты

шасть – куда глаза глядят.

Бог весть где скитается,

кутит и загорает,

а на дальней станции

не пьют и не играют.

1979

МАТЧ СССР – КАНАДА

Нам сегодня на лёд,

как с тевтонцами – в бой.

Знаем: тем лишь везёт,

кто на равных с судьбой.

Нам с канадцами драться

за счёт на табло.

С поля целым убраться —

считай, повезло.

Но сегодня решили

мы не уступать

на таком же режиме,

растак вашу мать!

Ляжем насмерть на этом

исчирканном льду,

но придём с того света,

имейте в виду!

Хрип свистка, клюшка к клюшке:

мы входим в игру.

Сшиблись, хлынула юшка,

досталось ребру.

Шайбу вырвали, морды,

и на вираже

по воротам их форвард

ударил уже.

Прёт удача им в руки,

но как бы не так! —

ас ледовой науки, —

взял шайбу Третьяк.

Пашем лёд у границы,

нас клюшками бьют,

И к воротам пробиться,

как взойти на редут.

Шасть их крайний подножку,

и нашего – в борт.

Мы нажали немножко

и, взяв в оборот,

Хлоп канадца об стенку —

мы входим во вкус:

они бьются за деньги,

а мы – за Союз!

Вот позорные урки! —

зря судья им свистит:

двое держат за руки,

а третий шустрит.

Нам вернуться бы сразу!

Решали пока,

вбили шайбу, заразы,

зажав Третьяка.

Благо, Тихонов, тренер,

объяснил нам что, как:

важно выиграть время

для победных атак.

– Иль битюг тебя кинет,

или ты его съешь!..

Сплюнул зубы защитник

и встал на рубеж.

Перестроились с ходу,

отвлекли, обвели.

Ну, теперь им по году

сидеть на мели.

Отстают, не угнаться,

бьём четвёртый с руки.

Не глядим, что канадцы —

хлипки мужики!

Гол второй, исхитряясь,

загнала их братва.

Нам плевать. Не смущаясь,

лупим по головам.

В их воротах, – знай наших! —

пятый раз уже гол.

Знамя с клёном опавшим

убирают в чехол.

В их глазах злые слёзы,

тренер прёт на скандал.

Счёт: пять-два в нашу пользу,

выходим в финал.

Вслед нам шум стадиона,

как медведи идём.

В коридоре ждут жёны

с едой и питьём.

Будет кросс после ночи, —

под душ и на лёд.

Ну, на этот раз, точно,

нам всем повезёт!

1979

ЗОЛОТАЯ РЕЧКА

Не врастайте в мирный быт,

в тёплое местечко.

Помните: в горах бежит

золотая речка.

Сосны рвутся до небес,

разрывая тучи.

Справа лес и слева лес,

между – Бог и случай.

Кто-то мается в тайге

на лесоповале,

ну, а тех, кто в руднике, —

поминай, как звали!

Позабудьте про долги,

узы и контракты,

аргументы у реки —

золотые факты.

Заяц по лесу спешит, —

ёкает сердечко,

но быстрей его бежит

золотая речка.

Только руку протяни,

поступись покоем,

только вовремя рискни, —

манны ждать не стоит.

Пусть пороги, – не беда! —

встали посерёдке,

посмотри, её вода

моет самородки!

Это ж надо – у воды

и такая смелость!

И у каменной гряды

отвисает челюсть.

Кто мы – боги ли, скоты?

Рвём, стреляем, режем,

про заветные мечты

знать не знаем – где же?

Тишина – мертвей могил,

шум – мощнее грома.

Нет руля и нет ветрил,

нет любви, нет дома.

Дух бродяжий вышел весь

в кинолентах скучных.

Верьте, золото не здесь, —

не в квартирах душных.

Торопитесь, чтоб успеть,

берега столбите.

Даже, если выйдет медь,

всё равно ищите!

1979

ДОЖДЬ НАД ЧИЛИ

В Сантьяго льётся дождь из слёз и крови.

Над Чили тучи – ветром не проймёшь.

Летят из автоматов с сердцем вровень

потоки пуль. Над Чили льётся дождь.

Невесело жить при такой погоде —

опасно без кевларовых плащей!

Чилийская погода нынче в моде.

Вот незадача – трудно без дождей!

Над морем зависают вертолёты,

выбрасывая мёртвых и живых,

и с палачами Хара сводит счёты,

дошёптывая песню или стих.

Обидно умирать, собрав все силы

для жизни, но приходит к власти ложь,

чтоб спрятать в безымянные могилы,

а радио твердит: «Над Чили дождь!»

В истории повторы в катастрофах.

Когда же небо высохнет от слёз?

И вновь идёт под дулом на Голгофу

чилиец по фамилии Христос.

Не дай нам, Бог, однажды, на рассвете,

спросонок чью-то станцию найти,

и, стрелку доведя к условной мете,

услышать, что над Родиной дожди.

1979

1980

СПАСАТЕЛИ

Те, что в горы ушли штурмовать высоту,

бросив вызов судьбе и природе,

точно нить, сквозь эфир протянув частоту,

третьи сутки на связь не выходят.

Мы собрались в кружок у складного стола:

как же так, шесть парней – и пропали?

Правда, холод был лют, правда, вьюга мела,

но ведь горы у нас, не в Непале!

Сторожит тишина тех, кто вверх поднялись.

Сколько можно неведеньем мучить?

Остается завыть, иль карабкаться ввысь,

наплевав на страховку и кручи.

На парах вертолет – он пробьёт снегопад,

хоть лететь ему не по погоде, —

потому, что в горах альпинистский отряд

третьи сутки на связь не выходит.

1980

АНГЛИЯ

Туманный Лондон, сумеречный век,

вериги власти хлеще, чем удавка.

На Темзе барки, в трюмах хрип калек,

и на Норфолк бесплатная доставка.

Ничто в трущоб не манит глубину,

когда нескладно и убого Сити,

но клуб закрыт, и лорд идёт по дну

между лачуг, стремясь скорей забыть их.

Впритык к дворцам приятнейший контраст:

как бурелом, подобия жилища.

Удел их – тлеть. Никто тут не подаст,

и состраданья ближних не отыщешь.

Здесь мудрость не зависит от седин,

и терпят то, чего б никто не вынес.

И потому на всю страну один

бесстрашен Свифт, а веком позже – Диккенс.

1980

***

Олимпиады звонкий крик

летит, страну загнав в квартиры,

Люд к телевизорам приник,

пуст парк и редки пассажиры.

Век новый, шалый и босой,

уже готов осуществиться.

Спешим в Москву за колбасой.

Встречай, любимая столица!

1980

НА СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

Вот и всё… Ты умер, канул в вечность,

сгинул в сне, которого не ждут.

Вижу, как рванулись в бесконечность

кони, запряжённые в дугу

лёгких санок. Песня оборвалась…

Мы пока остались на краю.

Нам столетье жить, – такую малость, —

продолжая жизнь и цель твою.

Пусть не я, не третий, не двадцатый,

но наверняка, наверняка

кто-нибудь, когда-нибудь, утрату

горькую восполнит… Ну, пока!

1980

ПОХОРОНЫ ВЫСОЦКОГО

1

Мы были заочно знакомы,

мы знали о нём кое-что,

мы даже не ведали: кто мы,

пока он не спел нам о том.

Ушёл, не сдержав обещанья

вернуться в друзьях и в делах.

Москву захлестнуло прощанье,

и воздух цветами пропах.

Текут полноводные реки,

исполнены скорби и слёз,

о нём – о родном человеке,

прожившем и павшем всерьёз.

2

С утрa тянулись улицы

потокaми людeй,

пытaлся дeнь нaхмуриться,

дa нeту туч нигдe.

И блeдно-ослeпитeльным

сиял лицa овaл,

А площaдь – зaлом зритeльным, —

нaродa полный зaл.

Пeвцa убили полночью,

вколов кaкой-то яд,

чтоб послe «скорой помощью»

вытaскивaть нaзaд.

Но поздно. Всё зaкончeно.

Эпохи трeснул лёд.

Остaлось многоточиe

и этот нeбосвод.

3

Проводили его до ограды

и запомнили мел на лице, —

след отчаянья или досады,

или боя со смертью в конце.

Сорок два – всё, что выпало в сумме,

да стена милицейских кокард.

Кто-то бросил бездумное: «Умер

муж артистки... Ну этот вот... бард...».

У России дурная привычка

хоронить, чтоб потом воспевать.

«Бард» – не имя поэту, а кличка,

под которой нельзя умирать.

4

Злыe лицa и нeрвныe рeчи,

дaжe в воздухe пaхнeт бeдой,

колыхaeт московскоe вeчe

оборвaвшeйся днeй чeрeдой.

Всё. Нe стaло поэтa-мeссии,

что умeл Прaвдe двeрь отворить.

Большe нeкому пeть зa Россию

и зa русский нaрод говорить.

25-26 июля 1980 г.

1981

________________

КИТЫ

Нам границы мешают, как сети,

остроги' бьют дождём по спине.

Мы – киты, над водою – мы дети,

но равны на большой глубине!

Нас радарами щупают лодки,

эхолоты заходятся в хрип:

не шпионы ли? – Залп по серёдке.

Промах! В цель – человеческий грипп.

Мы крепки, но от насморка гибнем.

Без людей нам сто лет – не предел,

а теперь обязательно влипнем

или в нефть, или в долгий отстрел.

Сверху рыщут стальные касатки, —

им пока не прорваться до дна.

Нас спасает умение в прятки

не проигрывать, плюс – глубина.

На экранах, и в звуке, и в цвете,

мы плывём, беззащитны вдвойне.

Мы – киты, над водою – мы дети,

но равны на большой глубине!

1981

***

Пора начать, ристалище открыто,

стремятся пешки выступить скорей,

но слышно, как зацокали копыта

в «дебюте четырёх коней».

Эй, пешки, закрепите оборону!

Слон короля закрыл самим собой,

но сбоку по могучему заслону

был нанесён удар чужой ладьёй.

Смешались шахматы, и поле поредело

от обоюдных массовых потерь,

и даже Каисса навряд ли скажет смело,

кому удача выпадет теперь.

Клинки ферзей скрестились в поединке,

убита, в схватку влезшая, ладья,

чужой король сбежал в одном ботинке,

но неужели, всё-таки, ничья?

Опять удар, и сабли зазвенели

в руках ещё не сдавшихся фигур.

Критический момент! И еле-еле

король чужих от мата увильнул.

Ещё минута, ну ещё мгновенье,

и будет спор наш праведный решён,

но оборвал упорное сраженье,

спасительный для пострадавших, звон.

Конец игры. И жмут друг другу руки

гроссмейстеры с улыбкой на губах,

но их улыбка – лишь тому порука,

что этот бой продолжится на днях.

1981

***

Чернила должны быть чёрными,

бумага – светлей чернил,

слова – скупыми, упорными,

душа – сохраняла пыл;

добро, как всегда, – неизменным,

а зло – оставаться злом,

кровь – струиться по венам,

множа времён число;

Вера – безднам эфира,

иначе исчезнут сны,

и хаос, что правит миром,

станет совсем иным.

1981

***

От истин, заученных фраз,

замученных фальшью людей,

смертельно тоскующих глаз

сбежим в ту страну дикарей,

что снилась нам. Выберем ночь,

бриг с якоря снимем – и в путь.

Захлопает парус, и прочь

земля откачнётся, как ртуть

И бывший пират – рулевой

под компас подбросит магнит.

Ты слышишь, грохочет прибой?

На рейде нас ждут корабли.

1981

***

Пришла беда – ей ворота пошире распахни:

за дверью, запертой на ключ, от горя не уйдёшь.

Пока у власти меч и ложь – добро стоит в тени,

но ты скажи, беде назло: «Ну, что ж, беда, ну, что ж…».

Пускай застенки о тебе и цепи плачут – пусть!

Палач торопится на казнь, утюжа свой наряд.

Поторопись, друг, завершить незавершённый путь,

успей любимой подарить последний нежный взгляд.

А там до вечности вполне дотянешься рукой,

хоть руку отрубил палач, когда четвертовал.

И тело плавает в крови – черёд за головой.

Ну, что, поробуем, душа, уйти за перевал?

1981

***

Смеюсь сквозь слёзы над собой

и плачу я сквозь смех, —

с такой мне выпало судьбой

бродить и петь для всех,

что впору руки наложить, —

вниз головой – с моста,

но это дело отложить

решил я лет до ста.

И плачу пусть, и пусть смеюсь,

от холода дрожу,

но жизнь покинуть не решусь, —

я ею дорожу.

1981

***

С каждым днём, с каждым годом я вижу ясней,

что загадкам нет счёта – лишь нить протяни,

и клубок путеводный покатит в сплетенье путей,

где ещё до тебя ни один не ходил.

И ни бог, и ни чёрт, и ни ад, и ни рай

не помогут тебе – только сам выбирай!

На всю жизнь, на весь век, чтоб потом – без обид,

потому, что судьба – без границ лабиринт.

Счастье, точно, не там, где безветрие и благодать,

хоть оно и не там, где не так всё пошло.

Будет время стараться тебя обуздать,

но не вздумай пугаться того, что не произошло.

Сгинут страны, системы, мораль подведёт,

человечество вымрет, останется сброд,

но на скользком пути перемен бытия

сможет всё возродить только воля твоя.

1981

***

Здесь тишь, а где-то тлеют войны,

мозоль на пальце от курка,

опять в Иране неспокойно

и в Польше бунт исподтишка.

Израиль давит Палестину,

а в Чили правит Пиночет.

В Афганистане рвутся мины,

в Панаме тоже жизни нет.

По никарагуанским джунглям

идёт стрельба, – дела свои!

На островах Мальвинских угли

от деревень, – и там бои.

Поют в Ирландии волынки,

оплакав Ольстер и Белфаст,

воюют в Риме по-старинке —

из-за угла, – как кто горазд.

Мы здесь сидим себе, мусоля

листы газет, не дуя в ус.

Покоя нет, как ветра в поле!

А уцелеет ли Союз?

1982

ПРАВОЗАЩИТНИК

Вазифу Мейланову

Скрываем мысли от своих

до смертной дрожи.

Кошмары, вроде бы, у них,

а здесь всё то же.

Грань разделила этот век

одной медали.

На площадь вышел человек,

и тут же – взяли.

Его забрали налегке

в гражданском трое,

затем лупили в воронке

менты с гебнёю.

Остригли голову под ноль

ему в кутузке,

дав десять лет за нашу боль

и нашу трусость.

Хоть клевета жила всегда

и зло – не в новость,

но близко к сердцу, – вот беда! —

носил он совесть.

И Гиннес в книгу вносит весть

(в ней – каждый винтик!):

«Теперь и в Дагестане есть

правозащитник!»

1982

ПСИХУШКА

Человека спрятали в психушку,

и, конечно, было же за что:

выступал там, где велась прослушка,

говорил с друзьями не про то.

Слушал Запад вперемешку с воем.

Сквозь глушилки постигая суть,

вряд ли ощущал себя героем,

сравнивал с великим кем-нибудь...

Был как все, но совесть в нем проснулась,

и в душе вдруг начало горчить.

те, кто призван службой, встрепенулись

и решили парня подлечить.

Санитары мнут ему запястья,

доктор – плут и вежливый садист,

лезет внутрь, ведя допрос с пристрастьем,

пишет всё на плёнку и на лист.

Человек уж по гостям не ходит,

а лежит на койке у окна.

Два укола в день – и мышцы сводит,

за окном – здоровая страна.

1982

***

Лeто скоро кончится,

потeкут дожди,

Осeнь-зaговорщицa

встaнeт нa пути.

Рыжaя, крaсивaя,

в плaтьицe под цвeт.

А мы нe пугливыe, —

нaм сeмнaдцaть лeт.

Мы идём по городу,

зa руки дeржaсь,

с дeрзким глядя норовом,

рaздрaжaя влaсть.

В пeрeулкaх выпьeтся

всё, что припaсли.

кто-то в люди выбьeтся,

кто-то – в короли.

Были дни короткиe,

и до утрa – ночь.

Объяснeнья робкиe, —

чeм тeпeрь помочь?

Рaстрeпaли волосы

буйныe вeтрa,

уходилa молодость

с нaшeго дворa.

1982

***

Я знаю: есть на свете мир,

в котором нам с тобой уютно,

где жизнь не давит нас подспудно,

и ясен так ориентир.

Моей надежды не разрушь

на то, что мы – две половинки,

и все дороги и тропинки —

пересечения двух душ.

1982

***

Наспех нацепив доспехи,

мчались рыцари на бой

ради воинской потехи,

пыль оставив за собой.

В государстве тридесятом

жизнь катилась в никуда,

в тучах скрылась виновато

путеводная звезда.

Неба плотная завеса

тучам потеряла счёт.

Тихо плакала принцесса,

слёзы капали со щёк...

1982

***

Вот – озеро. Скользят по глади вод

два лебедя, переплетая шеи.

Сверкает в волнах звёздный небосвод

от Андромеды до Кассиопеи.

Вдохни в себя всю сказку этой шири,

всю свежесть, всё сверкание воды.

Давай с тобой утонем в этом мире,

как две песчинки или две звезды...

1983

***

Когда земная суета

вдруг станет нестерпимой,

уйду, не помнящий родства,

по свету блудным сыном.

Мне вслед рванутся голоса, -

их встречный ветер смоет.

Сверкнёт негаданно слеза

разлуки или боли.

Ах, что там, что? Скажите! Где? —

Да там, у горизонта?!

Там, в предзакатной полосе,

застыл осколок солнца.

Иду заросшею тропой,

пропитанный закатом.

Который раз вступаю в бой,

борюсь за каждый атом.

Который раз иду на бой,

на бой с собой, на бой с судьбой...

1983

ФРАГМЕНТ

Облеплены углы сарая

густой и серой паутиной.

Обломки угля собирая,

мать наклонилась и застыла.

Пёс Барс лежит чуть в отдаленьи

и ждёт: когда ж пойдём обратно?

И в напряжённом нетерпеньи

вдруг замирает непонятно.

А вечер, словно спохватившись,

что задержался слишком долго,

на солнце тенью навалившись,

льёт тёмно-синюю тревогу.

И пусть рукою неумелой

не передал я точной краски,

и что-то где-то не доделал,

но впечатление – как в сказке.

Сиреневатой акварели

мазки на стареньком картоне:

каркас сарая, прорезь двери —

всё ожило и всё я вспомнил.

И если б только на мгновенье

я мог бы в детстве очутиться,

прижаться к маминым коленям...

Но это только ночью снится.

1983

ЗВЕЗДОПАД

Так редко, перепадами,

случайно, иногда

я вижу: с неба падает

лучистая звезда.

Звезда... Судьба какая-то

сорвалась с высоты,

и рушатся, и падают

по искоркам мечты.

Кому-то больно сделалось,

душа оборвалась,

оставив плоть и ненависть,

в миров вплетаясь вязь.

На смену отсветившему,

отжившему свой век,

спешит ещё не жившее,

берёт иной разбег.

Ведь говорят,

что звездопад

всегда к добру идёт.

Когда качнётся вниз звезда,

пусть кто-нибудь шепнёт:

«Лети, звезда, с собой возьми

все горести мои!

Ты лишь на миг, на краткий миг

надеждой напои!»

Кто знает, может, чудо есть,

хоть капля волшебства,

и к нам в ответ благая весть

сойдёт на те слова?

Да нет, не слышит и молчит


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю