Текст книги "Письма Амины"

Автор книги: Юнас Бенгтсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

21

Стоя на улице с телевизором, мы высматриваем такси. Мартин считает, что мы можем дотащить его пешком. Короткими перебежками. Чем больше мы потратим денег, тем меньше останется на героин. Но сегодня я больше не могу ходить. Я спрашиваю, кто его купит. Мартин отвечает, вытянув руку в попытке поймать очередную машину:

– Он нормальный парень. Думаю, в основном он занимается скупкой, чтобы было с кем поговорить. Притащишь ему диски, так он спросит, не хочешь ли ты их с ним посмотреть. Пару недель назад я продал ему CD-плеер, так мы выпили с ним его же ящик пива, а потом он так нажрался, что подарил мне этот плеер. Я, дескать, ему настоящий друг, он хочет, чтобы это было у меня. И я ушел от него с деньгами и плеером под мышкой.

Еще одно такси проезжает мимо. Опытный таксист чует наркомана издалека.

– Может, мне попробовать.

Мартин понимает, что я имею в виду. Встав у стены дома, он разглядывает свои руки.

Следующее такси останавливается перед нами, мы подтаскиваем телевизор и ставим на заднее сиденье, я сажусь рядом, Мартин – вперед. По дороге мы разговариваем мало, буквально несколько фраз о хорошей погоде и сколько она простоит, боимся сболтнуть что-нибудь, что пробудит в шофере подозрения.

Такси въезжает на тротуар перед низким жилым корпусом с маленькой детской площадкой, на которой играют несколько детей. Мартин вылезает, обходит машину и открывает дверь со стороны телевизора.

– Мы сейчас вернемся с деньгами, нам их нужно забрать.

Шофер поворачивается на сиденье, кладет руку на телевизор:

– Он постоит, пока вы не вернетесь с деньгами.

– Хрен тебе, этот телик подороже стоит, чем вонючая поездка на такси.

– Он останется, вернетесь с деньгами – получите телик.

– Как будто мы с ним можем куда-нибудь смыться, подумай сам!

Мы вытаскиваем телевизор, шофер уже не пытается его удержать. Нас двое против одного, да и Мартин привел хороший довод. Мы несем телевизор до одного из ближайших подъездов; поддерживая ношу коленом, Мартин звонит в домофон. Через пару минут нам отвечают. Мы втаскиваем телевизор на первый этаж.

Он стоит, с трудом помещаясь в дверном проеме, ждет нас.

Ему под тридцать или чуть за тридцать, но на первый взгляд он выглядит старше из-за жира. Большие круглые щеки и глаза, исчезающие в складках мяса. На нем тенниска, совершенно растянутая, и треники с пузырями. Он отступает на пару шагов, чтобы мы могли войти и поставить телевизор.

С нами тремя и телевизором в прихожей не продохнуть.

– Деньги у тебя?

– Да, но я могу заплатить только четыре тысячи. Это старая модель.

– Да ни хрена подобного, разуй глаза.

– Четыре тысячи, я дам за него четыре тысячи. Цвета на этой модели не очень…

– Да плевать мне на цвета, мы договаривались на пять, так что будь любезен, давай пять.

С улицы слышен гудок такси, похоже, шофер теряет терпение.

– О'кей, дай-ка денег, поговорим, когда вернусь.

Медвежонок, переваливаясь, идет через прихожую.

Кто-то отодрал дверной косяк, видны голые кирпичи. Явно не без умысла, даже без косяка ему трудно протиснуться. Мы идем за ним. Гостиная маленькая, стены светло-желтые. Воздух затхлый, пахнет потом. Он обходит кафельный столик, опирается на подлокотник старого дивана, обтянутого черной кожей. Медленно наклоняется вперед и пытается вытащить что-то из-под диванной подушки. Я отступаю на пару шагов, так, что оказываюсь в дверном проеме, Мартин стоит между мной и толстяком. Не могу сказать, что нервничаю: что бы он там ни пытался выудить, это происходит как в замедленной съемке. Он отдувается, отодвигает потную прядь со лба. Затем сдается и садится. Диван под ним прогибается, он проваливается вниз. Затем наклоняется и шарит между ног, пока не находит под подушкой пачку денег.

Мартин берет у него из руки пару купюр и убегает.

Медвежонок виновато смотрит на меня с дивана, пытается изобразить подобие улыбки. Непросто это, привести в движение такое количество жира. Он кладет пачку денег перед собой на столик.

– Хочешь пива? Есть холодненькое.

Я качаю головой, избегаю на него смотреть. На стене висит полка, на которой стоит его фотография в солдатской форме. Я беру ее в руки, рамка из темного дерева покрыта тонким слоем жирной пыли. На фотографии он улыбается, у него короткие волосы и на макушке – зеленый берет. Очень крепкий солдат, с большими щеками-яблоками, но совсем не такой жирный, как теперь.

– Там еще чипсы есть, если…

Краем глаза я вижу, как он царапает засохшее пятно на колене.

Мартин шумно захлопывает за собой дверь, врывается в гостиную. Я борюсь с подступающей тошнотой, тяжелый запах псины, хотя не думаю, что у него есть собака. Такое чувство, что квартира стала меньше. Мартин орет, аж слюна изо рта брызжет:

– Послушай, жирный дурак, мы договорились на пять тысяч, так что о четырех даже не заикайся.

– Я думал, это другая модель, такую я вообще-то не хочу…

Мартин уже стоит рядом с ним, хватает его за одну из жировых складок, сжимает.

– Мы договорились, ты не смеешь…

– У меня больше нет, честно. У меня правда больше нет, если заглянешь в другой раз, тогда…

– У нас уговор, уговор дороже денег. Да я тебя насквозь проткну, черт возьми!

Как грустно он выглядит на этом диване, нижняя губа дрожит, по-моему, он сейчас заплачет.

– Если бы у меня было больше денег…

Помещение совершенно определенно стало меньше.

О боже, мы потеряли метр, может, полтора. Я знаю, в этой убогой квартирке все те же тридцать квадратов, что были всегда. Но чем это может мне помочь, если комната становится меньше. О боже, еще метра нет, скоро я окажусь так близко к мужику на диване, что почувствую вкус пота между складок на его животе, и эту постоянную влажность между его гигантскими ягодицами, и капли пота, медленно сбегающие по волосам подмышек. О боже, еще метр. Я хватаю Мартина за руку, одни кости.

– Господи, Мартин, пусть будет четыре.

Мартин отступает на два шага, с шумом втягивает воздух носом. Это не вопрос денег, речь идет исключительно о маленьких пакетиках с порошком. При хорошем раскладе ему, может быть, удастся взять еще одну дозу на последние причитающиеся ему пять сотен. Его кулаки по-прежнему сжаты.

– Господи, да нет у него денег.

Я произношу это как можно спокойнее, хотя стены медленно продолжают сдвигаться.

Жиртрест благодарно смотрит с дивана. Большое трясущееся лицо с каплей пота, свисающей с кончика носа. И я почти уверен, что, когда она упадет, я почувствую вкус соли.

– Это правда… У меня правда больше нет.

Мартин смотрит на меня, разжимает кулаки.

– Хорошо. Хорошо, пусть будет четыре, но тогда жирдяйчик платит за такси.

Жирдяйчик пересчитывает деньги на кафельном столике. Досчитывает до четырех тысяч, сидит и держит лишние пятьдесят крон, пока Мартин не берет их у него из рук.

– Но вы его подключите. Хочу посмотреть, в порядке ли цвета.

Может, они не в порядке. Особенно после того, как его везли в машине. Транспортировали.

Мартин пересчитывает деньги.

– Это тебе не какой-нибудь вонючий «L'easy».

– Я хочу посмотреть, в порядке ли цвета.

– Так подключи его сам.

Жирдяйчик смотрит в пол, а может, на живот:

– Я не могу.

Прочь. Я набираю полную грудь воздуха и засовываю в рот еще одну таблетку. Мы делим деньги, я отдаю Мартину последний полтинник.

– Хочешь зайти, познакомиться с моим пацаном?

Мартин широко улыбается, у него все еще героин в крови – а теперь еще и деньги на кармане.

– Ко мне нечасто приходят гости. Я не желаю, чтобы у меня торчали джанки. Знаю, что ты скажешь: посмотри на себя. Но джанки болтают много лишнего. Говорят только о наркоте. Где взяли, у кого хороший товар, у кого вообще есть товар. Сколько стоит, как денег достать. Я хочу, чтобы он видел: у папы есть нормальные друзья.

Все равно уже поздно куда-либо ехать, а домой пока возвращаться не хочется, не уверен, что я буду там один. Мартин живет недалеко отсюда. Пять минут пешкодралом, еще один низкий жилой корпус на Северо-Западе, на границе с районом Биспебьёрг.

Еще за закрытой дверью мы слышим шум телевизора.

Мальчик сидит на краю дивана и пялится в телик, там дерутся собака в костюме супергероя и крокодил с черной палкой и сигарой. Миловидный мальчик со светлыми жирными волосами и беспокойными глазами. На журнальном столике перед ним лежит пакет с булками, пара штук вынуты, на них видны следы зубов. Штора задернута, телевизор – единственное, что освещает комнату. Мебель дешевая, когда-то, может, и была красивой, но теперь попросту износилась. Мальчик не слышал, как мы пришли, он поднимает глаза, только когда мы входим в комнату. Подбегает, обнимает отца, цепляется за его ноги. Мартин гладит сына по голове:

– Поздоровайся с папиным другом.

Он прячется за ноги Мартина, испытующе на меня смотрит.

– Это мой друг Янус, он хороший.

Я улыбаюсь, стараясь выглядеть дружелюбно:

– Приветик.

Я не умею общаться с детьми, никогда с ними не сталкивался.

Мартин берет его на руки. Он утыкается отцу в плечо.

– Ты голоден, малыш?

Он молча кивает.

– Как ты смотришь на то, чтобы всем вместе пойти в «Макдональдс»?

Тут мы снова видим его лицо. Он энергично кивает. Смотрит на меня, уже не такой напуганный. Если мы вместе пойдем в «Макдональдс», то, наверное, я не такой уж скверный. Мартин улыбается мне:

– Пойдешь с нами? Я угощаю.

– Мой брат угощает.

Он смеется:

– Да, так пойдешь с нами?

Мы берем такси до Ратушной площади. Сначала мы ждали автобуса, но Мартину стало невтерпеж. Я сижу на переднем сиденье, в зеркало видно, как малыш привалился к отцу. Мартин достает из кармана пачку денег, платит, малыш с удивлением смотрит на купюры, но вопросов не задает. Мы заходим в «Макдональдс» на Вестеброгаде. Проходим по грязным, когда-то белым, плиткам, мимо большого клоуна из папье-маше. Стоим в очереди с мальчишками в широченной одежде – Карл Кани, ФУБУ, одежда, в которой они похожи на миниатюрных наркоторговцев из Гарлема. И с родителями, которым надо покормить своих беспокойных детей перед или после кино. У продавщицы плохая кожа, она выглядит усталой и разгоряченной под козырьком своей голубой бейсболки. Мы покупаем гамбургеры, картошку фри, молочные коктейли, продукты, которые начинаются на «мак-». Находим столик в зале для курящих с маленькой одноразовой пепельницей из фольги. У меня нет аппетита, но я знаю, что поесть надо, и запихиваю в себя гамбургер. Мартин съедает пару ломтиков картошки и жадно выпивает половину своего коктейля.

– Ты не мог бы присмотреть за ним пять минут, мне нужно отойти.

Я киваю. Он быстро встает и исчезает.

Я смотрю на мальчика, он занят игрушкой из набора «Хэппи мил». Пластмассовым динозавром, которого он собрал и прогуливает по пустым картонным коробкам и картошке в пластиковом лотке. Динозавр все время теряет хвост, и его приходится приделывать на место.

И я знаю, что единственная причина, по которой меня познакомили с мальчиком, – это чтобы я покараулил его, пока папа достает еще яду, чтобы пустить его по вене. И я не могу на него злиться, так поступают джанки, они используют других. Хотят они того или нет, остановиться они не могут, это чистый инстинкт, как будто составная часть того вещества, что они себе вводят.

Вернувшись, Мартин виновато мне улыбается, знает, что я знаю, что он выходил, чтобы замутить. Он садится, не может найти себе места. Проводит рукой по светлым волосам сына:

– Ты закончил с картошкой, малыш?

Мальчик снова приделывает хвост динозавру.

– Пойдем.

Руки чешутся, и он быстро поднимает мальчика. Я прощаюсь с ними у остановки на Ратушной.

22

Я принимаю ванну и вынимаю одежду из шкафа брата. Темно-серые хлопковые брюки и тенниска. Я похож на пай-мальчика из финансовой академии, идущего поиграть в теннис.

Весь день после обеда шел дождь. Лучше не стало и когда поезд выехал за пределы Копенгагена. Я направляюсь в городок, где предположительно живет Амина. Напротив меня сидит молодая пара. Они целуются и ерошат друг другу волосы. Я их не смущаю. А если и смущаю, то это их не останавливает. Ее рассердила какая-то его фраза, она отворачивается и смотрит в окно. Он делает вид, что ничего не произошло, надевает наушники. Через какое-то время ему надоедает ее игнорировать, он целует ее в шею, дует за шиворот. Она вертится и смеется. Целует его в ответ.

На всех станциях мимо проносится одна и та же реклама: блондинка в золотистом бикини на пляжном лежаке, с ноги свисает золотистая сандалия. Сандалия указывает на меня. Поезд снижает скорость, визжат тормоза. Через час с небольшим я на месте. С перрона вниз, к почти пустой парковке, ведут лестницы. Слева от парковки – гриль-бар, зеленый деревянный домик с пластиковым флажком, на котором изображены гамбургеры, колбаски и котлетки в окружении картофеля фри. У стены припаркован мотороллер. Внутри на высоком стуле у стойки сидит пожилой человек в стеганом синем жилете, он облизывает пальцы и бросает на меня безразличный взгляд, когда я прохожу мимо.

Я перехожу дорогу и выхожу на улицу, по всей видимости играющую здесь роль центральной, – на маленькую пешеходную улицу, ведущую к торговому центру со стеклянным фасадом. Я прохожу мимо на первый взгляд закрытого магазинчика мороженого. Миную пару обувных магазинов и кафе со стоящим на улице аппаратом для разлива пива. Внутри сидят мужчины, пьют пиво. На дальней стене висят «Полуночники» Эдварда Хоппера, лица на картине заменены лицами Богарта, Джеймса Дина и Мэрилин Монро. На окне висит довольно беспомощно нарисованная красным маркером на белом куске картона реклама молочных коктейлей: «Лучшие в Дании» – написано там. Один из мужчин громко смеется. Улица пуста, тишину внезапно нарушает проезжающий на форсированном мотороллере молодой человек в бейсболке, надетой задом наперед.

Я смотрю на страницы, вырванные мною из телефонного справочника брата. Синей ручкой я нарисовал маршрут. Теперь надо только разобраться, где у карты верх, а где низ. Я не привык читать карту, не привык вообще самостоятельно что-нибудь находить. Иду по какой-то улице слева от торгового центра. Следую маршруту, название улицы пока соответствует названию на карте. Затем поворачиваю направо у низкого бетонного здания с табличкой «Школа». В окнах висят вырезанные из цветной бумаги бабочки, красные, желтые и синие. В конце улицы я нахожу его. Двухэтажный дом из желтого кирпича с плоской крышей.

Берусь за ручку, дверь открывается: похоже, взломана. В прихожей темновато. Влажный воздух. Две двери, на обеих написано: «Частная собственность», и лестница, по которой я поднимаюсь. На втором этаже – узкий коридор с дверями по обе стороны, на полу – зеленый ковер (похоже, его не стирали с тех пор, как был построен дом), обои с желтоватым узором. Видимо, здесь и живет Амина. Комната четыре. Прямо как в больнице, люди живут здесь в комнатах с номерами.

Номера три не существует. Один, два и сразу пять перед номером четыре. Номера написаны на дверях черной краской. Я стучу в дверь, а рука дрожит. Ответа нет. Я стучу снова, сильнее. Опять ничего. Затем открывается дверь на противоположной стороне, в самом конце коридора. Выходит женщина средних лет, между указательным и средним пальцами у нее крепко зажата сигарета, губы накрашены ярко-красной помадой.

– Чего вам?

– Я ищу Амину.

– Здесь вы ее не найдете.

Она ковыляет ко мне. Не очень трезвая, но держит себя в руках. Когда знаком с симптомами, их трудно не заметить. Легкая томность в голосе, осанка, тело всегда чуть наклонено вперед, большую часть работы при ходьбе делает сила тяжести. А может, почки болят. Следом бежит шавка. Все время на шаг позади или впереди нее. Она подходит ближе, и я вижу, что фильтр сигареты вымазан тем же красным цветом, что и губы.

– Амина здесь больше не живет, я ее выгнала. И вовремя.

Песик прыгает ей на ноги, тявкает, чтобы привлечь внимание.

– Тихо, Шейла, тихо, я разговариваю с человеком.

Она слегка отталкивает собаку ногой.

– Посмотрите комнату? Может, хотите снять?

Я киваю.

Она вынимает из халата связку ключей, отпирает дверь.

– Вообще-то она казалась милой девушкой, было совершенно незаметно, что она из этих… Может, потому я и дала себя обмануть. Такая симпатичная девушка, говорила по-датски и все такое. Надо было задуматься, когда я услышала, как ее зовут.

Она толкает дверь. Собачка бежит впереди. Она находит выключатель справа от двери и включает свет.

– Вы не подумайте, я вообще-то против них ничего не имею. Просто не хочу сдавать им комнаты. Я сдаю только приличным людям… Ну вот, смотрите…

Комната не более пары метров в длину и ширину. Стены когда-то были белыми, но теперь окрашены сыростью и сигаретным дымом. У стены – кровать без простыни, на матрасе – большие пятна. Пахнет сыростью и грязью.

Она подходит к окну и отдергивает зеленые шторы.

Справа – дверь в ванную. Открываю. Воздух затхлый, влажный. Кафель на полу разбит.

– Если соберетесь снять, мы можем ее подремонтировать. Повесить новые шторы. Можете у меня телевизор одолжить. Он небольшой, но работает. Со мной можно ладить, сами увидите. И с ней мы ладили, хоть имя у нее и было странное.

– Сколько она здесь прожила?

– Может, чуть больше года. Сначала казалась такой приятной девушкой. Она мне правда очень нравилась. Однажды я пригласила ее к себе попить кофе. Но потом начал ходить этот парень.

– Парень?

– Да, такой, темненький.

– Они были женаты?

– Вот уж не знаю. Знаю, что сюда начал таскаться темненький парень, и я не понимала ни слова из того, что они говорили…

– И вы ее выгнали?

– Да, но, конечно, не сразу. Зачем мне проблемы? Но с тех пор, как он начал к ней ходить, нам больше не стало покоя. А когда он к ней переехал, вот тут-то началось. Но со мной можно ладить, я просто сказала, что если они собираются здесь жить, то должны платить больше.

– И они здесь оба жили? В этой комнате?

– Да, комната небольшая. Но они наверняка к такому привыкшие…

– Что вы имеете в виду?

– Ну, им ведь не нужно много места, этим… Они и по восемь человек могут жить в такой комнатке. Братья двоюродные, сестры, весь кагал.

– Сколько они здесь прожили?

– Месяцев несколько. Она все ж такая приятная была девушка, нравилась мне, я уже говорила. Все испортилось, когда этот ее друг переехал.

– Как испортилось?

– Эта их странная музыка и скандалы до полуночи. И машины, все время машины, приезжали посреди ночи, стояли и газовали. Из окон музыка эта дикая. Мне пришлось это прекратить.

– Да, с таким надо быть поосторожнее.

– И знаете что, я-то думала, она такая милая девушка. Казалась очень славной. Только когда вместе их увидишь, тогда только и заметно, что она тоже из этих…

– Из черножопых?

– Да…

Я смотрю в окно, у Амины была комната с видом на парковку за супермаркетом. Перевернутые тележки и мусорный контейнер. Я вынимаю из кармана пузырек с лекарством.

– Что это у вас там?

– Лекарство.

– Да? Вы что, аллергик?

– Это чтобы я тебя не задушил.

Ее шавка с лаем принимается прыгать на мою ногу.

– Убери свою вонючую псину, пока я ей ноги не вырвал.

Я оставляю ее в комнате номер четыре, успокаивать собаку.

23

Началось это в поезде, а в автобусе от Эстепорт стало еще хуже. Дрожь в руках, сильная потливость. Если бы я не был болен столько лет, подумал бы, что подхватил грипп. Но симптомы мне знакомы: скоро начнется приступ. Сильный. В голове слышно громкое бормотание, все чувства обостряются: звуки становятся громче, цвета – ярче. Через пару часов я буду потерян для мира. Я думаю о Карле, парне, с которым мы лежали в больнице. Выписавшись, он начал носить прибор для измерения пульса. Вокруг груди затягивался ремень, от которого на часы шла информация о пульсе. Он делал все, чтобы пульс не учащался. Если его окружали люди, которые его нервировали, и пульс учащался, он уходил. Позволял автобусу уйти из-под носа, лишь бы не ускорять ходьбы. Но это не помогло, он рассказал мне об этом, когда снова попал в больницу.

Я вхожу в квартиру брата. Пью лекарство. Нахожу снотворное. Принимаю пять таблеток. Недостаточно, чтобы умереть, если только я не уподоблюсь Джими Хендриксу и не захлебнусь собственной блевотой. Надо отключиться, пока мозг не взорвался к чертям.

Или можно возвращаться в больницу. Такого тебе не пропишет ни один врач, но я не знаю, что еще можно сделать. Лежу в кровати, сердце так колотится, что мне слышно звук. Бам, бам, бам, бам, как большой барабан, каннибалы готовят котел. Вся одежда пропиталась потом. Тут свет погас.

24

На следующий день я просыпаюсь уже за полдень. Снотворное еще не выветрилось, но психоз прошел. Выпиваю полный кофейник крепкого кофе. Пытаюсь преодолеть действие снотворного: хожу по квартире, хожу вверх и вниз по лестницами, между гостиной и кухней, обратно в спальню, затем снова на кухню. Принимаю холодную ванну и одеваюсь.

Пойду пешком. Идти далеко, но погода хорошая, а после вчерашнего приступа я боюсь рисковать. Не доверяю автобусам. Или себе.

Короткая дорожка, по обеим сторонам изгородь. Дорожка ведет к маленькой площадке с лавочками, расположенной перед низким бетонным строением. Рядом с дверью – латунная табличка с названием кризисного центра. «Предоставление помощи женщинам» – написано внизу. Я миную две двери, предбанник, вхожу в приемную. Самая обычная госконтора: стойка, стулья вдоль белой стены. Несколько репродукций то ли Моне, то ли Мане и детские рисунки в рамках. Женщина за стойкой что-то перепечатывает на компьютере с листа А4, лежащего рядом. Ей лет сорок с небольшим, на шее на нитке жемчуга висят очки для чтения. Волосы темные, окрашены в рыжеватый цвет.

– Извините.

Еще пара щелчков мышкой, и она дружелюбно на меня смотрит:

– Мужчинам здесь находиться запрещено.

– Я ищу одну девушку.

– К сожалению, не могу вам помочь.

Из правой двери выходит молодая азиатка. У нее на лице большой синяк, голубой, но уже начавший лиловеть. Увидев меня, она снова исчезает за дверью.

– К вам, вероятно, обращалась девушка по имени Амина, турчанка.

– К сожалению, я не могу вам помочь, мужчинам здесь находиться запрещено.

– Я ее друг.

– К сожалению, таковы наши правила.

Она смотрит куда-то через мое плечо, и только теперь я замечаю охранника, она, видно, сидела у двери. Здоровая светловолосая женщина, возраст примерно между тридцатью и сорока, в униформе, с большой грудью, оттопыривающей синюю ткань.

– Я просто хочу узнать, есть ли у вас ее адрес, ее новый адрес.

– Я не могу вам помочь, вынуждена попросить вас уйти. Как я уже сказала, мужчинам здесь находиться запрещено.

Одну руку охранница кладет мне на плечо, а другой берет за локоть. Всего только легкое прикосновение.

– Я просто хочу знать, что с ней случилось.

Женщина за стойкой снова поворачивается к компьютеру. Захват усиливается, и охранница ведет меня к двери. Положив руку на спину, не толкая, а всего лишь подсказывая направление, не грубо, но очень профессионально. Я не сопротивляюсь, я умею слушаться, я приучен делать, что говорят, я знаю, что в противном случае может произойти. Она открывает дверь и выводит меня. Встает перед дверью, скрестив руки на груди.

– Я просто хотел…

– Мы не можем вам помочь. Вы слышали, что она сказала?

– Но я не хочу ничего плохого, я…

– Идите домой. Если у девушки есть желание поговорить с вами, она сама вам позвонит.

– У нее нет моего телефона. Как она мне позвонит, если у нее нет…

– Лучше идите домой.

Я размышляю: может, есть волшебные слова, которые заставят ее понять, что я не бывший муж или любовник. Сезам, откройся. Она машет рукой: прогоняет, как собаку. Затем входит в здание и закрывает за собой дверь.

Бреду прочь. По асфальтированной площадке. Мне сказали, что делать. Затем поворачиваю. В дверь. Три быстрых прыжка к стойке, женщина испуганно на меня смотрит, словно я хочу дотянуться до нее и ударить.

– Я просто хочу знать: вы видели Амину?

Охранница уже рядом, заламывает мне руку. Она сильнее, чем я думал. Больше ничего сказать я не успеваю, потому что она разворачивает меня, и мы снова идем к выходу. Она толкает дверь ногой. Выйдя на улицу, пихает меня в спину так, что я падаю. Надеюсь, об Амине здесь заботились с таким же рвением.

– Если еще не дошло: катись отсюда, пока мы не позвонили в полицию.

Она уходит, закрывает за собой дверь. Я встаю, отряхиваю руки и лицо от гравия. Такие сволочи эти камешки: прямо под кожу проникают, ну как в детстве, когда упадешь с велосипеда.

Иду обратно, к двери.