Текст книги "Темпориум. Антология темпоральной фантастики"

Автор книги: Юлия Зонис

Соавторы: Александр Щеголев,Павел (Песах) Амнуэль,Евгений Гаркушев,Александра Давыдова,Наталья Федина,Игорь Вереснев,Тим Скоренко,Юлиана Лебединская,Ника Батхен,Артем Белоглазов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

После этого он вновь принялся заглушать вопящую совесть. Есть давно проверенные и отлично зарекомендовавшие себя методы.

* * *

Вечером восьмого декабря на всей территории США неожиданно погас свет.

И одновременно полетели от перегруза все линии связи.

И…

Ликвидировать последствия аварий удалось через два часа сорок семь минут. Ремонтники тоже люди – им тоже хотелось знать, чем всё кончится с этим очкариком…

– Семен! Ты нам нужен!

Русский с трудом продрал глаза.

– После отключения питания… Была авария… Да просто катастрофа! Короче, твой прибор не работает! Надо что-то делать!

Семен не слушал Микаэла Дэвида Дж. Кохэна IV. Он смеялся. А потом, пошатываясь, подошел к проигрывателю и нажал «play».

Из динамиков донесся сначала звон китайских свадебных колокольчиков, а потом зазвучала первая песня из последнего альбома Великого Битла.

«(Just like) Starting over».

«(Как будто) начинаю заново».

Но только – как будто.

Семен так и не смог починить свой синхронизатор.

* * *

Свет, звук и время. Их можно остановить, а можно и повернуть вспять.

И деньги – их тоже можно отдать…

– Привет, Джон! Ты не видишь меня, я всего лишь голос в твоей голове, гудящей от выпитого накануне с Шотоном и Воэном пива… Я звоню тебе из будущего. Спасибо за песни и… Прости, Джон…

– Да ладно! – отмахнулся от навязчивого внутреннего голоса, говорящего на излишне правильном английском, худощавый очкарик в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Вчера он неплохо зажег с Питом и Айвеном. Последний, кстати, приволок этого маменькина сынка Пола… Сопляк всего лишь сын медсестры, а ведет себя, будто ему сама королева присвоила дворянский титул! Хотя малыш знает несколько интересных аккордов…

– Эй, голос! А я стану великим?

Семен ответил: «Да», – и разбил свой портативный синхронизатор.

Спроси его кто, что же он натворил, Семен ответил бы, не задумываясь:

– Я только что убил Джона Леннона…

Но ему никто не поверит.

* * *

8 декабря 1980 года Джон Леннон задержался допоздна в студии, захваченный идеей новой песни, заснул прямо за микшерским пультом и не приехал домой.

Бесцельно маячащего у порога «Дакота-хауз» на семьдесят второй улице рядом с Центральным Парком Марка Дэвида Чампмена в 11.10 PM по нью-йоркскому времени подозвал к себе бдительный полицейский Тони Палма. Патрульный задал несколько вопросов, на которые получил изумительно искренние ответы, и после недолгого совещания с напарником – Хербом Фрауенбергером – отобрал у полноватого парня в роговых очках револьвер, а самого его сопроводил в ближайший участок. Через некоторое время Марк попал в психиатрическую лечебницу и до конца жизни утверждал, что Тони Палму прислал к нему сам Господь.

В марте 1981 года Джон Леннон позвонил Полу Маккартни и сказал, что не против попробовать начать всё заново.

– Как насчет, для начала, поучаствовать в записи нового диска Ринго? У меня есть пара классных вещиц…

* * *

Новый альбом воссоединившихся «The Beatles» увидел свет только в начале декабря 1982 года. Композиции со столь ожидаемого диска звучали в радио– и телеэфире практически круглосуточно… Первую пару недель.

В итоге, новое творение легендарной Ливерпульской Четверки не поднялось в хит-парадах выше семнадцатого места. Кто-то из критиков даже неосторожно заявил, что «Джон Леннон умер как автор хитов, его время прошло», забыв, что песня «Love me do» когда-то была на той же семнадцатой позиции – в далеком 1962 году.

Они просто начинали заново.

Как будто…

Александра Родсет
Антонио

Мальчик рисовал усердно. Он наклонился над партой, прикусил язык и шумно сопел, совершенно не замечая, что класс затих, сдерживая хихиканье. Учительница, Эстер Родригес, стояла за плечом и с интересом рассматривала произведение.

– У тебя есть талант, Мигель, – наконец произнесла она. – Хотя впредь я попросила бы тебя рисовать именно то, что я задавала.

Класс зашелся хохотом.

Рисунок Мигеля представлял собой карикатурный портрет Эстер. Чертенок подметил всё: худые щеки сделал ввалившимися, тени под глазами проложил едва ли не черными. А взгляд… Эстер проследовала к доске, рассматривая листок. Взгляд маленький паразит ухватил непередаваемо. В нем угадывалась боль, тоска, ненависть, депрессия последнего месяца, пресловутый «кризис тридцати» и призрак грядущего расставания с бойфрендом, в котором сама Эстер предпочитала себе не признаваться.

Мальчик сидел бледный, со смертельно красными ушами, и ждал приговора.

– У тебя определенно есть талант, – повторила Эстер. – Однако должна заметить, что кое-что в этом рисунке не так. Кто мне скажет, что?

Она повернула лист к классу. Ученики зашушукались. Учительница ответила себе сама:

– Сколько на этом рисунке источников света?

– Нам так не видно… – заметила девочка из середины.

– Хорошо, – Эстер сосредоточенно свела брови. – Я вам покажу один фокус.

Три долгие секунды учительница внимательно вглядывалась в изображение, затем положила его на стол лицом вниз и решительно взялась за мел. Через какую-то минуту на доске, штрих за штрихом, появилась очень точная копия рисунка Мигеля.

Кто-то присвистнул.

– Надо развивать зрительную память, – пояснила Эстер. – Итак, давайте поговорим о свете. Один архитектор прошлого сказал: «Архитектура – это упорядоченный свет». На самом деле это относится не только к архитектуре, но и к скульптуре, и к живописи…

Дверь класса открылась, и на пороге появился незнакомец.

– Сеньорита Родригес?

У Эстер внутри всё замерло.

– Можно вас на одну минутку?

Как могла спокойно, она положила мел и прошла к выходу. Прикрыв за собой стеклянную дверь – дети смотрели с любопытством, – она произнесла:

– Вы, наверное, из банка? Я уже говорила с вашим сотрудником вчера вечером, и мне пообещали отсрочку…

– Я не из банка, сеньорита Родригес, – перебил гость. – Я из полиции.

В огромной переговорной тихо жужжал кондиционер. На настенном экране медленно крутилась трехмерная модель здания, а ее гипсовая сестра теснилась на столе среди конкуренток. Дэвид говорил с каждой фразой всё медленнее, всё неувереннее. Он замыкал список претендентов и до начала презентации думал, что ему повезло – гораздо выше шансы запомниться. Теперь, глядя на мрачнеющее лицо главы концерна, он уже так не считал.

Стюарт Максвелл был крайне недоволен и не скрывал этого. Едва Дэвид отблеял последние слова благодарности слушателям, глава концерна поднялся с места и обвел глазами присутствующих.

– И правда, кто в наше время читает технические задания? – спросил он негромко. – Мне казалось, что задача поставлена предельно ясно. Тем удивительнее, что никто из конкурсантов не предложил ничего приемлемого. Грег, – он обратился к технику за проектором, – покажите нам долину.

Тот кивнул, и очень скоро на экране появились две фотографии зеленого, цветущего пространства.

– Это, как все мы, надеюсь, помним, место будущей постройки. Я вас спрашиваю – оно чем-то похоже на Манхэттен? На Уолл-стрит? Похоже? Чем?

Никто не осмелился ответить.

– А если ничем не похоже, так какого черта вы натащили сюда весь этот хлам? – Он картинно указал на стол с макетами.

– Мистер Максвелл, – подал голос пожилой архитектор, лицо которого багровело от гнева, – я думаю, все были бы признательны, если бы вы более точно выразили суть ваших претензий, а также задали нам направление для поисков.

– Это я могу, – улыбнулся Стюарт. – Вы слышали когда-нибудь об Антонио Гауди?

– Архитектура – дочь природы, – сказал Антонио. – Понимаете, граф…

Раздался лай, визг детей. Оба собеседника обернулись: длинноухая английская собака прыгала вокруг песчаного замка, который малыши строили на берегу моря. Самый старший и смелый, загорелый до черноты мальчишка, подбежал к важным господам:

– Сеньор! Ваша собака ломает наш дворец!

– Беда мне с этим псом, – вздохнул граф Гуэль, направляясь к месту стычки. – Линдсей! Линдсей, ко мне!

Антонио последовал за ним.

– Добрый пес, но фантастически глупый. Линдсей! Что ты опять натворил?

Довольная жизнью псина бросилась к хозяину и радостно завиляла хвостом. Антонио присел на корточки у песчаного здания, рассматривая утраты.

– Знаете, граф, а крепость-то, по-моему, устояла. Вот, кстати, замечательная иллюстрация к моим словам о мудрости природы. Архитектура должна следовать за природой, она ее дочь.

– Дочь? – усмехнулся Эусеби Гуэль. – Знаешь, друг мой, я два года прожил в Лондоне и могу уверенно сказать – архитектура природе падчерица, причем нелюбимая.

– А кто же нас неволит… – пробормотал Антонио. Он был занят – пачкая песком дорогой костюм, к построенному детьми замку он лепил четыре тонкие, островерхие башни. – Видите, граф, природа уже всё придумала, надо только внимательно смотреть. Глядите, Гуэль, чем не готический собор?

– Готический собор? – переспросил тот. – Друг мой, но разве вот такой собор когда-нибудь поймут и примут?

В баре было дымно и шумно.

– Это уже четвертый, – констатировал Бен, наблюдая, как Дэвид опрокидывает очередную порцию виски.

– Еще будет пятый, – пообещал тот. – И шестой. Бенни, ты понимаешь вообще, сколько сил я вложил в этот конкурс? Я работал над проектом, как проклятый, я всё на него поставил. И что в итоге?

– Да погоди, – Бен закурил, – ты же говоришь, они так и не выбрали победителя. Значит, для тебя еще не всё потеряно?

– Что?! – Дэвид зло отобрал у друга зажигалку и шваркнул ее об стол. – Я тебе попробую объяснить. Вот представь, что ты пробежал марафон. Сорок два километра или сколько их там. Ты добежал. И ты хочешь знать только одно – ты победил или нет, больше у тебя ни на что сил не остается. А тебе говорят – у нас сломался секундомер, мистер. Мы все очень сорри, но вы можете прямо сейчас пробежать снова. Вот что это такое.

– То есть ты сливаешь, – нарочито спокойно кивнул Бен.

– Не, ну хоть ты не будь козлом, а? Я же тебе говорю – они хотят Гауди. Гауди, понимаешь? Га-у-ди. Это всё, это кранты. Вот на слове «Гауди» это уже кранты.

– Кто такой Гауди? Вот не надо на меня так смотреть, я не архитектор, я не знаю, кто такой Гауди, и мне от этого нифига не стыдно. Он кто?

– Он псих. Этот чувак был архитектор, жил в девятнадцатом веке в Барселоне. Нагугли потом «собор Саграда Фамилия». Дико уродливая хрень, четыре здоровых шпиля, все неровные. Вот он ее построил. Еще он дома строил, тоже только по большой обкурке можно такие. Погугли, ты офигеешь, я тебе говорю.

– Так в чем дело? Тебе под него закосить религия не позволяет?

Дэвид взял пустой стакан, покрутил в руках, ища, куда б его зашвырнуть, тихо поставил обратно на стол.

– Ты не догоняешь, Бен. Под него невозможно закосить. В принципе. Этот сукин сын был гений. Он абсолютно неповторим.

Эстер открыла дверь квартиры, уронила сумку и сползла на пол, чувствуя, что не сможет даже добраться до дивана. День вышел невероятно тяжелым. Ей позволили закончить урок, а потом полиция, несколько часов в полиции… и казалось, там они ее и оставят. Но отпустили. Почему-то отпустили. Эстер сидела на полу и пыталась понять, хочет ли есть. Даже не услышала, как из комнаты тихо, очень тихо показался ее, так и не ставший официальным, муж.

– Ты здесь? – Она почти не удивилась. Хотя после сегодняшнего визита в полицию меньше всего ожидала увидеть его именно дома.

– За тобой следили? – почти беззвучно спросил он. Бережно прикрыл дверь, присел рядом, провел по лицу жены. Та безучастно пожала плечами.

– Что мы теперь будем делать, Фабио? – спросила Эстер, будто бы в самом деле рассчитывая на ответ. – Во что ты нас втянул?

– Милая…

– Мне нужно отдать кредит. Из банка вчера приходили, требуют. Ты сможешь вернуть мне деньги?

– Понимаешь, – голос Фабио звучал ласково, мягко, – у меня же их нет.

– Ну как так – нет? – Она беспомощно подняла на него глаза.

– Вот так – нет. Я всё вложил в дело. А дело застопорилось. Нас кто-то, похоже, сдал.

– Фабио…

– Я хотел тебя попросить. Ты в полиции говори на меня, скажи, ты ничего не знала.

– Я же и так не знала.

– Ну ты скажи – вообще ничего.

– А ты?

– А мне придется валить. В любом случае. Дело-то сорвалось, меня теперь и те, и другие ищут.

– А банку? – Эстер почти заплакала. – Банку мне что сказать? Ты же кредит на мое имя взял, не на свое! Они денег-то с меня требуют! Фабио!

– Не кричи ты, дура. Потише, – зашипел он. Жена задержала взгляд на его лице. Черты незнакомца. Чужого какого-то человека. Равнодушного.

– А я-то как же, Фабио? Если полиция ко мне пришла, значит, и те, другие, могут прийти, да?

– Эстер… – Он вытер пальцами ее слезы, погладил по голове. – Я не могу тебя взять с собой. Мне нужно затеряться. Я тебе честно скажу – меня или посадят, или убьют, если я не залягу на дно. А с тобой у меня не получится, понимаешь?

– А что будет со мной? Что мне сказать банку? – Голос задрожал, она закрыла рукой рот. – Что же теперь будет?

– Мне пора.

Через минуту в квартире стало тихо. Эстер поднялась на четвереньки, проползла в комнату, стянула с журнального столика кредитный договор. Посмотрела на цифру. Еще раз посмотрела на цифру и заревела в голос.

– Я вырос в Барселоне, – повествовал Дэвид. Какой стакан по счету находился в его руках, Бен уже не мог сказать – сбился на шестом или седьмом, но на связность речи приятеля это не повлияло. – Мой дед был смотрителем музея Гауди. Ты даже не представляешь, сколько поддельных эскизов туда пытались продать. Но это практически невозможно, я тебе говорю – он неповторим.

Бен слушал очень внимательно, не замечая, что уже вторую сигарету он превращает в пепел, не затягиваясь.

– А в этом музее… – спросил он осторожно. – Там есть какие-нибудь нереализованные проекты? Черновики какие-нибудь?

– Есть, конечно, – кивнул Дэвид. – Их много раз пытались перекупить, но музей их не продает никому. Даже Биллу Гейтсу. Кажется, даже английской королеве, во, – он посмотрел на друга. – А ты чего, решил, что их можно спереть? – Дэвид заржал. – Их спереть – дохлый номер, я точно тебе говорю. Их мало, они все наперечет. Если даже спереть – в этом-то, в принципе, ничего нереального нету – продать будет нельзя. Это же Гауди, это не хрен с горы. Они все переписаны. Сразу засекут.

– А они выставлены? – спросил Бен.

– Что? – Друг воззрился на него с непониманием.

– Ну, в экспозиции в музее они выставлены? Туристы на них ходят-смотрят?

– А, ты об этом… Это смотря на какие. Есть, которые выставлены, есть в загашнике валяются.

– Такие же крутые?

– Что?

Бен отобрал стакан у Дэвида.

– Я тебя спрашиваю. Эти, которые в загашнике, такие же крутые, как всё остальное?

– Ты спрашиваешь! Ну конечно! Это же гребаный Гауди.

Бен побарабанил пальцами, поцокал языком, почесал нос.

– А что такое? – осторожно спросил архитектор. – Ты что-то придумал?

– Нет, – отрицательно помотал головой тот. – Нет, к сожалению. Так не бывает.

– Не бывает чего?

– Я знаю, как можно черновик спереть, но не спереть. Но нужен особенный человек. Такой, чтобы смог запомнить рисунок до мельчайших подробностей, а потом в особых условиях его воспроизвести. Нет, не годится. Надо придумать что-то еще.

– Погоди, – Дэвид забрал обратно свой стакан и заодно нежно прижал к себе бутылку, – погоди… У меня, чтоб ты знал, есть вот точно такой человек.

Эстер стала безразлична собственная усталость. Нахлынула тоскливая черная пустота, ледяная, беспросветная. В холодильнике нашлось полбутылки мартини, это чуть-чуть притупило боль, но отчаяние стало только гуще. Кредит, банк, полиция, мафия. Молот, наковальня. С трудом верилось, что Фабио ее во всё это втянул. В то, что втянул и бросил одну, не верилось вообще. Слезы текли внутрь и не давали дышать.

В голове не было ни одной мысли, то же полное изнеможение, что и в теле.

– Ванна должна помочь, – произнесла вслух Эстер и даже сама себе поверила. Прошла в санузел, открыла горячую воду, налила пены. В пене вода долго не стынет, это хорошо. Разделась, встала в воде – слишком горячо. Но это неважно. Это тоже хорошо.

Эстер подержала в руках пену, зарылась в нее лицом. Замечательно пахнет. Господи, как жить-то хорошо. Сердце зашлось болью, но слез так и не появилось. Взяла бритву, деловито разломала на части. Лезвие извлеклось легко. Хорошо. Вены на руках тонкие, синие, прекрасно видны под кожей. Совсем хорошо.

…Звонил мобильный телефон. Эстер смотрела на первую кровавую полосу на руке и не знала, что делать. Было одинаково глупо и ответить на звонок, и не ответить. Телефон требовал, никак не желая замолкнуть. Наконец затих, чтобы через пару секунд завопить снова. Эстер чертыхнулась и, держа руку на весу, вылезла из ванны.

На строительстве школы при монастыре работа кипела вовсю. Антонио Гауди лез вверх по лесам, нимало не смущаясь перспективой испачкать дорогое пальто и перчатки. Управляющий еле за ним поспевал.

– Вот видите, – архитектор поднял руку, указывая на линию стены, – о чем я и говорил. Вы начали скашивать ее не в ту сторону.

– Но, сеньор… – попробовал возразить управляющий. – Мы замеряли всё, и могу вас уверить…

– Вы можете пытаться меня уверить, но я все-таки верю своим глазам. Если не можете следовать моим инструкциям, следуйте хотя бы чертежу!

– Так мы и следовали чертежу, – возразил тот.

– Хорошо. Очевидно, вам придется обходиться без чертежа.

– То есть как это, сеньор Гауди?

– Очень просто. Линия должна быть другой, – Антонио провел пальцем в перчатке прямо по застывающему цементу. – Вот такой. Понимаете меня? И выбросьте к черту ваш чертеж, вам он только мешает.

– Сеньор… – Опешивший управляющий не знал, что и возразить.

– Гауди! Сеньор Гауди! – раздалось снизу. – Вы можете к нам спуститься?

– Разговор еще не окончен, – предупредил Антонио и с проворством полез вниз. Внизу стоял настоятель монастыря, заказавший строительство школы, и еще несколько человек. Молодая женщина со светлыми волосами и строгим, скромным выражением лица держала в руках небольшой саквояж.

– Вот, господа, – произнес настоятель, – наш уважаемый архитектор, который любезно согласился заняться для нас возведением здания школы. Возможно, эта работа и не может раскрыть вполне всю глубину его таланта, но известно, что для пастыря нашего нет деяний незначительных – то, что делается во благо ближнему…

– Рад приветствовать, – не дослушав оратора, поклонился Антонио. – Если я правильно понимаю – первые прибывшие учителя, сеньор настоятель? – Он искоса рассматривал девушку.

– Совершенно верно, – коротко кивнул тот. – Позвольте представить – сеньорита Мореу, преподаватель математики, и сеньор Перейра, учитель графики.

– Рад знакомству, – Гауди хотел было протянуть руку девушке и вдруг вспомнил, что он в перчатках, да к тому же одна измазана известкой и краской. Он стушевался и попытался ее снять, когда заметил, что девушка улыбается.

– Прекрасное здание, сеньор Гауди. Сеньор Перейра много рассказывал мне о вас в дороге, но я не думала, что он даже преуменьшает ваши таланты.

– Одно крыло пока не окончено, – извиняясь, пояснил девушке настоятель, – но мы сочли возможным…

– Сеньор Перейра рассказывал обо мне? – рассеянно переспросил Гауди.

– Вельзевул! – неожиданно произнес тот, кого назвали Перейрой. – Неужели ты не узнал меня? Париж, лет восемь тому назад, школа искусств. Эстебан. Ты меня не узнаешь?

– Перейра! – воскликнул вдруг Гауди, светлея лицом. Попытался обнять друга, но тот отстранился:

– Вельзевул, ты весь в краске!

– Почему вы называете его Вельзевулом? – с любопытством спросила девушка.

– Школьное прозвище, – покраснел Гауди.

– Вы просто не видели его в кузнице, сеньорита Мореу, – с улыбкой пояснил Эстебан. – Вы бы не спрашивали.

– Надеюсь, мне еще представится такая возможность, – сказала учительница.

– Да, полагаю… Пока школа еще не окончена… То есть строительство… – произнес Антонио, запинаясь и сам удивляясь своему косноязычию. – Мы будем видеться довольно часто.

Стюарту каким-то шестым чувством не нравились эти трое. Дэвида он встречал на конкурсе и совершенно не запомнил – на улице ни за что бы не узнал. По второму – Стюарт заглянул в визитку: «Бен Лоусон» – с порога чувствовался телевизионщик. Девица, латиноамериканка, походила на свежевыкопанного из могилы зомби. По крайней мере, из-за ее бледности и ярко-алых чудовищных губ ничего другого на ум не приходило.

– Значит, вы медиум? – переспросил Максвелл. – Простите, не расслышал, как вас зовут.

– Эстер Родригес, – голос у девицы был хрипловатый, медленный, будто не от мира сего. Ну, или из-под каких-то таблеток.

– Вы медиум? Вы общаетесь с духами?

– Да.

– И как вы это делаете?

Бен счел необходимым вмешаться.

– Сэр, мне кажется, в нашем случае не так важно, как это делает она. Главное, что собираемся сделать мы.

– Этого я тоже до конца не понял, – признался Стюарт. – Вы поедете в Барселону и вступите в контакт с духом Антонио Гауди. Прекрасно.

– Но зачем вы пришли с этим ко мне?

– Если вы помните, – подал голос Дэвид, – я участвовал в конкурсе проектов нового здания концерна. Вы там сказали, что хотели бы нечто в духе барселонского сумасшедшего. Того самого, которого никто не может повторить.

– Ну да.

– И тут я вспомнил о своей кузине Эстер, о ее даре. Если никто не может повторить – значит, надо заказать проект самому Гауди.

– Бред, – Стюарт нервно хохотнул.

– Не бред, – снова вмешался Бен. – В этом-то и соль. Надо как можно больше огласки, чтобы в такое поверили, сами понимаете. Мы сделаем реалити-шоу. Привезем Эстер в Барселону, покажем, как она ходит по местам, связанным с Гауди, как настраивается на его волну. А потом, в нужное время, соберем стадион народу, Эстер войдет в транс и с помощью Антонио нарисует ваш эскиз. Как вам идея?

– Вы белены объелись. Извините, у меня нет времени продолжать с вами эту, без сомнения, увлекательную беседу.

Стюарт встал.

– Погодите! – Бен тоже вскочил, завертел по сторонам головой, что-то ища. – Вот смотрите, у вас тут на стене репродукция. Эстер, прямо сейчас… ты можешь войти в контакт с духом художника и нарисовать примерную копию картины? Без деталей, наброском, просто чтобы показать?

– Не делайте из меня идиота, – процедил глава концерна.

– Мистер Максвелл! – голос Бена был полон искреннего жара. – Мистер Максвелл, это ведь уникальная возможность! Вы только представьте – если вот это всё реально работает… У вас же будет рисунок самого Гауди. Подлинник, какого вы ни за какие миллионы не купите.

– Если, – подчеркнул голосом Стюарт, – всё это работает.

– Я же и говорю. Просто разрешите нам прямо сейчас показать вам. И потом мы сразу уйдем. Не нужно немедленных решений. Просто показать.

Стюарт подошел к окну, посмотрел наружу. Как же ему не нравились эти трое… особенно девица. Черноволосая, сухощавая, страшная, как ворон. Он сам не понимал, почему до сих пор не выставил этих мошенников. Если бы девица хоть раз улыбнулась, стала его убеждать, всё было бы ясно. А она смотрела серьезно и строго, прямо перед собой. И он колебался.

– Репродукцию со стены срисует любой дурак, – произнес он, наконец. – Поступим иначе, – Максвелл вынул из кармана старинные часы с крышкой, принадлежавшие его прапрадеду, сел за стол напротив Эстер. – Здесь в часах вставлена миниатюра маслом. Вы ее не увидите. Я поверю вам не раньше, чем вы ее воспроизведете.

В кузнице царила страшная духота. Антонио, в штанах и кожаном фартуке, увлеченно ковал нечто замысловатое, когда дверь распахнулась.

– Вот, значит, как это выглядит, – сеньорита Мореу поставила в угол зонт. – Извини, что врываюсь в твое жилище…

– Я немного… не ждал гостей, – неосторожный удар испортил заготовку, и Гауди ничего не оставалось, кроме как отложить молот. Он взял в руки ветошь, вытер ладони.

– А разве я гость? – спросила учительница.

– Почему ты пришла?

– Тебя не было несколько дней – вот я и пришла. А вдруг ты болен.

– Пепита…

– Я знаю, что так не принято. Но, Антонио, мне плевать, что приличные барышни так не делают.

– И «мне плевать» они тоже не говорят, – улыбнулся Гауди.

– Я напрасно пришла? – Девушка впилась в его лицо напряженным взглядом.

– Не напрасно, – Антонио посмотрел ласково и вздохнул. – И напрасно.

– Что ты хочешь сказать?

Гауди накинул рубашку.

– Присядь. Я много думал о нашем последнем разговоре.

Сеньорита Мореу села в кресло, не заботясь проверить, чистое ли оно, и внимательно посмотрела на Антонио.

– Я не очень подходящая партия, Пепита. Я слегка… сумасшедший. Я как запойный алкоголик, только я живу в своем маленьком мирке. В том, что делаю. Согласишься ли ты жить там со мной? Сможешь ли? Такая ли жизнь тебе нужна?

– Мне нужен ты, Антонио. Хоть ты и гений. Но и гению нужен кто-то, чтобы варить ему обед. Нести грелку в его постель. Заботиться.

– Но мне не это сейчас нужно, – он покачал головой, пытаясь найти правильные слова. – У меня есть цель, я ею болен. Я пытаюсь ухватить замысел за хвост, а он не дается. Я могу быть грубым, я могу накричать на тебя. Я буду вскакивать посреди ночи, потому что мне приснилась какая-нибудь крыша или какой-нибудь этакий балкон. Такая ли жизнь тебе нужна?

Пепита прикусила губу.

– Не знаю. Честно скажу тебе – не знаю. Но я не верю, что так будет всегда. Когда-нибудь ты поймешь, что в любой жизни, даже в жизни гения должен быть кто-то, кто просто будет рядом. Я хочу, чтобы это была я. И я буду ждать долго, так долго, пока ты не поймешь, что я нужна тебе. Я люблю тебя.

– Ты ведь понимаешь… что я пока не могу того же тебе сказать?

– Не имеет значения, – сеньорита Мореу встала. – Я буду ждать, Антонио. Я долго буду ждать.

– Все-таки круто получилось, – сказал Дэвид, откупоривая бутылку из «дьюти фри». – Даже я, честно говоря, купился.

– Ты помолчал бы, – негромко пресек Бен, глядя по сторонам. Съемочная группа расселась кто где в ожидании вылета, трое заговорщиков сидели особняком. – И не пил бы.

– Вот правда, когда он достал часы, я перетрусил, думал – кранты. Я до сих пор не понимаю, как ты это так устроил.

Бен вздохнул. Пожалуй, сейчас следовало бы отвести Дэвида в тихий уголок, рассказать, для чего умным людям служат поисковики, и объяснить, что стоит и чего не стоит говорить на людях. К счастью, разговор, пожалуй, могла слышать только Эстер, да и та сидела отрешенно, словно медитировала.

– Очень просто, – ответил журналист. – Имитация свободного выбора. На архитектурном психологию не преподают?

– Какого выбора? – раздалось за спиной. Друзья обернулись – голос принадлежал Стюарту. – Привет, – сказал он. – Я решил поехать с вами. Сам за всем прослежу, имею полное право, все-таки я же инвестор, – он ухмыльнулся. – Так какого выбора, о чем речь?

– Да тут Дэвид, – осклабился Бен, – не может вспомнить, когда это он согласился выступить в нашем шоу в качестве исторического консультанта.

– Не было такого, – опешил Дэвид.

– Вот об этом я и говорю, – кивнул Бен.

Первым в мастерскую вбежал Линдсей, за ним появился граф Гуэль, сердечно приветствовал мастера. Антонио вытер пот со лба, отложил молот – мастер трудился с самого утра, и теперь, к обеду, в помещении стало невыносимо жарко от раскаленной печи и изрядно нагревшейся наковальни. Пожалуй, никто бы не узнал в Гауди того светского франта, каким он выходил в город – в своей естественной среде он больше всего соответствовал тому прозвищу, каким наградил его Эстебан.

Линдсей засеменил по полу, обнюхивая углы, что-то в нем привлекло внимание Антонио.

– Граф, а он у вас здоров?

Гуэль снял шляпу и сел в кресло, трепля собаку по загривку.

– Болеет. Как-то его… заносит то и дело. Я думаю, может, от старости?

– Он же вроде не так еще стар. Когда вы его из Англии привезли, ему и полугода не было, а сколько лет с тех пор прошло – лет шесть или семь?

– Да, около того… и нашей дружбе лет примерно столько же. И на правах друга я намерен влезть не в свое дело.

Антонио присел на край верстака:

– Я слушаю.

– Повторюсь, это не мое дело. Восприми это правильно.

– Хорошо, хорошо.

– Антонио, сколько можно откладывать свадьбу с сеньоритой Мореу?

Архитектор покрутил в руках ветошь, помолчал.

– Я помню наш давний разговор, – продолжил Эусеби, – когда ты говорил, что не хочешь создавать семью раньше, чем встанешь на ноги, добьешься признания. И ты ведь добился. Ты признан городом, ты получаешь заказы, твои творения одно лучше другого. Ты стал известен.

Антонио помолчал, пытаясь сформулировать.

– Я… не чувствую себя готовым.

– Готовым к чему?

– К браку. К тому, чтобы делить свою жизнь с кем-то другим. Да дело не в этом.

– А в чем?

– Я сейчас, как твой Линдсей – видишь, что-то его гложет, он тут вертится, не может найти себе места. Меня тоже… гложет. Я ищу чего-то, страстно, яростно ищу чего-то неясного. Я просыпаюсь с этим ощущением, я засыпаю с ним. Ночью вскакиваю в бреду в надежде, что понял, что ухватил – и сознаю, что ошибся.

– Чего же ты ищешь?

– Я не знаю, граф.

Гуэль молча наблюдал за собакой. Похоже, Антонио ничего добавить не собирался.

– Не такого ответа от тебя все ждут, – сказал граф без одобрения.

– Я знаю, чего все ждут. Что я стану степенным, уважаемым членом общества, женатым, с кучей детей, что перестану строить какие-то сказочные замки и займусь, наконец, какими-нибудь правильными, очень солидными проектами. Ты это ждешь, этого ждет Пепита. Но я совершенно не представляю себе…

– Я очень ценю твой талант, Гауди, – задумчиво сказал граф. – И меньше всего я представляю себе, что, женившись, ты откажешься от этих своих «сказочных замков», от своего таланта. Просто я считаю, что в жизни должно быть равновесие. Между сказочным и обыденным, между талантом и просто жизнью. Я против того, чтобы губить талант в угоду обычной жизни, пойми меня верно. Но также я против того, чтобы свое будущее, семью, детей ты положил на алтарь вот этого самого таланта. Когда-нибудь в старости ты спросишь себя, Гауди, а стоило ли оно того? И что ты тогда ответишь?

– Я ей трюмо делаю, – неожиданно сказал мастер. – В подарок. На помолвку.

– То есть ты все-таки…

Эусеби Гуэль не успел договорить, когда всё вдруг повалилось. Линдсей, чьи метания становились всё более беспорядочными, налетел, наконец, на стойку, которая поддерживала какие-то длинные кованые прутья – то ли копья, то ли стебли, и всё полетело в разные стороны. Большая искривленная рама, поддетая чем-то тяжелым, полетела вниз. Антонио едва успел подбежать – и взвыл от боли, приняв весь ее вес на запястье. Но не уронил, выдюжил, зеркало остановилось, полметра не долетев до обитого железом угла комода.

– Линдсей! – крикнул граф.

Антонио поднимал раму, когда ни с того ни с сего ему показалось, будто зеркало отражает вовсе не то, что нужно. Будто в нем не темная мастерская, жаркая, с рассыпанными вещами на полу, а улица, дождливая серая улица. Стена какого-то здания, на нем табличка. Черноволосая женщина, с тонкими чертами лица, смуглая, рассматривает эту табличку, и в ту же секунду оборачивается, будто кто-то ее позвал. Антонио почти не разглядел ее лица – он сморгнул, и всё вдруг переменилось, стало таким, как следовало.