355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлия Туманова » Богинями мы были и остались » Текст книги (страница 6)
Богинями мы были и остались
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 19:42

Текст книги "Богинями мы были и остались"


Автор книги: Юлия Туманова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Замылась совсем, – пробормотала я вслух, чтобы отогнать ненужные воспоминания детства. – Эй, Анжела. – Я постучала в ванную, но там лилась вода, и девушка снова не отреагировала на мою попытку представиться.

Пришлось вернуться на кухню. Главное, чтобы сейчас этот Вадимчик не заявился, а то примет меня за грабительницу. Меня постоянно с кем-то путают, я уже говорила.

От нечего делать я стала мечтать. Сначала о том, как мы с Егором пойдем в загс, потом поедем в свадебное путешествие к нему на родину.

– Очень приятно, я надеюсь, что сделаю вашего сына счастливым, – елейным голоском произнесла я вслух, представив перед собой мать моего избранника. И даже изобразила нечто вроде реверанса.

Надеюсь, она не окажется старой грымзой.

Потом мне пришло в голову, что моя квартира будет в будущем тесновата для нас. Надо, значит, купить побольше. Да, побольше. Я огляделась, должно быть, в сотый раз. Попыталась представить себя владелицей этих хором. Все-таки шикарное место, особенно если убрать этот стол с середины кухни, переклеить обои, вместо дуба в прихожей обить стены тканью с какой-нибудь веселенькой расцветочкой.

– Ой, вы кто?!

Да, замечталась, даже не услышала, как в кухню вошла Анжела. Она была в банном халате, с полотенцем на голове и какой-то зеленой маской на лице. Здорово, я, например, протираю лицо исключительно кожурой от огурцов. Правда, и от Анжелы пахло огурцами.

– У вас маска огуречная? – спросила я ни с того ни с сего.

– Вы, наверное, Марина, – догадалась девушка, и глаза ее засияли доброй улыбкой, – а маска у меня из киви. И еще там какой-то экстракт. Послушайте, а мы с вами раньше не встречались? Мне ваше лицо очень знакомо…

– Вроде нет, – я пожала плечами, – вы извините, что я вот так примчалась, вы меня напугали…

Анжела выключила музыку и присела на диван.

– Это вы меня простите. Мама велела вам позвонить, чтобы рассказать… Теперь ведь все изменится, она тянуть не будет, поэтому и хотела, чтобы вы как можно быстрее с ней связались.

Господи, я, конечно, не знала точно, зачем сюда притащилась, чем-то притягивал меня этот дом, хотя и отталкивал одновременно. Но ведь сейчас умер человек. Человек, который жил здесь, который приходился этой девочке с маской из киви на лице ни больше ни меньше – отцом. Или я слишком много значения вкладывала в это слово – отец?!

– Анжела, я приехала просто так… То есть не просто так, я хотела… Может быть, требуется какая-то помощь? У меня много знакомых…

В глазах девушки мелькнуло недоверие. Ну конечно, кто же поверит акулам квартирного бизнеса? Я готова была отхлестать ее по щекам за этот взгляд! Конечно, конечно, все правильно, я риелтор, следовательно, примчалась сюда из-за жилплощади. Не дай бог, если кто из-под носа уведет такой выгодный вариант.

– Спасибо, Марина, у папы было много друзей, нам помогут. – Девушка сделала нетерпеливый жест рукой. – Вам, наверное, требуются какие-то гарантии, что мы будем иметь дело только с вами, да?

– Таких гарантий никто никогда не предоставляет, – отрапортовала я и поднялась.

– Господи, Марина, вы простите меня, пожалуйста! Я обидела вас, да? Вы извините, я не хотела, правда не хотела. Мама велела вам позвонить, я позвонила, я только не смогла сказать ничего толком. – Она перевела дух и решилась взглянуть мне в глаза. – Я не понимаю, как можно сейчас думать о переезде, о сделках каких-то. Но маме не терпится… Вы извините, я же не думала, что вы будете так переживать.

– Вы не ждали меня, да?

– Я думала, перезвоню, когда немного приду в себя. Дело в том, что мама сейчас занимается похоронами… У нее совсем нет времени… А я, поймите, я просто не в состоянии решать такие вопросы сейчас… Извините. – И она тихо, обреченно заплакала.

– Это вы меня извините.

За несколько минут мы уже, наверное, сотни раз попросили друг у друга прощения. Даже не смешно.

– До свидания.

– Подождите, Марина, – она встала, – давайте чайку попьем, поговорим. Я брата ждала, он должен был отвезти меня к врачу, но время еще есть. Не уходите, пожалуйста!

Я почему-то обрадовалась ее предложению, кивнула и окончательно утвердилась на стуле.

– Я только умоюсь, – радостно сказала Анжела, – знаете, мне все-таки очень знакомо ваше лицо. Вы случайно в Питере не жили? А может быть, в «Ласточке» отдыхали? Нет? Ну ладно, я сейчас.

– Марина, а вы давно риелтором работаете? – спросила молодая хозяйка, когда мы уселись за кухонный стол.

Я крутанулась на стуле, от окна поворачиваясь к ней. И увидела себя. Себя двадцатилетнюю, в банном халате, с полотенцем на голове.

– Что? Маску не до конца смыла? – засуетилась Анжела. – Почему вы так на меня смотрите?

Господи, что же она-то, не видит, что ли? Или просто не хочет верить? Да, в ее возрасте трудно представить, будто однажды ты станешь тридцатилетней неброской женщиной с усталыми глазами. Но ведь глаза-то у нас были одинаковые! Выражение – другое дело, но сами глаза! Да и остальные черты лица тоже! Я почувствовала, что голова идет кругом.

– Вы в порядке? Давайте я вам кофе сделаю.

– Не надо, Анжела, я просто вспомнила, у меня сейчас важная встреча. Я вам обязательно позвоню. Или вашей маме.

– Ну ладно, – протянула она, – если встреча…

– Не провожай меня, – почти прошептала я, все еще вглядываясь в ее лицо.

На улице мне стало чуть легче, все же какой-никакой – воздух. Я закурила, присела на лавочке в чужом, маленьком дворике и, кажется, просидела там целую вечность.

Нет, думала я, так не бывает, просто не может быть – это слишком похоже на дешевую мелодраму и триллер одновременно. В жизни нет места таким совпадениям. Однако мысли мыслями, а я должна была признать правду – сегодня я потеряла своего отца, потеряла второй раз в жизни.

Когда-то мама и некий Виктор жили вместе, не расписываясь, несколько лет. Моего рождения он не хотел, так потом рассказывала мать, а на самом деле – кто его знает? Вдруг она просто недопоняла, недослушала, такое часто случается, мне хотелось думать, что я была желанным ребенком для них обоих. Лет до семи я его еще помнила, помнила крепкие ладони, подбрасывающие меня в небо, серьезные разговоры о будущем, узкие, лукавые глаза. Когда папа разговаривал со мной, он не присаживался на корточки, как остальные, а ставил меня на скамейку или просто держал в воздухе, на уровне своего взгляда. Так мы были равны, так не он снисходил до меня, а я дорастала до него. Все выше и выше. Вот это осталось – ощущение полета и равноправия. Но разве могла трехлетняя малышка понять, почему и куда папа исчез? Разве могла знать, как сберечь в памяти какие-то детали, мелочи, слова или поступки, чтобы потом, в своей взрослой жизни, когда до боли захочется произнести вслух это сладкое слово «папа», выудить со дна души воспоминания детства. Увы, я этого не могла. У детства нет воспоминаний вообще – только образы, картинки, не всегда самые важные и непонятно, почему застрявшие в подсознании. Я, например, отлично помнила, как звали мою воспитательницу в яслях, сколько раз мне доверяли дежурство по комнате, что давали на полдник в праздничные дни. И прочую чепуху. А папино лицо моя память не сохранила, так же как мама не стала хранить его фотографии. Вот так, ни лица, ни фигуры, ни голоса – я ничего не знала о своем отце.

Никогда я не говорила матери, как мне хочется, чтобы он снова появился в нашей жизни. Нет, конечно, первое время хныкала, но она придумала для меня совершенно замечательную версию, что отец уехал на Север зарабатывать деньги, и стала от его имени присылать мне маленькие подарки. Когда я пошла в школу, мама завела серьезный разговор. Таким же тоном и точно с таким же выражением лица – абсолютно безразличным и непробиваемым – она вскоре будет рассказывать мне о физиологическом развитии человека. Умная женщина, она знала, как скудно этот предмет подается в школе, и потому все щекотливые вопросы разъяснила мне сама. Я, красная как вареный рак, сидела перед ней и слушала, а потом мы вместе смотрели картинки в газете «Семья». Мне было девять лет, и до сих пор я благодарна маме за тот разговор. Мои сверстницы получали сведения из этой области от старших подруг или путем собственных проб и ошибок.

Я закурила, должно быть, пятую уже сигарету. Трудно было признаться самой себе, что меня пугают собственные мысли. Трусиха несчастная! Думать о матери и ее методах воспитания значительно проще и даже приятнее, чем попытаться осознать, что случилось сейчас. Тогда, четверть века назад (боже, как это страшно звучит – четверть века!), все было ясно для меня. Сначала папа уехал на Север, потом мама призналась, что это вранье, я накричала на нее, применила свой любимый прием, собираясь уйти из дома, и она клятвенно пообещала мне впредь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. На этом мы помирились, еще немного поплакали вместе и заснули, жарко обнявшись, на узенькой тахте. После этого разговора я редко думала о папе, тем более что среди друзей имели полный комплект родителей только двое ребят, безотцовщина была вполне нормальным явлением. Вот я и не вспоминала о человеке по имени Виктор, но, по мере того как взрослела, на губах у меня все чаще вертелось «папа». И вот теперь я сижу на лавочке в чужом дворе, и все лицо у меня мокрое от слез, и уже кончается пачка сигарет, а я все думаю, что могло бы измениться, если бы мне удалось произнести это слово вслух, обращаясь к человеку, который на самом деле был моим отцом. Почему, почему мы оба ничего не почувствовали? Я пыталась вспомнить лицо Грушевского, этого вертлявого, полного человечка, кровь которого текла во мне, я пыталась посмотреть на него глазами любящей дочери и забыть на миг обстоятельства наших встреч. И я не верила самой себе. Для меня Грушевский был и останется клиентом, хотя сейчас я стараюсь убедить себя в обратном. Я хочу полюбить человека, которого уже нет на свете, а возможно, никогда и не было, и все про него я придумала сейчас, в этот момент. Но как же я хотела его полюбить!

Он был маленького роста, этот Грушевский, с заплывшими, вечно подозрительными глазами-щелочками, лысоватый, тонкогубый, очень болтливый. Он мог болтать часами, и эта привычка у меня, наверное, от него. Боже, не зря он меня так раздражал – я видела в нем отражения своих недостатков и бесилась. Это тщеславие, сквозящее в каждом движении, эти вечные придирки к окружающим, ожидание подвоха – все это было и во мне тоже. Интересно, у Анжелы тоже характер папин?! Во всяком случае, внешне она похожа на него, не знаю чем конкретно, но сразу видно, что одна порода. Или мне кажется это только сейчас? В любом случае, если бы не эта девочка… Я бы тут не сидела. И сигареты были бы еще целы. И косметика на моем лице сохранила свежесть и блеск. Словом, мир до сих пор бы оставался таким, как я его придумала. А теперь он перевернулся вверх тормашками и летит куда-то, и я вместе с ним.

Снова и снова передо мной возникало лицо Анжелы, будто моя фотография десятилетней давности. Те же скулы, тот же рисунок губ, та же родинка на подбородке – уж родинки свои я знала! Но куда же смотрели Грушевские?! Почему, почему мне никто не сказал раньше, почему этого никто не хотел замечать? И что мне теперь делать с этим своим знанием, зачем мне такая правда? Чтобы еще раз похоронить отца, поминки по которому я справила в далеком детстве? Стоп, сказал кто-то во мне, быть может, тот самый пресловутый внутренний голос. Стоп, сказал он, а вдруг все это ты сочинила? Вдруг у тебя переохлаждение, галлюцинация или просто воображение разыгралось? Может такое быть? Может, сказал этот кто-то. Так успокойся и иди работай!

Конечно, ничего такого я не сделала и продолжала сидеть, уставясь в какую-то точку на грязном песке перед лавочкой. Внутренний голос осип и заткнулся, а я все думала, думала. А еще – плакала. Не было у меня никаких сомнений в том, что Виктор Владленович был моим отцом, тем самым дядькой с теплыми, жесткими ладонями, которые так ласково и бережно несли меня, маленькую, к небу. Все выше, выше. У меня не было сомнений, что Анжела – моя сводная сестра и что, возможно, мы обе похожи не столько на отца, сколько на его родню. Допустим, на какую-то троюродную тетку – это совсем неважно. Важно, что я три месяца общалась с человеком через силу, говорила про него за глаза разные нехорошие вещи, злилась на его нерешительность (хотя сама была довольно медлительна в принятии решения) и занудство. А теперь пыталась найти в нем что-то хорошее, чтобы мне не было стыдно перед самой собой за такого отца. Хотя какого это – такого? Откуда я знала, каким отцом был Грушевский?

Теперь я никогда этого не узнаю…

И ни к чему мои размышления, угрызения совести и воспоминания. Все так неожиданно и нелепо в нашей жизни, и надо признать, я поняла это не сейчас, а много раньше.

Так чего же ты ноешь, спросил внутренний голос и даже хрюкнул от удовольствия, что ему удалось меня поддеть.

А я и не ною, ответила я.

Еще немного, и я прямо отсюда отправлюсь в желтый дом, в отдельную палату со всеми удобствами, где мои разговоры с самой собой никого не удивят…

Зазвонил мобильный, я машинально ответила.

– Марина? – позвал незнакомый женский голос. – Вы занимаетесь квартирами?

Я молчала, мне совершенно не хотелось разлеплять губы, произносить какие-то слова, вообще ничего не хотелось.

– Мне вас порекомендовал Эдуард, – сообщила дамочка.

Я упорно хранила молчание. Эдуард так Эдуард.

– Я хочу продать квартиру. На Остоженке. Эксклюзив.

Эта дама явно пребывала в уверенности, что осчастливила меня. Она же не знала, что я предпочитаю иметь дело с обычными домами, с обветшалыми обоями и с бедными, на все готовыми людьми.

– Марина?

– Диктуйте адрес, – зачем-то сказала я. И самое странное – я записала его.

– Приезжайте, не обижу, – заявила моя новая клиентка.

Что ж, деньги мне нужны. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя нормальной женщиной, бродя по бутикам и магазинам. Своего рода психотерапия.

– Я жду вас в четверг, в двенадцать.

– Хорошо, – вяло согласилась я.

Интересное предложение, приятный голос, почему же мне так противно?

Я отключилась и надолго задумалась. Работа должна меня отвлечь. От чего, интересно? И вот еще, почему так раскалывается голова?

Из окна маршрутки я смотрела на снующих взад-вперед пешеходов, на бешеные автомобили, на облака пыли и фонтаны брызг из-под колес. Суетливая бестолковость города вдруг стала раздражать меня. А всегда нравилось вот это – ритм, быстрое движение толпы, сосредоточенные лица… Интересно, с каким выражением лица мой отец выходил из метро. Ах да, он ездил на машине.

Мне нужно разобраться, нужно понять. Но понимание – это всего лишь привычка. Ты смиряешься с тем, что не можешь охватить разумом, и выдаешь это за приемлемое. Ко всему в жизни можно привыкнуть, а значит, все в жизни можно понять, разве не так? Однажды я проснусь, уже привыкнув к мысли о том, что у меня нет отца, которого я никогда не знала. Или это придет постепенно, исподволь. Понимание – всего лишь привыкание, должно пройти время, суета в метро и на улицах вновь закружит меня, чужие квартиры снова станут вызывать любопытство, быть может, и профессиональный интерес.

– Девушка, вам плохо? – услышала я вдруг рядом. Интеллигентного вида пассажир смотрел на меня участливо.

Я отрицательно покачала головой.

– Вы очень бледная!

– Это сейчас модно. – Я прислушалась к своей шутке и внимательнее посмотрела на жалостливого дядьку. Он улыбнулся, стало быть, с юмором у меня пока все в порядке.

Я попробовала улыбнуться в ответ, чувствовала даже, как растягиваются губы, но точно знала – чего-то не хватает. Было ощущение нереальности происходящего, будто меня вынули из привычной среды и запихали в совершенно неподходящее для моей персоны место. Так, наверное, чувствует себя рыба, еще живая, но уже барахтающаяся в кухонной раковине.

Когда я вышла из маршрутки, снова зазвонил телефон.

– Марина, как там наши дела? – не считая нужным даже поздороваться, спросил Эдуард.

– Нормально, – как отрезала я и нажала отбой.

Не очень скоро, но все-таки я оказалась в собственном дворе. Несколько шагов – и дома, в теплой, одинокой постели. Мой взгляд вдруг упал на мужчину в знакомой уже форме.

– Скажите, пожалуйста, – очень ласково начала я, – а ваша работа связана как-то с телефонной линией?

– Че надо-то? – обернулся ко мне рабочий, тот самый бугай, который однажды чуть не убил меня своей огромной киркой.

– У меня что-то с телефоном, – произнесла я, по инерции опасливо отодвигаясь.

– Отключи пока, – буркнул мужик, – и никаких проблем.

– Не могу, – искренне вздохнула я, – у меня работа такая…

– А у меня такая… – Мужик взмахнул рукой, обводя весь двор и всем своим видом говоря о том, что его работа намного важнее моей и, что самое главное, намного труднее. Так что и нечего здесь строить из себя невесть что.

Я поняла и молча побрела дальше.

Плакала я долго, выматывая душу этими слезами, мечтая устать до изнеможения и уснуть прямо здесь, на кухне, куда прошла сразу, как оказалась дома. Больше всего на свете я сейчас боялась, что повернется ключ в замке и на пороге появится Егор. Я никого не хотела видеть.

Однако он пришел. И его лицо было таким же родным, как всегда, и я не могла вспомнить, почему хотела остаться одна. Было в этом что-то мазохистское, что-то похожее на смакование собственных бед. Я не хотела одиночества, но научилась гордиться им, поэтому, наверное, сейчас меня пугала встреча с любимым, как пугает нас любое покушение на независимость.

– Значит, ты выяснила, что он был твоим отцом, – медленно произнес Егор, – был твоим отцом, а вчера скончался, так?

Он говорил сухим, казенным тоном, и это помогло мне сосредоточиться.

– Что ты собираешься делать?

– Плакать, – улыбнулась я вопреки своему заявлению.

– Ну это само собой, – серьезно согласился Егорушка, – а потом?

– Попытаюсь заснуть.

– А потом?

– Ты что-то хочешь сказать? – догадалась я.

– Нет, я спрашиваю. Что ты намерена делать?

– Жить, вот что! – рассердилась я.

Егор улыбнулся. Господи, как я любила эту улыбку – чуть снисходительную, немного смущенную, ласковую, доверчивую, безграничную. Он всегда улыбался открыто, широко, всем лицом сразу. Веселились, щурясь, синие глаза, задорно сверкали зубы, чуть подрагивал от смеха подбородок, а губы, его губы просто танцевали, захлебывались от радости.

– Значит, жить, – продолжая дарить мне свою любимую мною улыбку, сказал Горька.

Мы обнялись и просидели так еще долго, пока оба не проголодались до колик в желудке. А потом, уже на ночь глядя, мы ели горячие, здоровенные пельмени, прямо из кастрюли, руками, облизываясь и хохоча.

Кажется, начиналось лето. Июнь пришел неожиданно – он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не обращая внимания на четкость календаря: тихнут метели, растворяются в солнце снега, и зеленая дымка плавно окутывает черную землю и остолбеневшие за зиму деревья. Июнь же всегда вдруг: за окном спелое яблоко солнца, готовое брызнуть розовым светом, невесть откуда крупные листья, взметнувшиеся к небу травы и ярая, сумасшедшая жара.

Хотелось к морю.

Вместо этого я парилась в метро, направляясь к очередному клиенту. В моей жизни ничего не меняется, несмотря на календарь. Как в декабре, как в апреле, так и сейчас: «Куплю. Продам. Обменяю». Длинный список имен и лиц, чемоданов и узлов. Кто-то продает, кого-то продают, а я кручусь среди всего этого и совершенно не чувствую времени.

Только жара заставила меня поверить, что уже июнь, и я обреченно вышла в эту жару из метро и налетела на Анжелу.

– Ой, Марина! Вы куда пропали? Мама меня просто достала, говорит, вы были самая лучшая. Мы замаялись с этими агентами! У вас новые джинсы? Классные!

Я машинально схватилась за виски, в прошлую встречу мне показалось, что Анжела не такая болтушка. Хотя тогда я была слишком заморочена нашим сходством, чтобы думать о чем-то еще.

Она настойчиво теребила мою майку.

– Почему вы не позвонили? У вас были проблемы?

Еще бы не проблемы, подумала я, – вновь обретенная сестрица и дважды похороненный в памяти отец. Первый раз за всю свою риелторскую деятельность я поставила свои личные интересы выше дела. Звучит довольно напыщенно, но так и было. Я не могла появиться снова в том доме, как ни в чем не бывало искать подходящие варианты квартир, о чем-то договариваться, суетиться, работать и каждый раз натыкаться на лицо Анжелы – копию своих фотографий в двадцатилетнем возрасте.

– Так вы еще не разменялись? – только и спросила я.

Анжела всплеснула руками:

– Ах, вы же не знаете! У папы ведь были довольно большие сбережения, и мама после него… В общем, она решила не разменивать квартиру, а просто купить мне что-нибудь дешевенькое. Вот ищем до сих пор.

До сих пор, так сказала она, и я мысленно усмехнулась. Еще и месяца не прошло, чего же они хотят? Квартирки вызревают подолгу, иной раз полгода промучаешься, прежде чем купишь или продашь то, что хочется. А потом вдруг ни с того ни с сего – бабах! – созрела, готова недвижимость по приемлемой цене, в подходящем районе, окнами во двор и с раздельным санузлом. На блюдечке с голубой каемочкой.

Я забивала себе голову всякой ерундой, стараясь не думать о том, зачем судьба столкнула меня с Анжелой.

– Марина, а вы сейчас куда? Давайте я вас подвезу, я тут недалеко припаркована. Давайте, а? Поболтаем по дороге. В институт я сегодня все равно опоздала, да и что там делать? Консультация – это ведь не экзамен, правда? Вы учились в институте, Марина?

Я слабо кивнула. Анжела явно пошла в отца, тот мог тарахтеть без остановки на любую тему.

– Ну, что, заметано? Пошли, можно на «ты», да? Тебе ведь ненамного больше лет, правда? Смотри, это мамина тачка. То есть папина, когда он был… когда он ездил… словом, папа мне не разрешал ее брать. А мамочка прикидывается добренькой.

Я заметила, что Анжела каждый раз сбивается, говоря об отце. Но в голосе ее не было ни чрезмерной печали, ни слезливой истеричности, просто ребенок еще не привык к тому, что у него нет папы. Это проходит, по себе знаю.

– Красивая машинка, правда? Да не пристегивайся, ерунда все это. Слушай, может быть, ты все-таки вернешься к нам? В смысле – займешься нами снова. Давай, а? Я тебе доверяю, у тебя лицо такое, ну знаешь, будто родное, знакомое такое. Марин, ты слышишь?

Все-таки моя молчаливость насторожила ее.

– Куда ехать? – спросила Анжела, посерьезнев. Я назвала адрес.

– Ты что там? Продаешь? Покупаешь?

– Продаю.

– Хорошая квартира?

Мимолетные взгляды, которые бросала на меня моя сестра, были полны доброго интереса, и голос у нее был такой искренний. Мол, что за жизнь у тебя, подруга? Расскажи, мол, как ты вертишься, зачем, для чего?

– Нормальная, – ответила я, не поддаваясь искушению ее задушевного тона.

Того и гляди, расплачусь.

– Марин, а ведь можно тысяч за тридцать нормальную квартиру купить, да? Мне мама тридцать дает.

– Анжела, понимаешь…

– Слушай, зови меня Лика, ладно? У меня же полное имя – Анжелика. Меня все Ликой зовут. Папа, правда, звал Ангелочком. Ну это так, иногда…

– Лика, я твоя сестра. Все, приехали.

Она резко затормозила посреди дороги. Со всех сторон засигналили.

– Сверни вон туда, – показала я.

Она послушно свернула. Остановила машину и уставилась на меня.

Мы молчали, глядя друг на друга.

– Ты серьезно?

– Ага. Понимаешь, твой отец сначала был женат на моей матери, а потом уж на твоей.

– Здорово, – протянула Лика.

И стихла. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Интересно, с какой стати я полезла в чужую жизнь, зачем стала ворошить все это? Напугала и расстроила девочку, ни в чем, кстати, не повинную. Нужна ей сестра, как рыбке зонтик. Эта сестра – я, прошу любить и жаловать, что называется.

– Марин, как же так? Почему он ничего мне не рассказывал?

– Забыл, наверное.

– Чушь какая! – Она достала сигареты: – Будешь?

– Я бросила. – И это было единственное, что изменилось в моей жизни.

– Как же так? – повторяла Лика. – А мама знает? Наверное, знает, да? А твоя мама… они что, развелись?

– Да они и расписаны-то не были…

– Слушай, – Лика нахмурилась, соображая, – так ты специально к нам пришла, да? Хотела с ним познакомиться?

– Нет, представь себе. Случай. Как сейчас с тобой.

– Так не бывает, – не поверила она, – и что же, он тебя узнал?

– Знаешь что? Мне кажется, это долгий разговор, давай-ка мы с тобой вечером встретимся и поболтаем. Мне трудно говорить. Да и клиенты ждут, понимаешь?

– Я тебя довезу. – Лика вцепилась в меня мертвой хваткой.

Не удалось отложить разговор, которого я так ждала и так опасалась. Мне тогда, после нашей первой встречи, казалось самым правильным промолчать, даже матери я ничего не говорила, просто сделала вид, что забыла обо всем. Точка. Потом желание встретиться с Ликой перестало мучить подсознание и вполне оформилось в четкую, навязчивую идею.

Но я привыкла подавлять свои желания. Мои страхи были сильнее, так было с Горькой, так случилось и с сестрой. Если бы не наша случайная, удивительная встреча, я не решилась бы ничего менять. Впрочем, что изменилось?

– Что же ты сразу не сказала?

Лика задавала этот вопрос, кажется, в сотый раз. А я отвечала мысленно, вспоминая свои страхи.

– А что бы тогда изменилось?

– Глупость какая, – задумчиво произнесла она, – мы же сестры, мы должны знать друг о друге. Не скажу, что я мечтала о сестре, но ты мне нравишься. И вообще, как это так, ничего мне не сказать? Почему вы такие? Почему вы предпочитаете жить в полумраке? Все время врете, изворачиваетесь, утаиваете что-то?

– Кто это – вы?

Она будто не услышала.

– Мамочка моя такая же. С виду все прилично, а сама любовника уже водит. Ты думаешь, почему она меня отселяет? Ты думаешь, она заботится о счастье дочери? Как бы не так! Я ей мешаю свое счастье устраивать! Она меня готова в любую халупу запихнуть, лишь бы отделаться. Да и я уже, знаешь, на все пойду. Вот на днях возили меня квартиру смотреть в Новогирееве, мне все равно уже, правда: и что от института полтора часа, и телефона нет, и ремонт там нужен капитальный. Но они запросили тридцать пять, а мама жадничает. Просто разрывается вся: то ли откупиться, то ли сэкономить. Я с ума сойду!

Между тем мы приехали. Я сказала Анжеле, чтобы она заехала во двор.

– Вылезай, – скомандовала я.

– Да я тут подожду, – отмахнулась она, – давай потом закатимся куда-нибудь, а? Я тебе про папу расскажу, он, знаешь, был замечательный.

Что ж, очаровательный, по-детски невинный шантаж. Девочке катастрофически не хватает обыкновенного человеческого общения. Мне, кстати, тоже. Лелька у меня по самые уши увязла в очередной свадьбе, назначенной на конец августа. Мама уехала отдыхать. Я могла бы, конечно, поговорить с Егором, но он предпочитал романтическую тишину. Правда, до этого момента я и не чувствовала острой необходимости ее нарушать. Только послушав Лику, я вдруг осознала, что тоже одинока и что вокруг полно вранья. Я считала, что привыкла к нему, оказалось – нет.

– Пойдем-пойдем.

– Извините, Леонид Григорьевич, я опоздала. Вернее, мы. Всем здрасте.

Кроме Леонида Григорьевича, хозяина квартиры, меня дожидались еще трое. Большеголовый, прыщеватый юноша Антон – покупатель, его риелтор Катерина и какая-то девица, очевидно невеста Антона. Она робко мусолила рукав его рубашки и хлопала ресницами. Мне захотелось отослать ее в магазин, за черешней или молоком или, на худой конец, посадить в самолет до Чикаго. Я знала, такие девицы только с виду зашуганные. Несмотря на робкие движения, в Антона она вцепилась намертво, и в эту квартиру тоже. Ей не терпелось въехать сюда со своим перспективным, большеголовым возлюбленным, быстренько расписаться в ближайшем загсе, и начать рожать детей, и пыхтеть у плиты, и пилить мужа за следы мокрых калош на свежевымытом полу. Мне предстоял тяжелый бой.

– Мы вас прощаем, Мариночка, – великодушно ответил хозяин, пока остальные разглядывали Лику, – познакомьте нас со своей сестрой. Это же ваша сестра, да? Вы удивительно похожи.

Вот тебе на! Наше родство, оказывается, очевидно даже для посторонних. Между тем как папочка в упор его не замечал. И его проницательная супруга тоже.

У Лики был совершенно ошеломленный вид. Да и я, надо признать, была ошарашена так, что не сразу отреагировала.

– Меня Ликой зовут, – представилась самостоятельно моя сестренка.

Остальные тоже назвались и заговорили все разом. Хозяин, очарованный Ликой, совсем забыл, по какому поводу мы пришли, и завел светскую беседу о погоде. Катерина о чем-то шепталась с девушкой Ниной, Антон же пытался выяснить у меня, готовы ли документы.

– Значит, вы точно решили? – спросила я бесстрастно. – Не передумаете?

– Нет, что вы, покупаем. Ниночка уже и с подрядчиком договорилась, стояки будем менять, паркет тоже.

– Как насчет задатка? – Я повернулась к Катерине, призывая ее поучаствовать в разговоре.

– Мы готовы, – бодро откликнулась она.

Ясно, миссия спасения сестры от злобной мамаши может считаться неудавшейся. То раздумывали полтора месяца, а то вдруг – «мы готовы»! Пионеры!

– Ладно. Леонид Григорьевич, можно вас? Извините, мы поговорим на кухне, ладно?

Пришлось тащить хозяина чуть ли не силком, он никак не мог отлепиться от Лики.

– Ну? – нетерпеливо переминаясь, спросил он, когда мы вышли на кухню.

– Я вижу, вам сестра моя глянулась.

– Да вы не подумайте чего, Марина Викторовна! Леонид Григорьевич смущенно замялся. У него был такой смешной вид, что я прыснула, не сдержалась. Стареющий ловелас, но произвести впечатление умеет. Благородная лысина, бульдожий подбородок, умные глаза с хитринкой. И отлично прикидывается дурачком: мол, не подумайте ничего такого. Я рассмеялась в полный голос, и он с удовольствием присоединился. Леонид Григорьевич вообще любил посмеяться, все с прибаутками, с шуточками. И вот стоим как два идиота на кухне и скалимся.

– Она ищет квартиру, – сквозь смех шепотом сказала я.

Хозяин, все еще похохатывая, уставился на меня с недоверием:

– Лика? Постойте, так вы привели ее для этого? Я кивнула и скороговоркой произнесла:

– Она дает тридцать две. Задаток можем привезти сегодня же. Надо вытурить Антона.

Он раздумывал несколько секунд.

– По рукам. Но как? Мы уже договорились.

– Ничего не подписано, и задаток они еще не вносили. Нет задатка, нет покупателя. И плевать на Ниночку!

– Вы ее невзлюбили, – хмыкнул проницательный Леонид Григорьевич.

– Во всяком случае, с удовольствием дам отставку. Хозяин, потирая ладони, снова довольно рассмеялся:

– Вот ведь, Марина Викторовна, как бывает. Два месяца ничего, и вдруг – целая баталия из-за моей квартирки-то, а? Кстати, я готов отдать Лике за прежнюю цену, пусть будет тридцать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю