Текст книги "Богинями мы были и остались"
Автор книги: Юлия Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Та кивнула, переступая с пяток на носки. Несмело шмыгнула носом.
– Хотите, тост стихами скажу? – И дальше зачастила, не дожидаясь нашего разрешения: – «Богинями мы были и остались, сведем с ума безумством наших тел, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!»
Мы с Лелькой сложились от смеха пополам, а Аленка, ужасно довольная, под шумок отхлебнула у матери из бокала вина.
– Эй, это уже наглость, – возмутилась Лелька, отнимая бокал, – марш в комнату, быстро!
– А тост-то вам понравился, – хитро сощурившись, констатировала малолетняя безобразница.
– Откуда ты только этого набираешься? – вздохнула Лелька и, вытолкав дочь за дверь, пожаловалась мне: – Совсем от рук отбились.
Мы выпили еще, потом еще, незаметно подкрадывался вечер, вино кончилось, и Лелька уже дважды спускалась в магазин за пивом. Обсуждение моей личной жизни плавно продолжила тема следующего Лелькиного замужества, потом мы взялись философствовать и в конце концов заговорили о работе. Эта стадия опьянения означала, что пора сворачивать банкет. Лелька, одно время подрабатывающая риелтором, считала себя знатоком в этом деле и, несмотря на то что именно я натаскивала ее, только и делала теперь, что учила меня обращаться с клиентами. Ее советы сильно смахивали на бред сумасшедшего, но обижать подругу мне не хотелось, поэтому приходилось терпеливо выслушивать. Как сейчас, например. Ни с того ни с сего она загорелась идеей обменять квартиру Баландина.
– Звони ему сейчас же! Я хочу эту двушку увидеть. И вообще, ты в своем уме?
– Да что такое, в самом деле? – бормотала я, стараясь не расплескать из кружки пиво и одновременно пытаясь попасть косточками от рыбы в мусорное ведро.
– Это же такую доплату можно получить! Такую!
– Плевала я! Мне жить не хочется, – вспомнила я о Горьке.
– Вот и звони Баландину, он и клиент, и мужик. Ты подумай! А на Егора плюнь. Звони!
Я послушно потянулась к аппарату, даже не подумав о том, что не помню наизусть номера своего воздыхателя. И вдруг телефон зазвонил сам. Мы с Лелькой даже подпрыгнули от неожиданности и переглянулись, как две заговорщицы.
– Бери! – рявкнула она.
– Нет, ты.
– Ты ближе.
– А ты хозяйка.
В двери снова возникла Аленка:
– Вы чего? Телефон же звонит…
– Иди, доченька, иди отсюда, – отмахнулась Лелька.
Я не выдержала и взяла трубку.
– Лелька, – заорали с ходу, – Маришка у тебя? Я даже не сразу узнала голос Егора. Но в голове моментально сложился коварный план.
– Скажи, что меня нет, – прошипела я Лельке, протягивая ей трубку, но та непонимающе пялилась на меня, – просто скажи, что меня нет. Это Горе.
– А… – подруга посмотрела на меня укоризненно и одновременно хитро подмигнула, – алло? Нет, Егор, ее здесь нет. Как там Питер? Как Нева? Да я говорю же, не было ее. Я тебе когда-нибудь врала? Слушай, а белые ночи еще не скоро начнутся? Чего ты кричишь? Не переживай, может быть, по магазинам шляется. Подумаешь, на улице еще светло. Какие фонари? Ну фонари, все равно же светло. У вас там как погода? Наверное, прохладно, да? Что ты говоришь, а я-то думала, прохладно. Не беспокойся, может, она у мамы. А, звонил… Ну я не знаю. Ну честно. Ладно, пока, она тебе привет передает.
Последнюю фразу Лелька ляпнула без злого умысла, просто по глупости, и телефон снова затрезвонил.
– Ты что?! – набросилась я на подругу.
– А ты?! Совсем с катушек слетела. Ты думаешь, что творишь? – Лелька моментально протрезвела и, гневно раздувая ноздри, прочитала мне целую лекцию на тему вранья.
Я сидела совершенно счастливая, бормоча под нос:
– Позвонил, позвонил, позвонил.
– Ты меня слушаешь?! – разъярилась подруга.
– В общих чертах. Лель, он говорил, что соскучился?
– Говорил, – хмуро бросила она. Я радостно задрыгала ногами:
– А когда приедет, сказал?
– Нет. Может, сама ему позвонишь? Или сообщение на пейджер сбрось, а то ведь подумает черт-те что, в ревность ударится.
– Пускай, – весело сказала я, – ему на пользу. Давай, что ли, еще тяпнем?
Будильник и телефон взорвались одновременно. Чувствуя, как в затылке что-то трещит и позвякивает, я выпростала руку из-под одеяла, хлопнула по кнопке и, обнаружив, что звон не прекращается, испытала отчетливый ужас. Так начался понедельник.
Трубка едва не вывалилась из непослушных, сонных пальцев.
– Доброе утро, Мариночка, – услышала я ненавистный голос, – я не рано?
Семь часов, солнце еле ворочается в складках штор, вся Москва еще сладко посапывает. А тут этот малахольный…
– Тебе чего?
– Объявление вышло, тебе еще не звонили? Я сегодня до полудня свободен, могу квартиру показывать, – скороговоркой объяснил Баландин.
– Мне никто не звонил, – по складам произнесла я, – и ты больше не звони, я сама прозвонюсь, ясно?
Я села в кровати, раскачиваясь. Скосила глаза на зеркало, увешанное листками бумаги разного размера. Память у меня никудышная, и я уже привыкла любую мелочь записывать и пришпиливать где-нибудь на виду. Так вот зеркало почти полностью было занято, я себя в нем видела только кусочками. Прядь волос с промелькнувшей серебринкой. Краешек вечно обиженных губ. Сонные веки. И тут же – «Позвонить Кругловым», «Зайти в домоуправление», что-то неразборчивое насчет химчистки, какие-то счета, телеграммы, список клиентов, календарик, где черным обозначены дни командировок Егора.
Егор, милый мой, любимый Горюшка. Что-то и не перезвонил больше…
Ладно, понедельник не слишком подходящий день для сантиментов. Кроме озабоченного Баландина, меня сегодня ждет еще куча дел.
Я не успела как следует сосредоточиться на изучении своего расписания, как снова затрезвонил телефон.
– Привет, – доброжелательно прозвучало на том конце провода.
– Привет, – машинально ответила я, – а кто это?
– Эдик.
Я глубоко вздохнула, собираясь выпалить все известные ругательства сразу. Все-таки что происходит с телефоном? Я не знаю никакого Эдика и знать не желаю в семь часов утра! Может быть, опять мамины штучки?
– Вы свататься? – спросила я без обиняков.
– Ну да, – растерянно ответил тот, кто представился Эдиком.
– Вы ошиблись номером!
Я брякнула трубку на рычаг и поднялась с кровати. Но телефон снова ожил.
– Я не хочу замуж! – заорала я в мембрану что есть сил.
– Вот и хорошо, – обрадованно прозвучал голос Егора на том конце провода и тут же настороженно поинтересовался: – А что, есть желающие?
Сердце у меня тотчас радостно забухало, подкатывая к горлу.
– Я звонил вчера, – сообщил Егор, – ты где была? Выкручивайся теперь, Марина Викторовна. Я прямо чувствовала, как физиономия заалела, брови напряженно сдвинулись к переносице, а рот съехал набок от безысходности. Что же такое придумать?
– Да я прогуляться вышла, – ничего лучшего в голову мне не пришло, незатейливо, конечно, но вполне годится.
– Одна? – удивился Горька.
– А с кем? – в свою очередь удивилась я.
Егор помолчал, а потом буркнул в трубку что-то неразборчиво.
– Что?
– Я сказал, что люблю тебя.
Счастье глупой, широкой улыбкой нарисовалось на моем лице.
– Ты приедешь?
– Да я под твоими окнами, только что припарковался. Если выглянешь в окно, я помашу тебе ручкой.
У меня мелькнуло подозрение, что он неспроста позвонил перед тем, как войти. Неужели не доверяет? Я отогнала прочь глупые мысли и прошлепала на кухню, оперлась на подоконник и увидела маленькую фигурку во дворе. Егор стоял, облокотившись на машину и задрав голову вверх. Сверху он был похож на птичку, которая застыла в ожидании корма.
– Поднимайся, – хрипло приказала я и повесила трубку.
Не успела я отойти от телефона, как снова раздался звонок. Интересно, хотя бы умыться мне сегодня позволят?!
– Это Эдик, нас разъединили…
– Я же сказала, вы ошиблись номером, – спокойно отреагировала я, еще не придя в себя от радости.
– Вы Марина?
– Да, но замуж за вас я не собираюсь.
– А я разве предлагал? – удивились на том конце провода.
– А чего вам надо тогда? Кто вы?
– Эдуард Уклюйко, – представился он вежливо.
– Господи, – выдохнула я и присела, – чего же вы мне голову морочите? Зачем сказали, что свататься собираетесь?
– Э… Так я думал, у вас жаргон такой. Мол, квартиры менять все равно что свататься.
– Ну и аналогия! – поразилась я и услышала звонок в дверь. – Погодите-ка минутку, а еще лучше, перезвоните мне после обеда, ладно?
– У меня времени нет, Мариночка! Вот поужинал и вам позвонил.
– Поужинали?! – не переставала удивляться я по дороге к входной двери.
– Ну, или позавтракал, не знаю. Я по ночам работаю, от этого весь режим сдвинут. Речь не об этом, Марина, я по поводу тех квартир хотел поговорить.
Я его уже не слышала, потому как вошел Егор и мы стали целоваться. Словно пара подростков, сбежавших с уроков.
– Так вы приедете? – На этой фразе я очнулась.
– Куда?
– Ко мне, задаток взять, то есть, наоборот, отдать.
– Почему я должна отдавать вам задаток? – возмутилась я и захихикала – Горькины пальцы, прогуливавшиеся вдоль моего позвоночника, были прохладными и немного шершавыми.
– Марина, что вы смешного видите в том, чтобы разменять наконец мою квартиру?!
– Ничего, – ответила я честно и погрозила Горьке кулаком. Любимый сделал вид, что обиделся, быстро разулся и исчез в ванной. И все-таки сосредоточиться на разговоре мне было тяжело. – Так что там с задатком?
– Я подумал и решил, что те квартиры мне подходят, – медленно произнес он, – так что приезжайте, заберете деньги и как можно быстрее заплатите задаток хозяину.
– Хозяину? – тупо переспросила я, наблюдая, как Горька с влажными, растрепанными волосами, обнаженный по пояс, выходит из ванной. Он отфыркивался, словно котенок, и мне захотелось приласкать его, пригладить отросшую челку, почесать за ушком, чтобы он довольно заурчал. Мой большой, взрослый кот.
– Алло, Марина?
– Алло, алло, – я подула в трубку, постучала об нее ногтем и сказала, с трудом играя голосом сожаление: – Вас не слышно, что-то с линией.
Я отключила телефон без малейшего сожаления.
Горька, дурачась, накинул мне на шею мокрое полотенце и притянул к себе. Наверное, я плохой риелтор, но сейчас мне было на это наплевать.
Егор подвез меня до метро, где мы еще полчаса прощались, не в силах оторваться друг от друга. Никогда еще разлука так не сближала нас.
Свое отражение в вагонном окне я просто не узнала. На меня смотрела молоденькая, очень красивая девушка, и даже в мутном, пыльном стекле было видно, как искрятся ее глаза. Я не выдержала и достала зеркальце, чтобы получше разглядеть эту незнакомку. Конечно, никуда не делись морщинки у глаз, и несколько седых волос в своей соломенной гриве я все же отыскала, но, боже мой, как эти мелочи были приятны моему сердцу! Они придавали даже некий шарм, хотя еще недавно мне казалось наоборот.
Погода была под стать настроению – солнечная игривая весна шумела ручьями, стайки птиц, возвращающихся с юга, казались обнадеживающим многоточием на голубой странице неба. Весь мир вдруг обрушился на меня ласковой, неземной красотой, и каждая мелочь, будь то трамвайный билет или невзрачный, робкий цветок у канавы, вызывала телячий восторг.
Светлана Николаевна была на этот раз в уютном домашнем халатике, и, несмотря на то что в квартире ровным счетом ничего не изменилось, мне показалось, что я здесь впервые. Отсутствие штор меня поразило и сейчас, но только как смелый, оригинальный подход к интерьеру. Неприбранная кухня и надорванные обои в комнате не раздражали. Я чувствовала в себе столько любви, что готова была обниматься с шаткими стульями, грязной раковиной и даже с самой хозяйкой.
– Марина Викторовна, да вы просто светитесь, – заметила та с улыбкой.
И с чего я взяла, что она эгоистичная, расчетливая женщина?
– Давайте к делу, – предложила я весело, хотя работать не хотелось.
– Пойдемте чайку попьем, Мариночка. Вы не против, что я вас так называю?.. Ну вот и отлично, присаживайтесь, – напротив меня возникла огромная чашка и блюдце с печеньями, – собственно, я все вам сказала по телефону. Я готова на все ваши условия, лишь бы поскорее найти покупателей.
– Хорошо, давайте обсудим условия еще раз, – я не стала доставать блокнот, не хотелось портить атмосферу почти семейной беседы, – итак, вы готовы выставить квартиру за ту сумму, которую я называла? – Дождавшись ее смиренного кивка, я ласково продолжала: – Ну тогда вычтите из нее мой гонорар – четыре процента, и, если вас все устраивает, начинаем работу.
– Хорошо, Мариночка. У вас дети есть?
Я радостно закивала, не вдумываясь в смысл вопроса. Мне было так хорошо сидеть в этой большой, светлой кухне, за столом со старой, изрезанной клеенкой, смотреть в окно, где проплывали между веток берез и тополей облака, пить горьковатый чай и хрустеть печеньем, которым впору было бы забивать гвозди.
– Тогда вы меня поймете, – ворковала Светлана Николаевна, подливая в заварку. – Дети – это все, и для них люди идут на любые жертвы.
Она всхлипнула, а я вздрогнула, но от своих прекрасных дум не очнулась. Речь Светланы Николаевны мне казалась чем-то вроде журчания ручейка, беспокойного такого, то жалобного, то возмущенного журчания.
– Понимаете, он пил, так страшно пил! А у меня близняшки на руках да в институте пятый курс! Что я могла? Конечно, я уехала. Он мне за эти годы ни копейки не прислал, да что копейки – Иришку с Анютой ни разу с днем рождения не поздравил. А ведь прожили вместе не год, не два. Пять лет мучилась!
Она подперла рукой щеку, и я, оторвавшись от своих прекрасных видений, вдруг рассмотрела все ее пятьдесят лет, все ее одиночество, всю озлобленность против этого мира. Она, как могла, искала свое место в жизни, как умела, сопротивлялась напастям и несчастьям. И вот очерствела, постарела, хотя еще довольно привлекательна и энергична.
Я чуть уже не плакала, разбередив саму себя, разжалобив. Я готова была сама купить у Светланы Николаевны ее квартиру, причем втридорога. Но у меня не было таких денег.
– А Владик меня жалеет, утешает. Я сначала дочку хотела за него отдать, но потом сама прикипела. Анька-то моя еще найдет себе…
Ее слова органично вписывались в мои тоскливые размышления, я была как под гипнозом. И только тоненький голосок оттуда-то изнутри: «Осторожней! Осторожней!» Я не чувствовала опасности, да ее и не было. Передо мной сидела несчастная баба, которую стоило пожалеть, поддержать, посочувствовать. А внутренний голос все не хотел умолкать. Женщина слишком нагло выставляла напоказ свою бедность. Лелька назвала бы это игрой на публику, фыркнула и сказала бы Светлане Николаевне все, что о ней думает. А я сижу и наматываю на кулак розовые сопли, убеждая саму себя, что человек человеку друг. Да меня же просто используют!
Последняя мысль (догадка!) просто ошеломила меня. Я сосредоточилась и стала исподтишка наблюдать за хозяйкой. Пару раз мне показалось, что на лице ее мелькала злорадная ухмылка, а губы кривились не от жалости к самой себе, а от презрения к моей персоне. Я снова прокололась с этой бабой! Она на сей раз сменила тактику, но, как и в начале нашего знакомства, просто ни во что меня не ставила и всячески пыталась обмануть. Господи, я всегда считала это своей прямой обязанностью – надуть клиента, хоть в чем-то обжулить, чтобы просто-напросто почувствовать свою силу, ловкость, профессионализм, наконец! А эта Светлана Николаевна решила, что может так же вести себя со мной! Юлит, пытается меня разжалобить, врет что-то про детей, ради которых пошла на все. Обидеться, что ли? Вот встану и уйду!
Но я понимала, что не уйду. Слишком сильно во мне было любопытство – и профессиональное, и человеческое. За сколько и как быстро продам я эту халупу?! Встретимся ли мы еще с Владом? Как он будет вести себя с любовницей? Что придумает в следующий раз Светлана Николаевна, чтобы вырулить за квартиру как можно больше?
Понимаю, это не мое дело, но любопытство сильнее логики! И потом, моя мама всегда говорила, что все в этой жизни не зря. Ничего не бывает напрасно – ни слова, ни встречи, ни расставания. Не бывает напрасных улыбок и слез, как не бывает случайных в твоей жизни людей. Что бы сказала мама сейчас?
Зачем мне эта Светлана Николаевна и ее Владуня? Просто клиенты. Но я могла бы не приезжать сюда, могла бы выйти не на той остановке или просто не ответить на звонок Светланы Николаевны. Могла бы встретиться с другими, более достойными или менее противными людьми. Почему все так, а не иначе? И кто скажет, что правильнее?
– Так вы позвоните, Мариночка?
Наверное, Светлана Николаевна уловила перемену в моем настроении и теперь смотрела на меня заискивающе.
– Да, вывешу объявление и, как только появятся покупатели, позвоню, – подробно отчиталась я.
– Я очень надеюсь на вас, Мариночка. Мне скоро уезжать, поэтому все переговоры с покупателями будет вести Влад. Ну показать что-то, рассказать.
Это было для меня полнейшей неожиданностью:
– Вы ему доверенность оформили?
– Да нет, все на словах, – махнула рукой Светлана Николаевна, – я просто оставлю ему ключи от квартиры, чтобы он смог показывать ее, пока я не приеду в следующий раз. Дома девчонки меня заждались…
На последней фразе она напустила туману в глаза и всхлипнула, но я успела заметить, как скептически сжались ее губы, а из-под ресниц взглянули на меня настороженные, цепкие глаза. Аплодисменты! Оскар в студию!
– Значит, ключ от квартиры будет у Влада, а если клиенты созреют, тогда как мне быть? Не проще ли вам оформить на него документы?
Я знала, что она никогда не согласится на это, спросила просто из вредности. Было интересно, как она выкрутится, не теряя достоинства и не поливая грязью своего любовника.
– Ой, я ключи-то ему со страхом доверяю, – засмеялась Светлана Николаевна, – Владунчик постоянно все теряет, он такой невнимательный!
Ну конечно, очень находчивое объяснение.
– И вообще, – продолжала хозяйка, – я же не завтра уезжаю. Возможно, за то время, пока я здесь, мы все решим.
Помимо воли она взглянула на меня просительно. Мол, постарайся, милая, напрягись!
Я вышла из квартиры, наполненная какой-то дикой, необузданной энергией. Я не знала, как применить ее, и поэтому просто пошла быстрее, все быстрее и быстрее, словно опять опаздывала куда-то.
Мама где-то вычитала, что каждая наша фраза, выброшенная в воздух, не исчезает бесследно, а повисает, чтобы в определенный момент упасть нам же на голову – ударить или приласкать. А каждый человек, с которым мы встречаемся, что-то дает нам. Или что-то отнимает.
Я пыталась понять сейчас, что мне дадут или что могут отнять эти два несчастных существа. Быть может, они научат меня смирению? Состраданию? Или, наоборот, внушат презрение ко всем, кто любит деньги так сильно и так безответно?
Я не знаю, не знаю, не знаю! Словно у меня есть связка ключей, но неизвестно, где дверь. И надо ли ее открывать, я тоже не уверена.
Уклюйко принял мои невнятные объяснения насчет телефона и был со мной вполне дружелюбен. Однако отказывался понимать процедуру передачи задатка.
– Ну давайте так, – шумел он, расхаживая по комнате и натыкаясь на аппаратуру, – я напишу вам доверенность, вы отдадите деньги, возьмете расписку с хозяина, и все. Это же проще и быстрее.
– Эдуард, послушайте, я же вам все объяснила! Квартиры оформляются на вас, и задаток и доплату должны вносить вы.
– Так это же в банк ехать! – взвыл Эдуард с таким несчастным видом, словно я предлагала ему смотаться на Северный полюс.
Я мельком бросила взгляд на часы и тоже чуть не завыла. Сегодня в три меня ожидало оформление Прохоренкова – старик наконец-то сломался, – а я между тем уже кучу времени потратила на бесполезные разговоры с Уклюйко. Снова опоздаю, снова придется извиняться, краснеть и неловко шмыгать носом в знак раскаяния.
Представив, что меня ожидает, я решила все-таки пойти на уступки продюсеру. Раз уж ему так приспичило всю тягомотину с задатком и доплатой переложить на меня, так тому и быть. В конце концов, это тоже часть моей работы, просто я не люблю иметь дело с чужими деньгами и всегда стараюсь этого избежать. Но сейчас, видимо, не удастся.
– Хорошо, расписку напишу я, а потом хозяин квартир напишет такую же. Нужно будет найти нотариуса… Только учтите, это не входит в мои обязанности и…
– Мариночка, я все понимаю, – вскинулся Уклюйко и зашуршал купюрами.
Через десять минут я выходила из его дома, набитая деньгами.
На радостях я поймала частника, но все равно опоздала, особенно это было заметно по нервным физиономиям Андрея и Прохоренкова.
– Мариночка, ну где же вы ходите? – бросился ко мне старик, как только я появилась перед банком.
– Простите, извините, пойдемте, – затараторила я, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Мы вошли, в предбаннике томился Трофимыч, который встретил меня с вымученной улыбкой на небритом лице.
– Душно здесь, – пожаловался он, ослабляя галстук, – я-то думал, что всего повидал, а вот к такому не привык.
К этому трудно привыкнуть, мысленно согласилась я. В банке царила угнетающая, больничная тишина. Мне приходилось бывать здесь часто, и, несмотря на это, я не могла приноровиться к здешней обстановке. Повсюду были черные зрачки камер, мрачные лица охранников напоминали похоронную процессию.
– Положите на стол металлические вещи, – скрипучим голосом отдал команду аппарат, и мы все вместе, не сговариваясь, попятились.
Черт, даже меня все еще раздражала эта процедура. Трофимыч, криво усмехаясь, первым прошел металлоискатель. За ним последовал Андрей, непривычно молчаливый сегодня.
– А где Дионисиус? – спохватилась я.
– Они уже внутри, деньги готовят, – отрапортовал Андрей.
Дионисиус, или попросту Дуня, и был тем бизнесменом, который приобретал коммуналку.
– Следующий, – проскрипел зуммер, и я, выложив на столик ключи и мобильный, прошла вперед.
Прохоренков смотрел на нас так, словно мы бросили его на поле боя.
– Яков Палыч, мы вас ждем, – напомнил Андрей, нервно переминаясь с ноги на ногу.
– Я не могу, – пропыхтел тот.
– Что такое? Почему? – заволновался добросердечный Александр Трофимович. – Может, сердце прихватило?
– Да нет, – хмуро откликнулся Прохоренков и сделал несмелый шаг мимо аппарата.
Тот сразу же запищал.
– Ключи выложили? – стараясь сохранить спокойный тон, поинтересовалась я, а когда Палыч кивнул, добавила: – И часы тоже?
– А сотовый? – вклинился Андрей.
– Откуда у него сотовый?! – накинулась я на коллегу.
Прохоренков между тем стоял в трех шагах от нас и робко улыбался. Ему было все нипочем, лишь бы КГБ не объявилось по его душу. Зуммер надрывался по-прежнему.
– В карманах посмотрите, – с непроницаемым лицом посоветовал охранник.
Прохоренков послушно засунул руки в карманы и покачал головой.
– Снимите пиджак, – начиная нервничать, приказал страж.
Прохоренков тяжело засопел, стаскивая пиджак, под которым обнаружился довольно теплый, вытянутый свитер.
– Не жарко вам, Яков Палыч? – усмехнулся Андрей.
– Нет, – огрызнулся тот и повернулся к охраннику: – Может, мне еще и разуться?
– Можно, – разрешил он.
– Штаны снимать не буду, – заявил старик, после того как стащил ботинки, а металлоискатель все продолжал пищать.
– И не надо, – хихикнул Андрей, – только стриптиза нам тут не хватало.
– Хватит, а, – попросила я коллегу, хотя сама разделяла его чувства. Париться здесь в ожидании этого чудака уже надоело, нервы у всех были на пределе. И это в день подписания договора! Ну почему именно со мной случается всегда нечто подобное? Почему этот Прохоренков не достался кому-то другому?
– Ладно, повернитесь-ка, – отдал приказ охранник и провел пару раз какой-то штуковиной вдоль и поперек старика. Штуковина тоже запищала.
Охранник развел руками.
– У нас договор, мы деньги пришли забирать и класть одновременно, – засуетился Андрей, испугавшись не на шутку. Я, признаться, была почти в отключке. Надо же, сделка прогорит только из-за того, что у старика где-то металл завалялся. Его самого на металлолом пора за такие шуточки! У него, может, пуля еще с Первой мировой в печенках застряла, а мы тут мучайся!
– Ладно, – сжалился охранник спустя несколько минут, в течение которых мы все стояли неподвижно и с постными лицами, – пойдемте, я провожу вас.
Дионисиус встретил нас без восторга, выразительно покосившись на часы. Я устала извиняться, поэтому промолчала. Достали паспорта, еще раз сверили документы, служащий пресным голосом прочитал договор. Вот сейчас еще съездим в департамент, и прощайте, Яков Палыч с КГБ, Трофимыч с буйными воспоминаниями, Дуня с кучей денег.
Десятки людей проходят сквозь мою жизнь, наследив, будто невоспитанные школьники. Мне остаются скомканные купюры и чужие запахи, чужие, безответные вопросы, чужие голоса, которые иногда будят меня среди ночи. Иногда моя хорошая память мне ни к чему.
…Последовал круг подписей, потом еще один. Дионисиус направился к сейфу. Наконец, когда мы вышли из банка, я закурила. Жадно затягиваясь, слушала, как шумят вокруг мужики.
– Ну что, теперь к нотариусу, – весело объявил Андрей, и мы дружной толпой двинулись к департаменту. Благо было недалеко.
– Мариночка, – позвал меня Прохоренков и шепотом спросил, когда я приблизилась: – А как вы думаете, они догадались, что у меня звенело?
Я во все глаза уставилась на старика. Тот бесхитростно ткнул себя в грудь кулаком и тихо-тихо сказал:
– Бронежилет. Я у своего бывшего соседа позаимствовал.
– О господи! Украли, что ли? Яков Павлович скромно потупился:
– Поносить взял. Знаете ведь, каково мне приходится…
А каково мне с этим доморощенным Штирлицем и Джеймсом Бондом в одном лице! Это же надо – бронежилет!
После удачного и насыщенного трудового дня я позволила себе расслабиться: залезла в ванну, рядом положила томик Франсуазы Саган, стакан сока и сигареты. Не знаю, сколько я так пролежала, когда раздался звонок телефона. Так поздно могла позвонить только мама, а с ней разговаривать не хотелось. Думать о том, что это уже Горька соскучился, я себе запретила. И так все было слишком хорошо сегодня утром, я боялась спугнуть эту нечаянную радость, боялась надеяться. Но все-таки вышла из ванной и, оставляя на кафеле мокрые следы, прошлепала в комнату, ожидая услышать любимый голос.
– Да?
– Марина Викторовна? Здравствуйте, это Анжела.
– Какая Анжела? – не стараясь скрыть разочарования, протянула я.
– Грушевская, дочь Виктора Владленовича.
Да-с, неспроста я все время забывала, как его зовут. С Грушевским вообще все было непросто. То он продает квартиру, то не продает. То согласен на все условия, то снова начинает торговаться. И что интересно, как только я даю ему понять, что окончательное решение за ним, этот старый зануда начинает доставать меня, названивая каждый день и требуя совета.
– Что вы хотели, Анжела? Неужели, ваш папа согласен наконец-то внести залог?
– Нет. – Девушка всхлипнула.
Мне было очень легко ее понять: папа-тиран никак не желал дать дочурке свободу, а с другой стороны квохчущая мамаша стремилась выдать ее замуж повыгоднее. Тут не то что всхлипнешь, тут впору навзрыд плакать.
– Успокойтесь, Анжела. Вашему папе просто требуется время, пусть подумает еще, все тщательно взвесит…
– Папа умер, Марина Викторовна.
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, подберем подходящий вариант…
На том конце провода разрыдались, и до меня наконец дошел смысл Анжелиных слов.
– Господи, извини, пожалуйста, – от неожиданности я перешла на «ты», – Анжела, ты слышишь меня? Не плачь, я сейчас приеду. Прямо сейчас, немедленно.
– Не надо сейчас, – сквозь рыдания услышала я, – давайте завтра с утра поговорим.
Я молча повесила трубку и опустилась на постель, не замечая, что с волос льется вода. Ничего особенного не произошло, уговаривала я свое обезумевшее сердце, барабанящее в грудную клетку. Люди умирают, это случается. Да кто тебе этот Грушевский, в конце концов, спрашивала я себя и, вопреки всему, задыхалась от рыданий.
Какой-то посторонний звук проник в мое сознание, распахнулась входная дверь, и я бросилась в объятия Егора.
– Ты извини, я взял без спроса запасные ключи, – сказал он, – хотел тебе сюрприз сделать. Ты не ждала меня? Почему ты плачешь?
– От радости, – соврала я.
– Можно я останусь?
Я быстро закивала, пока он не передумал.
Уткнувшись мокрым от слез лицом в его плечо, я жалобно забормотала о том, что случилось с Грушевским.
– Пойдем-ка, – решительно произнес Горька и отвел меня на кухню.
Он принялся варить кофе, а я наблюдала за ним. Почему-то раньше мне казалось, что Егор неуклюжий во всем, что касается быта: то кастрюлю опрокинет, то заварку нальет через край. Сейчас его движения были выверенны и даже грациозны – настолько, что я невольно залюбовалась игрой пальцев и мускулов. Горька быстро приготовил бутерброды, нарезал зелень, сварил кофе и все красиво расположил на кухонном столе. Откинув со лба взмокшую прядь, он снял с себя рубашку и уселся рядом со мной. Я завороженно смотрела на него.
– Ешь, – строго сказал он, – и признавайся, где у тебя заначка.
– Какая заначка? – спросила я, почти не соображая.
– Вино. Я знаю, у тебя есть вино.
– Ты алкоголик? – Я подозрительно сощурилась.
– Малыш, хватит, давай включайся в эту жизнь. Тебе необходимо выпить.
Я махнула в сторону комнаты, и через некоторое время Горька принес оттуда початую бутылку великолепного вина, которое мне каждый год присылал благодарный клиент с юга.
– Пей, – сказал Егор, наполнив бокалы.
Мы выпили, и я снова почувствовала, как тихие слезы побежали по щекам. Горькина рука тяжело, основательно легла мне на плечо.
Я была ужасно благодарна за то, что он не успокаивал меня и не утешал, не спрашивал, кто такой Грушевский и почему я так реагирую на смерть чужого человека. Я ведь сама не знала ответы на эти вопросы, и Егор, наверное, это понял.
Должно быть, я уснула прямо за столом, утром не могла вспомнить, как оказалась в постели. На подушке белела записка от Егора, что само по себе выглядело странным – мой любимый очень редко обращался к эпистолярному жанру. Я потянулась к бумаге и прочла, сонно улыбаясь: «Звонила Лелька. Звонил какой-то мужик. И еще – твоя мама, спрашивала, кто я такой, пришлось признаться, что – домработница. Кажется, она не поверила. Не слишком напрягайся. Буду вечером. Егор».
Будет вечером, это замечательно. А вот насчет домработницы – зря. Бедная моя мамочка!
Дверь долго не открывали. Потом щелкнул замок, она распахнулась – и я шагнула в просторную прихожую.
– Что-то ты рано, Вадимчик! Я еще не готова, – проворковал девичий голосок, судя по всему из ванной.
Почему меня все время с кем-то путают?
– Анжела, – крикнула я, – это Марина, риелтор. Потоптавшись в коридоре и так и не дождавшись ответа на свое признание, я прошла на кухню. Надо сказать, квартира у Грушевских была отличная, ее оторвали бы в два счета, если бы ныне покойный Виктор Владленович был решительнее и сговорчивее. Трехкомнатные хоромы явно пережили недавно евроремонт и содержались в идеальном порядке. Прихожая под дуб, арочные перекрытия, кухня со стойкой, как в баре, – это сейчас модно и недешево. Видно, у Грушевских все деньги на этот ремонт и ушли, а теперь вот дочь отселять не на что. Нет, а квартира все-таки прекрасная: и большая, и потолки высокие, и в центре почти. Лепота, как справедливо выражался царь Иван Васильевич. Я уселась за кухонным столом, который, как и полагалось в современных квартирах, стоял посреди кухни – круглый такой, добротный столик. В углу ненавязчиво играл маленький музыкальный центр, в другом углу примостился кожаный диванчик. Спинки у стульев, кстати говоря, тоже были обделаны кожей. Впрочем, это неважно, стулья ведь будущим хозяевам не оставят, с собой увезут. А так – лепота. Ни соринки, ни пылинки – кругом идеальная чистота. Газеты и журналы в специальных коробках, на столе только ваза с фруктами (я даже подозревала, что эти фрукты искусственные, бывают же искусственные цветы, вот и тут также), в прихожей тоже ни тебе разбросанной обуви, ни тебе шарфика или платочка. А зеркало! Это же не зеркало, а издевательство какое-то – блестит, как сопля на солнышке, пардон! Каждый прыщик на лице издалека виден, любая точечка заметна. Это ведь безжалостно, в конце концов, демонстрировать и себе и гостям отражение без малейшего изъяна. Или взять туалетную комнату (если не сказать туалетный зал!), я заходила туда всего лишь раз и была до такой степени потрясена, что больше не пойду. Во-первых, очень просторно, хоть танцуй, а человек ведь не танцевать пришел! Во-вторых, музыкальное сопровождение сливного бачка вообще извращение. Смываешь все эти дела, а тут вдруг – Бетховен! Одуреть! Лунная соната! Словом, говорю, извращение. Поэтому все свои визиты в этот дом я старалась сводить до минимума, впрочем, я и была-то тут всего пару раз. Еще пару раз я встречалась с Грушевским в кафе, а однажды имела разговор с его супругой, так та вообще назначила мне встречу на остановке. Проницательная мадам уловила, что в их квартире я чувствую себя неуютно, значит, и разговаривать буду сквозь зубы, значит, и с условиями могу что-то напутать, лишь бы отделаться, как говорится. Но и та встреча на остановке, в непринужденной атмосфере улицы, мало чем помогла дальновидной супруге Виктора Владленовича, вот если бы она действовала как доверенное лицо, был бы другой разговор, ну а так – все документы оставались на руках у ее мужа, следовательно, последнее слово должен был сказать он. Вообще, как я понимала, самым заинтересованным человеком в продаже квартиры являлась дочка, та самая Анжела, которая напугала меня своим звонком, а сейчас ждала какого-то Вадимчика и которую я, кстати говоря, ни разу не видела. Мамочка ее, конечно, поддерживала, понимала, что дочке пора бы уже начать нормальную семейную жизнь, а не встречаться со всякими Вадимчиками кое-как в отсутствия родителей. А папа, наоборот, этого не понимал. Так обычно и происходит, отцы намного наивнее в этих вопросах и долгое время считают своих взрослых дочерей маленькими девочками с бантиком на макушке. Впрочем, я могу судить об этом только как сторонний наблюдатель, мой отец ушел до того, как на моей неоперившейся головенке можно было завязывать банты.
