Текст книги "Прятки (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Спасибо, что не отказала, – нервно заговорил, приглашая присаживаться, потом развернулся к стойке.

– Два фирменных кофе, пожалуйста, – крикнул. Бармен поднял голову и быстро кивнул. Руслан неспешно уселся обратно и заулыбался неожиданной, детской и ясной улыбкой. Я никогда не видела такого Парина и почему-то мне это зрелище не особо понравилось. Захотелось побыстрее распрощаться и уйти.

– Так чего ты хотел? – перешла я к делу.

Он стал серьезным и смотрел почти жалобно.

– Я хочу помириться с Костей. Когда-то мы дружили. Но потом поссорились, по глупости, из-за недоразумения. И с тех пор… как-то не получается это недоразумение разрешить.

Он замолчал, когда перед нами поставили по чашке кофе, которое от стойки бармена принес один из Ашников. Я быстро поблагодарила и снова посмотрела на Парина, ожидая продолжения истории. Но он молча сыпал в кофе сахар. Потом насыпал и мне, видимо, в попытке поухаживать. Ну ладно, может ему так проще, вон как старается. Я вежливо поблагодарила.

– Меня он не станет слушать, – заминаясь, продолжил Парин, сжимая в пальцах сахарницу. Невидяще посмотрел на нее, поставил на стол, – а тебя хотя бы немного…

Фирменный кофе отдавал чем-то жжённым. У кофе такое бывает, но я думала в подобном месте оно должно быть покачественнее. И с чего это собственно он решил, что Костя станет меня слушать? Или что я стану лезть к нему с советами насчет вещей, в которых ни черта не смыслю?

– Пожалуйста, – сказал Парин, с тревогой глядя на чашку, которую я попыталась отставить. – Ты настолько меня не переносишься, что как в компании врага, ни крошки в рот?

Пришлось выпить. Надо же, какие иногда людям важны мелочи. Обиделся, что его угощение не ценят. Странный он все-таки какой-то.

– Мы тогда друг друга не поняли… – говорил Парин, вертя в руках полупустую чашку, – а случай на редкость глупый. Его друг обидел мою родственницу, поматросил и бросил. Я вступился. И покатилось… к чему, непонятно… Нелепо как-то.

– Так чего именно ты от меня хочешь? – суть его рассказа улавливалась с трудом, слушать эту белиберду надоело и я, отставив пустую чашку в сторону, все-таки решилась его прервать.

– Чего? – он вдруг замер, только глаза бегали, рассматривая предметы на столе. Потом осторожно посмотрел на меня, задумчиво, словно оценивая.

– Павлова, а ты живешь с Танкалиным? В смысле, в одной квартире?

Не поняла, с чего такие вопросы пошли. Ответила видимо от неожиданности.

– Нет, – изумилась я.

– Нет? – он тоже, казалось, удивился, но почти сразу расслабился, откидываясь на спинку и упираясь рукой в стол. – Ты знаешь… он же ни с кем никогда не жил. Выставлял своих девок, даже до утра мало кто дотягивал… Даже с дачи умудрялся домой отправлять. Надо же, – его пальцы вдруг пробили по крышке быструю дробь, – а я думал – ты с ним живешь. Думал, ты ему более дорога, чем эти все… Неужели ошибся?

Он вдруг еще раз внимательно уставился в мое лицо, даже наклонился вперед, как близорукие люди, которые плохо видят. Его губы растянулись в довольной улыбке.

Неожиданно закружилась голова.

– Неужели и ты ему безразлична… Впрочем, вот и проверим, – теперь он улыбался еще шире, а к головокружению присоединилось тихое равномерное гудение в ушах.

Я обернулась к его друзьям – теперь они не делали вид, что очень заняты разговором и внимательно смотрели на нас, вернее, на меня. Спокойно смотрели, терпеливо, как на мышь в прозрачной банке, из которой не убежать. А ведь Парин говорил что-то насчет болтовни и нежелании посвящать посторонних в наш разговор. А пришел не один…

Тогда я поняла. Вспыхнули предохранители, разом среагировав на опасность и сплавились в черное ничто. Кое-чему мое детство меня научило – приход шатающейся незнакомки, повергающий в шок, когда понимаешь, что это существо – твоя собственная мать. И узнаешь – с таким существом невозможно наладить контакт, невозможно договориться, невозможно даже упросить, как ни умоляй. Передо мной сидело существо гораздо худшей породы – его вело не сознание, отравленное алкоголем, он делал это в здравом уме. Просить и взывать к совести бесполезно.

– Мне нужно в туалет, – быстро сказала я.

И тут же попыталась встать. Получилось сразу, хотя и шатало.

Слева подскочили две тени. За стойкой бармена было пусто.

– Пусть идет, – милостиво разрешил Парин, – а то машину еще изгваздает… Сумочку оставь, – лениво кивнул мне.

Я опустила ремень сумки и пошла к двери в туалет. Они тут были небольшие – одна кабинка. Дверь удалось запереть только с третьей попытки и сразу подкосились ноги, так что пришлось опуститься прямо на пол и опереться на стену.

Совать два пальца в рот уже поздно – напрасная трата времени, уже усвоенного организмом для их цели вполне хватит. Единственный мой шанс, к счастью, находился в кармане джинсов и был незаметен под длинным свитером. Парин не знал, что я не ношу телефон в сумке, потому что он поставлен на виброзвонок, а в сумке виброзвонка не слышно.

Жуткая слабость… отупляющая. И кому звонить? Костя… денег не хватит на звонок, да и что он сделает? Бабушка… девчонки. Размышлять времени не было, я нажала пятерку, единственного человека, который поймет, с чем мне пришлось столкнуться. И даже может помочь… если захочет.

Я приложила трубку к уху, пытаясь придавить сильнее – пальцы разжимались…

– Павлова, ну что тебе? – Цукенина злилась, хотя ответила всего после второго гудка, – я стою в самом начале длиннющей долбаной пробки и немного занята!

Похоже, она говорила что-то еще, но звук отдалялся и растворялся в гудении.

– Я в… в туалете. Кафе Колибри. Парин… чем-то меня напоил, – удалось выговорить и следующее слово уже застряло. Во рту пересохло, а свет над головой стал наливаться серой свинцовой тяжестью.

– Сиди и не вздумай выйти! – вдруг заорала Олеся и пошли гудки. Я старательно пыталась сообщить что-то еще, но не могла вспомнить, что должна сказать. Потом телефон выпал, совершено беззвучно опускаясь на пол, а перед глазами плавал и переливался чужой незнакомый мир.

Рисунок плитки на стене зашевелился, перетекая друг в друга. Где-то в глубине грохотал колокольный звон. Потом меня озарило потрясающим по силе, практически божественным откровением – это бьется мое сердце…

Я жила в мире, где звук моего пульса перекрывал все остальное и все остальное не имело ни малейшего значения. Эту восхитительную мелодию можно было слушать вечно… И я слушала.

Стук и грохот изменился, зазвучал странно. Словно в мелодичный колокольный звон примешались чужие, неблагозвучные, треснутые звуки. Дверь распахнулась, вошел какой-то человек… знакомый. Стоцкий.

– Одного хватит, – кричала Олеся, – следи, чтобы не рыпались! Вадик, пусть мою машину заберут, ты нас повезешь.

Стоцкий прикасается к лицу… Наверное… никаких изменений я не чувствую. Знакомый рассерженный голос ближе…

– Бери ее!

Меня качает, как будто корабль из штиля попал сразу в шторм, и волны вокруг, и тучи, и люди… незнакомые. Один шкафообразный у входа, вокруг него шевелится тьма… Другой у окна, нависает над сидящими за столом. Неразличимый.

Мягкое сидение без дна, куда начинаешь проваливаться, в котором тонешь… Качает.

– Что ей дали? – лицо Цукениной перебивает звон, хочется от нее отмахнуться, но рука не слушается. Я могу умереть, если перестану слышать мелодию, это же мое сердце…

– Давай на скорую отвезем, – еле слышный голос Стоцкого.

Качает… Бесконечный океан… Откуда тут колокола?

– Уже пришла обдолбаная, а потом ее просто срубило? Конечно, они не признаются. Спасибо, Ленька, не трогай их, у тебя будут неприятности. Мы по-своему разберемся. Все, еще раз спасибо.

Качка… Стук дверцы… Какие-то стены… однотонные.

Потолок невероятно высоко.

Чьи-то холодные пальцы на запястье, шее, глазах.

– Можно промыть, – незнакомый голос.

И потоки воды, ледяной горькой воды, от которой хочется отплеваться, но не получается – она вся внутри и раздувается, распирает… впитывается.

Спазмы в животе и рвота, долгая и при этом необъяснимо медленная, как в замедленной съемке.

– Тепло и жидкости побольше, – мужской голос.

И такой родной колокольный звон. Везде…

Очнулась я в незнакомой комнате, большой, полутемной – один ночник у стены. Почти сразу зашла Олеся.

– Ну как ты, отошла? – спросила, присаживаясь на кровать.

В теле была жуткая тяжесть и казалось, оно принадлежит мне не целиком, а только местами.

– Не знаю… плавает все и думается… медленно.

– Пройдет, – она поднялась и куда-то отошла. Вернулась со стаканом, протянула, – пей.

Послушно пью. Похоже на обычную воду, но почему-то теплую.

– Спасибо… Сразу за все.

– Не за что… Повезло, что папины ребята недалеко были и в центр ни одной пробки. Повезло, что эти идиоты слишком расслабились и не спешили тебя увозить. Боже, Павлова, как ты меня напугала…

– И себя, – равнодушно.

– Ничего, все уже хорошо… До утра поспишь, денек отлежишься – к вечеру никаких следов не останется. Но ты все-таки везучая, – она облегчено вздохнула. – Останешься у меня?

Двигаться не хотелось. Думать, смотреть, говорить. Но есть люди, за которых отвечаешь.

– Домой надо… тетя. Сколько времени?

Она смотрит на часы.

– Одиннадцать.

– Поздно…

Цукенина беспечно пожимает плечами.

– Тоже мне проблема. По сравнению с решеными. Скажешь, была у меня в гостях, заболела голова, выпила таблетки, но незнакомые, переборщила с дозировкой, поэтому такая сонная.

Я молча киваю. Самой выдумать какое-нибудь подходящее объяснение явно не получится.

Поездка запомнилась как-то урывочно, как и разговор с тетей. Олеся поднялась со мной и все уладила. Даже не представляю, что бы я без нее делала…

С трудом раздевшись, я упала на диван и почти сразу же провалилась в сон.

Утро, как обычно, началось со звонка будильника. Тетя спит, она поднимается не раньше обеда. Я машинально встаю, иду на кухню, включаю чайник. Выпиваю чашку кофе. Потом еще чашку. Цукенина говорила, чтобы я сидела дома, но как сидеть – что тете сказать? Я прикидываю – если дома, то врать тете и опять слишком много думать от безделья. В институте хотя бы есть возможность отвлечься и не задаваться вопросом…

За что? Вопрос за границами моего понимания. Что я сделала Парину? А ведь он может… попробовать опять и продумать план гораздо тщательнее. И никто не помешает…

Страшно. Со своими страхами следует бороться. Я оделась и поехала в институт. Как ни странно, дорога пролетела практически незаметно, видимо, благодаря привычке и туману в голове.

В фойе меня встретили девчонки.

– Что-то случилось? – испугано спросили, когда я медленно к ним доковыляла. В ушах гудело, казалось, народу так много, что вскоре они просто перестанут тут помещаться. Я молча оперлась спиной на стену, осматриваясь по сторонам. Ашников сегодня не наблюдалось. Вернее, я встретила насмешливый взгляд Парина, и он находился в компании всего одного дружка. Они стояли прямо посреди холла. Что же он за человек такой?

Думалось еще очень медленно, невыносимо тягуче.

– Ты в порядке?

Я киваю Соне, потому что говорить неохота. Слишком сложно говорить, да и нечего.

Потом открылась входная дверь, запуская очередных студентов. Кстати, время-то уже… не опоздаем на пару?

В холле вдруг сгустилось необычное напряжение, голова сама собой развернулась ко входу вслед за Соней и Настей. Танкалин шел неторопливо, уже поймав взглядом цель впереди и больше ни на что не реагируя, так что стоящие на его дороге предпочли посторониться. Видимо решили, что иначе он пройдет по головам и даже не заметит. Мне тоже так показалось.

Следом за ним шел Смирнов.

Парин тоже заметил что-то необычное и тоже догадался обернуться ко входу. Улыбка резко спала с его лица. А я смотрела на Костю и не узнавала – у него был взгляд смертника. И Парин вдруг… развернулся и побежал.

Самый верный способ заставить сомневающегося хищника все-таки начать на тебя охоту – это попытаться от него сбежать. Костя рванул с места и догнал Руслана почти сразу, повалил на землю, каким-то неестественно быстрым движением перевернул на спину и уселся сверху, прижимая к полу.

Потом резко замахнулся и ударил кулаком прямо в лицо. Впервые в жизни я увидела, как брызжет кровь, самая настоящая кровь, не красочным фонтаном, как в кино, а несколькими тяжелыми темными каплями.

Потом там сгустилась целая толпа людей и ударить второй раз ему не дали. Я беззвучно за это поблагодарила – сам бы он не остановился…

Костю оттащили от Парина, Смирнов удерживал его за плечи и что-то говорил. И постепенно Костя стал к нему прислушиваться, а после даже посмотрел.

Но зато теперь, когда Танкалина крепко держали, Парин поднялся, возвращая на лицо привычную улыбочку. Картинно сплюнул на пол кровью и поморщился.

– В полночь на Каперсой. Жду тебя, самый крутой мачо.

– Идет. Только сам не забудь – не явишься – найду и силком притащу, – ровно сказал Костя.

Стоять опять стало сложно и даже стена за спиной почти не помогала. Парин уже удалялся, а Костя так точно повернулся прямо в мою сторону, будто спиной видел, где именно я стою. Быстро подошел и я почти сползла ему в руки.

Он молча дышал на макушку. Потом обернулся к подошедшему Смирнову.

– Отвезешь?

Тот кивнул.

– Алена, езжай домой, тебе лучше поспать, отдохнуть, – как-то нетвердо сказал Костя.

– А ты?

– У меня дела. Я приеду, когда с ними разберусь.

Вдруг дошло.

– Костя… Не надо! Не езди с ним. Он уже столько людей в эти гонки втянул. Там уже двое погибли… Пожалуйста.

Танкалин резко мотнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое.

– Он должен запомнить, что мое трогать нельзя.

– Но я не твое… Я живой человек.

Его лицо совершено не изменилось, он даже дышал ровно и так же ровно сообщил.

– Он тебя тронул только потому, что посчитал моим. Ты ведь даже не понимаешь, что он мог сделать, да? Это хорошо. Но с такими, как Парин лучше иметь четкую принадлежность. В твоем случае – ко мне. Не спорь, просто прими, как сказано.

Тут он меня отпустил и отошел на шаг.

– Костя… Я боюсь за тебя!

– Бойся. – Он кивнул, словно давая разрешение, – но бойся дома.

Развернулся и пошел вглубь здания. Смирнов поддержал меня под локоть.

– Поехали. Не мешай ему. Такого Костю и я опасаюсь.

Стоило выехать со стоянки, как меня начало тошнить. Коля остановился, открыл окна – несколько минут я просто дышала. Так же неожиданно стало легче. Дальше мы ехали в сопровождении его неторопливого голоса.

– Ну, слава богу, все обошлось. На него же страшно было смотреть, хотя Олеся сказала, что ты в порядке.

Я залезла на сидение с ногами и всем телом навалилась на спинку, так было легче.

– Что обошлось? Он же собирается гонять с Париным…

Коля осторожно повернул, машина двигалась плавно, без резких движений. Неожиданно я поняла – это тот самый джип, на котором Танкалин вез нас с Софи домой в новогоднюю ночь. Сразу такое чувство накатило странное, как будто я оказалась дома.

– У Кости хватит ума не дать втянуть себя в какие-то бессмысленные гонки.

– Правда? – я с какой-то неожиданной надеждой посмотрела на Смирнова, что он почти смутился.

– Определено. А вот если он будет волноваться за тебя, то станет нервничать и может наделать глупостей. Но ты ведь будешь сидеть дома и никакого повода за себя волноваться не дашь? – мягко, как с маленьким ребенком, говорил Коля.

– Буду, – горячо согласилась я, не желая, чтобы Костя делал глупости.

Выходить из машины не хотелось. Но я собралась и вышла, еще раз поблагодарив Смирнова. Хотелось верить, что он сможет проследить за Костей и в случае чего остановить.

Весь день я спала и проснулась только после десяти часов вечера. Долго сидела в ванной, чтобы поменьше разговаривать и отвечать на тетины вопросы. Потом мы с ней смотрели какой-то фильм и каждая минута растягивалась, как будто вместо 60 секунд увеличилась до 600. В полночь я не выдержала и позвонила Косте, но телефон был отключен.

Потом наступил самый страшный час за последние несколько лет моей жизни… Я увидела столько ужасов, в моей голове возникало столько леденящих кровь картин, что хотелось сойти с ума, только бы это прекратилось.

Костя пришел в начале второго.

– Прошу прощения, – сказал возмущённой тете, вышедшей посмотреть, кто смеет трезвонить посреди ночи, – что пришел в такое позднее время, но мне нужно поговорить с Аленой. Прямо сейчас.

– Проходи, – сказала я раньше, чем тетя успела что-то ответить. На первый взгляд с ним все было хорошо. Я провела его на кухню и плотно закрыла за нами дверь. Тетя будет недовольна, но сейчас меня занимает совершено другое. Я подошла к Косте, он сидел, потеряно разглядывая свои руки.

– Ты в порядке?

– Да, все закончилось, Аленка… Теперь уже все.

– Что с Париным? С гонками?

Хотелось его растормошить, чтобы узнать все побыстрее.

– Гонок не было, – ровно ответил Костя. – Глупо играть в игры с сумасшедшим, да еще и по установленным им правилам.

Прямо от сердца отлегло…

– А Парина запрут в какую-нибудь закрытую клинику санаторий и будут лечить. Я разговаривал с его отцом, он не станет с нами сориться, это очень невыгодно… финансово. К тому же удалось убедить его не дотягивать до момента, когда Парин сделает что-то непоправимое. И еще в полночь я привез его мать, она видела, как ее сын гоняет по улице и почти впала от этого зрелища в истерику… Так что теперь Парин безопасен. Сядь.

– Зачем?

– Пора поговорить, раз уж такой день… Не хочешь сесть?

Сидеть не хотелось, я столько времени его ждала, что теперь хотелось каких-нибудь действий.

– Я убил своего деда. Мне было пятнадцать.

Через секунду я уже сидела на стуле, с трудом соображая, когда и как успела опуститься. Почему-то подумалось, что Костя не разделся… так неудобно, наверное.

– Слушаешь? – он на секунду отвлекся, убедился, что я молчу.

– Он болел. Людей на такой стадии оправляют в больницу, но у нас было достаточно денег, чтобы позволить деду умереть среди родных… Неоперабельный рак брюшной полости. Обезболивающие кололи уже по максимуму, и они не помогали. Он кричал. Но хуже было, когда он начинал просить… Я помнил его сильным, веселым. Он мог напугать до дрожи в коленках одними нахмуренными бровями, а тут… Однажды я сделал, как он хотел – принес ему целый пузырек лекарства, одного из тех, что должны были подойти. Высыпал таблетки ему в ладонь – он даже руку на весу не держал, сил не хватало. Потом поднес стакан воды. Через два часа деда не стало.

Он очень глубоко, с каким-то болезненным хрипом вздохнул.

– Ты даже не представляешь, Аленка, как легко убить человека. И не только больного. Прибыла команда врачей, зафиксировала смерть и все… даже проверять никто ничего не стал. А всего лишь один анализ крови и ежу было бы понятно, что дед умер не своей смертью.

Это сколько же надо повторять подобные слова, чтобы сейчас говорить их как Костя – ровно, заученно, почти не слушая смысла?

– Я понял только на похоронах. Весна… В окно лезут яркие солнечные зайчики. И… ссохшееся лицо среди белоснежного атласа. Как будто громом шарахнуло – он лежит здесь, потому что я его убил.

Он опять судорожно вздохнул.

– Ты не думаешь, что в этом нет ничего страшного? Ведь он все равно бы умер, а так хоть не мучился?

Теперь схватить воздуху хотелось мне, но я сдержалась. Еще хотелось сказать что-нибудь такое, чтоб ему стало легче. Но я не стала. Я сказала правду, как думала.

– Нет, Костя, я не думаю, что смерть может быть ерундой. Как и твое вмешательство.

– Я рассказал отцу, – тут же продолжил он. – Отец долго думал, а потом ответил, я и сейчас помню этот ответ дословно: "Ты не убийца, ты никого не убивал, запомни раз и навсегда. Я не хочу больше ни разу об этом слышать. Забудь".

Костя вдруг странно, одними губами усмехнулся.

– Забудь… не было ни одного дня, чтобы я не вспоминал.

Я молчала и ждала. Сколько же лет он с этим живет? Неужели совсем один?

– Когда мне стукнуло 16, я по пьяни рассказал трем своим лучшим друзьям, – резко продолжил он. – Среди них был и Парин. Они… решили, что это круто и теперь я буду их лидером, потому что после убийства мне доступен некий скрытый высший жизненный смысл. С тех пор Парин помешан на желании кого-нибудь убить и вполне может быть однажды…

Он замолчал резко, словно усилием заставил себя остановиться.

– С этими тремя идиотами я расстался, но друзей как-то не выбирал, кто попадался, с теми и общался. До Смирнова… и вспомнить-то не о ком. Так, обычные петушиные компании. Начистить рыло за косой взгляд? Унизить? Увести бабу в счет личного долга? Да легко, ведь хуже того что я уже сделал ничего нет… Остальное так, ерунда.

Потом каким-то сонным, слегка заторможённым движением Костя развернулся ко мне.

– Готовься, Аленка, сейчас еще кое-что скажу.

Я замерла.

– И вот… хуже уже стать вроде и не мог, а помнишь тогда у машины? Ты на меня кричала и ударила. И вдруг такая мысль пришла, холодная, четкая, ясная – я могу сейчас заткнуть тебе рот, забросить в машину и просто увезти. А потом сделать все, что хочу. Отыметь сколько угодно раз и ничего мне за это не будет. Даже если ты расскажешь – ну и что? Я могу найти сотню свидетелей, что находился с ними в другом месте и что ты вообще с детства на учете в наркодиспансере, к примеру. И вот когда все это промелькнуло у меня в голове, тогда я и понял – вот оно, хуже. Думал, невозможно, но оказалось, я до сих пор хожу по самому краю пропасти и мне остался всего один шаг, чтобы туда свалиться, навсегда потерять шанс жить нормально. Дышать свободно.

Он внимательно, пристально меня осматривал.

– Ты не боишься? – почти неслышно спросил.

Я все-таки задумалась, а что было бы, если бы он тогда… И нет, я не верила, что он на самом деле на такое способен.

– Ты бы не стал этого делать.

Он болезненно поморщился.

– Я и сам не знаю…

– У всех бывают некрасивые и даже ужасные мысли. Но если они остались нереализованными, если тебе самому они противны – это не считается.

– Ладно. Может и так.

Он поднял серьезные глаза.

– Теперь ты знаешь.

Я кивнула.

– И что будешь делать?

Конечно, придется много думать, что со всем этим делать. Столько времени жить с таким грузом. Ах, дядя Паша, что же вы… единственного сына. Хотели как лучше, а получилось, как всегда? Думать придется, но не сейчас. Слишком нервный день позади, и у меня и у Кости, поэтому первым делом нужно хорошенько отдохнуть. Уже спокойно, без нервотрепки, потому что все скелеты из шкафа вытащены и разложены прямо на свету. Сдать их в музей или закопать на кладбище – другой вопрос.

– Я… Ну, может ты есть хочешь? Или чаю?

Никогда раньше не видела, чтобы такое простое и вполне приличное предложение приводило к настолько странной реакции – Танкалин просто уткнулся лицом в ладони и у него даже плечи задрожали. Может он ждал от меня каких-то мгновенных решений? Но ведь невозможно решить такие вещи за минуту!

– Костя… что-то не так? Мы обязательно со всем разберемся, но не прямо сейчас. У нас полно времени.

Теперь он негромко смеялся.

– Все хорошо. У нас полно времени, да. Мне чаю, несладкого, – попросил, опуская руки. Лицо спокойное… Прямо от сердца отлегло.

И мы пили чай и Костя говорил уже совсем другим, немного насмешливым голосом.

– Я тебя когда увидел, первый раз, на стоянке, сразу подумал – вот оно, мое наказание… Знаешь, как злился? Почти единственное время жизни, не затронутое смертью деда, и тут на тебе – Аленка собственной персоной. Думал, ну кто там мог вырасти? Сейчас эта провинциальная девица начнет вопить на каждом углу, что мы с ней друзья детства, переть тараном и требовать на основе этого каких-то привилегий. Но наказание оказалось куда более изощрённым…

Он уже не пил, а просто крутил чашку, смотря, как в жидкости плавают чаинки.

– Перестань пододвигать мне это печенье. Я не хочу его есть. Так вот… когда тетка твоя в больницу попала, ты мне даже не сказала. Как будто вообще в расчет не брала. Было обидно и… тогда я понял, что не все так просто. А потом вообще, знаешь, о чем стал думать, все чаще и чаще?

Я мотаю головой. Пока не знаю, но говорят, если прожить вместе лет двадцать, мысли друг друга можно угадать безо всякого усилия. Думаю, стоит проверить, не врут ли?

– Я думал, что это ты должна была быть рядом со мной в тот день, у деда. Ты должна была держать меня за руку, когда я протягивал ему эти проклятые таблетки. Понимаешь?

– Я была рядом. Скоро ты вспомнишь…

И он слегка улыбнулся, а глаза немного смягчились. Совсем чуть-чуть, но главное – начать.

Потом Костя широко зевнул, мельком глянул на часы.

– Ого… начало третьего, пора и домой. Иди собирайся, возьми самое необходимое, завтра за остальными вещами заедем. Хочу, чтобы ты спала рядом, как и положено, а не на расстоянии пяти километров.

От неожиданности даже сказать сразу ничего не получилось.

– Костя… но тетя…

– Что тетя? Зачем оттягивать? Пусть привыкает, ты все равно будешь жить со мной. Не могу же я переехать к вам? Это будет неудобно в бытовом плане, да и глупо – у меня есть своя квартира.

Кстати, вот еще одна вещь, с которой мириться я не собираюсь. Пусть сразу знает!

– Слушай… Если ты собираешься на самом деле со мной уживаться, тебе нужно разговаривать по-другому. Не ставить перед фактом, а спрашивать! Предлагать свой план и ждать моего согласия, понимаешь? Или отказа, но в любом случае слушать, что думаю об этом я!

Он замер, удивлено моргая.

– Ладно, я подумаю над твоими, словами, обещаю. Ты иди пока одевайся… То есть, – он посмотрел на меня, осторожно подбирая слова, – я хотел сказать: не хочешь ли пойти одеться? Или поедешь прямо так, в футболке? Предупреждаю, на улице еще холодно, – совершено серьезно закончил.

Я поглубже вздохнула и не выдержала – рассмеялась. Ну ладно, для начала пойдет. А там… видно будет.

Через десять минут, собрав только самое необходимое и оставив за спиной ошарашенную новостью о моем переезде тетю, мы спускались к машине. Тетю было жаль, с ней еще долго придется объясняться, уговаривать, убеждать, но должна же она понять?..

В лифте Костя крепко обнял меня и прижался щекой к макушке. Пока неизвестно, как мы будем жить с тем грузом, что он на себя взвалил. И со всем остальным. Это, конечно же, будет непросто. Но одно я знала совершенно точно – больше всего на свете я хочу, чтобы он меня не отпускал. Никогда…

(C) декабрь 2010