Текст книги "Записки русской гейши"

Автор книги: Юлия Широкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Я матюгаюсь, затем, стараясь говорить ласково, предлагаю перенести беседу на следующий день.

– Нет – сейчас! – заявляет старая сволочь.

– Что случилось? – спрашиваю я грубо, но всё же открыв дверь.

Я сразу же понимаю, что он пьян – рожа красная, губы трясутся, глаза смотрят обвинительно. Ему нельзя пить – он быстро пьянеет, у него повышается давление, и он становится агрессивным и подозрительным, начинает вспоминать все обиды – сколько раз я его обманула, продинамила и так далее… Его память лучше моей. Поэтому, я вздыхаю и пытаюсь закрыть дверь, не ожидая, что он вставит ногу, чтобы помешать мне – это не типичный поступок для старой сволочи.

– В чём дело? – спрашиваю я, разозлившись.

– Я хочу с тобой поговорить! – заявляет он требовательно, и уже не заискивая.

– Ты пьян!

– Ну и что!

Мы молчим какое-то время, разглядывая друг друга с взаимным раздражением.

– Ладно, говори, что тебе нужно и проваливай – я спать хочу.

– У тебя в Москве любовник?

Я ещё раз выругиваюсь матерно, после чего беру себя в руки и отвечаю:

– Нет.

– Тогда зачем тебе нужно в Москву?

– Я ведь уже объяснила!

– Я поеду вместе с тобой.

– Что?!

Этого я тоже не ожидала!

– Ага! Так я и знал! Я по твоему лицу всё понял! Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой в Москву, потому что у тебя любовник там! Что соскучилась по нему?

– Прекрати орать! Я соскучилась по маме и устала от тебя и от Берлина – вот и всё!

– Нет – ты едешь в Москву, чтобы потрахаться. Ты будешь каждый день ходить по клубам и знакомиться с разными мужчинами, и приводить их к себе домой…

Тут он протягивает руки и пытается обнять меня.

– Что ты делаешь? – кричу я, стараясь оторвать его руки от своих шеи и плеч.

– Я твой муж! Я должен заниматься с тобой сексом! – кричит он, продолжая тянуть ко мне руки с выражением тупого упрямства на лице.

Я со всей силы, удвоенной яростью, ударяю его обеими руками в грудь. Он мгновение удивлённо смотрит на меня и, перевернувшись через перила, летит со второго этажа вниз.

Тишина. Мои коленки подгибаются, и я сползаю по стенке на пол. Сижу, как заворожённая, вслушиваясь в тишину и понимая, что чем дольше она длится, тем меньше у меня шансов выпутаться из всего этого… Я попала.

Убийство. Не преднамеренное убийство богатого пожилого мужчины, совершённое его бедной молодой женой. Это так банально, что мне становится смешно, но я не смеюсь. Вместо этого я начинаю предполагать, на сколько лет меня могут посадить. Почему никогда раньше, я не задавалась этим вопросом, хотя прочла уйму детективных романов? Наследство я не получу, это точно – убийца не может наследовать убитому им… И вдруг я начинаю завидовать женщинам из прошлых веков, которые во всех критических ситуациях падали в обморок – мне тоже хочется упасть в обморок, хочется отключиться, чтобы не иметь ко всему случившемуся никакого отношения, хотя бы несколько минут. Но, отключится, не удаётся, вместо этого я продолжаю сидеть на полу, не двигаясь и ни о чём не думая. Мне скучно и пусто. Я слышу, как где-то внизу залаяла собака и одновременно начал звонить телефон в моей комнате. Я поднимаюсь на ноги, но потом соображаю, что глупо или просто как-то не культурно отвечать на телефонные звонки, когда у меня в прихожей лежит свежий труп моего мужа. Пусть он не любимый, но надо же проявить хоть какое-то уважение к смерти, и пойти сначала, хотя бы посмотреть на него, что ли…

Телефон продолжает настырно звонить, так звонить может только один человек – моя мать. “Сегодня весь мир сговорился меня достать!” – думаю я без раздражения – на раздражение сил уже нет, и иду в комнату, чтобы найти телефон и ответить на звонок. Сажусь на кровать – телефон лежит на подушке, книга на полу.

– Аллё…

– Здравствуй, доченька! Как у тебя дела?

– Замечательно…

– Да? А по голосу не скажешь… Что-нибудь случилось?

– Ещё не знаю…

– Ой! А мне сегодня, как раз сон плохой приснился – зуб выпал, правда, без крови. Как там твой Немец, живой ещё?

– Вряд ли.

“Немцем” она называет старую сволочь.

– Что значит “вряд ли”?

– Так мать, возьми ручку и бумагу, и запиши номер телефона.

– Какого телефона? Сейчас, минуточку, слушаю.

Я диктую ей номер Кости.

– В общем, если завтра или послезавтра я тебе не позвоню, и ты не сможешь, сама дозвониться до меня, то позвони по этому номеру – это телефон моего мальчика. Помнишь, я тебе рассказывала? Его Костя зовут.

– Да, помню. А что случилось?

– Я не хочу сейчас об этом говорить.

“А ведь это ты уговаривала меня, выйти за него!” – хочется мне сказать, но я молчу, потому что понимаю, что легче мне от этого не станет, да и от матери, потом ещё полчаса не отвяжешься…

Мы прощаемся, и я иду на лестницу, держа телефон в руке, но он почему-то кажется мне слишком тяжёлым. Я снова возвращаюсь в спальню и кладу его на столик. “Наверное, придётся позвонить в полицию…” – думаю я. К чёрту! Успеется! Сначала надо всё обдумать.

Я захожу в ванную комнату, расчёсываю волосы, глядя на себя в зеркало, убираю их в хвост, чтоб не мешали. Наношу гигиеническую помаду на губы – ненавижу, когда они сухие, после чего, наконец-то, чувствую себя готовой взглянуть в глаза действительности. Руки не дрожат, что меня удивляет. Впрочем, волноваться мне уже не из-за чего – всё самое плохое, что могло случится, случилось.

“Да, девочка, на этот раз вляпалась ты крепко!” – говорю я себе. Мне становится смешно, но я даже не улыбаюсь.

Взяв телефон, набираю номер Кости и оставляю ему сообщение с просьбой срочно перезвонить мне, и только после этого спускаюсь вниз. Собака уже воет.

Он лежит на спине, крови нет, глаза закрыты, рот открыт – он по-прежнему выглядит удивлённым. Я не сомневаюсь, что он мёртв, но всё же чувствую себя обязанной, проверить его пульс, потому что его всегда проверяют в таких ситуациях в книгах и в кино. Беру его за руку, испытывая отвращение от прикосновения к тонкой, дряблой коже – пульса нет. Зачем-то проверяю пульс у себя – пульс есть.

А кто вообще сказал, что я должна вызвать полицию? Человек упал с лестницы, мёртв он или нет – не моё дело ставить диагноз! Это дело врачей, значит, нужно вызвать скорую помощь. А есть у них тут скорая помощь? Какой номер и как им объяснить, что случилось? Маловероятно, что на звонок ответит кто-то понимающий по-русски или по-японски… Впрочем, если я скажу по-английски: ”Ай нид хелп – май хазбанд…” Как сказать болен?

Собака продолжает выть.

– Да, заткнёшься ты когда-нибудь? И без тебя тошно! – рявкаю я на неё. Собака сразу же понимает, кто теперь здесь хозяин и затыкается.

И почему я так и не начала учить немецкий?

Во время первой поездки в Японию, японский я тоже не учила, и правильно делала! Хотя, мне понадобилось ни мало времени, чтобы понять, что наибольшей популярностью ты пользуешься именно тогда, когда почти ничего не понимая, можешь поддерживать только самые примитивные диалоги. Пока ты ничего не понимаешь – ты кукла, с которой можно поиграть, как только ты начинаешь понимать и говорить – ты не вольно заставляешь мужчин воспринимать тебя как личность. А женщина – личность, у мужчин приходящих в хостос-клуб, спросом не пользуется, им нужна женщина – игрушка. Поэтому все девчонки, которые приезжали в Японию не один раз, врали гостям, что они здесь в первый, ну, в крайнем случае, во второй раз. Однако обмануть их было сложно. У девушки, которая впервые приехала в Японию, чтобы работать в хостос-клубе, глаза другие, не такие как у той, которая уже стала профессионалкой и понимает, что к чему. У новеньких глаза наивные, горящие и не много испуганные. У профессионалок глаза женщин утративших свои иллюзии, и потому ничего не боящиеся и потухшие. Хотя, новенькой может быть тридцать, а профессионалке двадцать лет. Мужчины перестают воспринимать тебя как сексуальный объект и начинают относиться к тебе как к товарищу. Они начинают рассказывать тебе правду о своих отношениях с женщинами и о своём отношении к женщинам… Хотя лучше б они этого ни делали.

Говорят, если любишь по настоящему, сможешь пробудить ответное чувство у того, кого любишь. И это похоже на правду, безответная любовь на самом деле явление редкое – искра, проскакивающая между мужчиной и женщиной, чаще всего обжигает обоих…

Я сижу на ступеньках, ожидая звонка от Кости, и разглядываю тело человека, который в течение десяти лет уверял, что любит меня… Я не испытываю ни каких чувств – пустота и холод.

12.

Раздаётся звонок:

– Костя?

– Да. Что случилось?

– Ты в клубе?

– Да, я вышел на улицу сейчас. Что случилось?

– По какому номеру нужно позвонить, чтобы вызвать скорую помощь?

– Кто заболел?

– Старая сволочь – он упал с лестницы и вот уже полчаса лежит как мёртвый, – отвечаю я, и почему-то начинаю смеяться.

Он какое-то время молча слушает моё глупое хихиканье, потом спрашивает:

– Юль, почему мне кажется, что ты не шутишь?

– Потому что я не шучу! Только мне почему-то смешно…

– Я сейчас приеду.

– Нет, подожди! Как мы объясним, что ты делаешь в доме со мной и с трупом? – мне снова кажется очень забавным то, что я сказала…

– Ничего не трогай и ни куда не звони, я приеду – со всем разберёмся. Хорошо?

– Хорошо. Только приезжай по быстрее, а то мне уже становится страшно здесь наедине с ним… с таким молчаливым! – Я понимаю, что моё остроумие аморально, но ничего не могу с собой поделать и смеюсь.

Потом я вспоминаю, что в драматическую минуту нужно выпить залпом бокал чего-нибудь крепкого и сделать глубокую затяжку сигаретой. Я, к сожалению, не курю, но выпить могу, поэтому отправляюсь в гостиную.

На столе стоит бутылка коньяка и один фужер, но коньяк я не буду пить – это теперь улики. Я достаю бутылку вина – красного. Красное вино хорошо сочетается со смертью. Как ни странно, в пустой комнате мне страшнее, чем в прихожей и я с бокалом вина возвращаюсь к своему мёртвому супругу. Сажусь на ступеньку и пью.

– За моё здоровье! – говорю я вслух и продолжаю, – Ну, что старая сволочь, молчишь? А знаешь, мне в клубе все девчонки сочувствовали из-за твоей болтливости, спрашивали: ”Как ты его терпишь?” А я наоборот, радовалась, что с тобой не нужно напрягаться, думая, о чём бы ещё поговорить… И все завидовали твоей щедрости! Смешно, правда? Мы то знаем, какой ты у нас щедрый! Ты был готов каждый день оставлять двадцать тысяч в ресторане, в котором мы ужинали и тридцать тысяч в клубе, в котором я работала, но впадал в истерику, стоило мне попросить тебя купить мне туфли за десять тысяч йен. Мне приходилось заходить в магазин и стоять там до тех пор, пока ты не выдерживал и не заходил следом. Потом ещё полчаса постыдного торга и препирательств на глазах у продавщиц, пока ты наконец-то соглашался раскошелиться! А чтобы раскрутить тебя на сумму побольше, приходилось обещать, что я пересплю с тобой. На следующий день я тебя разумеется динамила… Даже странно, что ты раз десять попадался на одну и ту же приманку! Совсем дурак, что ли? Впрочем, не волнуйся – ты не один такой, почти все вы были одинаковы, и чем жаднее, тем с большей настойчивостью твердили о своей любви… Вот почему, я больше всего на свете презираю жадных мужиков – вы такие гнусы!

Бокал опустел, но я не наполняю его снова, мне не хочется быть пьяной – ещё не хватало, чтобы моему мальчику пришлось возиться не только с трупом, но и со мной.

Я отворяю дверь и выхожу из дома. Тепло. На тёмном небе светят звёздочки. Я стою, задрав голову, и дышу свежим воздухом. Я решаю, что буду стоять так до тех пор, пока не приедет Костя, но потом, передумав, возвращаюсь в гостиную – список номеров, по которым нужно звонить в экстренных случаях, лежит около телефонного аппарата…

Машина скорой помощи и Костя приезжают почти одновременно. Я прошу его переводить мои объяснения случившегося.

– В половине одиннадцатого мой муж постучал в мою дверь, я открыла, но в комнату его не впустила, потому что он был пьян. Через полчаса я вышла из комнаты, чтобы спуститься на кухню – мне захотелось выпить чаю, и обнаружила его лежащим на полу без признаков жизни. Я сразу же вызвала скорую помощь и своего друга, чтобы он помог мне с переводом, так как я не говорю по-немецки.

Врач скорой помощи – молодой парень лет двадцати пяти, подтверждает, что японец мёртв. Говорит, что это, похоже, инфаркт. Заполняет какие-то бумаги, предупреждает, что должен будет об этом случае сообщить в полицию, потом вместе с помощником кладёт тело на носилки и старая сволочь покидает свой дом.

Всё время пока в доме были посторонние, я и Костя не обсуждали случившееся между собой. Проводив машину скорой помощи, мы стоим в прихожей, глядя на то место, где всего лишь минуту назад лежало тело моего престарелого супруга – как будто он всё ещё там лежит…

– Да… – вздыхает Костя, переводя взгляд с пола на меня. Я тоже смотрю на него – он протягивает ко мне руки и я, позволив обнять себя, вдруг начинаю плакать. Он гладит меня по спине и волосам, приговаривая: ”Бедная моя, маленькая…”

– Костя, это я толкнула его. Мы стояли на втором этаже, он начал приставать ко мне, я ударила его в грудь и он, перевернувшись через перила, упал вниз.

Я высвобождаюсь из его объятий и, избегая смотреть ему в глаза, сажусь на ступеньку, на которой всё ещё стоит пустой бокал и бутылка вина.

– В этой пижаме, босиком, не накрашенная, ты кажешься совсем другой – моложе, беззащитнее… Такой ты мне даже больше нравишься!

Я с удивлением смотрю на него – он улыбается.

– Ты что не понимаешь? Какая-нибудь суперсовременная экспертиза определит, как было дело, и меня посадят!

– У него ничего не сломано, крови нет, врач сказал, что это, похоже, инфаркт – ты не при чём.

– И да, и нет. Не знаю… А если это не так?

Он садится рядом, мы молчим.

– Ладно – будь, что будет! Теперь уже всё равно ничего не изменишь… – говорю я. – Сама виновата – не нужно было выходить за него!

– В неприятности может попасть каждый, а если бы ты не вышла за него, то мы бы не встретились.

– Что мне теперь делать?

– Ты можешь тайно какое-то время пожить у меня, до тех пор, пока не станет, известна точная причина его смерти. А потом, в зависимости от обстоятельств, что-нибудь придумаем.

– А тебе это нужно? – спрашиваю я, глядя на него.

Сначала он не понимает, о чём я его спрашиваю, а поняв, начинает злиться, но всё же отвечает спокойно и кратко:

– Да.

Мы ещё раз обнимаемся и начинаем собирать мои вещи – одежду, книги и украшения, уже уходя, вспоминаем про собаку – она чуть слышно тявкнула, чтобы обратить на себя наше внимание.

– Что будем делать с собакой? – спрашиваю я у Кости.

– Наверное, придётся взять с собой – не бросать же её здесь, помирать с голоду, ведь не известно, когда ты сможешь сюда вернуться и сможешь ли…

Мне приходит в голову, оставить её где-нибудь на улице, но я не хочу показаться слишком жестокой, к тому же мне становится жалко глупую, бесполезную псину, которая сидит молча возле лестницы, как будто чувствуя, что в эту минуту решается её судьба.

– Ладно, возьмём с собой, – говорю я, вздохнув, и прицепив поводок к ошейнику с готовностью завилявшей хвостом собаки, выхожу вместе с Костей из особняка.

Мы идём, держась за руки, к автобусной остановке. На улице тепло и тихо, а на душе у меня спокойно.

Часть вторая. Токио

1.

Пятнадцать минут четвёртого – все гости уже ушли, кроме компании пьяных русских, которых привёл какой-то японец. Мальчик-официант на коленях упрашивает их покинуть клуб (в Японии в порядке вещей чуть что, шлёпаться на колени перед клиентом).

– Мне сказали, что девки уйдут вместе с нами! – восклицает один из русских возмущённо.

Тебя не верно проинформировали, приятель! Тут на фиг ни кому не нужно уходить вместе с тобой!

Все девчонки уже расселись вдоль стенки в ожидании митинга – это собрание, которое проводит администратор клуба в начале каждого месяца. Почти все хостос наблюдают за инцидентом со своими соотечественниками, одновременно переговариваясь по телефону с японскими гостями и любовниками. Совсем молоденькая девчонка с Украины, приехавшая месяц назад, поправляет макияж.

– На доработки собираешься? – подкалываю я её. Она улыбается и спрашивает у меня, как переводится слово “доёби”.

– Суббота, – отвечаю я. – А знаешь, как будет по-японски субботник?

– Как?

– Доёбник.

– Ну, тогда у нас каждый день субботник! – замечает она, и мы обе смеёмся – эта шутка всегда пользуется успехом.

Мой любовник на звонки не отвечает – якобы спит, якобы в субботу утром ему нужно быть на работе. Я надеюсь только, что он проводит ночь не на Кинсичё – ещё не хватало, чтобы, выйдя из клуба, я случайно наткнулась на него!

В конце концов, русские мужики с высокомерно-презрительными физиономиями направляются к выходу, стараясь на нас не глядеть. Я уже три месяца здесь и мои глаза привыкли к японским лицам, поэтому все русские – с огромными носами и губами, с тучными телами, кажутся мне уродливыми.

Администратор начинает собрание с драматической паузы, вздыхает и просит, чтобы я переводила то, что он будет говорить. Считается, что я лучше всех понимаю по-японски, потому что уже в шестой раз здесь работаю.

– Он говорит, что они не могут не впустить в клуб гостей, если есть свободные столики, но такие гости, как эти русские не желательные клиенты, поэтому мы не должны стараться, работая с ними. Не оставляйте им телефонных номеров, не соглашайтесь на свидания, не приглашайте их приходить снова.

Все девчонки дружно соглашаются с этими условиями. Ни кто, кому доводилось сидеть здесь за столом с соотечественниками, не хочет видеть их вновь, потому что они настроены по отношению к нам очень враждебно – грубят и уверяют, что им ничего не стоит купить любую из нас.

Собрание продолжает вручение премий самым популярным девочкам клуба. Администратор называет имя и количество набранных за месяц очков. У меня их всего сто сорок четыре, поэтому я получаю свои десять тысяч йен одной из первых. Мельком замечаю злорадство в глазах тех девчонок, которые работали со мной в те годы, когда я становилась ичибанкой, то есть самой популярной хостос клуба. У той, которая стала самой популярной по итогам прошедшего месяца около трёхсот пятидесяти очков. Это высокая, костлявая блондинка, с плоской грудью и ягодицами, с крупными ступнями и кистями рук, с вечно сонными глазами. По мнению всех девчонок – она самая не привлекательная из нас. Но именно она, уже в который раз становится ичибанкой – Бог знает почему, но японцы тащатся от неё. Она получает тридцать тысяч премиальных и не искренние аплодисменты коллег.

Собрание заканчивается, и все девчонки спешат к окошку, где мама-сан – пожилая японка, выдаёт нам деньги, которые мы заработали за прошедший день. У меня сегодня было два заказа, значит, я должна получить всего две тысячи йен. Для пятничного дня это очень мало – большинство девчонок получает от пяти до двадцати тысяч. Когда-то и я столько же зарабатывала…

Полторы тысячи я оставляю в ночном магазине, торгующем продуктами и разными необходимыми мелочами. Я покупаю два жаренных окорочка с картошкой – фри, тарелку спагетти, два чизкейка и холодный чай в бутылке. Кажется, я единственная забившая на диету, хотя понимаю, что если бы я весила килограмм на пять меньше, то пользовалась бы большим успехом у гостей. Но я знаю, что у меня не хватит силы воли, чтобы морить себя голодом, когда мне и без того не хорошо… Поэтому окорочка с картошкой и один чизкейк я съем перед тем, как лечь спать, а спагетти и второй чизкейк вечером перед тем, как пойти на работу.

Слава Богу, квартира в которой я сейчас живу, находится рядом с клубом, в котором работаю – соседнее здание. В прошлую поездку меня поселили в десяти минутах езды от клуба, и каждую ночь после работы, мне приходилось подходить к каждой своей соседке и спрашивать – намеревается ли она вернуться в апартаменты или пойдёт тусоваться куда-нибудь со своим гостем? А потом, вместе со стафом (так называли всех японцев, работающих в клубе) отвозившем нас домой, сидеть в машине – уставшей и сонной, с урчащим от голода желудком, ждать, пока эти дуры, толкаясь в маленькой раздевалке, поменяют вечерние платья на джинсы, чтобы в течение десяти минут проехать в этих джинсах до дома, где мы все временно проживаем и там, сразу же переодеться в пижаму или халат.

В квартиру я возвращаюсь первой. Оставив пакет с продуктами на столе, захожу в комнату и начинаю переодеваться – лучше это сделать до того, как вернётся моя соседка, иначе мы будем мешать друг другу. Три двухъярусные кровати разделены друг от друга фанерными стенками, напротив каждой кровати две тумбочки и два клеёнчатых шкафчика для одежды плюс наши чемоданы. Даже когда я одна в комнате, я постоянно натыкаюсь на какие-то углы.

Я снимаю босоножки, вечернее платье и колготки в сеточку, надеваю тёплую пижаму и тапки, и слышу, как из коридора доносятся крики – кто-то рыдает на взрыд. Я выхожу из комнаты на кухню в тот момент, когда открывается входная дверь и Маринка заходит, держа под руку, рыдающую Наташку.

Как я понимаю, Наташку пять минут назад, бросил любовник. При чём сделал это очень жестоко – просто сказал ей: ”Спокойной ночи! Отдыхай!” и, взяв за руку другую, ушёл.

Вскоре прибегает Жасмин и, отпихнув меня, присоединяется к Маринке, пытающейся успокоить брошенную. Жасмин моя соседка по комнате – высокая и очень худая блондинка, как и большинство девчонок с такой фигурой, она профессиональная модель. Мы уже два месяца спим на одной кровати, но я до сих пор не знаю, как её на самом деле зовут.

Я возвращаюсь на кухню, достаю продукты из пакета, включаю телевизор. В телевизионный японский я не врубаюсь, но зато рекламу смотреть прикольно.

– Джулия, у тебя, кажется, “Валокордин” был? – спрашивает Маринка.

– Он ни черта не помогает… – отвечаю я, но всё же приношу пузырёк, чтобы не показаться равнодушной сукой, какой меня и так уже все считают, потом сажусь ужинать перед телевизором. Через пару минут Жасмин надоедает успокаивать Наташку, и она присоединяется ко мне на кухне. Взглянув на то, что я ем, вздыхает и спрашивает:

– Не пора ли тебе сесть на диету?

– Вот чего я больше всего не люблю – это когда во время ужина мне напоминают о моём лишнем весе!

– Ну, извини…

– Мне Ишиваки сегодня целый день есть не давал! Как только за стол приносили еду, которую я заказала, он тут же отсаживал меня за другой стол и возвращал обратно, когда девчонки уже всё сметут. Уверена, он специально это делал!

– Правильно делал! – отвечает Жасмин насмешливо и начинает стоя, есть нато. Нато – это какие-то злаки, напоминающие маленькие какашки, смешанные с соплями – и на вид, и на вкус, и на запах. Девчонки жрут эту дрянь всей квартирой, потому что она низкокалорийная. А ещё тофу – белое студенистое и абсолютно безвкусное вещество.

Доев нато, Жасмин куда-то убегает – наверное, на филиппинскую дискотеку. На кухню заходит Маринка и начинает готовить себе ужин – нато, тофу и зелёный чай. Я чувствую, что должна с ней о чём-нибудь заговорить, но не знаю о чём, и между нами повисает какое-то тягостное молчание, будто мы в ссоре… Наконец, я догадываюсь спросить:

– Она успокоилась?

– Да. Относительно… Представляешь какой гад?

– Представляю… Хотя обычно японцы так не поступают – терпят своих любовниц до отъезда.

– Это раньше они так не поступали! А сейчас, когда каждая даёт…

С Маринкой мы работаем вместе уже в третий раз, но в отличие от меня, дела у неё по-прежнему идут очень хорошо – она на втором месте по популярности. По мнению девчонок, которое я разделяю, у неё самая хорошая фигура в клубе и русые волосы с очаровательной чёлкой. Мы с ней совсем не похожи, но почему-то нравимся одним и тем же мужчинам – у нас много общих гостей.

Наташка с зарёванным лицом выходит из комнаты и идёт в туалет, на пороге останавливается и, взглянув на меня, говорит:

– Джулия, только, пожалуйста, о том, что сегодня произошло, в клубе ни кому не рассказывай.

– Ты слышала хоть раз, чтобы я кому-то что-то рассказывала? Да я вообще, ни с кем никогда не разговариваю!

– Это с девчонками ты не разговариваешь, а вот с гостями болтаешь и ещё как!

– Это моё дело, о чём я говорю со своими гостями.

– С какими своими гостями? У тебя, их практически не осталось! – говорит она и заходит в туалет, не дожидаясь моего ответа, но я всё-таки отвечаю:

– Да и у тебя, с сегодняшнего дня на одного меньше стало!

– Зря ты так… – замечает Маринка.

– Меня уже давно бесит, что вы начинаете говорить шёпотом или совсем умолкаете, когда я захожу на кухню. Если бы я хотела знать ваши секреты, то сидела бы тут с вами каждую ночь, принимая участие в общих беседах и притворяясь, что мне это интересно, но я этого не делаю, потому что мне плевать на ваши тайны, шитые белыми нитками! Чтобы понять, кому вы даёте, а кому нет, достаточно просто взглянуть на вас и ваших гостей, когда вы сидите с ними в клубе.

– Да, ты права, – соглашается Маринка, которая никогда ни с кем не конфликтует. – Сразу почему-то чувствуется, сидит ли девчонка со своим любовником или просто с гостем…

– Потому что пока ты с ним не спишь – ты играешь им, а как только начинаешь спать, роли меняются и уже он играет тобой, – говорю я и, возвратившись в комнату, достаю плеер. Потом вспоминаю о том, что нужно спрятать чизкейк. С недавних пор, у сидящий на диете Жасмин, вошло в привычку сжирать, пока я сплю, мои кейки, и я стала прятать их в платяном шкафу…

Итак, спрятав очередной кейк, смыв косметику с лица и почистив зубы, я забираюсь в кровать с плеером. Задрёмываю под Луи Армстронга, поющего о прекрасном мире… Но, примерно через полтора часа, когда диск заканчивается, реальность снова врывается в мои уши смесью визга, смеха и какого-то писка.

2.

Пищит сумка от “Гуччи”, которую Наташка, находясь в стрессовом состоянии, как-то не правильно открыла. Комизм ситуации усиливается тем, что сумка была подарена покинувшим Наташку любовником.

– Даже сумка его проклятая надо мной издевается! Джулия, может, ты знаешь, как заставить её заткнуться?

– Не знаю. Мне никогда не дарили сумок с сигнализацией.

Я достаю из холодильника бутылку с холодным чаем и не надолго задерживаюсь на кухне, наблюдая за тем, как девчонки возятся с сумкой. Они то открывают, то закрывают её, но это не помогает, в конце концов, Наташка просто вырезает ножницами сигнализацию, но та всё равно продолжает пищать, тогда пищалку решают утопить, но и под водой она не умолкает.

Уже рассвело, поэтому, взяв роман Сартра, в котором он рассказывает о своём детстве, я выхожу на балкон. Стою какое-то время, глядя на хайвэй. Я люблю быть в пути – не важно в машине, в поезде или на самолёте, отрезок времени, когда один период жизни уже закончился, а другой ещё не начался… Потом сажусь на табуретку, которую давно сюда притащила, и открываю книгу.

“Гости уходили, я оставался один и, удирая с этого пошлого кладбища, находил жизнь, безрассудство в книгах…”

Смеющиеся девчонки врываются на балкон. Наташка швыряет сигнализацию, та ударяется о стенку лав – отеля и, упав на землю, продолжает пищать. Они ещё какое-то время стоят на балконе, обсуждая это, потом уходят.

“Человеческое сердце, о котором так охотно рассуждал в семейном кругу мой дед, всегда казалось мне полым и пресным – но только не в книгах…”

Эта книга не захватывает меня, не увлекает, но я всё равно продолжаю читать, потому что выбора нет – кроме меня, книг с собой в Японию никто больше взять не догадался, да и те, что взяла я, мною уже прочитаны. Самую скучную – Сартра, я оставила на последок.

Девчонки ещё в течение часа, а то и дольше, будут обсуждать случившееся, поэтому заснуть не удастся. После восьми часов в клубе, наполненном табачным дымом и орущим караоке, мне хочется свежего воздуха и тишины, поэтому я полюбила проводить утро на балконе с ещё спящим городом… Странно, но когда я сижу здесь одна, я не чувствую себя одинокой – я в гармонии с собой и с жизнью, и только в окружении людей всё меняется – досада, одиночество и усталость.

Я замечаю парочку – русская девушка-блондинка и японец лет тридцати. Он уговаривает её зайти в отель, она улыбается, но отвечает отказом. Понятно – старается не обидеть гостя, поэтому отказывается мягко, как бы шутя. Он тоже, как бы шутя, продолжает вести её упирающуюся к отелю – это продолжается в течение пятнадцати минут. В конце концов, японец сдаётся и идёт провожать её до дома. Девушка мне не знакома, наверное, работает в каком-то другом русском хостос-клубе – на Кинсичё их несколько дюжин. “Молодец!” – мысленно одобряю я коллегу, за то, что она не согласилась войти в отель.

Через полчаса к отелю подъезжает пьяная японка лет сорока на джипе. Сбив рекламный щит, она останавливает машину, выходит из неё и идёт развязной походкой в отель – одна. Через пару минут выходит от туда, садится обратно в джип и уезжает. Хм… Чтобы это значило?

Когда солнце начинает припекать сильнее, а машины всё чаще проноситься по хайвэю, я возвращаюсь в комнату. Девчонки уже спят. Я залезаю на свою полку, под одеяло и закрываю глаза. Я знаю, что ещё в течение часа не смогу заснуть – буду ворочаться с боку на бок, вздыхать, сопеть и стараться ни о чём не думать. А к тому времени, когда мне наконец-то удастся уснуть, в Токио начнётся день и, какой-нибудь кретин, прекрасно знающий, что днём все русские хостос спят, позвонит кому-нибудь из девчонок, и она ответит на звонок клиента и разбудит всех своих соседок, разговаривая с ним, но никто не будет возмущаться – ибо бизнес есть бизнес.

Первым позвонившим кретином оказывается Немец – мой давний поклонник, мечтающий на мне жениться.

– Джулия-сан, сюрприз – я в Токио!

Немца прозвали Немцем, потому что этот японец живёт в Берлине, но ради меня регулярно приезжает в Токио.

– Наконец-то! Я очень рада! – Я и в самом деле рада, потому что приезд Немца означает, что в ближайший месяц у меня каждый день будет свидание, ужин в ресторане и подарки. Как обычно, мы договариваемся встретиться возле клуба в шесть вечера.

После разговора с Немцем, я вылезаю из кровати, достаю из платяного шкафа чизкейк и съедаю его, размышляя о том, в какой ресторан я хочу сегодня пойти, потом завожу будильник на 16.30, снова ложусь в постель и сразу же засыпаю, не обращая внимания на то, что люстра на потолке начинает раскачиваться, а кровать дрожать – почти ежедневные землятресения давно стали привычными.

3.

Когда просыпаюсь первая мысль, как всегда: ”Хоть бы душ оказался свободным!” В квартире непривычно тихо. Взяв полотенце и корзинку с шампунем, бальзамом – ополаскивателем, мылом, зубной пастой, зубной щёткой и бритвой, я выхожу на кухню. Маринка сидит за столом, делая макияж.