Текст книги "Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)"

Автор книги: Юлия Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Др-руг в беде – настоящий друг! Дают бер-ри, а бьют – беги!

Чьёйтова бабушка попрощалась с нами, вытирая глаза платочком.

– Кр-рокодиловы слёзы! – обличал Ворон, – Пр-равда глаза колет! И на стар-руху бывает пр-роруха!

Ну а Волк натянул поводок и шустро побежал к лесу.

ГЛАВА 3

Мы знакомимся с Бедным Макаром, на Которого Все Шишки Валятся, с Суховодовым и с Любопытной Варварой, Которой на Базаре Нос Оторвали. Наши приключения на этом самом Базаре, где мы находим Варварин нос, знакомимся с Фомой, Который Живёт Сам Собой, и приобретаем телят, чтобы кормить Волка, которых тут же теряем вместе с Волком

Шли мы, шли, потом из-за куличкек выкатилось нежаркое сказочное солнышко и стало светло. Волк остановился, перестал смотреть в лес и уставился на нас. Глаза его зажглись зелёным, шерсть встала дыбом, пасть приоткрылась и с клыков закапала слюна.

– Жрать хочет, – сказал я.

Волк кивнул и щёлкнул зубами. Петрова взвизгнула, бросила поводок и спряталась за мою спину. Как будто, если Волк меня проглотит, ей будет какой-то прок от моей спины! А Ворон захлопал крыльями и закаркал:

– Не в коня кор-рм! Волков бояться – в лес не ходить!

Волк закрыл пасть, потянул носом воздух и потрусил куда-то, волоча за собой поводок. Мы поплелись следом. Правда, не особенно спешили. Вскоре Волк скрылся из виду, а мы просто шли по следам от его лап и поводка.

Волка мы догнали, наконец, в поле под кустом. Он облизывался и тяжело вздыхал, глядя в лес погасшим печальным взглядом. Теперь он был похож на обычного домашнего Полкана. Вокруг валялись обглоданные кости и пятнистая шкура.

– Он, кажется, телёнка задрал! – прошептал я, – Смываемся, пока пастух не пришёл!

– Полундр-ра! – согласился Ворон, – Пор-ра делать ноги!

– Тише вы, – Петрова прислушалась, – Там кто-то плачет.

И пошла на звук. Я с Волком на поводке и Вороном на плече потащился следом. Волк в ту сторону не смотрел и упирался, Ворон ворчал, сказочные часы тикали. Но если уж Петровой что втемяшится…

– Лес! – запрыгала Петрова, – Там лес!

Но никакой это был не лес – просто три сосны в поле. Под ними, обхватив руками голову, сидел жалкого вида мальчик и всхлипывал. С сосен на него то и дело срывались здоровенные шишки, звонко щёлкали по макушке. Всякий раз – прямое попадание, будто кто-то специально целился.

– Эй, тебе же больно! Ты что там делаешь?

Мальчишка прохныкал, что да, очень даже больно, но выбраться он не может, потому что заблудился.

Заблудиться в трёх соснах! Это надо уметь.

Я протянул горемыке руку и выволок из этого странного плена.

– Ты что, совсем глупый? – спросила Петрова, – Вон, сплошные синяки…

Мальчик сказал, что он не глупый, а невезучий, потому что на него всегда все шишки валятся. И сосновые, и еловые, и даже новогодние, игрушечные. И что бы ни случилось – он один кругом виноват. Так его и зовут: Бедный Макар, на Которого Все Шишки Валятся. Вот теперь, пока он блуждал в трёх соснах, небось у него все телята разбрелись…

Мы с Петровой переглянулись.

– Так это твои телята?

– Наши с братом. Нам отец оставил в наследство стадо. Я телят выращиваю, пасу, кормлю, а брат мясо ест да молоко пьёт.

– Неплохо твой братец устроился. Тунеядец он у тебя и эксплуататор, вот что!

– А наш Волк его немножко раскулачил, – вставила Петрова, – Телёнка задрал.

Пастушок схватился руками за голову и опять зарыдал.

– Не горюй, айда вместе к твоему брату, пусть нас ругает.

– Вас он, может, и побоится, а все шишки всё равно мои. Ладно, я привычный, счастливого вам пути. Хоть спасибо, что из трёх сосен вытащили.

И погнал телят домой. А мы пошли, куда Волк смотрит. Идём, а самих из-за Бедного Макара совесть мучает.

Между тем румяное сказочное солнышко висело уже над самой головой. Я подумал, что здесь можно сказочно загореть и снял рубашку. Хотелось есть и пить. Петрова ныла и пилила меня, что не догадался попросить в дорогу у Чьёйтовой бабушки хотя бы бутылку воды.

Попалось нам копытце, полное водицы. Но Ворон закаркал:

– Не пей, Качалкин, пор-росёночком станешь!

Водица в копытце пахла спиртом.

Я шёл и терпел. Петрова ныла, что надо было всё-таки испытать водицу из копытца, напоить хотя бы Волка. Пусть бы стал поросёнком, даже лучше… Телят бы чужих не жрал…Только вот куда бы он смотрел?

– В хлев и смотрел бы, куда ж ещё?

Так мы переругивались, изнывая от жажды, и вдруг увидели реку. Это была настоящая сказочная речка: вода синяя, чистая, каждый камушек видно, песок золотой и серебряные ивы на берегу. Мы вдоволь напились, наплавались, нанырялись, и я поспорил с Петровой, что просижу минуту под водой.

Но на тридцать второй секунде она меня вытащила с криком, что кто-то упал в реку с обрыва. Над водой в самом деле показалась чья-то голова и снова скрылась в полном молчании. Туда-сюда. Будто поплавок, когда клюёт. Я подплыл – никого. Искал, нырял – бестолку.

А Петрова тем временем бегала по берегу и звала на помощь. Какой-то пижон, весь в белом, с тросточкой и в цилинрдре, услыхав, что кто-то утонул, прямо в белом своём костюме и белых туфлях направился в воду. Всё глубже, пока вода не накрыла его вместе с цилиндром, и пижон, таким образом, тоже исчез. С концами. Сколько мы с Петровой не таращились на реку – никого. Был один утопленник, стало два.

Лишь Ворон кружил над волнами и каркал:

– Не зная бр-роду, не суйся в воду!

Хотел я снова нырнуть на розыски, но Петрова в меня вцепилась, не пускает. Орёт, что обещала моей маме и всё такое.

Пока я от неё отбивался, волны расступились, будто в каком-то кино, и появился этот белый тип с утопленником на руках.

Утопленником оказался…Бедный Макар!

Мы, конечно, удивились, но надо было не удивляться, а откачивать бедолагу, – это мы в школе проходили по гражданской обороне. А когда Макар задышал и откашлялся, только ещё говорить не мог, мы стали благодарить Макарова спасателя. И опять удивились, потому что…

Потому что тот вышел из воды совершенно сухим!

И не просто сухим – складка на брюках будто по линеечке, на белых туфлях и цилиндре ни пятнышка. Даже белая гвоздика в петлице. Цилиндр снял, поклонился – причёска будто только что из парикмахерской, а не со дна реки.

– Непромокаемый костюм? Скафандр? – поинтересовался я, – А может, вы фокусник?

– Если бы, – вздохнул пижон, – Фокусник, водолаз – это так инте ресно, романтично…Нет, господа, я всего лишь Суховодов. Тот, Который Всегда Выходит Сухим из Воды. Так что не стоит благодарности – для меня это была лишь пустяковая прогулка по дну.

– Как это «сухим из воды»?

– В прямом и переносном смысле, – он опять вздохнул, – Из любой передряги. Со мной никогда ничего не случается.

– Но почему вы так грустно об этом говорите? Это же замечательно!

– Ничего замечательного – скука смертная. Хоть бы споткнуться разок, ноги промочить! Мухи и те на меня не садятся. Мне завидуют, меня никто не любит. А чему завидовать-то? Я так одинок! Ни одного друга…

– Давай мы будем твоими друзьями, – неожиданно перешла на «ты» Петрова, – Хочешь пойти с нами?

Петрова мигом сориентировалась – с этим не пропадёшь. Девчонкам такие нравятся – удачливые, одинокие и разочарованные. Они их, видите ли, жалеют.

– С превеликим удовольствием! – обрадовался Суховодов, сообщив, что всю жизнь мечтал отправиться с друзьями в какое-либо увлекательное опасное путешествие. А узнав, что мы ищем Тайну, ещё пуще обрадовался и сказал, что если мы её найдём, то, может, и он узнает, как сделать, чтобы окружающие ему не завидовали и его любили.

– А я бы спросил у Тайны – почему я такой невезучий? Даже утопиться не сумел.

И воскресший Бедный Макар признался, что не случайно упал в реку, а бросился с горы. Что старший брат, недосчитавшись телёнка, жестоко избил его и выгнал из дому без куска хлеба.

Петрова предложила сейчас же всем вместе отправиться к Макарову брату и как следует его отлупить. Мы с Суховодовым не возражали против восстановления справедливости, даже Ворон нас поддержал, намекая, что неплохо бы скормить макарова брата нашему Волку:

– Волка ноги кор-рмят! Слишком бр-рат жир-рноват!

Бедный Макар перепугался, замахал руками и сказал, что любит брата несмотря ни на что, никому не хочет причинять зла и лучше уж бросится назад в реку.

В общем, нам ничего не оставалось, как взять с собой и Макара. Я думал, Петрова будет возражать, что, мол, Бедный Макар в пути не подарок, что он и на нас беду накличет, что с ним и нам не повезёт, и всё такое. Но Петрова меня приятно удивила, сказав, что Макар из-за нас пострадал, что он хороший и добрый, и наш прямой долг о нём позаботиться.

Бедный Макар от счастья голову потерял. Еле нашли.

Так нас стало четверо, не считая Ворона и Волка. И двинулись мы дальше туда, куда Волк смотрел.

Вдруг видим – сидит на дороге девчонка и плачет. Всё лицо платком замотано, только мокрые глаза видны. И платок совсем промок.

– Чего ревёшь-то? Что стряслось?

– Но-ос! – проревела девчонка, – Мне на базаре нос оторвали!

– Ой, как интересно! – в восхищении всплеснул руками Суховодов, – Ну почему со мной ничего такого не случается? Что же ты такого натворила?

– Просто спра-ашивала…Отчего, да почему.

– Дикость какая! – возмутилась Петрова, – Что у вас на Куличках, уж и спросить ничего нельзя? Ну не хотите – не отвечайте, но чтоб носы отрывать…Не реви. Мы пойдём на базар и потребуем вернуть тебе нос.

– Пусть уж лучше мне оторвут, – предложил Бедный Макар.

– Или мне попробуют, – поддержал Суховодов.

Найти на Базаре девчонкиных обидчиков оказалось непросто – здесь собрались персонажи со всех Куличек. Зазывали, завлекали:

– И швец, и жнец, и на дуде игрец!

– Сапожник без сапог!

– Меняю шило на мыло!

– Куплю корове седло!

Из ярко раскрашенного балаганчика доносились аплодисменты, смех, весёлая музыка. У входа висело:

«Великий танцор Безубежденцев! Кому служу – тому пляшу! Цена билета – три копейки в базарный день»!

Мы решили зайти и поискать – не там ли девчонкины носоотрыватели? Суховодов купил на всех билеты. Обидчиков в зале не оказалось, но зато…

«Великий танцор Безубежденцев» оказался не старше нас с Петровой, но каким талантливым! Когда он плясал, настроение у всех поднималось до самого купола – ноги сами притопывали, руки прихлопывали. Уже вся публика разошлась, а мы всё кричали «Бис»! и уговаривали его сплясать ещё.

– Гони монету, или меня нету, – заявил Безубежденцев, – Были бы побрякунчики, будут и поплясунчики!

Монет у нас с Петровой не было, и мы поинтересовались – неужели он танцует только ради денег? А просто подарить людям радость…

– Некогда мне дарить радость. Я ж на одних подмётках семи царям служу, под их дудки пляшу.

– Где же твои убежденья? Разве так можно?

– От рожденья не имел убежденья!

Безубежденцев нам сразу разонравился, и мы отправились дальше искать девчоночий нос.

– Ой, вон мой брат! – испуганно воскликнул Макар, – Телят продаёт. Меня прогнал, теперь их пасти некому.

– Эти телята – твои, – заявила Петрова, – Брату остались дом и хозяйство, а телята – твои. Ты их вырастил. Алик, мы должны восстановить справедливость.

– Алики в валенках, – проворчал я, снимая рубашку и передавая Петровой на хранение волшебные часы. Драться я умел, но не любил.

– Ты ограбил своего брата, – заявил я, – Эти телята по справедливости принадлежат Макару.

– А кто ты такой?

– Пионер Олег Качалкин, друг Макара.

– А меня зовут Фомой и живу я сам собой, понятно? Кто смел, тот и съел, понятно?

Телята тем временем увидали Макара и побежали к нему.

– Понятно, – сказал Суховодов, щёлкнул кнутом и погнал стадо прочь, как заправский пастух. Вот тебе и пижон!

– Стой! – взвыл Фома, – Караул! Воры!

На шум собралась толпа.

– А ты докажи, что стадо твоё. Свидетелей позови, соседей.

– Нет у меня никаких соседей. Я живу сам собой! Воры!

– А это мы сейчас проверим, на ком шапка загорится. Ну-ка, братья, станьте рядом…

Шапка, само собой, загорелась на Фоме. Фома её с проклятьями потушил под улюлюканье толпы и убежал не солоно хлебавши. Бедный Макар всё жалел брата и рвался догнать, а Ворон злорадствовал:

– С волками жить – по-волчьи выть!

Одного телёнка мы сразу же продали и накупили сказочно вкусной еды. Бедный Макар впервые в жизни смог поесть досыта и у него заболел живот. А Суховодов сетовал, что у него никогда живот не болел, что это, наверное, очень интересно, и завидовал Макару. Суховодов изо всех сил пытался объесться, запихивал в рот куски жареного мяса, помидоры, но мясо шлёпалось в пыль, помидоры выскальзывали из рук, прыгали вокруг Суховодова, будто красные мячики. Мы помирали со смеху, а Суховодов чуть не плакал.

Потом мы разыскали, наконец, девчонкин нос. Оказалось, что ей его оторвал и спрятал продавец котов в мешках. Торговец пожаловался, что проклятая девчонка совала свой нос в его мешки, из-за чего половина котов разбежалась, и сказал, что отдаст нос лишь при условии, что ему возместят стоимость удравших котов.

Мы отсчитали деньги, а девчонка получила свой нос, который тут же прирос к месту, как и бывает в сказках.

Правда, мы засомневались, что девчонка такая уж любопытная – с нами она ни словечка не проронила. И сказали, чтоб она не боялась, что у нас свобода слова и можно спрашивать что угодно и о чём угодно.

Тут она как затараторит! И кто мы, и куда идём, и как нас зовут? И почему с нами Волк на поводке, и откуда взялась эта чёрная птица?

– От вер-рблюда! – разозлился Ворон, Любопытной Вар-рваре на базар-ре нос отор-рвали!

– Всё ясно, тебя Варварой зовут, – заткнула Петрова уши, – Это же та самая Варвара…

– Это какая «та самая»? А как ты догадалась? А в Лес вам зачем? Что за «Тайна»?..Нет, я сейчас умру от любопытства.

И, действительно, грохнулась замертво, еле откачали. И очнувшись, первым делом спросила, который час. Глянул я на волшебные часы и ужаснулся: – уже шесть минут прошло, то есть шесть сказочных лет – десятая часть отпущенного нам времени!

– А почему вам надо спешить? Клянусь, я буду помалкивать, только возьмите меня с собой! Ой, опять умираю от любопытства…

Так нас стало пятеро, не считая Ворона, телят и Волка, которого по крайней мере, теперь было чем кормить.

И мы поспешили к Лесу.

Идём себе, идём. Волк сыт, в Лес смотрит, настроение бодрое, а сзади на некотором расстоянии кто-то за нами плетётся. Мы – быстрее – он быстрее. Мы – медленнее – он медленнее.

Бедный Макар пригляделся и сказал, что издали преследователь очень похож на его брата Фому, и что он, Макар, сбегает и спросит, что ему надо. А я сказал, что пусть передаст – если Фома надеется вернуть телят, то этот номер у него не пройдёт.

Макар вернулся весь в слезах и сказал, что зря мы так плохо думаем о Фоме, что тот про телят и думать забыл, а за нами шёл с одной-единственной целью – в последний раз взглянуть на своего горячо любимого брата, с которым, возможно, никогда больше не увидится. И что Фома просит нас лишь о разрешении погреться у костра, провести с братом последнюю ноченьку, а наутро он вернётся домой.

Нам эти сентименты сразу не понравились, но Макар так умолял, так ручался…

Фома бегал вокруг костра, совал всем руку и бубнил:

– Давай дружить! Будем с тобою, как рыба с водою – ты ко дну, а я на берег! Я для друга последний кусок не пожалею – съем!

Мы, чтоб от него отвязаться, побыстрей поужинали и легли спать, наказав Макару, чтоб телят охранял как зеницу ока. Макар поклялся, что всю ночь глаз не сомкнёт. И очень обиделся за брата, что мы так к нему несправедливы.

Фома наелся, лёг поближе к костру и захрапел. Макар сидел рядом и, вздыхая, берёг телят и сон брата.

– Уснула щука, да зубы не спят! – каркал Ворон, но его никто не слушал – очень уж спать хотелось. А наутро нас разбудило то же карканье:

– Пр-ровор-ронили! Опр-ростоволосились!

Ни Фомы, ни телят. Бедный Макар лежал связанный по рукам и ногам собственным кнутом, с кляпом во рту, и жалобно мычал.

Но самое ужасное – исчез Волк, Который Всегда Смотрит в Лес. Зачем Фоме Волк?

Оказалось, что Макар не выдержал и рассказал брату, что мы идём искать какую-то Тайну, спрятанную в Лесу, в который всегда Волк смотрит.

И Фома, само собой, решил, что Тайна – это клад. И помчался нас опередить и завладеть сокровищем. А мы теперь даже не знали, в какую сторону идти.

Бедный Макар так страдал и убивался, что нас подвёл, что пришлось нам его утешать да успокаивать. А потом…Потом ничего не оставалось, как снова идти, куда глаза глядят, как и полагается сказочным героям.

Главное – идти. Мальчиш не велел останавливаться.

ГЛАВА 4

Как мы попали в плен к Матушке Лени, и что из этого вышло

Шли мы, шли, куда глаза глядят, дошли до развилки и стали спорить, чьи глаза целенаправленнее. Петрова с Макаром говорят – надо налево, мы с Суховодовым – направо. А Варвара ничего не говорит – просто ей до смерти любопытно, чьи глаза победят.

– Вам налево, – вдруг послышался чей-то хриплый голос. Огляделись – никого. Только лошадь неподалёку траву щиплет.

– Вам налево, – повторил Голос. Теперь уже сомнений не оставалась – говорящая лошадь!

Мы поудивлялись, поблагодарили и пошли налево. И началось.

Налево была Пустыня. Солнце над головой печёт нещадно, песчаные кулички раскалились, ядовитые змеи кишат и шипят, львы рычат, кактусы колются – всё, как в пустыне.

И народу никого. Еды купить негде, воды достать негда. Жарища. И запасы наши кончились. Только Суховодову хоть бы что. Идёт свеженький, чистенький – смотреть противно. Напрасно Суховодов уверял, что больше всего на свете хотел бы разделить наши мучения, что такое неравенство ему что нож острый, а наши физические страдания бледнеют по сравнению с его душевными. Мы ему всё равно не верили – очень уж он не был похож на страдальца!

Зато на Макара страшно было глядеть. Он то и дело наступал на ядовитых змей, которые его нещадно жалили, цеплялся за кактусы, которые до крови царапали. Пролетавший орёл уронил ему на голову черепаху – в результате чего Бедный Макар стал похож на одну сплошную шишку.

Потом мы повстречали высохшего темнолицего старика в чалме и бурнусе, который сказал, что его зовут Магомет и что он идёт к Горе, потому что Гора не идёт к нему. Что Пустыня как раз ведёт к Горе, а к Лесу надо было идти от развилки направо. Что говорящая лошадь – это Сивый Мерин, Который Всегда Врёт. Поэтому, коли Мерин указал налево, нам надо было идти направо. Такие пирожки.

Повернули мы назад. Петрова совсем повисла у меня на руке, хныкала и пилила, что настоящий мужчина должен разбираться в лошадях и отличать бессовестного сивого мерина от правдивых говорящих животных, как, например, наш Ворон. Ворон польщённо кружил над головой Петровой вместо тени и каркал:

– Дор-рогу осилит идущий!

Ему бы передовицы в «Пионерку» писать.

И вдруг мы заметили странную тропинку – ровненькую, поросшую мягкой зелёной травой. Как на газонах, по которым «ходить запрещается». Тропинка начиналась прямо от места, где мы остановились передохнуть, петляла, исчезая среди песчаных куличков, звала и манила.

Петрова села на траву и заявила, что тропинка наверняка ведёт к Лесу, потому что она зелёная. Варвара сказала, что даже если не ведёт к Лесу, всё равно интересно сходить и поглядеть, куда она всё-таки ведёт.

Бедный Макар сказал, что после черепахи у него совсем мозги не варят, и чтоб мы думали за него.

Я предложил вернуться к развилке, ну и Суховодов меня поддержал, сказав, что лично он никогда бы не стал сворачивать на тропинку. Тогда Петрова заорала, что, конечно, легко так говорить, когда тебе всегда ни холодно, ни жарко, а что другие совсем из сил выбились, Суховодову начхать. И, мол, мы как хотим, а лично она пошла.

И Петрова пошла по зелёной тропинке. Варька за Петровой, а мы за Варькой – не оставлять же девчонок одних.

– Лес! – запрыгала Петрова, – Я же говорила!

– По-моему, это мираж, – сказал Суховодов.

Но это был не Лес и не мираж. Тропинка привела нас к чудесному острову, зелёному оазису среди песков. Вода в речке была белая, как молоко, и когда мы её попробовали, оказалось, что это и есть самое настоящее молоко. Холодное, вкусное – такое я пил только однажды в деревне, прямо из погреба. У самого берега оно было слаще и чуть розоватым. Оказалось, что кромка берега и дно сделаны из киселя. Моего любимого, клюквенного.

Молочная река, кисельные берега!

Мы наелись, напились, а потом мне ужасно захотелось спать. Я увидел, что другие тоже зевают, а Макар – тот вообще уже растянулся на травке и посапывает. Только я собрался последовать его примеру, как увидел, что к берегу плывёт лодка, а в ней малый с огромным половником вместо весла. Так и гребёт половником. А потом зачерпнул молока с киселём, отправил в рот, машет нам:

– Что это вы на земле устроились? Ведь жёстко. Садитесь, я вас к матушке отвезу. Там постели мягкие, перины пуховые…Тишь, гладь да Божья благодать.

Суховодов (он один был бодрый, сна ни в одном глазу) напрасно кричал, что нам угрожает опасность, что на Куличках нельзя останавливаться и что спать среди бела дня совсем ни к чему. Мы ответили, что это лично ему ни к чему, раз ему никогда ничего не делается, даже усталость не берёт. Суховодов обиделся и сказал, что одиночество, зависть и непонимание – его печальный жребий, и замолчал. Потом я понял, что в молоке и кискеле действительно было зелье, от которого мы не то чтоб совсем заснули, а вроде как обалдели и потеряли волю.

Лодка покачивалась на белых волнах. Я зевал и казался себе ужасно тяжёлым, будто перенёсся на Юпитер.

– А ты…кто? – спросила Варвара малого. Язык у неё еле ворочался.

– Тит я, – парень вновь зачерпнул половником молока с киселём и олтправил в рот.

– А почему ты…не гребёшь совсем?

– Пущай сама гребёт, торопиться некуда. Тише едешь – дальше будешь.

Я сообразил, что это, наверное, тот самый Тит, у которого, как работать, всегда болит брюхо, а насчёт киселя – так «где моя большая ложка?» Куда же он нас везёт? На том берегу раскинулся городок, уютный, но совсем безлюдный.

– А где…жители? – зевнув, спросила Варвара.

– До-ома, – тоже зевнул Тит, – Лежат на печи да едят калачи.

– А работают ночью?

– Зачем работают? Ночью спят. А некоторые ночью лежат на печи да едят калачи, а днём спят. У нас свобода.

– А когда же работают? – спросил я.

Тит глянул на меня, как на дурачка, махнул рукой и задремал.

По городу были развешаны плакаты:

НИКОГДА НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕЗАВТРА!

НЕ БЕРИСЬ ЗА ГУЖ!

ЗАВТРА, ЗАВТРА, НЕ СЕГОДНЯ – ТАК ГОВОРИМ МЫ!

…так ленивцы говорят…

– Это город ленивцев! – шепнул я Суховодову.

– Хуже. Это Сонное Царство Матушки Лени. Вон и её дворец.

В глубине острова возвышалось странное сооружение в виде огромной подушки с кружевами. Дремлющий у ворот Стражник еле-еле разлепил глаза и прворчал:

– Вот жизнь – спишь, спишь, а отдохнуть некогда. Пароль скажите.

– Лень, отвори дверь – сгоришь, – сказал Тит пароль.

– Хоть сгорю, а не отворю, зевнул Стражник, – Ладно, свои, проходите.

Движущийся тротуар повёз нас ко дворцу. На площади лежал здоровенный камень.

– А это…что? – зевнула Варвара.

– Главный наш памятник. Лежачий Камень, под Который Вода не Течёт.

Перед дворцом висел портрет толстой-претолстой тётки с десятью подбородками и крошечными заплывшими глазками.

– Матушка моя, Лень, – зевнул Тит.

ЛЕНЬ ПРЕЖДЕ НАС РОДИЛАСЬ. СЛАВА МАТУШКЕ-ЛЕНИ!

– было начертано под портретом.

Матушка Лень приняла нас в парадном зале. Она возлежала в гамачище от стены до стены, который медленно раскачивался при помощи каких-то мощных механизмов, и была до того габаритная и толстая, что от этой качки весь зал ходил ходуноми и наклонялся, как корабль на волнах, – то вправо, то влево.

– Входите, голубчики, входите, родимые! Сейчас вам матушка постелит, накормит, спать уложит. Здесь, в Сонном Царстве, не нужно никуда идти, спешить, стремиться. Только отдыхать, отдыхать, отдыхать…

Никогда бы не подумал, что у этой громадины может быть такой голосок. Прежде я, конечно, слыхал выражение «сладкий голос», но не очень-то представлял, что это такое. Бывает голос приятный и неприятный, сердитый, ласковый. Но чтоб сладкий…

Так вот, у Матушки Лени был самый настоящий сладкий голос, прямо-таки медовый. Когда она говорила, можно было пить чай без сахара.

Мне вдруг стало тошно, будто пирожных объелся, и я понял, что Суховодов прав, что отсюда надо немедленно бежать.

– Спасибо, но нам…к сожалению…Дела у нас, – я зевнул.

– Дела не волк, в лес не убегут. Погостите у меня хоть денёчек. Не понравится – уйдёте себе.

– В самом деле, – зевнула Петрова, – Всё иди да иди. В конце концов, просто невежливо отказываться, когда нас так любезно…Только денёчек, единственный. Ну, Алик!

Я хотел ей сказать, что «Алики в валенках», но говорить было лень. Я зевнул.

– Хоть денёчек, – зевнул Макар, – А шишек не будет?

– Какие шишки, ежели вовсе не двигаться? – пропела Матушка Лень, – Отдыхать будешь от шишек.

– Вовсе не двигаться – это так любопытно, – зевнула Варвара, – Никогда не была в гостях у Лени.

– Немедленно вставай, Олег! – тормошил меня Суховодов. – А то будет поздно. Мы вперёд, они – за нами. Ну же, ну!

– Иду, – зевнул я, – сейчас.

Но со мной творилось неладное. Так бывает, когда поутру прозвенел будильник, пора в школу, а вставать жуть как неохота. Приказываешь себе подняться, воображаешь, будто встал давно, а сам, оказывается, дрыхнешь себе, и тебе просто снится, что ты давно встал, убрал постель и зарядку делаешь.

В общем, пока мне снилось, что мы с Суховодовым увели всех из дворца, что переплыли молочную реку и продолжаем штурмовать пустыню, на самом деле нас под сладкие речи Матушки Лени проводили в покои, раздели-разули и уложили в гамаки на пуховые перины.

Покои походили на беседку. Круглые стены и потолок сплошь были обвиты виноградом «Дамские пальчики» – без косточек. Кисти качались прямо над головой. Раскрывай рот и ешь, сколько влезет.

А надоест виноград – протяни сквозь лозу руку, и в руке – жареная курица. Или банан, уже очищенный. Или эскимо на палочке, уже развёрнутое, без фольги. Или очищенная вобла. Даже без костей.

Наелся – можешь по телевизору местные передачи поглядеть – на каком боку спать, как часто переворачиваться с боку на бок и всё такое. Или участвовать в конкурсе, кому сон интереснее приснился. Лучшие сны, цветные и чернобелые, показывали по телевизору.

А потом как зазвучит: «Спят усталые игрушки», диктор провозгласит славу в честь Матушки Лени и её Сонного Царства, гамаки начнут потихоньку покачиваться, и снова засыпаешь под сладкий голос Матушки.

Несколько раз мы видели по телевизору уже знакомого нам «великого танцора» Безубежденцева – он исполнял адажио из балета «Спящая красавица». Видимо, у Матушки Лени он служил по совместительству. И здорово служил. Глядя на его танцы, ещё больше хотелось спать.

В общем, сытно, тепло и не дует. Никуда идти не надо, ничего делать не надо, ни о чём думать не надо. Может, вы считаете – вот житуха, лучше не бывает! Мне тожде понравилось. И Петровой, и всем. Никуда мы, конечно, не ушли – ни на второй день, ни на третий. Поначалу ещё Суховодов, который один не заболел сонной болезнью, мог нас расшевелить, мы ещё переговаривались, что, мол, завтра отправимся в путь за Тайной, а потом как-то и разговаривать стало лень, да и не к чему.

Затем телевизор перестали включать и в конкурсах больше не участвовали – стало лень запоминать сны. Только ели да спали. Каждый раз перед сном я давал себе слово: как проснусь, встать и уйти отсюда. А потом позабыл, куда и зачем мне нужно идти, а вспоминать было лень.

Даже Ворон наш совсем обленился и всё больше дремал, изредка повторяя во сне:

– Безделье – мать всех пор-роков!

Мне очень стыдно рассказывать о том, что было дальше, но, как говорил папа, надо иметь мужество.

Дальше дни и ночи перепутались, превратились в одну сплошную серую дрёму. Время будто остановилось. Я только чувствовал, что делаюсь всё тяжелее, гамак подо мной всё больше прогибается, а руки стали такие толстые, что я уже не мог просовывать их сквозь прутья лозы за едой. Пища теперь сама спускалась мне в рот – в основном, манная каша и то, что можно было глотать, не жуя – жевать было лень, а глотать можно и не просыпаясь.

Сквозь сон до меня доносился голос Суховодова. Суховодов сердился, кричал, тряс меня за плечи, шлёпал по щекам. Потом отставал.

Но однажды он тряс уж очень сильно и долго, кричал чересчур громко, а потом гамак вдруг стал из-под меня вырываться, и я упал. Боли не почувствовал, потому что растолстел и был вроде как набит ватой.

Надо мной стоял Суховодов. Он сказал, что это он меня вытряхнул из гамака и не пустит назад, пока я его не выслушаю. Что нам всем грозит страшная опасность и он, Суховодов, призван нас спасти, поскольку является членом нашего коллектива и всё такое. И что он без нас никуда отсюда не уйдёт, в крайнем случае, вместе с нами погибнет.

Он говорил очень красиво, но соображал я с трудом и попросил его выражаться яснее и покороче – мне побыстрей хотелось назад в гамак.

Суховодов сказал, что мы все должны через два часа погибнуть, и надо немедленно бежать. Что пока мы спали, он ухитрился проникнуть во дворец и выведал у Безубежденцева, что Матушка Лень только с виду добрая, что мы все находимся в ужасной ловушке, в которую она заманивает проходящих путников. Помещает их в специальную камеру, откармливает в безделье, баюкает, усыпляет, а тем временем камера под тяжестью их жиреющих тел постепенно погружается в кисельное болото. И что её остров никакой не оазис, а сплошной обман, и наша камера уже почти совсем погрузилась в кисель, так что если мы отсюда немедленно не выберемся, будет поздно.

Может, я бы ему и не поверил – так удобно было не поверить, а забраться себе назад в гамак, задремать, и будь, что будет.

Но тут я увидел Варвару.

Она тоже проснулась и смотрела на нас из гамака бессмысленными, заплывшими жиром глазками. В них больше не было любопытства – вот чему я поразился. Только досада, что мы ей мешаем дрыхнуть. Варька, которая не задаёт никаких вопросов…Варька, которой ничего больше не интересно – это было так странно, что я…Я представил себе, как пионер Олег Качалкин, мечтающий стать авиаконструктором, и пионерка Петрова, мечтающая открыть элексир вечной молодости, и за которую я как-никак отвечаю, потому что она дурёха и слабый пол, и все мои новые друзья, за которых я тоже в ответе, – все сейчас потонут в сладком липком киселе, будто ленивые ожиревшие мухи.

Мне стало противно и страшно. Я выдернул из-под головы Макара наш походный рюкзак, достал дудку-побудку и так затрубил, что всё это храпящее Сонное Царство вмиг пробудилось, стало, кряхтя, сползать со своих гамаков, задавать вопросы, ахать и ужасаться.