Текст книги "Невидимые (СИ)"
Автор книги: Юлия Михалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Начался дождь. Мимо обгоревшего порога сновали, занятые своими заботами, люди. И никто не обращал внимания на плачущую в голос девочку – вчерашнего ребенка.
***
Накануне лекарка предложила Алексу выпить из пузырька.
Выпил. Что терять? Травить насмерть – глупо, а так – почти с пустыми карманами вышел.
Из-за этого зелья он всю ночь был, как дурной. Точно после малинки – не соображал толком. Его трогали, поворачивали, прямо над головой слышались голоса – ничего не разбирал. А потом и полностью провалился в забытье.
Утром открыл глаза. Не отравили. Голова кружилась, но боль затихла. Рубаху сняли, пузо перемотали бинтами. Сквозь них лишь небольшая капля крови выступила.
– Жить точно будешь, Лексей, – ласково сказал со стула напротив тот самый гость, что принес сообщение. – Приглянулся ты моей сестрице, поди. Уж так хлопотала.
– Молчи, Макарка! – прошипели от двери.
Топ-топ-топ. Девка поспешила сбежать.
Алекс осторожно спустил ноги с кровати. Встал. Ничего хорошего, но идти сможет.
– Отлежался бы еще, – заметил рабочий.
Как в порядке вещей – будто Алекс его давний приятель. А нравы тут, похоже, как в Старом городе.
Он забрал у хозяина папиросу и затянулся, садясь на кровать.
– Твои сказали, что ты пропал.
– Ну да, так и вышло. В участок меня утащили. Только матери не скажи, – спохватился. – Для нее – я работал.
– За что?
– Ох... Да лавку мы брали, – стыдился? Новичком прикидывался? – Кто-то нас сдал. А Ванька решил, что я... Ух, что теперь со мной будет...
– Точно, ты.
– Да ты что?! Нет, не я! – громче, чем стоило, возмутился Макарка. Так и остальные – бабы его – сюда сбегутся.
– А как бы ты тогда вышел? Только так.
– Ей-богу, не я... Там совсем другое, – он даже сжался.
– Что?
– Не могу сказать, Алексей. Иначе мне вилы.
– Да ладно. Знаю я, в чем твое дело, – Легкий выручил, как иначе?
– Вправду знаешь? Тогда расскажи.
Ребенок встал в кровати, и, грызя погремушку, уставился на Алекса.
– Не здесь. Пойдем, выйдем.
– Петька, думаешь, разболтает? Так не говорит он.
– Где его мать?
– Померла в родах. Вроде как из-за того, что прежде младенца травила. Года не прожили.
Не слишком-то любопытно.
– Вот что, Макарка. Просто скажи, где твой хозяин держит Маруську – и я уйду.
– Да что за хозяин-то? В толк не возьму, – похоже, злился.
– Тот, что велел ко мне в театр прийти.
Низко опустил голову.
– Ну да, ты точно все знаешь. Эх, не жить мне... Но ту даму не видал я в участке. Вот те крест. Увидел – узнал бы в миг.
– Причем тут участок?
– А куда еще ее мог отвести Червинский?
Таких имен за Легким прежде не водилось.
– Это еще кто?
– Да сыщик же мой... Ты ведь сам сказал. Он и велел в театр прийти.
Рабочий принялся гладить себя по бритому темени.
Алекс молчал. Следовало бы дать ему в зубы, но на это не было сил.
– Ты послушай сперва, как все вышло... А потом и суди.
Рассказал. Алекс долго смеялся.
Врал, конечно. А если нет – то такого кретина еще земля не носила.
– Вот... И велел про невидимых выяснить... но как? – Макарка закончил свою историю, а потом как будто опомнился: – Лексей, ты это... В театр пока не ходи.
– А что так?
– Так я ... Слыхал я в участке, что облава там будет.
С чего вдруг? Если только Маруська язык распустила.
– Ну, пусть ищут. Нет там ничего.
Алекс снова улегся.
– Ты поспи. А я на берег схожу. Сыщик велел. Там баба живет, которая у невидимых что-то украла.
– Да что за невидимые? Не слышал про них. Вернешься – расскажешь, кто такие.
Алекс залез в карман. Странно, но все на месте.
– Держи. Дай своим.
– Ты это брось...
– Пожрать пусть купят.
– Ну ладно, если так, – Макарка радостно ощерился. – Спасибо, брат! А ты не такой, как мне показалось.
– Все. Уйди.
– Поправляйся тут. А вечером я вернусь. Еще поговорим.
Рабочий вышел.
– Мама, беги в лавку! Еды возьми, да водки другу – он любит, – услышал Алекс, снова погружаясь в сон – на сей раз уже вполне спокойный.
***
Накануне мать не стала ни о чем спрашивать, толкнула в спину:
– Поглядела я, какие у тебя друзья... С кем спутался! Ну, иди, иди.
Макар сделал шаг в комнату – и испугался так, что аж сердце в пятки ушло. Чего он уж точно не ожидал – так обнаружить на своей кровати Алексея из театра. Да еще и раненого. Но только это к лучшему: мать с сестрой всю ночь о нем хлопотали, особо Макара не беспокоя. А наутро вообще оказалось, что он не так плох, как думалось. Не только с пониманием отнесся, но еще и деньгами помог... Да, недоверчив стал Макар. Стоило бы тех приятелей опасаться, с кем в лавку лазил. Вот от кого следует ждать беды.
А что, если найти Степана и все ему объяснить? Вдруг он тоже поймет? Но нет: что-то внутри бунтовало против такого решения. Не поймет. Наоборот, надо бы вообще на глаза ему не показываться, подальше от греха.
Идти далеко – а на беду еще и дождь разошелся. Макар с укором посмотрел в темное небо, а потом терпеливо продолжил путь. Шел пешком: выбрасывать деньги на извозчиков не привык.
Нужный дом увидел, едва спустившись на берег. Вот он, почерневший.
У порога горько рыдала русалка лет четырнадцати с длинной льняной косой. Грязная, худая.
Макару внезапно сделалось так жаль, что он едва не забыл, зачем сюда пришел. Но, впрочем, вовремя опомнился.
– Что льешь слезы, сестрица? Кто обидел? – подойдя поближе спросил, как мог, весело.
Она подняла лицо – глаза светло-серые, как вода в реке. Злые.
– Чего тебе надо? – спросила сквозь слезы.
– Я от матушки вашей вести принес.
Девчонка встрепенулась.
– Ой... Прости... Кто ты?
– Макар.
– А я – Ульяна. Пойдем в дом, – она отодвинула простыню, загораживающую обгоревший дверной проем.
О, боже. Теснота, грязь, убожество. Ванька-мануфактурщик и впрямь жил похуже, чем сам Макар – а он-то еще думал, что нет беднее угла, чем собственный. Мебели, разве что, побольше. Но только что за мебель!
– Садись, – девчонка указала на табуретку у стола. Села и сама, сложила руки в линию под подбородком.
Макар устроился кое-как, едва не задевая головой обугленный потолок.
– Когда горели?
– Неделю назад. Подожгли чужие, да и сестрицу старшую заодно забрали.
– Как так?
– Да как... Обычно. Меня не было, когда все случилось. Мало что знаю, – на светлые ресницы вновь набежали слезы. Она быстро протерла глаза. – Так что с мамкой-то?
– В участке сидит. За кражу.
– Да. Нам уже передали. Надолго?
– Бог весть... У самих невидимых, говорят, что-то украла, – закинул наживку Макар.
Ульяна округлила и без того большие глазищи:
– У кого?
Простыня дернулась. Друг за другом появились двое маленьких, лет восьми – десяти, похожие, как капли воды, друг на друга и на старшую сестру.
– Улька, смотри! Мы рыбу поймали. Сами удочку сделали, – мальчишка гордо поднял добычу, которую принес прямо в руках.
– Брось в ведро, потом разберусь, – отмахнулась девчонка и принялась теребить застиранную пожелтевшую скатерть. – Как теперь нам жить, скажи, Макар? Мать в тюрьму, видать, пойдет. Сестру увели... Брат пропал...
– Брат? – Макар задумался, говорить или нет. Но решился. – Брат твой Ваня тоже в участке. И он за кражу.
Девчонка ахнула.
– Неужто вместе с мамкой?
– Нет, по отдельности привели.
Ульяна снова зарыдала в голос. Маленькая сестра подошла, принялась успокаивать, гладя по плечам и с тревогой заглядывая в лицо.
– Один брат у нас остался, в подмастерьях ходит. Всех ему не прокормить. А я работать не могу: их оставить не на кого, – всхлипывая, девчонка показала на детей.
Помочь бы... Но чем? Самому бы кто помог. Вспоминая, где в предпоследний раз брал деньги, Макар даже слегка покраснел.
Неловко спрашивать о том, для чего явился, но что делать?
– Ульянушка, а с кем ваша матушка сойтись могла? Чтобы все это сделать? Может, кто болтает чего?
Девчонка взглянула с недетским подозрением.
– Ей бы помогло, если бы кто другой нашелся. Она ж совсем не так виновата, как говорят. Ведь ее еще и в убийстве винят... – Макар припоминал все, что слышал.
– Нет! Только не снова! – ужаснулась Ульяна.
– Что – снова? – спросил мальчишка.
– А ну-ка идите оба на улицу!
– Ну прямо... Там дождь, – заупрямились дети.
– Живо! – закричала старшая. Испугавшись, брат с сестрой шмыгнули на двор.
Ульяна схватила Макара за руку.
– Братец, скажи только – кого мамка опять убила?
– Говорят, что хозяина своего, – он совсем не был уверен в том, что делает. Похоже, его поняли неправильно – и прямо сейчас рассказали именно то, что и хотел знать Червинский. – Господина Коховского. Хотя ведь его, вроде как, невидимые порешили...
– Да какие невидимые, – всхлипнула Ульяна. – Все она, все она...
9
Выйдя из номера, Бирюлев поспешил к лестнице. Он задумался и едва не смел Червинского – тот как раз спускался с третьего этажа.
Сыщик разозлился:
– Вы за мной шпионите?
Его, несомненно, привели сюда амурные дела с барышней, которую нужно держать в секрете.
– А может, это вы за мной следите? – возразил репортер.
Не отвечая, Червинский быстро двинулся дальше. Бирюлев пустился за ним:
– Погодите! Я как раз шел к вам.
– Не могли подождать в участке? Не утерпели? – сегодня сыщик пребывал в крайне скверном расположении. – Ваше любопытство точно не доведет до добра. Должны же вы хоть немного понимать, что причиняете вред?
– Не стоит так кипятиться, – усмехнулся репортер. – Не первая ваша тайна.
Червинский резко остановился – Бирюлев чуть не влетел в него снова.
– Нет. Не понимаете. Идемте в участок. Вам совершенно незачем здесь находиться.
– Ну, тут уж не вам решать...
Сыщик скривился.
– Вы намерены испортить все как раз сейчас, когда у нас наконец-то возникли зацепки?
– О чем вы?
Наверху заскрипели ступеньки.
Червинский втянул губы внутрь, оттопырив щеки – как всегда, когда его что-то волновало. Взял репортера под руку, повлек вниз.
– Поговорим позже.
Тот кивнул и понимающе улыбнулся.
– Георгий Сергеевич, ваша почта! – окликнул портье.
Бирюлев освободился:
– Надеюсь, по тому вопросу, что я и хотел с вами обсудить.
– Так вы пришли не за мной? – с явным облегчением уточнил Червинский. – Вы что, сами здесь остановились?
Репортер пожал плечами. Он только сейчас сообразил, что прежде не сообщал сыщику адрес, по которому прятался от Ирины.
Письмо и впрямь было от вчерашнего собеседника – больше ни от кого другого и не могло – но Бирюлев не успел его вскрыть.
В холл спустилась вовсе не барышня легких нравов, как ожидалось. Это оказался рабочий – тот самый, худой и долговязый, которого Червинский не так давно избивал в участке. Вроде бы он представился Веселовым.
На сей раз все встало на свои места.
Доносчик, похоже, тоже узнал репортера. Он замер, растерянно посмотрел сперва на него, потом на сыщика, и громко высморкался в ладонь.
– Дурак, – вполголоса, но отчетливо произнес Червинский.
Рабочий вновь скрылся на лестнице. Сыщик последовал за ним. Не отстал и Бирюлев – его вдруг переполнил озорной интерес.
Быстро поднялись цепочкой на третий этаж, вошли в номер – куда хуже и теснее, чем занимал репортер.
– Я сказал: посиди! Подожди! Выкури несколько папирос! Куда тебя понесло? – взвился, замахиваясь, Червинский.
– Так утро ведь... Никого нет. Вы же сами говорили: приходи совсем рано, чтобы никто не увидел. Вот я и решил, что уже можно, – отступив на шаг, рабочий, защищаясь, вытянул вперед длинные руки. – Дело у меня. Торопиться надо.
– Дело? Снова в лавке какой, поди? – сыщику все же удалось изловчиться и отвесить смачную оплеуху, невзирая на выставленный частокол. – Мне теперь придется новое место для встреч искать. А ты так и вовсе больше ни на что не годишься. Все, хватит с меня. В тюрьму пойдешь за свои проделки.
– Простите! Я не хотел! Я же вам помог! – громко басил Веселов.
На Бирюлева оба не обращали никакого внимания.
– Кто теперь о Матрехе-то станет спрашивать, как не я? Не поверят там, если кто новый придет, а вопросы одни... Сбегут невидимки ваши!
– Да что же ты трепаться-то продолжаешь?
Репортер заинтересовался.
– Невидимые? Вы наконец что-то узнали?
Червинский оттолкнул своего доносчика и присел на край кровати.
Рабочий громко сопел.
– Я ничего не сделал!
– Лучше молчи, дурак.
Бирюлев решил проявить великодушие.
– Не вижу смысла предавать огласке ваше свидание, – улыбнулся он.
– Я не могу на вас положиться. Если местные пронюхают, кто он – убьют. Да не просто горло где тайком перережут, а так, чтобы другим неповадно было.
Доносчик громко цокнул языком.
– Сам виноват, дурная башка!
– А о чем это он говорил? С кем встречался?
Сыщик ответил уклончиво:
– Появились подозреваемые. Сразу двое, а то и все трое. Скоро будут для вас новости.
– Но кто? Хотя бы намекните. Он, кажется, сказал – Матрена? – Бирюлев взглянул на рабочего, но тот стоял, низко опустив голову. – Не та ли, что у покойного Коховского служила?
– Скажу вам так: все-таки рано мы прислугу со счетов списали, – подумав, ответил Червинский. – Но кое-кто стоит и над ней...
– Кто?
– А вот это мы пока не выяснили. Теперь-то чего ждешь, Макар? Иди! Письмо у Ферапонта оставлю. К полудню во вторник за ним придешь и из него все узнаешь.
Указав головой на дверь, закрывшуюся за рабочим, Червинский заметил:
– Глуп. Раньше был совершенно бесполезен. Уже и не ожидал я, что из него выйдет толк, но в последнее время Веселов стал просто неоценим. Мне бы совсем не хотелось, чтобы он вдруг исчез.
– Понимаю ваши опасения, – равнодушно согласился Бирюлев, наконец открывая конверт.
В записке имелось всего несколько слов, однако их хватило, чтобы унять желание раньше времени обсуждать вчерашний вопрос с полицейским.
– Вы хотели рассказать мне об этом письме, – заметил Червинский.
– Я ошибся. Тут ничего важного.
Сыщик усмехнулся.
Выйдя из сырой затхлости гостиницы в теплый день, репортер глубоко вдохнул.
Прислуга Коховского, да? Вспомнились слова Аксиньи о том, что Матрену задержали, да обугленный дом у реки.
Раз Червинский опять не сказал ничего определенного, Бирюлев попробует сам все выяснить.
***
Ульяну не замечали. Она долго топталась в углу, робея и не находя решимости самой обратиться к кому-то из грубых людей в серой форме. По детству накрепко затвердила, что от них нужно держаться подальше, и теперь никак не могла себя пересилить.
Наверное, Ульяна бы так дотянула до вечера и вернулась домой, не солоно хлебавши, если бы к ней не подошла незнакомая баба в плотном черном платке и глухом, несмотря на жару, платье. Траур носила.
– Ждешь кого или спросить хочешь? – спросила участливо.
– Матушка моя тут... Повидаться бы... – еле слышно шепнула Ульяна.
– Так что молча стоишь? Который час на тебя гляжу.
Баба властно – совсем, как мать – взяла за руку, подвела к полицейскому, что сидел за столом у входа в темный коридор:
– Проведать пришла.
– Это кого? Может, не велено.
Баба в трауре вопрошающе взглянула на Ульяну, а та от волнения едва фамилию свою не забыла. Даже во рту пересохло. Наконец, тихо пискнула:
– Митрофанову...
– А звать как?
Полицейский принялся листать толстую распухшую книгу.
– Матреной...
– За что?
– За кражу...
– Точно в нашем участке?
– Да... Макар сказал, к вам привели, – выпалила Ульяна. И тут же обругала себя: откуда ему знать про Макара?
Городовой долго переворачивал страницы, пока нашел:
– Есть такая. Ну, ладно, разок можно и проведать. Пошли. Говорить через окно будешь. При мне.
– Отчего так? Меня прежде прямо внутрь пускали, – удивилась Ульянина помощница.
– И тебе нельзя было. Больше не пустят, не тревожься. Эй, Лопырев!
– Чего? – отозвались из-за тонкой стены.
– Выходи, сменишь.
Полицейский повел по коридору, но недалеко. За углом оказалось помещение – такое же, как приемная, только разделенное перегородкой с окном.
Провожатый приоткрыл его, крикнул:
– Митрофанова! Поди сюда!
Через миг Ульяна услышала материнский голос – и едва не заплакала:
– Да? Чего?
– Пришли к тебе. Радуйся.
Наклонив голову, дочь заглянула внутрь:
– Мама!
Лицо на другой стороне – серое, разом постаревшее. Неужто и впрямь она?
– Улька!
– Мама! – больше Ульяна не могла сдерживаться, всхлипнула.
– Поживее давайте, – поторопил полицейский.
– Как вы там?
– Живем. Витюшка денег дал...
– Дети здесь, с тобой?
– Нет...
– Неужто бросила? – ахнула мать.
– На Аксинью-соседку оставила. Емельянову. А Ванька тоже здесь?
– Да. Вам Макарка, небось, передал?
– Он тоже был. Только сперва дядька чужой зашел. Мама, как ты? Когда вас выпустят?
– Ох, и не знаю, Улька... Проси Витьку помочь, больше ничего тут не поделать.
– Мама!
– Про Дуньку слышно что?
– Нет...
Краем глаза Ульяна заметила, как к провожатому подошел другой полицейский и что-то шепнул на ухо. Тот кивнул.
– Голодные? – прижав к глазам кулак, спросила Матрена.
– Нет, мама. Ты не тревожься. Дети каждый день рыбу ловят. Я пеку.
– Ох, горюшко...
– Ну все, повидались и полно. Пошли, – городовой взял Ульяну за плечо, отстранил от оконца.
– Мамочка, мы тебя ждем! – закричала она.
– Улюшка!
Однако пошли не к выходу, а дальше по коридору. Затем свернули, встали у порога тесного кабинета.
– Вот, как просили.
Всклокоченный небольшой человек, сидевший за столом, глянул – будто ножом пырнул.
– Стало быть, Митрофановой дочь. Ну, проходи.
Не дожидаясь, пока Ульяна послушается, полицейский ввел ее, бросил на стул.
– Как зовут?
Она молчала, размазывая ладонью слезы по щекам.
– Немая?
– Куда там. Только трещала, что твоя сорока.
– О чем?
– Про брата, который им деньгами помог.
– Что, и другой есть? Не наш?
– Вроде того.
– Сколько ж их там? Надо самим проверить.
– Да, еще про какую-то Аксинью Емельяниху вспоминала.
– Это та, бирюлевская... Стоило бы и к ней как-нибудь наведаться. Ну так что, девка безымянная? Будешь говорить по-хорошему?
Какой там – говорить. Ульяна едва дышала – от страху и переживаний горло словно перекрыл ком.
– Что твоя мать делала раньше, лет шесть назад, знаешь?
Ульяна вытаращилась с ужасом и быстро покачала головой.
– Не может быть. Поди, уже большая была. Должна знать. Как зовут? – обратился взлохмаченный к полицейскому.
– Не спросили...
– Ну, стало быть, не скажет – к остальным посадим.
– Нельзя мне! – пуще прежнего перепугалась Ульяна. – Дома брат с сестрой. Маленькие. С голоду помрут. Ульяна я.
– Хорошо... Так что, Ульяна? Припомнишь чего?
Закусив кожу на ладони белыми ровными зубами, Матренина дочь призадумалась. Молчать вовсе – нельзя. Лишнего сболтнуть – еще хуже.
– Мама в прислугах работала...
– У кого?
– У разных. У госпожи долго...
Ох, зря.
– У какой госпожи?
– Не помню. Мама все говорила: иду к госпоже.
– А потом?
– Вроде, к другим перешла.
– Почему?
– Не знаю.
Всклокоченный неприятно рассмеялся.
– Ну ладно. Хватит на сегодня. Отпускай.
Выйдя из участка, Ульяна опрометью бросилась домой. Сама не заметила, как преодолела дорогу, изрядно долгую.
Детей у порога заметила еще с пригорка – наверное, сразу же сбежали от Аксиньи-то. Но сперва не разглядела, что делают. Поняла, спустившись еще немного и приглядевшись. На завалинке сидел кто-то чужой, франтом одетый, а неразумные брат с сестрой что-то ему наперебой рассказывали.
***
К пятнице Алекс совсем поправился. Выжидать смысла нет. Тощий Макарка сказал, что легаши еще три дня назад накрыли гребаный театр. Все вверх тормашками подняли – но, разумеется, ничего не нашли. Откуда бы там чему взяться?
Самое время глянуть, что там теперь, а потом – в Старый город: найти Колесо да Медведя.
Но Алекс продолжал лежать на кровати и пускать в потолок кольца дыма.
Дурной Макарка с утра ушел к своему сыщику. Все уши проныл какой-то воровкой, о которой сплетни по городу собирал. Вот такие у них заботы: даже мелочь схватить – и то не по силам.
Но Макарку лучше держать при себе... Толк может выйти, если понадобится ищеек не туда завести, или что-нибудь у них выудить. Только хватит ли у него ума?
Мать и сестра Тощего тоже из дома подались. И младенца с собой забрали, вечно орущего.
Тишина. Можно и подумать. Гнев схлынул и уже не туманил разум.
Что-то неявное не давало покоя. В чем-то шкурой чувствовался подвох.
Алекс снова возвращался в тот день, когда в последний раз видел Маруську.
Она ныла весь вечер. Ничего особенного: если бы не пропала – и не вспомнил бы этих жалоб. Все на мозги капала, повторяла: "зря мы все затеяли, плохо кончится". Еще скулила из-за спектакля. Накануне даже ночью разбудила и принялась верещать: если все провалится, ей конец. Затем вышла на сцену, показывать какую-то французскую прошмандовку – тут ей умений хватало в самый раз. Алексу Маруськины кривляния давно надоели, так что смотрел не дольше пары минут. И, понятно, ничего особого не заметил. Тут-то она и пошла с Легким. Сговорились встретиться где-то позже, как сказала Надька. Значит, потом Легкий подал знак. И, когда на улицу вылез кто-то из зрителей, люди Легкого сделали вид, что ее увозят. Рискованно: выйди в тот момент сам Алекс, затея бы провалилась. Но Легкий всегда отличался отчаянностью.
Потом Маруська исчезла, но зато пришел Макарка. И Легкий признал, что передал сообщение со своими человеком. Однако Тощий рвал на себе рубаху – мол, в жизни не спускался в Старый город и никого оттуда не знал. И это после того, как добровольно сознался, что стучит на легавых. Почему бы и не признать, что его прислал Легкий?
А если не его, то кого тогда?
Нет, тут чего-то не хватало. Какой-то нити. И участие Макарки здесь только мешало. Лучше вообще пока отбросить его.
Итак, Маруську "украли" и сообщили о том – на случай, если Алекс сам вдруг не понял.
Легкий сказал: "верни мое". Но ему ничего не известно – они не виделись столько лет. Зато вот Маруська – она-то отлично знала, что, где и чье.
А потом вдруг легаши, не пойми с чего, накрыли театр. Алекс был уверен, что туда не ведут никакие следы. Предупреждение? "Либо послушай, либо расскажу и кое о чем другом"?
Так... Все ясно. Маруська снюхалась с Легким. Его люди ее утащили, чтобы она вышла сухой – да еще и получила то, что ее больше всего заботило. Театр? Это и есть то "мое", о котором твердил Легкий?
Хитра, сука. А он уж подумал – может, и вправду, с ней что там случилось.
Вернется частями? Ну-ну. Нашли кретина.
Замысел стал очевиден, и Алекс почувствовал себя куда лучше. Он глубоко вздохнул и потянулся.
Приятно отдохнуть, но пора и заняться делом. Маруська наверняка в Старом городе. Первым делом надо ее выловить. Припомнит еще, как каркала, что все закончится очень скверно. А уж после Алекс и с Легким потолкует. О том, что неправильно лезть не в свои дела, да еще и на пару с чужой бабой. Но не один, конечно.
Поднявшись, Алекс сдернул со спинки стула рубаху – оставили чистую вместо порезанной. Оделся. Рукава дошли до кончиков пальцев. Их можно закатать. Длина тоже подкачала – едва не до колен. Зато тесна так, что дышать невозможно: поди, ветхая ткань разойдется. Давно не приходилось носить подобную дрянь.
Почесывая отросшую щетину – прежде он брил бороду, как просила Маруська – Алекс глянул в узкое зеркало без рамы. Стекло пошло пузырями – уж такое Тощие не продадут.
За благородного ему не сойти.
– Хорош Лексейка!
Дверь шумно открылась. Громкое сопение и шмыганье. Макарка.
Через миг тот и сам вломился в узкую комнату. Бахнулся на кровать, рискуя сломать. Обхватил голову руками, заныл басом:
– Порешить меня хотят!
– Кто? Твой пес-ищейка, что ли?
– Все они! Все!
Тощий показал пальцем на свежие кровоподтеки.
– Сперва Червинский говорит – точно убьют. Вышел от него, так от Степки привет передали. А ведь Степка за друга мне был! А сказал – ни мне, ни моим не жить теперь. Как же так? Я ж ничего не сделал!
– Но он прав – ты стучишь. Узнать про такое легко. Ты ведь дурак.
– Я про Степкино дело – вот те крест – никому. Ни душе!
– Никто не поверит.
– Ой-ей... Что же делать, Лексей?
– Думать. Сначала. Что бы тебе было за тот кошелек? Ничего. И после возни на заводе тоже. Выпустили же. Так что продался ты задаром.
Он шумно дышал и кивал.
– Уходить надо.
– Да куда я подамся? Без денег, да еще и с мамкой, сестрой и Петькой?
Алекс принялся обуваться.
– Передай своим бабам, – бросил на сундук почти пустой кошель.
Тот противиться не стал.
– Обещали, что придут за мной. А Червинский велел продолжать искать невидимых и за указаниями к нему ходить. В новое место теперь. Меня ведь газетчик узнал. Статью про меня писать хочет.
– Так тупо влезать в дерьмо еще надо уметь.
Макарка принялся грызть палец.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать три.
– Да ну?
Алекс повертел шеей, разминаясь.
– Скажи... А если я пойду – и с моста подамся? До моих все равно доберутся?
– Или уходи, или ищи того, кто вас сдал. Прямо сейчас. Найдешь – накажи. И веди к этому... как его там? Кто все затеял?
– Степан.
– Заставь перед ним признаться. А там уже видно будет, что делать.
Не оценил.
– Ищи, ищи... А как? Где?
– Откуда я знаю? Начинай с тех, с кем на дело ходил.
Нет, не справится. Это видно. Что ж – его печаль.
– Лексей! А можно теперь я к тебе подамся? Хоть на чуть-чуть! Не стесню, хоть в углу на полу устроюсь, – взмолился Тощий.
Алекс задумался. Все же отлежался у него после визита к Легкому, да и предупредил щенок об облаве. Кроме того, неизвестно, что из него можно выжать. Пожалуй, еще живым пригодится.
– Иди в театр. Скажешь, что от меня, и что будешь жить в комнате Маруськи. Если кого уже там разместили – пусть гонят. Да, мебели там больше нет. Вели Щукину – это тот, что на бабу похож – пусть сообразит. Пересидишь пока. Наружу не выходи. Да, и чтоб молчал! Ни слова никому ни обо мне, ни о твоих делишках. Все понял?
– Немым стану! Спасибо! Ты мне жизнь спас! – миг – и Макар стиснул в костистых объятьях, больно задев бок.
Алекс аж зубами заскрежетал, ловко выскользнул и вышел за порог.
***
Макар постоял, слушая, как постепенно стихают скрипучие половицы. Незваный гость ушел, и без него стало тревожнее прежнего.
В правоте Алексея сомневаться ни приходилось. Он вообще на диво разумный оказался: хоть бери да каждое слово записывай, чтобы не забыть. Макар на полном серьезе как-то раз собрался, но не нашел ни бумаги, ни карандаша.
"Найди и накажи" – говорит. Ну да, он-то сам, поди, легко бы сделал то, что советовал. Эх, вот бы взять и стать таким же. Тогда бы уж никакие Степаны и Червинские оказались бы не страшны.
Вспомнив о том, как подставил Алексея своей выдумкой про театр, Макар вновь ощутил муки совести. Рассказать бы о том, что сделал... Но боязно. Что учинит в ответ – даже представлять нет желания. Но явно не похвалит. А Макару бы так хотелось завоевать расположение.
Дожидаясь возвращения домашних, Макар растянулся на своей освобожденной кровати. Утро выдалось богатым на потрясения, и они не выходили из головы. И встреча в гостинице – а ведь она, казалось, так хорошо прошла! И как те двое с улицы затащили его в подворотню. Тоже работяги, но незнакомые – прежде никогда их не видел. Передали привет и угрозу, а затем, не дав ничего сказать в оправдание, начистили рыло.
Спасибо Алексею: какое-то время Макар пересидит в театре... Но на что жить? Нос-то наружу нельзя высовывать. И как при этом продолжать ходить по берегу и вести беседы с сестрой Ваньки-мануфактурщика?
Нет, так и так – все не к добру.
А если рискнуть и прислушаться к совету? Раз уж Макар все равно только и делает, что кого-то ищет – отчего бы не попробовать отыскать виновного и в собственных бедах? Родная шкура уж точно важнее, чем какие-то невидимые.
Алексей посоветовал начать со своих... Будто бы ясно, кто они такие – эти свои, и где они водятся. Все та же Ванькина сестра с берега, разве что?
Несмотря на тревожные мысли, Макар задремал.
Проснулся от плача Петьки. Мать, утешая, несла его в кроватку. Зоркая сестра тем временем обнаружила кошель на сундуке, схватила:
– А где Лексей?
– Ушел, – Макар подметил гримасу грусти.
– Забыл? Нужно бы вернуть.
– Не, вам оставил, за заботы. Велел благодарить.
– Ну, бог ему в помощь, – взглянув на кошель, отметила мать.
Макар сел, не зная, как сообщить домашним о немедленном переезде. Ох, что начнется! Приоткрыл рот – и снова закрыл, наблюдая, как мать с сестрой разбирают свежую штопку.
– Как госпожа так рубашку разорвала? Да еще в таком месте?
– Вы вот что... Бросайте.
– Так разложить все на завтра надо, пока светло.
– Идти нам пора.
– Куда?
– В театр.
Обе расхохотались – аж до слез. Приняли за шутку.
– Да серьезно я! Идти надо в театр. Лексей нас позвал.
Мать отмахнулась, снова принялась раскладывать вещи:
– Не до глупостей нам. Чего, кривляний не видели?
– Да не смотреть же! Жить теперь там станем.
– Как так? – мать округлила глаза.
– Там комната есть особая, для жилья. Вот Лексей и говорит: вижу, как вы мыкаетесь, а за то, что помогли, я вам эту комнату и отдам.
– За сколько? – мать все еще смотрела с недоверием.
– Даром, – Алексей ведь и в самом деле не упоминал плату.
– Да неужто правда? Совсем даром? Не могу и представить.
Макар кивнул. Мать благодарно перекрестилась.
– Верно ведь сказано: помоги путнику. Завтра тогда и собираться начнем.
– Так сегодня надо. Лексей сказал: селитесь прямо сейчас, не то уж комната другими займется.
Поправляя платок, мать принялась ходить из угла в угол.
– Вот так вот... В одночасье. За что хвататься-то? Извозчика надо звать. Вещи? Дашка, давай собирать. А кровати?
– Ничего не надо: сундук возьмем с пожитками, а все остальное там уже есть, – скорее бы уж перебраться от Степана подальше.
– Как не надо? А продадим?
– Да кому они нужны? Рухлядь же. Но если что – и потом вернемся...
– И то верно, надо спешить, не то займут... Дармовые-то комнаты, поди, не каждый день случаются.
– А как мы жить там станем? Не позорно? – вдруг спросила сестра.
– Тьфу ты... Позорно ей. Никто тебя саму кривляться же не заставит. Да, Макарушка?
Через пару часов, когда уже совсем смеркалось, Веселовы переступили порог деревянного театра "Париж". Макар волок сундук, сестра узел со штопкой, мать – Петьку.
10
Свои средства уже истаяли, но пока выручал счет отца.
После вчерашнего визита в банк Бирюлев навестил портного, где обзавелся парой костюмов, затем цирюльника, и, наконец, баню. Нынче из лавочных витрин на репортера вновь смотрел столичный модник, а не потрепанный забулдыга. Глядя в отражение, он, зажав локтем трость, слегка сдвинул летнюю шляпу набок и подкрутил свежеподстриженные усы.
Мимо под руку прошли две нарядные по случаю воскресенья гимназистки. Увидев Бирюлева, они кокетливо прыснули. Репортер не менее игриво поклонился им, и жестом подозвал скучавшую у мостовой пролетку.
– Куда едем, барин?
– В Преображенское.
– Далеко же собрались, – не смог скрыть досаду извозчик.
– Не бойся, хорошо заплачу.
Пока не выбрались за окраину, возница то и дело переругивался с прохожими. Однако, как только минули город, он притих, позволив уйти в свои мысли.
