Текст книги "Невидимые (СИ)"
Автор книги: Юлия Михалева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Да куда они подевались? Присмотрите за ним, Бирюлев, – велел Червинский, выходя в коридор.
Репортер хмыкнул, снова дивясь неприглядным манерам и самонадеянности. В помощники он не нанимался. Да и как, по мнению сыщика, следовало совладать с этаким детиной – хоть и тощим, но явно неслабым? И даже больше: как Червинский вообще мог оставить Бирюлева наедине с преступником? Может, даже убийцей?
Однако, если подумать, то и из этого можно извлечь пользу.
– Как тебя звать? – доставая неизменный блокнот, спросил Бирюлев.
– Макар. Веселов, – ответил рабочий.
– За что ты тут?
– В лавку полез, – вздохнул арестант, и вдруг широко осклабился: – А я вас знаю! Вы ходили глядеть на убитого!
– Я на многих таких смотрю, – заметил Бирюлев. Человека он не узнал.
– Ну как же... Его ведь невидимки порешили. Вы еще сказали – в четвертый раз.
Значит, речь про Коховского. Репортер попытался припомнить собравшихся у дома Старого Леха. Слишком много лиц. Не исключено, что среди них было и это.
– За что он тебя? – Бирюлев указал головой на дверь.
Веселов задумался.
– Да все за то же– за лавку.
– Выходит, Червинский сам тебя наказывает? Без суда?
– Ну... Не знаю... – рабочий засунул в рот грязный большой палец и принялся грызть ноготь. – А на что вам?
– Я из газеты. Писать про тебя буду.
– Ой, не надо! Бога ради, не пишите! Я же так вообще никогда работу не найду, – взмолился грабитель.
Репортер хмыкнул.
– А зачем тебе работа? Ты же кражу совершил. Пойдешь в исправительный дом, – с непонятным самому злым удовольствием сказал он.
Рабочий закрыл лицо руками.
Вскоре вместе с городовым вернулся Червинский. Дождавшись, когда опечаленного Макара уведут, сыщик открыл дверцу стола и достал бутылку. Сделал большой глоток.
– Хотите, Бирюлев?
Репортер брезгливо поморщился.
– Вы же на службе.
Червинский уселся на стол и с видимым удовольствием закурил.
– Что вы узнали?
– Вчера вы сказали, что ваш дядя помешался, – ехидно начал Бирюлев.
Сыщик кивнул.
– Помутились рассудком Коховский и Павлова. Отец тоже вел себя непривычно, хотя разума и не лишался.
– Ресторатор Батурин, которого повесили накануне, тоже повредился в уме, – добавил Червинский.
– Что? Новое убийство?
– Как? Вы не знали? Невероятно. Да. Опять – на ваше счастье – невидимые.
– Когда же?
– Вчера утром. Сам узнал только сегодня. На место ходил Бочинский, мой старший коллега. Тело нашла прислуга. Все, как всегда: дверь заперта, повешен, ограблен. Проживал один, в последние недели из дома не выходил. И тоже собирал древности, конечно.
Репортер снова достал блокнот. Эх, жаль, что так поздно: вездесущие коллеги уже наверняка обо всем узнали.
– Вот такие дела, Бирюлев... Что вы хотели рассказать?
– Я с утра посетил дом Павловой. И знаете, что? Я выяснил, почему никто не сопротивлялся.
На самом деле у мануфактурщицы, куда он явился ни свет, ни заря,Бирюлевникого не застал. Но у входа окликнули то ли рабочие, то ли прислуга. Посоветовали зайти в мануфактуру, что находилась в двух шагах.
Там в утренний час уже вовсю кипела работа: под шумный стрекот суетились и сновали мастерицы – ткали, носили, паковали. Бирюлев ухватил одну из работниц за плечо, привлекая внимание, и закричал, чтобы быть услышанным в грохоте:
– Я по поводу убийства хозяйки!
Шум сразу стал гораздо тише. Репортера окружили. Не спрашивая, кто он и что ему надо, мастерицы наперебой делились соображениями. Бирюлев едва успевал записывать:
– Господин управляющий и убил. Ему же все досталось. Он ведь ее любовник! А хозяйка того ожидала. Остерегалась. Заперлась в своем доме и носа на улицу не казала. И управляющего к себе пускать не велела.
– Верно! Она даже в мануфактуру ходить перестала, до того боялась. Так-то каждый день за всем лично смотрела.
– Ничего такого. Призраки ее замучили. Сперва разума лишили, а там и в петлю позвали. Призраков она видела! Сама про то говорила, когда здесь еще порой появлялась.
– Да разве? Она же радостная такая была. Не в себе.
– Тсс!..
Поздно. Господин лет сорока пяти с квадратной черной бородой, в которой виднелась проседь, подкрался в суматохе, и, очевидно, многое слышал. Бирюлев подумал, что сейчас его выставят за дверь, но нет: управляющий сделал вид, что неприглядные замечания его не касались.
– Анна Петровна все улыбалась, улыбалась... Ходила сама не своя, как во сне. Покойную дочь вспоминала. Единственную. Ту, что младенцем померла. Рассказывала, что видит ее... В дом перестала пускать. Не только меня – всех, даже родню.
Он выглядел опечаленным.
– Такая странная стала – как будто чем опоили...
Управляющий озвучил догадки Бирюлева. Опоили! И отца опоили – так объяснил городовой. Вот в чем причина: жертв усыпляли перед тем, как повесить.
– Прислуга могла заранее подливать что-то в питье, – завершил свой рассказ репортер.
– И у хозяев начинались видения? Они окончательно запирались в своих домах и становились совсем легкой добычей. А потом им давали порцию больше и они засыпали. А что, вполне могло быть, – неожиданно согласился Червинский. – Спрошу, на всякий случай, у наших медиков – хотя при вскрытии, насколько знаю, они такое не смотрели. Черт! Если жертвы спали, то они бы не смогли помешать ограблению. Зачем их было душить?
На этот счет у Бирюлева мнения не имелось.
– И вот еще что, самое главное. Вы говорите – прислуга. Нет... Но при первом убийстве мы тоже так полагали. Горничная или кухарка могла и открыть, и закрыть двери, и тогда бы нам не пришлось ломать голову над тем, как невидимые проникают в дома. Многое оказалось бы, как на ладони, если бы не одно "но": у Грамса слуг точно не было. У прежней девушки, которую мы нашли, он сам отобрал ключи, когда ее рассчитал. Не думаю, что она обманула, да и мы все хорошо проверили. Но я хочу сказать о другом. Все убийства – однотипные, а на убитых работали совершенно разные люди. Что это? Городской заговор слуг? Не думаю. Хотя... Надо будет еще кое-что проверить. Но пока что вопрос остается: как?
Сыщик вновь достал припрятанную бутылку.
– Двери и окна заперты. Никаких повреждений в стенах. Через нужник – у кого он был – не пробраться. Через дымоход тоже. Про все ключи сказать не могу, но к замкам дяди и Грамса их подобрать почти невозможно: штучная работа... Как?
Репортер пожал плечами.
– Так что малинку, конечно, подлить могли, но кто это сделал, Бирюлев? И как? Вот что неясно. Кстати, кто вам сегодня на мануфактуре сказал о призраках?
– Рабочие... и сам управляющий.
– Ладно они – народ суеверный. Но он – господин серьезный. И еще те следы... Призраки, говорите. А ведь я и сам о таком думал.
Сейчас Червинский походил на безумного.
***
– Сборище идиотов. Вы все только портите, – Легкий раздавил фарфоровую голову, что доверчиво подкатилась прямо к его ногам.
Жалко. Кукла была словно живая.
– Мы еще можем выменять.
– Дура!
Даже слезы выступили. Как всегда: стоит допустить маленькую осечку – и люди тут же забывают о прошлых заслугах.
Он углубился в конторскую книгу.
Вера громко всхлипнула, хотя и не собиралась.
– Да ладно, не хнычь. Будем думать дальше, – примирительно заметил Легкий.
Он всегда добрый. Почти всегда.
В передней началась потасовка.
– Отойди, сказал! Я сам решу, куда мне идти.
Незнакомый голос, и слышен все ближе. Похоже, визитер смог проломить себе путь.
Вера открыла дверь в ложном книжном шкафу – по виду он ничем не отличался от обычных, что стояли вдоль стены – и проскользнула в скрытую комнату. Тут же забралась на табуретку – к высокой узкой прорези, через которую можно наблюдать.
Гость вошел в кабинет. Коренастый, темнолицый. Белая рубаха измазана – кровью Сеньки-привратника?
В черных покрасневших глазах бесновалось безумие.
Вера ощутила страх даже из своего укрытия.
– О, кого я вижу! Алекс, ты ли это? – Легкий встал, распахнул объятия, но вошедший будто и не заметил. Без слов он уселся в кресло, вынул из кармана коробок, достал спичку и принялся ковырять в зубах.
Легкий тоже сел, соединил перед собой руки на столе.
Долго молчали, глядя друг на друга.
– Ну, я пришел, как ты и хотел. Да только послание твое не понял, – сплюнув на пол, заговорил гость.
– Послание?
– Ага. То, что твой человек передал.
Вера ликовала: сработало!
Легкий ответил не сразу.
– Как тесен мир. То поезда, то девки. Но я не знал, что эта – твоя. Иначе бы решил по старой дружбе договориться.
– Мы и сейчас можем. Если отдашь обратно.
Легкий поджал губы.
– Хотел бы, да не могу. Нет, я-то верну. Она цела, никто ее не касался – не тревожься. Отдам. Но не за так.
Безумный искривился, показывая зубы.
– И что ты хочешь?
– Да просто верни мое – и все.
– И что это?
– Ты сам знаешь.
Гость – ловок! – метнулся через стол, схватил Легкого и сжал в углу, сдавив горло.
– Хватит со мной шутить.
Вера прикусила руку – переживала. Однако напрасно: через миг визитер дернулся и отпрянул, ухватившись за бок. Видно, что далеко не новичок – и при том неосмотрителен чрезвычайно.
Освободившись, Легкий отошел подальше, ощупывая шею.
– Вот не ценишь ты дружбу, Алекс. Какой был, такой и остался. А шуток я тоже не люблю. Так что думай, думай... Или получишь девку частями.
– Ну смотри, Легкий.
Злобно, по-звериному, взглянув, тот, кого называли Алексом, вышел вон.
Вера спрыгнула с табуретки и поспешила наружу.
***
Свой выбор Легкий сделал, и на сей раз мира не будет. Сначала Алекс выбьет из его человека, где прячут Маруську, а уж затем найдет и своих людей. А там...
Верно говорят: нет хуже врага, чем прежний приятель.
Черт, до чего же больно.
Алекс остановился и схватился за бок. Не слишком глубоко – не смертельно. Но чувствительно.
Вот сукин сын.
Ничего, с единственным бродягой можно справиться и в таком состоянии.
Вот только подлец наверняка назвал лживый адрес. Все равно нужно проверить.
И чего же только хочет Легкий?
Что такое могло оказаться у Алекса, что вдруг бы раньше принадлежало ему?
На ум ничего не шло.
Неважно. Тут уж никаких сделок.
Через несколько шагов Алекс снова сморщился и подошел к мостовой.
Было бы совсем недурно заглянуть к врачевателю – настоящему, а не как в былые времена. Но сначала – шестерка Легкого.
Заприметив пролетку, он сунул пальцы в рот и свистнул, подзывая.
– Куда, барин?
– К рабочим, – морщась, Алекс забрался на сиденье.
Извозчик обернулся:
– Эк тебя порезали.
Алекс схватил мужика за голову и рывком подтянул к себе. Тот округлил глаза и открыл рот, но не издал ни звука.
– Вези!
Приехали. Алекс сунул плату, не считая. Не до того. Судя по воплям извозчика – изрядно переборщил:
– Спаси тебя господь, барин! Век за тебя молиться стану!
Не оглядываясь, Алекс поплелся по улице, высматривая нужный дом.
Незнакомые кварталы. Шумные, вонючие, тесные. Дома по обеим сторонам улицы прижимались друг к другу, грозя вовсе выдавить.
– Зеленая, значит, да? Стой, девка!
Алекс схватил проходящую мимо местную. Та взвизгнула и дернулась.
– Отпусти! У меня ничего нет! – заблажила.
– Да заткнись ты. Чего визжишь? Где тут, в вашем нужнике, улка Зеленая?
– Тут и есть.
– Дом Бехтерева?
Она куда-то махнула.
– Отведешь.
Кивнула и быстро пошла вперед. Алекс, не отпуская ее руки, ковылял следом.
Перед одним из строя неотличимых серых бараков остановились.
– Вот он.
– Ну, иди.
Алекс вошел внутрь. Сыро, затхло, темно – хотя день солнечный. Смердело стухшим от пота бельем и мочой.
– Номер три – второй этаж.
Он кое-как забрался вверх по скрипучей узкой лестнице. Раз споткнулся.
Перед глазами – две хлипких двери.
Хотел приложиться плечом, но передумал. Еще в окно уйдет с перепугу.
Постучал. Внутри зашевелились.
– Чего? – неласково спросил хриплый бабий голос.
– К Макару. Друг я его, – ответил Алекс.
Дверь приоткрылась. Низкая, сморщенная старушонка с короткой серой косой. Рожа плаксивая.
– Ну, тогда входи, раз пришел.
Не обманул?
Жилище под стать. Такую нищету и в овраге не везде встретишь. В кровати у окна верещал ребенок. Его утешала тусклая, тощая некрасивая девка – видимо, дочь старухи.
Оглядевшись, Алекс уселся на единственный стул.
– А ведь нету Макарки-то, – всхлипнув, начала баба.
Ну, это конечно. Другого ответа и не ждали.
Алекс достал папиросу, закурил, выпустив дым прямо в лицо хозяйки, и лишь потом спросил:
– А где он?
– Сгинул! Ночью на двор собрался – да и не воротился! – заголосила старуха.
– Мама, ну полно тебе, – откликнулась дочь.
Алекс задумался.
Спросить, куда пошел – и искать там, где меньше всего похоже? А если он где-то поблизости? Услышал стук в дверь – да и скрылся?
– Сыночек, ты бы нам подсобил, а... Скажи, раз ты дружок Макаркин – где нам его найти? – старая аккуратно потрогала Алекса за рукав.
Хитрая. Прощупывает.
– Да о чем ты, мать? Если бы знал, где он – что, пришел бы к вам?
– Эх, и то верно... Совсем с тревоги я за день рехнулась, – старуха отошла в другой угол, все качая головой.
– Мм... Эээ... – девка смотрела с сомнением. – А вы давно Макарку-то видели?
Алекс попробовал подсчитать.
– На прошлой неделе.
– Стало быть, вы не знаете...
– О чем?
– Да так... Занялся Макарка чем-то. Деньги стал приносить. Может, с того и пропал?
Старуха заголосила еще громче. На сей раз, похоже, не кривлялась. Подбежала, принялась трясти дочь:
– Дашка! О чем ты мне не говорила? Во что он снова влез?
– Чужое присвоил, – спокойно заметил Алекс.
Старуха метнулась к нему:
– Ты что-то слышал?
– Нет. Подумалось так.
Баба схватилась за голову. Вполне всерьез – ну, хотя бы с виду.
– Вот проклятая моя доля! И в кого же он, ирод, только такой уродился?
– Да хватит, мама...
– Молчи! Все у вас секреты.
Раздражало, но Алекс пока молчал.
– Вы не слушайте нас, господин. Просто Макарку-то нашего с завода уже выгнали из-за дурости, – оправдалась девка.
Что-то смутно припоминалось. Точно – каша в голове.
– Он в забастовке участвовал.
Алекса это нисколько не волновало.
Стряхивая пепел на грязный пол, он прервал всхлипы и стоны:
– Подожду-ка я Макарку у вас. День – так день. Неделю – так неделю.
Старуха взглянула с сомнением.
– Ну, положим мы тебя на Макаркину постелю. Да вот только еды нет совсем, уж не обессудь.
– Мама! ... Макарка же принес денег. Неудобно-то как перед гостем...
– Да и впрямь. Что это я? Жди себе, сынок, если хочешь. Чем-нибудь, да накормим.
– Ох, как же вы так поранились? Позову-ка я Акульку-лекарку, что нам за штопку задолжала, – девка взглянула на темное пятно на рубахе. Затем на мать, с вызовом. Та нехотя согласилась:
– Зови!
Жадная баба.
Но тут Алексу и впрямь подурнело.
– Где, мать, говоришь, постеля?
Хозяйка указала рукой.
Он не заставил себя упрашивать – охотно переместился со стула на скрипучую кровать. Лег и прижал руку к боку – так будто становилось лучше.
***
– Ты сдал, паскуда? – зашипел змеей Ванька-мануфактурщик, как только городовые отвлеклись.
Макар аж взвился:
– Ей-богу, не я!
Но Ванька не поверил. Исхитрившись, подскочил и пребольно ткнул локтем под дых. Но тут уж подоспели полицейские: развели по разным углам, а потом и вовсе – по помещениям.
Макара доставили к Червинскому, где он имел неприятный разговор не только с сыщиком, но и с франтоватым господином из дома старого Леха, которого позже видел и в театре. Ваньку тоже куда-то отвели – бог знает, куда.
Но потом их отчего-то снова собрали вместе. Одновременно и водворили в арестантскую, отгороженную деревянной стеной с вырубленным посредине оконцем.
Зашли. Макар еще оглядеться толком не успел, как от стены поднялась, охнув, всклокоченная полнотелая баба. И тут же побежала, ловко перекатываясь на коротких ногах – вцепилась в Ваньку, начала трепать.
Тот, к удивлению Макара, даже не думал сопротивляться.
– Никто тут не виноватый! – с осуждением сказала крестьянка в пестрой юбке.
Другие не вмешивались.
– Ах ты, собачий выродок! Дрянь! Паскудник! – продолжая трепать подельника, принялась приговаривать толстая.
– Мама! Мама, прости! Ни при чем я! – стал защищаться тот.
– Ах так! За дуру меня держать! – взглянув на Макара, баба спросила деловито: – С ним?
– С ним, – согласился он.
– За что?
– Лавку взяли...
Ванька с ненавистью глянул на подельника – и тут на него обрушился новый поток затрещин.
Продолжалась выволочка долго. Надоело смотреть, стоя посредине. Макар отошел и устроился у стены – на том месте, что освободила Ванькина мать.
Видимо, вконец обессилев, она вернулась, властно отодвинув сильной рукой. Ее сын сел рядом, виновато понурив голову.
– Как? – спросила баба.
– Да случайно, – по-детски растирая глаза, отвечал он.
– Не ври мне, ослина! – прикрикнула мать.
Ванька сдался.
– Лавку глухого табачника хотели взять. Но нас повязали. Сдал кто-то, – он поднял голову и взглянул на Макара.
– Да не я это, брат! Вот те крест!
– Не брат я тебе...
– Заткнись! Отчего решил, что ты? – обратилась баба к Макару.
– Да почем мне знать? – от чистого сердца удивился он.
– Ну? – допрашивала она сына.
– Чую, – подумав, ответил тот.
– Ах, чуешь! Как на гиблое дело идти – не чуял, а тут – почуял, дурак? И на что я тебя, сметливого, только растила?
Замолчали. Задумались. Макар уже едва не задремал, несмотря на тревогу – а может, и благодаря ей.
– А ты-то что, мама? – набрался смелости Ванька.
Баба, по-прежнему раздосадованная, отмахнулась.
– Не твоего ума дело.
– На добро хозяйское ручонки наложила, – рассмеялся длинный одноглазый арестант.
Ванькина мать взъярилась:
– А ты чего лезешь?
Окно в стене распахнулось.
– Веселов!
Макар встал.
– Быстро тебя, – удивилась крестьянка.
Тут же подскочила и мать Ваньки, взмолилась, хватая за полы:
– Постой, сынок, погоди! Если тебя вдруг выпустят, зайди к моим детям на берег. Матрена я, Матрена Митрофанова, обгорелый дом на спуске! Передай весточку, что я тут сижу!
– Да и рад бы, мать, но куда уж мне? Чую, сидеть – не пересидеть теперь. Третий уж раз тут, – понуро сказал Макар, прежде чем выйти.
Его провели сразу в кабинет Червинского. Теперь сыщик был не один – вместе со старшим, седым и сутулым. Макар прежде с ним не сталкивался.
На сей раз Червинский не стал его бить.
– Видел там мать твоего подельника?
Макар кивнул, но тут же спохватился:
– Да какой подельник? Не знаю его, случайно встретил неделю назад!
– За той бабой, Матреной, и раньше лихие дела водились. Не во всех уличили. Слыхал?
– Ей-богу, нет!
– И что, веришь? – усмехнулся седой.
– Да. Дурак он, – ответил Червинский и обратился к Макару. – Вот что. Сходишь в ее дом на берегу, сойдешься со всеми, кого там найдешь, и разузнаешь: с кем, когда и что.
– Она сама о том просила – весточку передать, – заметил Макар.
– Какую? – спросил седой.
– О том, что тут сидит.
Червинский аж хлопнул в ладоши.
– Фартит тебе, Свист! Даже повод готов.
– Меня же убьют! – Макар с ужасом подумал о том, что Ванька-мануфактурщик как в воду глядел, да только не про былое, а про будущее.
– А ты старайся не проколоться.
– А как же театр? – он судорожно ухватился за прежнюю зацепку.
Седой заинтересовался:
– А что театр?
– Говорит, там схрон, – ответил за Макара Червинский.
– И ты не проверил? Эх, все тебя учить надо. Так, Макарка. Театр отставить. Мы сами все выясним, а тебе спасибо. И вот за труды, – седой вынул из кармана портмоне, а из него – червонец. А потом еще пятерик добавил и на стол положил.
Макар не поверил.
– Мне? Так много?
– А что, обычно меньше получаешь? – старый ласково улыбнулся, отчего Макар вдруг испытал к нему симпатию и доверие.
– Вообще нисколько, – честно признался он.
Седой посмотрел на Червинского. Тот отвел взгляд.
– Ну, мы тебе и еще приплатим сверх, как узнаешь и расскажешь, где остальные.
– Остальные кто?
Старик не ответил.
– Ты свободен. Иди и займись делом. И гляди – чтобы это в последний раз, – как-то безжизненно сказал Червинский.
Макар сделал шаг к двери, но обернулся.
– Так про что мне спрашивать-то?
– Про невидимых!
Макар вышел, настолько удивленный освобождением, что даже не поблагодарил за него. Вспомнил, уже когда почти до дома дошел. Остановился и широко перекрестился.
– Спасибо, господи! – сказал громко и с чувством, вызывая любопытные взгляды.
***
Когда день сменился ночью, шум в полицейском участке стих, и темные помещения освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, из сейфа с доказательствами исчез тот самый предмет, что и привел сюда Матрену.
Оконная решетка оставалась целой, дверь кабинета – запертой. Лишь сейф был распахнут настежь.
Одна из ценностей Старого Леха будто растворилась в воздухе.
8
Странно это – когда будит чужой лысый старик. За неделю, проведенную вне дома, Бирюлев не привык к костлявым пальцам, осторожно трогающим за плечо. Но зато помогало безотказно: от неприятного прикосновения репортер каждый раз вскакивал, озираясь по сторонам. И всегда испытывал удивление, обнаружив зеленоватые пыльные интерьеры небольшой комнаты.
– Велели разбудить, сударь, – извиняющимся тоном заметил портье, дядька Ферапонт.
– Да-да, – жмурясь и быстро моргая, Бирюлев стряхивал остатки сна. – Спасибо.
Он собирался пойти в газету и выяснить, наконец, сколь многое упущено. Возможно, что-то еще можно вернуть, перехватив свою же тему у кого-то из коллег. Опасаясь лишнего расстройства, вчера репортер не стал брать свежий выпуск. Лучше уж сразу узнать обо всем на месте и постараться исправить.
Бирюлев оделся в несвежее – жаль, что мысль отдать белье гостиничной прачке пришла в голову только сейчас. Побрился кое-как тупым лезвием. Взглянув в мутное зеркало, вздохнул: вряд ли его слова о том, что все уже в полном порядке, сегодня прозвучат убедительно.
Моросил дождь, окончательно портя и без того скверный настрой. Зонта при себе не имелось: все осталось в доме Ирины.
Как назло, извозчики нынче, похоже, объезжали улицу стороной. Когда Бирюлев все же сумел подозвать пролетку, он изрядно промок и замерз.
Репортер велел везти в газету, однако по дороге передумал.
– Езжай-ка в полицейский участок.
Нет, он вовсе не рассчитывал, что за день дело отца сдвинулось с мертвой точки. Однако свежими новостями стоило запастись. Червинский, чья служебная тайна так нежданно открылась, стал куда более разговорчив. Кто знает, что еще он способен походя рассказать?
– Сыщик Червинский хотел меня повторно опросить, – уверенно буркнул Бирюлев, и прошел, не дожидаясь ответа.
Из кабинета сыскарей доносился возмущенный гул. Заглянув в распахнутую дверь, Бирюлев обнаружил непривычное многолюдье: в тесное помещение набилось человек пятнадцать, если не больше. Все – полицейские.
– Не о чем тут спорить. Это точно один из нас, – громко выкрикнул кто-то, перекрывая шум.
– Тогда следовало закрыть и сейф и внимания не привлекать. Неизвестно, когда бы хватились.
– Трюк. Неужели не ясно?
– Это мог быть любой. Стоит ли так открыто обо всем говорить?
– А если на то и замысел? Чтобы мы между собой искали, а?
– Обставлено, как у невидимых. Все заперто. Как будто они прошли сквозь стену и забрали то, что не смогли раньше.
– Призраки, не иначе. Да, Червинский?
В толпе рассмеялись.
Червинский молча стоял в самом углу, уперев взгляд в ботинки. Услышав реплику, он стал осматриваться в поисках сказавшего. Заметил Бирюлева, направился к выходу.
Не здороваясь, больно ухватил под руку и увлек в тупиковый конец коридора.
– Что-то случилось? – невинно спросил репортер, стараясь не выдавать интереса.
Не напрасно он так внезапно решил отклониться от плана и заглянуть в участок.
Сыщик поджал губы: думал, говорить или нет.
– Ничего такого, о чем бы вам стоило знать.
– Пропала улика? – наугад рискнул Бирюлев.
– Что? Кто вам сказал?
Репортер сделал сценический жест ладонями, сперва соединив их, а затем разведя.
– Кто-то из городовых. До чего болтливый народ, – заключил Червинский.
– Но как?
– Мы и сами о том думаем. Если бы вещица не была из дома Коховского, я бы тоже решил, что кто-то из наших, – задумчиво ответил сыщик, но тут же спохватился: – Не пишите об этом. По-человечески прошу.
Бирюлев кивнул, хотя сомневался, что промолчит.
– Она исчезла из запертого кабинета.
– Но что это за предмет? Вы так и не сказали.
– Бог, – и снова ясность рассудка Червинского вызывала сомнения.
– Что?
Но сыщик резко сменил тему.
– Я вас отвел сюда не потому, что хотел обсудить происшествие... Слушайте, Бирюлев. Вчера приходила ваша супруга. Она сообщила, что вы пропали.
– И что же вы ей сказали? – с тоской спросил Бирюлев.
– Я не мог отправить ее по нужному адресу – не знаю, где вы скрываетесь. Но ответил, что вы только что были здесь в полном здравии.
Глядя на выражение лица репортера, Червинский рассмеялся.
– Нет, я не стал этого говорить. Сходите к ней. Прямо сегодня – прежде, чем городовые займутся ее вопросом и расскажут о ваших частых визитах сюда. Я пока отложил заявление Ирины Аркадьевны.
– Хм...
– И вы ведь тоже не станете озвучивать лишнее, то, что к делу не относится, верно?
– Хм...
– Ладно, Бирюлев. Мне пора, – пригладив торчащие во все стороны жесткие волосы и поправив ворот, Червинский вернулся в кабинет, где жаркий спор набирал обороты.
Репортер вышел на улицу. Дождь разошелся.
Сыщик прав – нужно идти к Ирине. Но что ей сказать? Как все объяснить? От предвкушения встречи посасывало в животе. Совсем как в детстве, после раскрытия шалостей в гимназии. Противное чувство.
Проехав несколько кварталов, Бирюлев оказался у дома Ирины. Речь он так и не подготовил.
– Ох, вы вернулись! – поразилась, открыв дверь, горничная. – А барыня с ног совсем сбилась, все ищет. С утра опять куда-то поехала – про вас узнавать.
Ее нет. Хорошо или плохо?
– Здравствуйте, Георгий Сергеевич! – из гостиной Бирюлева заметил торговец тканями – тот самый, что поднял тревогу из-за старого Грамса. – А я вот Ирину Аркадьевну дожидаюсь. Давненько уж. Идти бы надо... Да вот, два отреза.
Намек понятен – однако репортер не стал бы оплачивать покупки супруги, даже если бы в кармане не было пусто.
Так и не решив, что делать дальше, Бирюлев прошел в гостиную, оставляя грязные следы на паркете.
– Долгов-то много скопилось. Даже вот Ирина Аркадьевна задолжала – уж на что прежде исправно рассчитывалась. А с некоторых теперь и вовсе ничего не возьмешь. Вот, например, господин Грамс, – продолжал торговец.
– Вы часто к нему заходили. Какой он был? – вдруг спросил репортер.
– Кто? Освальд Феликсович? Человек пожилой, нелюдимый... Тут, понятное дело, нрав у любого начнет портиться, хоть и не стоит о покойнике плохо...
– Призраков видел? – Бирюлев усмехнулся, вспомнив странные речи Червинского.
Но торговцу стало не до шуток.
– Ох, прости господи... – он перекрестился, глядя в угол, где следовало бы висеть иконе. – Лишился рассудка господин Грамс. Видел, еще как видел... Даже мне предлагал остаться и посмотреть.
– Да? А что за призраки?
– Дите его, давно умершее... Ох, Георгий Сергеевич. Чего не привидится от одиночества?
– Странно...
Павлова тоже видела мертвую дочь.
Жаль, забыл спросить у сыщика – не удалось ли что-нибудь выяснить про дурманящую отраву.
В призраков Бирюлев не верил.
– Не знаете, когда обещала вернуться Ирина Аркадьевна?
– Нет.
И не хотел знать.
А что, если...
Взяв со стола лист бумаги – уже больше года она заботливо лежала в доме повсюду – репортер достал из кармана карандаш и написал:
«Ирина, мне нужно одиночество для раздумий».
– Простите. Вынужден срочно уйти. Дела, – сообщил он торговцу, поднимаясь с кресла.
Только бы успеть уйти до ее возвращения.
Застав ничего не понимающую прислугу в кухне, Бирюлев всунул ей записку:
– Маша, передай хозяйке сразу, как вернется.
Он выскочил прямо в дождь и быстро устремился по улице – пешком, не подзывая извозчика.
Отчего-то стало настолько радостно, что невозможно усидеть на месте. Сейчас очень хотелось двигаться.
***
Младшим хоть бы что. Чумазые, оборванные чертенята убежали на берег. Весело, громко смеясь, отталкиваясь от земли одной ногой и подскакивая. Длинные спутанные волосы сестры при прыжках развевались по ветру – некому ей теперь косы плести.
Ульяна провожала детей взглядом, сидя у порога. Каждый день у воды бесятся – авось, и сегодня не потонут.
Уже больше недели матери нет. Чужой дядька, который потрудился зайти и сказать, что ее забрали в полицию, никаких подробностей не раскрыл. То ли не знал, то ли слишком торопился. Что-то украла – и все. Когда отпустят – неведомо. Что делать – не ясно.
Все, как и прежде, когда-то давно. В ту пору сама Ульяна была лишь немного старше, чем нынче ее брат с сестрой. Но тогда с ней остались Дунька и Витька с Ванькой – большие уже, как казалось. Сметливые. Вот бы они вернулись...
После того, как дядька принес вести, Ульяна отправилась в город – искать братьев. Пошли все вместе, ватагой – никто из соседей не согласился приглядеть за ребятами. Ну, почти никто: кухарка Аксинья, что жила с краю, не отказала. Но у нее самой – полная изба. Да и младшие, как вышло, аксиньиных мучали. Те сразу в голос завыли, как услышали, что матренино племя у них погостит. В общем, увязались они за Ульяной.
Сперва зашли на мануфактуру – искать Ваньку. Но там давным-давно брата не видели. Вот так дела! Объяснили, однако, где он жил. Заглянули туда, в бараки – но и снова толку чуть: сказали, был Ванька, но куда-то запропастился.
И сестра исчезла, и брат.
Стараясь гнать от себя тревогу, Ульяна собралась к плотнику. Тут уж дети совсем разнылись – устали. Как ни прикрикивала – продолжали голосить. Она-то им не указ. Бросила их, пошла одна. Догнали, вцепились в спину, повисли:
– Не оставляй, сестрица!
К счастью, хотя бы Витька оказался на месте. Неловко даже: оторвали от дела, а мастер у него суровый. Наверняка потом выговаривал.
Брат попросился отойти, и проводил семью в свой угол, что снимал в бараке у мастерской: топчан да сундук. Совсем небогато, хуже, чем у Ваньки и матери.
Принес воды, расспросил о том, что случилось, темнея лицом. Потом достал из-под сундука свернутую худую пачку – и отдал все Ульяне. Она растерялась.
– А сам-то как будешь? – совестно.
– Ничего. Заработаю. Смотри, на улицы не суйся. Скоро приду к вам и еще принесу.
Ульяна повеселела – но через пару дней вновь пригорюнилась. Деньги брата закончатся – а дальше что?
Даже стиркой, как мать, не заработаешь. Ее нужно брать в городе, а потом туда же и относить. С детьми – не пойдешь: и белье перемажут, и господ распугают. Одних тоже бросать тревожно...
Мать Ульяна не осуждала. Сама думала отправиться на базар в поисках легкого заработка. На то теперь некому ругаться: пригляду нет. Ульяна и в тот раз правду не сказала о том, отчего ее погнали из нянек. Незачем матери знать... Тем более – не праведница она, а туда же, ругаться.
Вот, похоже, и сестра с братом лучшей доли искали...
А что, если мать не вернется и до зимы? Как оставаться в холода в сожженном доме? Ульяна заткнула тряпками щели, как могла, вместо двери повесила простынь – жалко портить, конечно, но хоть как-то жилище прикрыть. На лето сгодится. А что потом?
