Текст книги "Ангел в темноте (сборник)"
Автор книги: Юлия Лешко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 5
Бывало и подобрей
Я проснулась, но вставать еще не хочется. Даже не взглянув на будильник, знаю, который час: сейчас без какой-то мелочи семь. Узнаю «сигналы точного времени» по звукам из приоткрытого окна: троллейбусы ходят довольно часто, в рабочем режиме, и уже начали стучать по асфальту каблучки, а это значит, настало время идти на работу служащим; все чаще заводятся и уезжают со стоянки во дворе автомобили. А вот детских голосов и хныканья еще не слышно: в детский сад рановато. И солнечный свет за сиреневыми занавесками спальни особый: он еще не набрал свою дневную силу. Полежать еще?
Кровать Мишина, естественно, уже пуста: одеяло откинуто на спинку, подушка по-солдатски аккуратненько взбита. Издалека слышно, как в ванной течет из крана вода: Миша предпочитает бриться станком, а не «Филипсом» с плавающими ножами, который я ему подарила когда-то на Новый год, поддавшись на уговоры телевизионной рекламы. Семи еще нет, а он не дождался звонка будильника и уже бреется. Значит, спешит.
Отмечаю все эти факты со странным чувством облегчения с оттенком вины. Господи, да что же это такое? Я живу в постоянном осуждении самой себя за то, за это, за неудачи, за тщеславие, за то, что влюбилась, за то, что разлюбила!
Резко отбрасываю одеяло, как будто вместе с ним хочу отбросить совершенно неуместные и просто вредные утром мысли. Попробуем перестроиться с неприятных размышлений о том, что я, судя по всему, разлюбила своего мужа, на какие-то плюсы. Погода, может, сегодня будет хорошая? Ну да, снова жара. Сегодня на работу к девяти, а не к шести? Но это не плюс, не минус, не повод радоваться и не причина огорчаться. Это просто неотменяемая повседневность, так похожая на мою семейную жизнь.
Нет, искусственно формировать настроение не получается. И поэтому вот уже почти год каждое утро меня, как звонок будильника, настигает мысль о том, что мы с Мишей вместе только потому, что у нас есть Катя. И еще о том, что ни он, ни, тем более, я не захотим менять что-то в нашей, а главное в ее жизни.
Да, все это не очень красиво. Не так красиво, как кажется кому-то со стороны. Про нас все время говорят «красивая пара», вкладывая в это понятие и благополучие, и успех, и любовь, конечно.
А вот ноги у меня действительно красивые. Могли бы быть подлиннее, но я ведь не модель и не балерина. Щиколотка тонкая, линия плавная, целлюлита пока нет. Это я так старательно настраиваюсь на позитив, как будто уговариваю себя: у меня ведь и достоинства есть, не правда ли? Хотя бы внешние.
В этот момент в спальню входит Миша, продолжая вытирать лицо полотенцем. Свежий, энергичный. Уж он-то себя наверняка не изводит по утрам самоанализом, даже когда для этого есть основания. Мельком глянув на меня, Миша открывает дверцу шкафа и произносит:
– Проснулась уже? Доброе утро.
Я сажусь по-турецки, тянусь за расческой на маленьком столике, начинаю расчесываться:
– Бывало и подобрей.
И сразу понимаю, что ляпнула не то. Эх, всей стране могу сказать: «Доброе утро!», не обращая внимания на свое настроение, а родному мужу – язык не повернулся. Вот, теперь нужны объяснения. «А почему не доброе?» – «А потому…» И дальше, все в анекдотической прогрессии. Помните «оговорочку по Фрейду»? Когда вместо: «Передай мне соль» – «Ты мне всю жизнь переломала!»
А не буду ничего объяснять, а то придется рассказывать этот анекдот или другую старую как мир историю. Например: Адам и Ева жили-были в райском саду, потом Ева нашла яблоко. Адама в этот роковой момент рядом не оказалось, а подвернувшийся по случаю змей доступно объяснил девушке все про вкус яблок и пользу витаминов: цвет лица, укрепление зубов и корней волос. Или что-то другое он ей наговорил? Наверняка, другое. Неважно, главное – это было интересно и познавательно. Съела Ева яблочко с превеликим удовольствием, а потом, с уже меньшим удовольствием, отправилась искать Адама. Нашла и обнаружила, что змеи и яблоки отныне волнуют ее куда больше, чем праведный супруг. И на обыденные приветствия мужа стала отвечать мелким хамством. Примерно так…
Вслух, разумеется, я не произношу ни слова.
Миша, однако, не пропускает мое замечание насчет «недоброго» утра мимо ушей. Ничего не спрашивает и садится рядом, смотрит на меня мгновение и… делает движение расстегнуть свою свеженькую, мною лично выглаженную рубашку…
– Мадам, давайте опоздаем на работу вместе… надолго. Скажем, что попали в пробку.
Удивительная толстокожесть. Разве не заметно, что я не расположена шутить? И вообще – ни к чему не расположена. Я спускаю ноги с кровати и говорю довольно сухо:
– А в какую пробку попала я? Наверное, в метро. Иногда мне кажется, Миша, что ты живешь на какой-то особой волне. И не способен настроиться на мою. Ну, хотя бы в мелочах.
Если он и обиделся, то виду не подает. Просто встает, пожимает плечами, но говорит серьезно:
– А о каких волнах ты сейчас говоришь? Я думаю, диапазон у нас все-таки один. Ну, мне так кажется. Только режим дня разный. Я уже и не помню, когда ты меня целовала. Хотя бы…
Я нарочито глубоко вздыхаю, подхожу к зеркалу и уже в зеркальном отражении вижу на самом деле расстроенное лицо мужа. Мне становится неловко. Подхожу к Мише и обнимаю его, положив голову ему на грудь:
– Ладно, прости меня, негодяйку. Но еще неделю я буду невыносима. Потерпи.
Миша обнимает меня крепко, смеется с облегчением и в то же время немного озабоченно:
– Значит, у нас есть две новости, одна – хорошая, другая – плохая. Хорошая – ты точно знаешь, когда перестанешь быть… м-м… негодяйкой. Плохая – долго придется этого ждать.
С небольшим усилием принимаю игру:
– Есть еще третья новость – главная. Ни плохая, ни хорошая. Нет, если честно, то плохая: через две недели состоится вручение «Золотой Телевышки».
Миша качает головой и хмурит брови:
– Я об этом уже давно слышал. Рекламу по телику гоняют уже месяца два. А что плохого в этом, не понимаю?
Приходится объяснять:
– Ну, новость в том, что меня номинировали на «Телевышку». И мне ее не дадут.
Михаил, сделав паузу, спрашивает:
– Ты так уверена? Почему?
– Долго объяснять… Сильные соперники…
– У меня тоже сильные соперники, – пытается поддержать меня муж, обнимая еще крепче, – но я же не сдаюсь!
– А… И я не сдаюсь, а что толку?
Я безнадежно машу рукой и, убрав голову с груди мужа, направляюсь к двери ванной. Смотрю на себя в зеркало. Зеркало меньше, чем в спальне, освещение «теплее», и лицо у меня теперь тоже чуть-чуть другое. Я поднимаю брови, пробую улыбаться. Вернее, стараюсь придать лицу менее кислое выражение. Получается! Беру щетку и зачесываю волосы назад, стягиваю их туго-туго.
Моя любимая работа. Моя чертова работа. Сейчас я приеду на студию, и ведь никто не догадается, какой раздрызг в моей душе. А почему, собственно, мои коллеги должны страдать от моего настроения? А почему мои зрители должны видеть мою кривую улыбку и страдальческие глаза? Потому что мне скоро сорок, и я чувствую себя белкой в колесе? Ладно, что уж перед собой лукавить: да, пусть белкой! Но эта белка день изо дня расчесывает свой пушистый хвост, тренирует лапки, подкрашивает глазки и вообще – без ума от того, что ее сверкающее на солнце колесо стоит на самом видном месте. Белка ведь еще и «песенки поет, и орешки все грызет, а орешки не простые…»
Голос Миши возвращает меня в реальность:
– Рита, я ухожу!
Почему так странно подпрыгнуло сердце от обычных слов?
Ой, матушка, а ведь ты боишься: вдруг однажды эти слова прозвучат в иной тональности?
В другой раз крикнула бы из ванны «пока!» и продолжила чистить зубы. А тут выплюнула пену изо рта, сполоснула лицо, сдернула с крючка полотенце, вытираясь на ходу, подошла к мужу и чмокнула в гладкую щеку. И только тогда сказала:
– Пока!
И муж, кажется, не ожидал такого порыва. Даже портфель на пол поставил:
– Какая ты у меня все-таки красивая, Ритка! Глазам больно.
И вдруг меняет интонацию:
– А давай в августе возьмем тур и покорим Джомолунгму!
Смеюсь от души. Я еще и тронута – почти до слез:
– Ты это придумал из-за «Телевышки»? В смысле эту высоту мне не взять, так хоть на Джомолунгму сбегать?
Миша обнимает меня крепко-крепко, просто сжимает и продолжает:
– Да при чем тут это… Нет, ты представь: мы поднимаемся все выше и выше, мы одни во Вселенной. И это несмотря на то, что сзади – десять человек проводников из местных, несущих нашу туристскую кладь. Цветут горные цветы, поют горные орлы, или кто там еще… Первозданная тишина, красота и воздух, от которого кружится голова…
Воображение у меня богатое: толпа низкорослых жилистых аборигенов, сгибающихся под грузом рюкзаков, палаток и провианта, тут же встает у меня перед глазами. Я уже вижу их усталые смуглые лица, равнодушные к горным красотам глаза, опущенные вниз, на каменистую тропу. Вижу и нас с Мишей, с идиотскими рекламными улыбками, приставив к глазам руки козырьком, обозревающих окрестности. Сквозь смех спрашиваю у него:
– Но там, на вершине, ты ведь вручишь мне утешительный приз – цветной телевизор? Я же без телевидения жить не могу…
Михаил, направив на меня указательный палец, говорит серьезно:
– Заказ принят, сценарий утвержден, детали – в рабочем порядке. Все, пошел.
Дверь за ним закрывается.
Да, кажется, Миша и в самом деле настроен провести свой отпуск именно так. А я? В общем, его сценарий еще надо согласовать с моим руководством… С моим любимым руководством… И вряд ли этот сценарий будет утвержден без поправок.
В этот момент на туалетном столике звонит мобильник – это опять Миша. Я спрашиваю в трубку:
– Ты решил вручить мне не телевизор, а холодильник? Или мы заберемся на другую гору?
Голос Михаила в трубке звучит очень серьезно и озабоченно, нет и тени от прежнего игривого тона:
– Прости, я забыл тебе сказать. Я задержусь сегодня вечером. Возможно, надолго. У меня есть проблема, которую я должен срочно решить. Все, пока.
Я задумчиво нажимаю на кнопку «отбой». Ну вот, и у него тоже проблема. И он мне тоже о ней не говорит.
Иду будить Катьку. А она уже не спит, наверное, мы разбудили дочку своими разговорами. Сажусь к ней на постельку, кладу голову на подушку рядом, целую в тепленькое, покрасневшее за ночь ушко:
– Доброе утро, зайка.
Катька обнимает меня и говорит еще не проснувшимся голосом:
– А меня возьмете с собой? Подниматься выше и выше?
Я опять начинаю смеяться: к толпе воображаемых носильщиков клади добавляется еще парочка наемных бедолаг, несущих паланкин с гордо восседающей в нем Катькой. А ей отвечаю:
– Ну, куда ж мы без тебя, солнце мое в оконце?
И правда, куда мы без нее?
Глава 6
На обе лопатки
Я уже минут пятнадцать сижу в кабинете редактора и пробегаю глазами сценарий передачи. Ольга Васильевна в это время занята своими бумагами, но попутно дает ценные указания:
– Ты вопросы почитай, конечно, но… Знаешь, я сильно подозреваю, что ребята будут отвечать «да», «нет», «ну», «ага» и «угу». А тебе придется развивать эти и другие красноречивые междометия до параметров логических ответов. И чтобы все это в конечном итоге напоминало связную беседу.
Я смеюсь:
– Вообще, не факт, что если они борцы, то только морду бить умеют.
И редактор смеется:
– Да они не морды бьют, они на лопатки кладут. Просто как сделать это, они знают, а как об этом рассказать нет.
Я, если честно, со спортсменами знакома мало. Возможно, Ольга и права.
– Может, мне с ними о чем-нибудь другом поговорить? Увести разговор в сторону?
Ольга Васильевна смотрит на меня с усмешкой:
– Рита, мало тебе предупреждений об отсебятине? Ребята на европейском чемпионате «серебро» взяли, по-моему, об этом стоит поговорить, это серьезный повод для разговора. Конечно, все мужики у тебя в эфире рано или поздно все равно заговаривают про любовь, но… хоть для начала, что ли, давай про спорт!
Я пожимаю плечами:
– Интересно же про все: про любовь, про спорт, про жизнь. Начнем, конечно, про спорт. Греко-римская борьба… Пять раз произнести вслух – уже какой-то разговор. А там уж, как пойдет. Помните, как мне полковник милиции Бродского в эфире читал? «Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост».
Ольга смотрит на меня как-то особенно внимательно и вдруг говорит:
– Рита, по-моему, тебе надо думать об авторской программе. Ты созрела. А вот «Утро» явно переросла.
Так, сразу я ничего не говорю, не до такой степени мы накоротке, но спросить-то можно!
– Ольга Васильевна, это вы мне комплимент сделали или намекаете, что я уже не вписываюсь в молодежный формат?
Она даже хмурится недовольно:
– Брось, Рита. Какое там, «не вписываешься», при чем тут молодежный формат. Ты замечательно работаешь! Но рамки тебе тесноваты. Я же не зря про «отсебятину»… Если дать тебе волю, ты сама придумаешь вопросы и так «раскрутишь» собеседника, как никто! Люди с тобой хотят разговаривать, с тобой лично, это очень важно… Ты же наша Опра Уинфри!
Я задумываюсь: ведь подобные мысли мне уже приходили в голову. Не про Опру, конечно, мании величия у меня нет. Но… в конце концов, я же не собираюсь «будить страну» до пенсии. И мне есть, чем поделиться с экрана, кроме лучезарной улыбки.
Ольга Васильевна наблюдает за мной. И «забрасывает» еще одну «удочку»:
– Назвать передачу как-нибудь… Может, «Мастера и Маргарита»?
Я отрицательно качаю головой:
– Очень уж в лоб… И претенциозно. Нет, тут надо подумать.
Ольга даже смеется от удовольствия:
– Вот видишь, я права! Ты уже не хочешь слушать и соглашаться. У тебя обо всем свое мнение.
Пожалуй, Ольга Васильевна права. Я киваю задумчиво, а она продолжает:
– Рита, поверь моему опыту. Я тебя старше и здесь – всю жизнь, со студенческой скамьи, буквально. Еще студенткой бегала по заданиям, куда пошлют. Ты просто рождена для телевидения. С этим действительно или рождаются, или нет.
Целый день вспоминаю этот разговор. Он очень важен для меня и во многом объясняет мой внутренний «раздрызг»: да, мне хочется делать больше, чем я делаю. Я еще не знаю как, но, по-моему, знаю что.
А завтра поговорю с плечистыми ребятами из сборной по греко-римской борьбе: пусть научат меня, как укладывать судьбу «на обе лопатки» и выигрывать хотя бы «серебро»…
Я еду к маме. Еду в ее новую квартиру, которую сама ей и подарила. «Сама» – это, конечно, перебор, «сама» – это Миша, его деньги. Он у нас основной добытчик на всю семью. Иначе никак не получается, да и по определению, так сказать, не может быть: у него реальное дело, он (вернее, его «сотоварищи» – фирма) производит конкретную продукцию – такую же весомую, как все, что он говорит и делает. Это асфальтовая плитка, маленькие тяжеленькие «паззлы», которые своим фигурным панцирем покрыли уже почти весь наш город. Раньше, когда дело только раскручивалось, он радовался, как ребенок, оказавшись на улице, вымощенной «своей» плиткой: обязательно топнет по ней ногой и скажет: «Наша земля!»
Но, конечно, если бы не моя ласковая убедительность, у мамы не было бы новой квартиры, совсем недалеко от нашей собственной.
Я родилась в деревне, вернее, в маленьком поселке городского типа под Молодечно. И ничего из этого самого раннего детства не помню: вскоре после моего рождения семья переехала в районный центр. Позже мама рассказывала, как радовалась новой «благоустроенной» квартире: она была в центре Молодечно, на пятом этаже, внизу, как на ладони, располагался городской рынок. Это казалось маме пределом ее мечтаний, и это, наконец, воплотилось в жизнь!
Когда я подросла, и мы с ней стали подружками, мама делилась: «Я всегда знала, что буду жить в большом городе, буду смотреть вечером в окно и видеть море огней!» И показывала мне это «море огней» – по-разному светящиеся окна в квартирах таких же пятиэтажек, габариты проезжающих по нешироким улицам машин, уличные фонари, ночное освещение рынка…
Когда я стала взрослой и уехала учиться в столицу, родители объявили мне, что вместе жить больше не будут. Семью они сохраняли исключительно ради меня: старший брат уже был женат, давно жил отдельно. Это, конечно, для меня, семнадцатилетней, не стало страшным открытием: и не такие взрослые дети все чувствуют и замечают, даже если родители «шифруются». А наши семейные проблемы были слишком очевидны: папа часто «давал повод». Родители развелись, а вот жить пришлось все равно вместе, просто по разным комнатам, как соседи.
В общем, спустя год я вышла замуж. А через несколько лет, когда у меня родилась Катька, мама приехала помогать мне на первых порах, да так и осталась. А папа и сегодня живет в нашей маленькой квартирке в Молодечно, в комнате с видом на «море огней». Я часто бываю у него, так часто, как могу. Это мой папа, и я его люблю и жалею…
Конечно, мне очень повезло с мужем. Отчуждение, возникшее между нами, – это только моя вина. Объяснить все это я могу, а вот исправить что-то? Не знаю, не знаю…
Да, мамина квартира… Сначала мы приобрели новую для нас, с расчетом, что мама будет по-прежнему жить с нами вместе. Дело в том, что вот этой анекдотической пошлятины по поводу «тещи и зятя» в нашей семье никогда не было.
Это не значит, что они с Мишей были «не разлей вода». Но мама, раз и навсегда оценив спокойную надежность моего мужа и поверив ему, очень уважала его. И даже в наших ссорах всегда принимала его сторону. Он-то об этом и не знал, но именно мама могла найти для меня такие слова, что я складывала лапки ковшиком и бежала мириться. Однажды, после очередной нашей размолвки, она сказала мне: «Ему тридцать, а у него уже виски седеют. Думаешь, легко ему? И еще твои свинячьи выходки терпеть…»
Сочетание ее душевной теплоты и простонародной грубости меня мигом приводили в чувство. И становилось жалко Мишу, в ту пору действительно загибавшегося на производстве, и себя, эгоистку, и маму, наверное, жалевшую и меня, и его, и себя.
Еще запомнился случай. Поругались мы с мужем, как водится, сижу, надутая, у мамы в комнате, шиплю ей все, что недовысказала ему. А она так буднично, вполголоса говорит: «Ну, разведись с ним, где еще такого доброго, такого смешного найдешь?» И слезы у меня хлынули потоком, и побежала к своему, действительно доброму, действительно смешному…
А какие претензии к мужу я выдвигала тогда? Стыдно даже вспоминать. Дома бывал мало. С Катькой не гулял. Денег тоже не хватало. Ах, да, еще не проявлял ко мне должного внимания. Попросту говоря, со мной не спал. И ведь причины его мужских проблем были мне понятны, они уважительными были, эти причины, даже, пожалуй, социальными. Трудным было «перестроечное» время: финансовая неразбериха, общая нестабильность, дефицит. Но нет! Шашки наголо и в бой! Дура… И как его хватило на все: и дело свое отстоять, и мои истерики вытерпеть? Может, чувствовал, если уж он дрогнет, то Екатерина Дмитриевна костьми ляжет, а семью дочери сбережет. Нет, конечно, свою семью. Ведь мы по-прежнему семья.
Мама много лет терпела и ждала, когда ее горячо любимый гулена угомонится. Сдалась только тогда, когда гулянка, по понятным причинам, прекратилась, а началась пьянка – по тем же понятным причинам.
Вот мамин дом на Некрасова. Высокая «башня», построенная по новой, какой-то то ли «каркасной», то ли «монолитной» технологии. Смотрю на это торжество современного градостроительства с гордостью. Да не только за то, что свой дочерний долг – хотя бы и при помощи мужа – перед матерью выполнила, а просто: люблю свой город! Так здорово смотреть на эти дома-супермодели, раскрашенные в яркие теплые цвета, и мечтать, что все в нашей жизни будет хорошо: чисто, прочно, надежно, достойно. Мы ведь уже живем в таких домах! Вот они – потрогать можно, потопать, сказать: «Наша земля!»
Мама открывает дверь с ручкой и листком бумаги в руках:
– Привет, доча, – и убегает в комнату. Оттуда кричит: – Проходи, я сейчас, рецептик один запишу только…
Прав был герой одного старого фильма: «Ничего не будет: одно телевидение!» На работе у меня телевидение, дома – во всех комнатах, прихожу к маме – вот оно!
Захожу в комнату. Рецепт не кулинарный: целитель-самоучка Халатов на пару с некогда популярной актрисой поучает малообразованных домохозяек, как беречь здоровье. Актриса говорит почти так же много, как и Халатов, улыбаясь при этом, как Гуинплен. Углы ее накачанного силиконом (или жиром с ягодиц, не знаю…) рта подтянуты вверх, но латексный натянутый лоб и лишенные мимических морщин глаза как будто не принимают участия в улыбке. Если абстрагироваться от ее трескотни, и просто смотреть в глаза… Ужас! Да, но «человек, который смеется» хоть попал в руки жестоким изуверам, а эта богатая дама по доброй воле легла под нож пластического хирурга.
– И чему ты у них учишься? – спрашиваю я, садясь с мамой рядом на диван.
– Нужно с утра выпивать стакан минеральной воды с ложкой меда и соком половины лимона, – говорит мама, все еще глядя на экран. – Это полезно для обмена веществ, а значит для кожи, волос, общего тонуса. Напиток – тормоз для старения.
– Стареть нужно с достоинством, – неожиданно назидательно изрекаю я. Неожиданно для самой себя, потому что проблема старения занимает меня последние дни больше, чем хотелось бы.
Мама смеется:
– Вот и ложились. Я, кажется, только этим и занимаюсь все время: старею с достоинством.
Я спохватываюсь:
– Мам, да я не про тебя, про себя. Настраиваться как-то надо на новый возраст, чтобы не выглядеть смешно. Ну, помнишь ту байку про кинозвезду: «Маленькая девочка… Девушка… Молодая женщина… Молодая женщина… Молодая женщина… Бабушка умерла». Вон, как эта мумия.
Киваю на экран, где Халатов со своей свежемороженой коллегой уже прощаются с телезрителями.
Мама замечает:
– Да уж, зря она так с собой. Нос зачем-то поправила, губы надула. Зря, у нее в молодости носик был курносый, глаза синие, блондинка… Чего еще хотеть? Такая была миловидная.
Сочетание этих «особых примет» полностью совпадает с набором прелестей Алисы. Вспоминаю Алису, и все мои проблемы встают передо мной «в полный рост». И я решаюсь поделиться ими с мамой.
– Знаешь, мама, я номинирована на «Золотую Телевышку» в этом году. Но почти наверняка мне ее не присудят, – от частого повторения, видимо, эти слова я уже могу произносить спокойно, почти без выражения. Уже хорошо.
– Почему? – растерянно спрашивает мама. – Нет, так нечестно. Несправедливо! Когда я бываю в санатории, у меня все просят твой автограф, ну вот все. Как узнают, что я мама Риты Дубровской, так сразу улыбки, вопросы… Ты очень популярная! Я тобой так горжусь! Вот поеду на Нарочь, ты мне подготовь автографы – отвезу всем девочкам из персонала, которые просили. И фотографии дай, они будут рады.
– Я фотографии с автографами дам, конечно. Даже календарики дам, – дело в том, что у нас же на канале их специально печатают для «промоушена», у меня их вагон, – но я не об этом, мама.
– А о чем? – мама смотрит, чуть отклонив голову, как бы со стороны. И вдруг – как обухом: – С Мишей что-то не так?
А я, не сгруппировавшись вовремя, отвечаю, как есть:
– И с Мишей тоже.
Мама встает и выключает без толку вещающий телевизор. Садится в кресло, которое стоит у стены. Как будто отодвигается от меня. Да, тут поддержки не жди.
– В чем дело-то? – устало спрашивает мама.
– Во мне, – честно отвечаю я. – Я чувствую, что ко мне все просто привыкли, что ли. Зрители, коллеги, муж. Я расту, изменяюсь, старею, наконец. И отдаю им всем больше, чем получаю! Я просто обозначена как-то, ну и ладно. Наверное, мне этого уже мало.
– Тебе хочется большого и сильного чувства от них от всех? – надо же, мама иронизирует. А я не буду:
– Да, ответного чувства.
Мама настроена юмористически:
– С мужем – это понятно. Хотя мне кажется, Миша относится к тебе даже лучше, чем…
– Чем заслуживаю? – кротко вопрошаю я.
– Нет, чем раньше. Ну ладно, это мое мнение. А как ты проверишь, вот со зрителями? Они должны поцеловать экран, когда ты на нем появляешься?
Как я легко начинаю злиться в последнее время!
– Знаешь, легче всего смеяться над тем, чего не понимаешь. Попробую на примерах из жизни… Миша – бизнесмен. Он работает, вкладывает деньги, ну что еще… Разрабатывает стратегию, строит планы, реализует их. И конечный результат – налицо. Ты воспитываешь мою дочь, меня воспитываешь до сих пор («просвистело и ухнуло прямо в мой огород», как говорит мама), и результат тоже виден.
– Заметен, прямо скажем, – вставляет мама свои ответные «пять копеек».
– А у меня результат может быть один – признание коллег, профессионалов. Потому что их признание – это реальное подтверждение моей пусть не очень заметной, но вовсе не призрачной популярности у зрителей. Все связано. И знаешь, не так обидно, когда работаешь год из года, и это воспринимается как должное. Обидно, когда вроде бы заметили, но решили ничем не отмечать. По здравому, так сказать, размышлению.
Мама обдумывает мои слова. Я молчу. Не жду, что она выдаст какую-то сентенцию, которая меня утешит или объяснит что-то. Что объяснять, зачем утешать… Так и происходит: утирать мои невидимые миру слезы никто не собирается.
– Пойдем, чаю попьем, – говорит мама, направляясь на кухню.
Мы пьем чай и едим чудные пирожки с капустой и картошкой. Мама не боится располнеть: очень уж она у меня энергичная. Я, будем считать, тоже.
За окном вечереет. Сгущаются сумерки. Мама поворачивает голову смотрит в окно. У нее красивый профиль: правильный нос, брови вразлет… Мне достались мамины брови и папин нос. Давно я не ездила к папе, в Молодечно… И мама вдруг говорит, будто подслушав мои мысли:
– Помнишь, я тебе говорила давно: «Однажды я буду жить в городе, и у меня за окном будет море огней». Думала, что это про ту нашу квартирку, в Молодечно, а это было про вот этот мой дом. Смотри, какие огни внизу… Спасибо вам, дети, вы у меня лучше всех.
Горло перехватывает… А внизу сияет и переливается вечерней светомузыкой столица. Вон там, чуть левее – проспект Победителей, высотные отели, казино, реклама, если посмотреть на восток – сверкает разными цветами «бриллиант» Национальной библиотеки. Столичные дороги пестрят светлячками машин, автобусов, трамваев… Мама отводит глаза от окна, с будничным звяком ставит чашку на стол, смотрит на меня и произносит:
– А теперь рассказывай, что у вас все-таки случилось с Мишей. Или с кем-то другим?