Текст книги "Мамочки мои… или Больничный Декамерон"

Автор книги: Юлия Лешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И Ленка невольно расплылась в довольной улыбке…

* * *

На скамейке, где совсем недавно сидели Вася и Лена Петровские, теперь вместо Васи сидела Людмила Викторовна Крылович, в просторечии – Людоед. Она пришла к Лене прямо из дома: одетая чуть иначе, чем в институте, без обычного своего элегантного портфеля, какая-то неуловимо трогательная. Потому что – женственная… Все это Лена почувствовала сразу, только даже в мысли свои ощущения не перевела, как будто сфотографировала и – no comment…

Лена, время от времени делая смешные, характерные для нее, жесты растопыренными ладошками, как на духу рассказывала совсем не страшному Людоеду свою историю:

– Я сама из Столбцов, а Вася – из Бреста. Он такой хороший у меня… Я в него сразу влюбилась, как только встретила. Родители против были, когда мы с Васей решили пожениться. Рано, типа того… Ну да, рано, я понимаю. Я думала, диплом успею защитить, а теперь вот…

Людоед слушала девочку очень внимательно. Заметив такой пристальный интерес, Лена продолжала убеждать ее в чем-то, со все возрастающей горячностью. В общем, она в этот момент не только с Людоедом разговаривала, но и с собой, и со своей мамой, и с Васиной:

– Ну да, с ребенком можно было подождать. Годик. Ну, вышло так, не подождали. Мне девчонки советовали… ну, в смысле… аборт сделать. Я не согласилась. И не жалею! Мы – не жалеем!

За своими эмоциями Петровская и не заметила, как тень пробежала по лицу Людмилы Викторовны, и продолжала:

– И что теперь? Васина мать сказала, чтобы мы распределение просили в Брест, она тогда хоть как-то помочь сможет. Вот. Васю на работу возьмут, уже обещали. А у моей мамы работа такая, что она нам помогать точно не будет. Тем более, что я старшая, у меня еще сестра маленькая есть… Нет, рассчитывать будем на себя. Диплом, конечно, теперь закрытая тема… – Ленка вздохнула, как будто мячик сдулся. – Ну, нет худа без добра! Я – в академку, значит, из общаги не выгонят. Вася работать будет. В Бресте… Ничего! Нормально все. «Трудности проходят, а дети остаются», – это мне Вера Михайловна, врач мой, сказала…

Людоед, очень внимательно выслушавшая Лену, проговорила задумчиво:

– Молодец, Петровская. Правильно Вера Михайловна говорит. И ты правильно все решила!

И вдруг посмотрела на девчонку озорно, с улыбкой:

– Вот гляди, как получается интересно. Ведь балбеска балбеской, мой предмет с таким сопротивлением материала, – на этих словах Людоед легонько постучала девчонку по лбу, – на втором курсе сдавала, что скрежет стоял, а какие-то вещи, оказывается, очень правильно понимаешь.

Людмила Викторовна сделала паузу, посмотрела в окно.

– Ну, есть у меня ученая степень. Доцент. Ну, доктор наук я без пяти минут. И в институте тоже круглая отличница была. И что?

Петровская спросила, как могла, более деликатно:

– А что, Людмила Викторовна?…

Людоед посмотрела на студентку с грустной улыбкой.

– А ничего. Больше – ничего. Так уж вышло. Ладно, Петровская, я пошла. Я тут рядом живу, так что загляну еще. Держись, девочка!

Преподаватель уже направилась к выходу, когда Петровская, повинуясь какому-то внезапному порыву, сказала ей вслед:

– Людмила Викторовна, я в вашу честь ребенка назову!

Названная Людмила Викторовна остановилась и засмеялась. И Ленке стало особенно заметно, что совсем она и не старая и, действительно, красивая.

– Вот спасибо! А если мальчик будет?

Теперь пришла очередь смеяться Петровской:

– Ну… Тогда – Людвигом!

Преподаватель Крылович, со свойственной ей иронией, прокомментировала:

– Так это будет в честь Бетховена! Людвиг ван… Петровский. Все, оставайся с Богом, Лена. Рожай спокойно. «Удочку» я тебе поставила, задним числом. Пошла на должностное преступление. Все у тебя будет хорошо.

Петровская расцвела, открыла рот, глаза, прижала руки к груди… И вложила в веселый девчачий писк всю свою благодарность:

– Спасибо, Людмила Викторовна!

Людоед засмеялась:

– А то, говорят, если беременной откажешь, так все мыши съедят… Все, пока!

* * *

С прямой спинкой, стройная, с горделивой головкой на длинной шее, Людмила Викторовна направилась к выходу. Петровская, проводив ее взглядом, – к дверям, которые вели в отделение патологии.

Из этих дверей вышел как всегда очень красивый и очень серьезный доктор Бобровский. Машинально проследив взгляд девчонки, он увидел удаляющийся силуэт в конце коридора. Почему-то нахмурился… Кого-то эта женщина ему напомнила. Неужели…

Лена, уступив врачу дорогу, уже входила в отделение, когда он остановил ее:

– Извините, это не к вам приходили?

Лена кивнула:

– Ко мне.

Бобровский неуверенно спросил:

– А это… не Мила? Раньше была Крылович?

Лена смотрела на врача внимательно – к чему он клонит:

– Она и сейчас Крылович… Людмила Викторовна.

Бобровский подошел к окну, выходящему во двор, посмотрел вслед уходящей женщине.

Лена стояла, ожидая дальнейших вопросов. И следующий не заставил себя ждать:

– Кто она вам, простите?

Лена пожала плечами:

– Преподаватель сопромата.

Больше вопросов он задавать не стал, продолжая с несколько отсутствующим видом стоять у окна.

* * *

И в его памяти вновь возникла девушка, сидящая на скамейке у фонтана и закрывающая заплаканное лицо руками.

Внезапно там, в прошлом, она отняла руки от лица и одним движением откинула всю свою роскошную гриву назад… Это была Мила Крылович, которую студенты так обидно прозвали Людоед, только… почти 20 лет назад…

* * *

…Когда доктор Бобровский вернулся в реальность, пузатенькой девочки рядом уже не было. Владимир Николаевич побарабанил пальцами по подоконнику и решительно двинулся обратно в свое отделение. Уж беременную студентку здесь найти – вопрос пяти минут!

Так и вышло. Уже через пять минут в Ленкину палату вошла Вера Михайловна, за ней – завотделением.

– Добрый день, – вежливо поздоровался врач.

Мамки на койках смотрели выжидательно. А Вера Михайловна обратилась к доктору, с улыбкой показывая на кровать Петровской, которую, впрочем, доктор уже узнал:

– Вот, Владимир Николаевич… Студентка Лена Петровская… Она?

Бобровский кивнул Вере, одновременно улыбаясь уже лично Ленке:

– Спасибо, Вера Михайловна. Да, эта девочка…

Сазонова шепотом спросила у Кати Молчан:

– Чего это они все сбежались? Анализы, что ли, плохие?

Владимир Николаевич услышал эту негромкую реплику, с извиняющейся улыбкой обернулся к Сазоновой:

– Все в порядке… Это не консилиум. Я по личному вопросу… Разрешите?

Он подошел к Лене поближе, присел на стул около кровати. Мамки с интересом – кто явно, кто тайком – наблюдали за красивым доктором.

– Лена, – негромко начал Бобровский, – к вам недавно приходила ваша преподавательница, Людмила Викторовна Крылович.

Лена кивнула, признавая очевидное и со все возрастающим интересом глядя на Владимира Николаевича. У нее на лице проявилось совершенно особое женское выражение – любопытства, смутной догадки и скрытого удовольствия от того, что она сейчас, возможно, участвует в устройстве личной жизни «Людоеда». А доктор при этом, как ни странно, смущается! Он и в самом деле едва не ежился под ее по-женски прозорливым взглядом.

Секунду раздумывал, а потом решил обойтись без экивоков:

– У вас ее телефон есть?…

Ленка Петровская чуть не упала, со всей возможной быстротой и готовностью, на которую была способна со своим животиком, потянувшись к тумбочке за мобильником…

* * *

А в другом отделении, в другой палате, рядом с молоденькой пациенткой, лежащей под капельницей, сидела доктор Наташа. Пациентка слабо улыбалась ей:

– Надо было тебя сразу послушать Я думала – аппендицит… У меня же хронический…

Наташа погладила ее по руке:

– Надо было меня слушать, альпинистка! Скалолазка! Ну не женское это дело! Такие физические нагрузки… Ладно бы вы любовью занимались до одури, я бы хоть это поняла… А то ведь: подъем по вертикали с отягощениями! Жуть! А потом, конечно, «аппендицит»… Симптомы, конечно, кое в чем совпадают, но живот-то был – как доска! Первый признак разрыва яичника. Упрямая ты, Анька, все твои проблемы из-за этого. И чего себе твой Борис думает? Лучше бы вы дайвингом занимались, честное слово!

Аня покивала грустно, но в качестве оправдания напомнила:

– Так хотелось поехать… Мы же с ним там и познакомились, в Домбае…

Наташа иронически скривила губки:

– А лучше бы – в Дубае! Ладно, слава богу, все нормально теперь будет. После лапароскопии быстро заживет.

Аня неожиданно всхлипнула:

– А, все равно, накрылись наши сборы. Вся команда там, а мы здесь. Борька же меня не оставит одну. Вот тебе и чемпионат, вот тебе и кубок…

Наташа в ответ на эту очевидную, с ее точки зрения, нелепость только руками развела:

– Ну не дура ты, Анька? Вот тебе и свадьба, вот тебе и дети – вот о чем думать надо! Кубок… Скажи спасибо, что не в горах все это случилось! У нас хирурги – золото! Никуда твой кубок не уйдет…

Задумчиво посмотрела в окно. Продолжила печально:

– А у меня тоже одно мероприятие интересное… сорвалось… И хирургия здесь совершенно бессильна…

* * *

В своем кабинете, за столом, на котором возвышались разнообразные папки, задумчиво держа в руке телефон, сидел доктор Бобровский. Он молча смотрел на дисплей. Номер уже был набран… Оставалось одно простое движение – нажать кнопочку с зеленым телефоном.

Он встал и подошел к окну… Увидел идущую по дорожке, которая вела к соседнему корпусу, длинноволосую девушку и вспомнил…

…как по другому двору уходила другая, длинноногая, с волосами по плечам девушка. Не оглядываясь…

Доктор Бобровский сделал выдох, нажал «вызов» и даже зажмурился. В трубке послышался длинный гудок… Один… Второй… Третий…

Каждый из них сопровождался с трудом контролируемой мимикой Бобровского: он закрывал глаза, глубоко вздыхал, хмурился… Пауза, заполненная гудками, была почти мучительна для него… И, наконец, в трубке прозвучал такой знакомый… нет, совершенно незнакомый женский голос:

– Я вас слушаю… Слушаю! Алло, вас не слышно. Перезвоните, пожалуйста…

Все, она положила трубку. И Владимир Николаевич отбросил на стол свою…

* * *

Вера Михайловна и ее муж Сергей с недавних пор стали замечать, что ходят теперь не под руку, а за руку: так, как выходят на танцпол. А сейчас, в кабинете Мищенко, они и сидели так же, сами не замечая того, что держатся за руки. Светило стоял перед ними, уперев руки в стол, вид у него был торжественный, а взгляд – «свадебный», как у работника ЗАГСа.

Голос звучал тоже – почти торжественно…

– Ну, что ж! Вера Михайловна, Сергей Анатольевич! Объявляю вас будущими родителями! Не вижу оснований для отчаяния! Поверьте моему опыту! Прогноз самый позитивный.

Вера прижала свободную руку к груди, да и Сергей заметно заволновался.

Сан Саныч сделал было эффектную паузу, хотел сказать еще что-то, подходящее случаю, но передумал. Стал менее торжественным, сел на свой стульчик с прямой спинкой и продолжил без всякого пафоса:

– Вам, друзья, предстоит еще несколько месяцев комплексного лечения. Обоим. Но я в вас уверен. Более чем! Во-первых, вы выдержали испытание сальсой… Да-да, Вера Михайловна, все не так просто! Космонавтов, прежде чем в космос запустить в одном экипаже, еще и не так проверяют… А вы – молодцы: отлично работаете в паре!

Светило сделал паузу, посмотрел на супругов серьезно, без тени юмора. Он уважал их – без всяких шуток. Сочувствовал и от всей души желал счастья. Но сейчас было не до сантиментов и не до прочувствованных речей.

– А во-вторых… Вы молоды, здоровы… Красивы! Особенно, конечно, вы, Вера Михайловна! И настроены очень серьезно. Думаю, к процедуре ЭКО прибегать не придется. Все состоится естественным путем. Вот вам мой вердикт. А я за свои слова отвечаю: вот уже тридцать шесть лет!

Вера смотрела на врача почти влюбленными глазами:

– Сан Саныч… Скажите, а у вас дети есть?

На лице у Светила расцвела не довольная, а даже горделивая улыбка. Что ж, он имел право так улыбаться:

– Четверо. Уже внуку год, а младшему сыну, между прочим, три с половиной!

Восхищенная Вера Михайловна засмеялась и начала аплодировать – эта привычка появилась у нее тоже в танцевальном клубе. Светило, давно отметивший, что женщины с открытыми эмоциями, как правило, легче беременеют, улыбнулся Вере, встал и откланялся, как удачно выступивший артист:

– Да! Так-то!

А потом, сев на свое место, произнес уже совсем тепло и сердечно:

– Все у вас хорошо. А будет еще лучше. Обязательно. Будет.

* * *

…Спустя полгода Лена и Вася Петровские, сидя в маленькой комнате, которую выделили молодой семье Васины родители, смотрели на экране монитора любительский фильм. Смотрели не в первый и даже не в двадцать первый раз. И им не надоедало! Слава Богу, Котя, как они называли своего сына Константина, спал, наевшись Ленкиного молока, как сурок, и при нем можно было хоть в барабаны бить, не то, что кино смотреть.

Изображение поначалу скакало, как если бы этой камерой орудовал ниспровергатель стереотипов Ларс фон Триер. «Картинка» черно-белая, сбоку – буковки «REK» и цифры – год, число, время… За кадром царило какое-то веселое оживление, слышны были отдельные реплики… Но громче всех звучал голос «оператора» – им на проекте работал муж Лены:

– Блин, где тут запись? Ты не знаешь?

Дальше вступал второй молодой мужской голос. Он принадлежал, судя по изображению, обладателю огромных кроссовок, крупный план которых время от времени украшал прыгающий кадр:

– Да ты включил уже, вот лампочка светится… Хэндикам, старье…

Супруги Петровские покатывались со смеху…

Вася, тот, который говорил в кино, отвечал:

– Ну, что есть… Не до «3D», сам понимаешь…

Пока парни, ворча, разбирались с камерой, она работала: в перевернутой картинке видны были люди – мамы Васи и Лены, их однокурсники. Камера еще несколько раз переворачивалась в «умелых» руках оператора и его ассистента… В одном из таких перевернутых ракурсов стала видна Людмила Викторовна, стоявшая чуть поодаль, о чем-то оживленно беседовавшая с Васиной мамой. В руках у очень красивой Людмилы Викторовны красовался букет белых фрезий.

Откуда-то со стороны к ней вдруг подошел доктор Бобровский. Лена Петровская, как всегда в этот момент, вся обратилась в зрение, но…

Васька фон Триер снова качнул камерой, и картинка изменилась!..

Раздались ликующие возгласы, изображение еще раз перевернулось, как зеркало, повисшее на одном гвозде… И в этом опрокинутом кадре стало видно, как вся небольшая толпа срывается и устремляется куда-то в едином порыве.

Голос ассистента на этом фоне проговорил:

– Ладно, давай, папашка, иди сына встречай… Сам разберусь…

И вот только с этого момента картинка приобрела нормальный вид и цвет, и зрители, вместе с объективом видеокамеры, получили возможность наблюдать, как…

…из дверей вышла медсестричка со сверточком в голубом одеяльце, за ней – уже не очень кругленькая улыбающаяся Ленка, к которой тут же с поздравлениями и букетами бросились все. А Вася, кажется, готовый расплакаться, осторожно принял на руки сына…

Немного ворчливый голос ассистента по-прежнему перекрывал все остальные звуки:

– Может, обернетесь все-таки, а? Съемка же идет, историческая, между прочим! Семейная хроника!..

…В маленькой комнате в Бресте Лена и Вася целовались, забыв выключить свое кино. Сын Котька мирно спал…

* * *

Эпизод, не вошедший в семейную хронику Петровских, в жизни выглядел так.

Доктор Бобровский, волновавшийся в утро выписки Лены Петровской не меньше, чем свежеиспеченный отец семейства Васька, долго наблюдал из-за дверей за группой встречающих молодую мать. Среди них была и Мила, державшаяся в самом центре: с ней то разговаривала чья-то мама – то ли теща, то ли свекровь, то она смеялась со студентами, на тот момент – уже бывшими… Как к ней подступиться, не сильно привлекая к себе внимание, Владимир Николаевич не знал.

Но время шло, ребенка уже готовили к торжественной встрече с родственниками, и дальше стоять в засаде было нельзя.

Бобровский вышел из укрытия и с деловым видом направился к служебной лестнице. И, как будто он только что заметил Людмилу, остановился, сделав лицо приятно удивленным, а уж потом направился прямо к ней. Она тоже улыбалась, но не ему…

– Здравствуй, Мила.

Услышав имя, которым ее давным-давно никто не называл, Людмила Викторовна нахмурилась – чуть-чуть, лишь вертикальная морщинка между бровей появилась-исчезла:

– Ты?…

Он взъерошил волосы, стараясь держаться как обычно – «козырем», гордо расправил плечи. У Милы сжалось сердце: она поняла, что он по-настоящему взволнован. Поняла, что встреча не случайна. Что ему очень трудно сейчас. Все, все сразу поняла.

Володя спросил:

– Что, сильно изменился?

Мила внимательно, прищурив глаза, всматривалась в когда-то любимое лицо:

– Конечно, изменился. Наверное, изменился…

Это был их первый разговор спустя много-много лет. И не последний. Но это уже совсем другая история…

Глава четвертая
«Буслы прилетели!»

– Все. Я – к моим мамочкам. Как у тебя настроение? – спросила Вера и открыла дверцу машины. Вгляделась пристально в сосредоточенное лицо мужа и, не дождавшись ответа, заявила: – У меня – супер!

Заявка прозвучала уж очень категорично: как последнее предупреждение или рекомендация врача.

Стрельцов с улыбкой посмотрел на жизнерадостную Веру. С ней рядом подолгу грустить не удавалось. У Веры с первых их дней была одна хорошая привычка: стоило ему приуныть – жена тут как тут: растормошит, рассмешит, зацелует. А если и это не работало – принималась щекотать. Он всю жизнь очень боялся щекотки и начинал по-дурацки хихикать, если Вера донимала его этим простым своим методом, чтобы вывести из эмоционального ступора. Да еще и приговаривала: «А-а, боишься! Щекотки боятся только ревнивые… Отеллы всякие боятся, африканские вожди и каннибалы Берега Слоновой кости…» И от этой смешной ерунды, от этих ее хулиганских манипуляций он начинал смеяться…

– У меня тоже хорошее. Дай поцелую… Никуда бы тебя не отпускал…

Сергей поцеловал жену – душистую щеку, брови, хотел бы и глаза, и эти смеющиеся губы… Но губы и глаза нельзя: Верочка с утра уже накрашена. А как же: перед мамочками нужно «выглядеть»!

И Вера нежно погладила его по щеке:

– Все, побегу, Сережка… Бобровский с утра Наташу отпустил, а я ему не говорила, что мне самой надо анализы в клинике сдать. В общем, надо подстраховать подругу, а уже… – она бросила взгляд на часы, – ой, мамочки! Все, все, все, пока!..

И, еще раз оглянувшись, побежала в сторону крыльца.

* * *

Спустя буквально двадцать пять минут после приезда Веры раскрасневшаяся Наташа, уже в белом халате, быстрым модельным шагом шла по коридору в сторону ординаторской, по дороге здороваясь со всеми, кого видела. Бравая Прокофьевна домывала пол в сестринской, Света сидела на посту, сосредоточенно углубившись в журнал выдачи лекарств, прячущий детектив в мягкой обложке.

Прокофьевна проявила бдительность:

– Опаздываешь, Наташка Сергеевна.

– С разрешения начальства, – отмахнулась Наташа.

Прокофьевна покивала из вежливости, но ехидно улыбнулась:

– Вчера разрешал, сегодня забыл.

Наташа, уже поравнявшись со Светой, уточнила:

– В чем дело-то? Случилось что?

Света махнула рукой:

– Пришел ни свет ни заря. Ни тебя, ни Веры. Один в ординаторской сидел, как тигр в засаде. Вера Михайловна тоже опоздала на две минуты, так он ей выговор сделал на пустом месте. Что с ним такое сегодня…

Но отважную Наташу трудно было напугать выговором на пустом месте:

– Ух ты, выговор… Как страшно, – с этими словами она решительно поменяла направление и двинулась в кабинет Бобровского.

* * *

Уверенно постучав в дверь, Наташа вошла в кабинет завотделением, где Владимир Николаевич Бобровский сидел, задумчиво перелистывая какой-то иллюстрированный каталог-справочник импортных медпрепаратов, пестревших фотографиями людей, по виду которых можно было уверенно сказать: им медпрепараты ни к чему. Они здоровы и счастливы. И, скорее всего, богаты.

– Доброе утро, Владимир Николаевич, – максимально уважительно произнесла Наташа, отвлекая его от анализа каталога-справочника.

Но начальник, даже и ознакомившись с новинками зарубежной фармацевтики, кажется, упорно не хотел менять гнев на милость:

– Утро. Просто – утро, Наталья Сергеевна. Рабочее утро трудового дня.

Наташа заметила, что заведующий по-прежнему чем-то раздражен, но все еще не могла понять, почему. Не зная другого способа нормализовать его настроение, «включила» свое бронебойное кокетство:

– А что, позволю себе спросить, господин заведующий с самого рабочего утра делал в ординаторской?…

Красивое лицо Бобровского озарилось деланной улыбкой:

– А потому что кто-то из людей в белых халатах все-таки должен работать в отделении! Но, видимо, сегодня все решили устроить забастовку.

Наташа мельком глянула на часы:

– Извините за опоздание: я и так на такси ехала. Таксист даже решил, что я рожаю – так я его торопила: гони в Большой Роддом, гони, милый, не подведи!.. А он мне: я и так нарушаю… Еду, говорит, как дальтоник, не разбирая цветов… Типа, только не роди у меня здесь! А я говорю: ладно, не рожу, я, вообще-то, на работу еду, у меня начальник такой строгий, гони!.. У начальника характер сложный, а внешность прекрасная, глаза, улыбка… Да… Все при нем! Но вот память ни к черту, совсем плохая память: он меня вчера отпустил, а сегодня уже наверняка забыл…

Наташа «пересказывала» свои утренние приключения, прижимая руку к высокой груди, закатывая глаза – актерствовала вовсю. Бобровский покосился на народную артистку, уже начиная улыбаться краешком губ:

– Ну, разрешил задержаться… Так ты же еще и опоздала на пятнадцать минут…

Наталья Сергеевна мигом прекратила играть:

– На шесть.

Бобровский проигнорировал уточнение:

– А ты знаешь, что каждую минуту на Земле рождается 240 человек?

Тут уж Наташа засмеялась:

– Значит, я пропустила… что-то около полутора тысяч… Это я виновата, конечно.

– И ты виновата, и Веры не было. А вдруг проверка из Минздрава? Даже если из Горздрава, а?…

– А Вера Михайловна мне вчера говорила, что если и задержится, то буквально на пять минут. Она с утра была у врача. У вашего профессора, кстати. Так и ей, по слухам, досталось на орехи. И как нам теперь работать целый день? Ведь руки дрожат! Вот!

И Наташа женственно и драматично вытянула вперед красивые ручки. Они, разумеется, не дрожали, но тут Бобровский, наконец, что-то вспомнил и несколько даже стушевался:

– Вера… Да, Вера… Но Наталья, ведь ты каждый божий день опаздываешь! И что, тоже к врачу ходишь? Руки у нее дрожат…

Кокетливо глядя исподлобья, Наташа произнесла с придыханием:

– Ах, если бы к врачу… Есть у меня один врач знакомый… Но – увы!.. Не принимает! Ни-как!

Бобровский даже крякнул от смущения: понял, откуда ветер дует, и решил прекратить начальственный разнос:

– Так. Все. Разбор полетов окончен. Иди. За работу.

Но Наташку разве остановишь, когда она «на коне»:

– Я готова… Как всегда… – и вышла горделивой поступью победительницы.

– И, может, хватит уже опаздывать?… – плачущим голосом сказал ей вслед Бобровский. – И что я за начальник после этого? Тряпка!

Но его уже никто не слушал.

* * *

Соня, лежащая в Катиной палате возле окна, была просто «завернута» на составе всех продуктов, которые ей попадались. Она всегда читала все, что написано на упаковках мелкими буквами, считала (и небезосновательно), что там порой содержится очень важная информация. И покупала принципиальная Соня только то, что считала абсолютно безопасным для здоровья.

Вот и сейчас она сидела на кровати и внимательно изучала состав овсяного печенья, читая вслух:

– Ну, мука пшеничная, высший сорт, ладно… Маргарин, сахар-песок, меланж, молоко цельное сухое, соль поваренная пищевая, углеаммонийная соль, эмульгатор. Это что? Это зачем? Зачем здесь эмульгатор? Да и углеаммонийная соль – как-то несъедобно звучит. Химикат? Как удобрение…

Ответить ей на поставленные вопросы никто из двоих ее подруг по палате не успел, потому что в этот момент из коридора послышался голос Елены Прокофьевны, развозившей по палатам продуктовые передачи от заботливых родных и близких.

* * *

…День, не задавшийся с утра, продолжился, однако, просто отлично: не было еще и десяти часов утра, когда дверь ординаторской широко распахнулась и в нее, с лукавой улыбкой на милом старушечьем лице, широкой, праздничной поступью вошла санитарка Елена Прокофьевна. В руках у нее приятно тяжелела большая корзина, полная всякой домашней снеди. Яркие поздние яблоки, банка клубничного варенья и банка с огурцами, бодро торчащая деревенская колбаска, обольстительно желтеющий край домашнего сыра – и это только то, что было видно, а что еще скрывалось за плотным плетением из золотистой лозы… Довершала это гастрономическое буйство бутылка с прозрачной жидкостью с длинной травинкой внутри, известной в народе как «зубровка», что не оставляло никаких сомнений по поводу природы и назначения напитка.

– Вот! – без лишних слов водрузила Прокофьевна свою вкусную ношу на стол, за которым обычно все пили чай.

Вера Михайловна и Наташа, по-сестрински делившие истории болезни вновь поступивших, в один голос спросили:

– Что это?

Прокофьевна вместо ответа сначала принюхалась, закатила глаза:

– На можжевельнике коптили… И чесночком пахнет… Это вам передали. Я тоже говорю: почему в корзине? Не положено! А он говорит: у пакета ручки оторвались. И еще говорит, про травку-то: «А это букет такой! Типа икебана!»

Врачи переглянулись с улыбкой. Вера Михайловна задумчиво понюхала источающую невероятный дух колбаску:

– А кто это такой оригинал? Не японец, случайно?

Прокофьевна с чувством исполненного долга уже повернулась к двери, готовясь пуститься в долгий путь по палатам:

– Да нормальный мужик вроде, наш. Веселый такой. Да там и записка есть.

Наташа осторожно вытащила сорокаградусную «икебану», а под ней, действительно, лежала открытка.

Вера Михайловна с улыбкой склонилась к яркой открытке, которую держала в руках Наташа, и прочитала вслух:

– «Спасибо за нашу Катю. Бусел». Что-то неразборчиво: то ли за Катю Бусел спасибо, то ли за Катю, точка, Бусел…

Наташа задумчиво повторила:

– Бусел… Может, он в гинекологию нес?

Вера Михайловна спросила у санитарки:

– Елена Прокофьевна, а это точно нам?

Прокофьевна, похоже, немного обиделась:

– Когда это я кому-то не тому, кому надо, передачу вручила? Ну, да. Мужчина этот говорит: «Вот, передайте в патологию, врачу». Я говорю: «Кому? Вере Михайловне или Наталье Сергеевне?» Он говорит: «Вот-вот, Вере… Сергеевне, Наталье тоже… Михайловне… им и передайте…» Ладно, пойду, я еще не все по палатам развезла…

Наташа задумчиво повертела открытку в руках:

– Спасибо, конечно, но вот Бусел – какая-то фамилия незнакомая. Нет такой в отделении.

Потом ее мысли потекли в другое русло:

– А мне папа в детстве принесет конфетку с работы и скажет: «От Зайца!» Я верила… А тут Бусел прилетел с подарками.

Вера Михайловна выбрала себе яблочко и пошла мыть его к умывальнику в углу ординаторской:

– Ну, что ж, ладно, спасибо неизвестному Буслу. Только я и правда что-то не припомню, чтобы у нас в отделении лежала мамочка Катя по фамилии Бусел… Если «спасибо», значит, ее выписали уже?

Наташа, вслед за подругой выбрав себе маленькое крепкое яблочко, с веселой улыбкой подтвердила:

– Да, не было. А вот Павлова есть Катя, есть Катя Спиридович. Да ладно! Даритель пожелал остаться неизвестным. А бусел, кстати, это же – аист. У нас тут аисты днем и ночью кружат!.. На бреющем полете… Давай холостяку нашему половину отгрузим. Как подумаю, чем он питается, разведенец несчастный… Деклассированный, в сущности, элемент… Потому и злой. Набери его, деспота. Пусть зайдет.

– Ладно, – кивнула добрая Вера, – отгрузим разведенному деспоту.

* * *

А по больничному коридору с тихим скрипом ехала дальше тележка с передачами для женщин, лежащих на сохранении. Прокофьевна заглядывала в каждую палату и выкрикивала имена. Подойдя к четвертой палате, громко позвала:

– Павлова Катерина! Принимай!

Мамочка Павлова подошла к старушке и приняла пакет, плотно набитый какими-то баночками и свертками: на самом верху лежал завернутый в чистое полотенце деревенский сдобный каравай, рядом – дивно сохранившиеся, будто только снятые, налитые яблочки; клинковый сыр домашнего изготовления уютно располагался по соседству с колечком деревенской колбаски…

– Ну, дядя Петя дает… Вот, в другое время, знаете, как я бы это назвала? Вернее, как он сам это называет? Закуска! – выкладывая продукты на стол, рассказывала она соседкам по палате. – Деревенская родня, это, девочки, просто клад! Сейчас мы эти дары природы помоем, порежем… Ой, как пахнет… Девочки, а у меня, кажется, ножа нет, дайте кто-нибудь…

Одна из ее соседок по палате, молодая женщина Ксения, полезла в тумбочку за ножиком, но в это время зазвонил Катин телефон. Катя глянула на высветившийся номер, отвлеклась от даров родни и природы и сказала в трубку серьезным, официальным голосом:

– Да, Вадим Леонидович, здравствуйте. Нет, меня на две недели госпитализировали. Думаю, что мы все нормально успеваем: восьмая и девятая главы у вас особых нареканий, как я поняла, не вызвали. А над десятой я еще поработаю. Да, название предлагаю конкретизировать. Вот так, наверное, будет лучше: «Инициирование детонации при горении газовых смесей в трубах с пористым наполнением и при дифракции волн горения». Ну, что еще… Список ваших замечаний у меня с собой, я уже просмотрела. Есть мысли. Да… Спасибо большое, постараюсь. До свидания.

…Катя Павлова с первого взгляда казалась почти анекдотической «блондинкой». Да она и была очень светлой шатенкой, – рафинированная городская жительница, хрупкая, животик аккуратный, французский маникюр. Закончив разговор, она машинально поправила загнувшееся одеяло и только тут заметила, что Ксения протягивает ей ножик и смотрит на нее с почти священным ужасом.

– Вот это да… Кать, а про что это ты… Вот детонация… рефракция… Это про что?

Катя беззаботно махнула рукой:

– Это термодинамика… Перевести на простой язык не очень получится: там терминология такая специальная… Но дело, в общем, житейское: исследование оптимальных условий процесса зажигания для более эффективного сгорания топлива в системах…

Ксения помотала головой:

– Ну, ты профессор! А я только отдельные слова поняла: топливо, сгорание, зажигание…

Катя кивнула с улыбкой:

– Ну, так ты самые главные слова поняла. Я же говорю, дело житейское, – разговаривая с Ксенией, Катя успела разобраться с дядькиной передачей. Помыла под краном румяные яблочки, разнесла их мамочкам:

– Угощайтесь, девочки. Вот что значит, на деревенском чердаке хранились: как вчера с дерева… А я не профессор, я кандидат наук. Буду доктор, если все нормально будет.

* * *

А в это время доктор Бобровский шел по коридору в сопровождении своих интернов – Саши Сосновского и Леры Кошелевой. Недалеко от ординаторской Владимир Николаевич остановился и обратился к интернам: