Текст книги "Мамочки мои… или Больничный Декамерон"

Автор книги: Юлия Лешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Так, коллеги, ждите меня в процедурном кабинете. Ознакомьтесь с документацией, внимательно изучите истории болезни. Через десять минут начнем.

Он не успел дойти до ординаторской, как из дверей вышла, направляясь к нему походкой молодой тигрицы на охоте, Наташа. Улыбнулась, как всегда, без тени робости – одна лишь радость на лице да чертики в голубых глазах:

– Ой, Владимир Николаевич, а я за вами. Вы как почувствовали, что я вас пошла искать… На ловца и зверь…

Только Наташа, не ведавшая смущения, да и про субординацию вспоминавшая только в случае острейшей необходимости, могла вот так запросто кокетничать со своим непосредственным руководителем на виду у интернов. Но вот этот самый руководитель не имел ни малейшего желания поощрять ее мелкое хулиганство на… хм… сексуальной почве. Поэтому сдвинул брови («Господи ты, Боже мой…» – подумала Наташа, с нежностью глядя в любимое лицо) и сказал сурово:

– Вера Михайловна звонила: что там у вас такое неотложное?

Эта напускная суровость Наташу не испугала: напротив, она моментально поняла – а ведь Бобровский, пожалуй, еще не забыл про их несостоявшийся ужин с волшебными Таниными пирожками. Возможно, жалеет…

– На словах не расскажешь, – проворковала Наташа, максимально приблизившись к уху завотделением, так, что на Бобровского повеяло ее теплыми духами «Жадор», – но, в общем, неотложное. Цито! В смысле, скоропортящееся.

– Вы меня пугаете, Наталья Сергеевна.

Все, оттаял! И Наташку «понесло»…

– А вас можно напугать, Владимир Николаевич? Вот не знала!

Тот, шаг за шагом продвигаясь к ординаторской, поддерживал куртуазный разговор почти нехотя, на автомате:

– Меня можно напугать, Наташа. Еще как…

Наташа шла рядом, намеренно тормозя: в ординаторской Верочка, может, и Таня заскочила, при них с Бобровским даже кокетничать неинтересно: он отвлекается, рассеивает внимание по сторонам…

– Ну чем, Владимир Николаевич? Откройте секрет. Я хоть попытаюсь…

Пришла пора Бобровскому развлекаться на всю катушку:

– Ну, например… Весь наш медперсонал – ты, Вера, Таня, Света – ляжет на сохранение… сюда же… И родит в один день! А? Не страшно, скажешь? То-то. Чего у вас там, внеплановые роды?

Все, уже некуда отступать – вот дверь. Наташа толкнула ее, открывая дорогу Бобровскому:

– Внеплановый сюрприз…

Они привычно пикировались, перекидываясь намеками и подколками, и, конечно, не заметили, какими глазами посмотрел на Наташу высокий симпатичный интерн Саша Сосновский, прежде чем уйти в процедурный кабинет…

Наташа картинно вытянула правую руку прямо перед Бобровским:

– Прошу!..

* * *

А Вера Михайловна наносила последний штрих на «икебану»… Вся корзинка от Бусла по-братски была поделена на части, а яблоки стояли в вазе на столе. Бобровский даже глаза притворно прикрыл от ослепительной картины:

– Добрые самаритяне про День медицинского работника неожиданно вспомнили, чуть ли не полгода спустя? Как бы поздновато уже. Или с ваших дачных угодий урожай?

Наташа полюбовалась маникюром:

– У меня на даче только цветы растут. Сами по себе.

Бобровский вспомнил:

– Моя мама тоже насадила целую альпийскую горку.

Вера Михайловна протянула аккуратно упакованную корзинку:

– В общем, это вам, Владимир Николаевич. За то, что мы вас любим и уважаем…

Завотделением не стал отнекиваться:

– Принимаю с благодарностью… Вот, с утра погонял, глядишь – сделали правильные выводы. О-о, кабачок знатный! Кабак! Беру! Яблоки-то какие, селекционные прямо! А помните, девушки, в древней Греции республиканский конкурс красоты проводили. Мисс… Пардон, миссис Троя, кажется? С призовым фондом в виде яблока!

Вера Михайловна усмехнулась, сложив руки на груди:

– Все-таки заметно, Владимир Николаевич, что ваши познания в греческой мифологии базируются на кроссвордах в пятничных газетах. Прекрасная Елена была не «миссис Троя», а «миссис Спарта». А конкурс устроили три богини – Афина, Афродита и Артемида. Судил девушек Парис. Приз достался Афродите, за это она и внушила Прекрасной Елене любовь к Парису…

– Ну, а тут две богини!.. – нимало не смутился Бобровский. – Прекрасная Вера и прекрасная Наташа! В общем, яблок мне не надо, это вам! Ладно, я пошел. У меня интерны простаивают. Спасибо!.. Корзинку спрячьте в шкаф, вечером домой завезу. Черт, помимо водки есть грешно…

– А там кое-что есть, в тему! – Наташа лихо подмигнула Бобровскому.

Тот погрозил ей пальцем:

– Не время, товарищ!.. Пойду. Уже ушел.

Наташа вздохнула вслед:

– Ну, ты слышала? Товарищ я…

Вера приобняла ее за плечи:

– Ну, чего ты, хватит уже…

Наташа приосанилась, несколько принужденно-бодро проговорила:

– Сердцу ведь не прикажешь: а ну, молчать! И не стучать!.. Конечно, он мне нравится. Очень…

Вера заглянула ей в глаза:

– Нравится?…

Подруга первой отвела глаза:

– Да люблю я его.

* * *

…Кто-то раздражается от разнообразных звуков, которые бывают при отделке квартир нового дома. Но только не Сергей Стрельцов. В высотном доме, который строил трест Сергея, была и их с Верой квартира. И уже сейчас на разных этажах «раздавался топор дровосека».

«Скоро-скоро и я постучу, и я посверлю», – с удовольствием подумал Стрельцов, открывая дверь.

С высоты двенадцатого этажа – прекрасный вид. Полюбовавшись на далекие новостройки, Сергей глянул вниз. Дом еще не был сдан – не все жильцы подписали «протокол разногласий», а внизу уже смонтировали детскую площадку – яркие новенькие горки, грибки, песочницы, лестницы… Правда, фиолетовый цвет грибков неприятно удивил Стрельцова: ну что еще за сатанинский гриб? «Пере крашу, – решил он, – переедем и лично перекрашу».

Сергей стоял, смотрел по сторонам и невольно улыбался своим мыслям…

* * *

Катиной соседке по палате Ксении было не больше двадцати пяти, но выглядела она еще моложе. Она не производила впечатления совсем уж девчонки, но что-то детское все еще проглядывало в ее лице, слышалось в ее голосе…

– Молодец ты, Катя. А я теперь уже и не знаю, когда в институт поступлю. Хотела после техникума на заочное в «пед» поступить… Я воспитательница в детском саду. Да вот… У меня старшая в этом году в полиграфический колледж поступает. Двух студенток в семье не потянем…

После этих слов в палате повисла минута молчания, и все внимание соседок переключилось на эту мамочку, Ксению.

Катя, уже укусившая свое яблоко, от такой неожиданной заявки даже начала кашлять – яблоко попало не в то горло:

– Что-что? Старшая? А ей сколько?

– Пятнадцать, – с гордостью сказала Ксения. – Да вы не удивляйтесь, я ведь многодетная мать. У нас уже трое, вот – ждем четвертого.

Оправившиеся от первого удивления женщины начали почти кричать на разные голоса:

– Да ты что, ударница? Это как – двойня, что ли? Почему дочке пятнадцать, ты во сколько же ее родила, в первом классе, что ли? А тебе самой сколько?

Рациональная Катя спокойно спросила:

– Наверное, у твоего мужа… от первого брака была вот эта девочка, дочь… Или даже двое детей, да?

Выслушав это вполне правдоподобное предположение, Ксения все-таки отрицательно покачала головой:

– Нет, по-другому все… Нашему Витальке пять, а девочкам, Соне и Юле, – десять и пятнадцать. Это вообще-то сестры моего мужа, Ванечки.

Катя, пожалуй, первая поняла, в чем дело. Поняла, что с родителями Вани что-то случилось. Но что? Умерли? Лишены родительских прав? И почему Ксения…

А Ксения рассказывала дальше:

– Ему, как и мне, 24. И не был он ни на ком женат раньше, только на мне. Мы и поженились-то в восемнадцать.

* * *

…Ксения часто вспоминала тот день. Когда она слышала, как кто-то говорит о счастье, она примеряла это слово, это ощущение к себе. И всегда вспоминала тот день. Сама удивлялась: почему не свою свадьбу, не день рождения первенца, а именно этот, в общем-то, ничем не примечательный вторник она вспоминала. Может, потому что такое полное ощущение счастья и покоя больше никогда не повторилось.

…Был тихий летний день. С утра переделав все хозяйственные дела, они со свекровью сидели во дворе их большого общего дома, готовились к обеду: муж и свекор всегда приходили обедать домой.

Свекровь, совсем еще не старая, круглолицая женщина, сидела за широким деревянным столом под большим деревом, чистила картошку. Где-то из глубины двора слышались девичьи голоса, смех… Ксения сидела рядом со свекровью в легком сарафанчике, босая, шлепанцы лежали рядом в траве, и немножко помогала ей – резала картошку напополам и бросала в большую, чтобы хватило на всю их семью, кастрюлю. В коляске, стоящей под раскидистой яблоней, лежал младенец Виталька, раскинувший ручки во сне… Ксения подошла к сыну, наклонилась, поцеловала маленькую ручку, повернутую ладошкой вверх. Сынок почувствовал, пошевелил длинными пальчиками, но не проснулся.

Пели птицы, стрекотали кузнечики. Солнце стояло в зените.

Свекровь сказала вполголоса:

– Доча, пойди глянь, сколько там натикало! – а потом увидела, с какой нежностью юная мать смотрит на своего сыночка, и сказала: – Сама схожу. Еще Соню за хлебом послать надо.

Ксения стояла возле коляски в кружевной тени от дерева и чувствовала, как молоко прибывает в груди. И все в ее маленьком мире было прекрасно – «сыночка-косыночка», добрые люди, ставшие ее семьей, теплый дом. Счастье, как молоко, переполняло ее грудь…

* * *

«Многодетная» Ксения сидела на своей кровати, перебирая поясок халата: воспоминания были такие яркие, как будто это было вчера:

– Ванина мама, конечно, сразу не хотела, чтобы мы женились: рано, мол, и ладно бы еще – один новый горшок в дом покупать, а тут сразу два… Ну, на беременность мою, с намеком… Конечно, рановато. Но я как узнала, что у меня маленький будет, сразу Ване сказала: хочешь – поженимся, не хочешь – сама воспитаю, я сильная, хоть троих одна воспитаю!

Женщины внимательно слушали.

Ксения улыбнулась:

– Нет, потом свекровь смирилась, конечно: ну, куда деваться? Люди-то они очень хорошие… были… Ваня у меня первый: он ей, видно, про это сказал, чтобы она не сомневалась. Она шутила потом еще: «Тогда на одном Виталике не останавливайтесь, раз тебя на троих хватит. Пока хватает – рожай, вырастим…» А потом это все вот и случилось… Как в воду глядела – трое у нас. А теперь и четвертый будет…

Молодая женщина вздохнула и, как на исповеди, прижала руки к груди:

– Знаете… Я в Бога верю. В церковь хожу не часто, но хожу иногда. А сейчас-то особо и некогда… Не в этом дело. Это он не мне такую судьбу… решил. И даже не Ванечке моему. Это он свекрови меня дал.

Ксения посмотрела на подруг по палате, но по их лицам увидела, что они не совсем ее поняли. Тогда она объяснила:

– Хорошо, что она поняла, какая я на самом деле, что мне можно доверять. Я думаю, если она видит нас… Она спокойна. Так вот и живу.

Катя спросила:

– Ты из верующей семьи?

Ксения пожала плечами, посмотрела какое-то время в сторону:

– Да как тебе сказать? После всего, что с нами случилось, я думаю, любой бы поверил…

* * *

…Ксения снова вернулась в тот солнечный летний день, в тот зеленый кружевной сад. Услышала, как жужжат мухи, а где-то, в конце деревни, заполошно лает собака. Младенец повернулся в коляске, по-другому раскинул ручки. Ксения покачала коляску локтем. Последняя разрезанная картошка упала в кастрюлю с водой. Свекровь вышла на крыльцо, вытирая руки чистым полотенцем. Посмотрела на Ксению, на малыша и улыбнулась – так улыбаются только очень родным людям. Невдалеке послышался шум колес и гудок проходящего поезда…

* * *

– Они поехали с отцом в райцентр, на машине. За деревней, прямо на выезде, железная дорога. Вот… Они на переезде застряли: мотор заглох. А товарняк как шел, так и пошел…

Ксения замолчала, и никто не произнес ни слова. Соня достала из пакетика бумажный носовой платок и, забыв прочитать состав на упаковке, вытерла слезы…

Катя тоже не сразу подключилась к разговору:

– И вам отдали детей? Под опеку?

Ксения отрицательно покачала головой:

– Сначала нам предложили оформить их в интернат. Типа, по выходным будете забирать домой… А мы с Ваней решили: нет, надо удочерять, имеем право. Прошли все инстанции, сколько характеристик всяких, справок оформили. Нам пошли навстречу.

Ксения помолчала.

– Девочки большие, они меня мамой, конечно, не зовут. Да и брата не звать же им папой. Но это ведь не важно… Мы вместе, у нас есть дом, мы семья. Вот и все.

Всем женщинам стало грустно, но ясное лицо Ксении возвратило им хорошее настроение. Что-то было в этой девочке-маме такое, что думать хотелось только о хорошем.

Катя подумала про себя: «Меня тут профессором назвали, такая я вся из себя умная, такая амбициозная… А Ксении продолжить учебу вряд ли удастся. Да только она сама, кого хочешь, может научить – жизни, терпению, любви…»

Ей так хотелось найти для Ксении какие-то особенные слова. Но все эти слова казались лишними, стоило взглянуть на ее ясный лоб и прямой пробор в волосах, на тонкие и сильные руки, привыкшие к работе. Да, все особые слова прозвучали бы фальшивой нотой рядом с этой девочкой.

В дверь заглянула медсестра Света:

– Девушки, про уколы не забываем!

– Ну что? На выход! – организовала свой маленький отряд Катя, и мамочки дружно направились в процедурный кабинет… Выходя из палаты, Катя дождалась Ксению и ласково, как младшую сестру, обняла ее за плечи, а Ксения подняла на нее свои смеющиеся глаза. И слова не понадобились.

* * *

Денек судя по всему весь должен был пройти под знаком сюрпризов, потому что ближе к обеду во двор больницы въехал белоснежный лимузин, пышно украшенный шариками и цветами. Стоящий у окна чей-то муж даже присвистнул от удивления:

– Во дают!

Из лимузина дружно вывалились нарядные и веселые, с подарочными пакетами, бутылками шампанского и цветами, но все же немного нервные, встревоженные гости… Вылез жених и бережно достал из машины невесту и быстро набросил ей на плечи легкую шубку.

Невеста была буквально на сносях, но одета в прелестное белоснежное платье с завышенной талией, которое и не думало скрывать очень приличный срок…

Гости, как птичий базар, шумели на весь больничный двор, всячески ободряя и утешая молодоженов. Жених с некоторым усилием поднял невесту на руки и потащил ее в приемный покой. Длинная фата празднично колыхалась на ветру… Кто-то из гостей открыл дверь приемного отделения, остальная «группа поддержки» проследовала за женихом и невестой…

Когда свадебная процессия завалилась в приемный покой, вызывая немалое оживление в рядах ожидающих приема мамок с родственниками, веселый папашка у окна приветственно прокричал:

– Горько!

Жених бросил на него быстрый взгляд и со смущенно-озабоченной улыбкой ответил:

– Спасибо! В смысле… Кажется, началось уже…

Веселый папашка с пониманием кивнул:

– Ну, ясно! Вноси! Невеста… или жена уже?

Невеста смущенно подала голос:

– Жена… – и оттопырила пальчики руки, которой обнимала мужа за шею. Новенькое колечко сияло на весь приемный покой.

Жених, которому было явно тяжело держать в руках свое семейное счастье, добавил:

– Успели с ЗАГСом! – и толкнул дверь в смотровую… откуда тут же донесся дружный неконтролируемый смех врачей…

Мужчина, по виду старший среди гостей, с виднеющейся в распахнутое кашемировое пальто традиционной перевязью «Сват» через плечо и явной повадкой кадрового военного, обращаясь к своей группе, зычно произнес:

– Ну что, товарищи гости, родственники и сочувствующие? Кого оставляем для координации действий? Добровольцы есть?

Свидетель в нарядной перевязи героически шагнул вперед, крепко держа за руку хорошенькую и тоже «перевязанную» свидетельницу.

Сват, сделав начальственный жест, отрицательно покачал головой:

– Нет, ребята. Вы нам там нужны. Как свидетели! Кто целоваться-то будет? Невеста по уважительной причине на свадьбе присутствовать не может. Жених пока тоже выведен из строя. Вот вы и будете… замещать.

Ребята озорно и смущенно переглянулись. Какая-то женщина средних лет по-школьному подняла руку:

– Вадим Диамарович, можно я останусь!

Сват поощрительно кивнул доброволице:

– Отлично! Тетя невесты остается для решения текущих оргвопросов. А мы, товарищи, в ресторан! Организованно продолжаем праздновать наше большое семейное событие!

Папашка-балагур у окна бросил еще одну реплику:

– Или два!..

Старший в группе гостей кивнул ему в ответ с неожиданно застенчивой улыбкой и развел руками:

– Не исключено! Дело-то житейское!..

И вся веселая процессия удалилась из приемного покоя. Лимузин, празднично погудев на прощание, уехал… В приемном покое постепенно воцарилась тишина. Но нет-нет, да кто-то из сидящих снова улыбался, глядя на забытый кем-то из гостей на подоконнике завернутый в целлофан букет…

* * *

…Прораб Андрей Петрович Капустин, по прозвищу «Ядерна Кочерыжка» и муж Веры Михайловны Сергей Анатольевич Стрельцов, задрав головы, смотрели на отстроенный дом, готовый к госприемке.

Сергей первым вынес оценку:

– Красиво.

Капустин покивал, а потом вдруг неожиданно и смачно плюнул на асфальт.

– Мне эта красота… вот! – резанул себя ладонью по горлу. – Все, Анатольевич! Вот отстреляемся, список претензий закроем – и все, детсад строить. Триста сорок первый, типовой. А то, блин… как в том анекдоте: работа-то хорошая, если бы еще не новоселы…

Сергей похлопал Капустина по плечу:

– Садик – это хорошо, Петрович. Это правильно.

Капустин покосился на Стрельцова: шутит или как? Вроде не шутит.

– Во-во! Садик! Или баню. По плану, по-моему, еще баня есть.

– По плану у нас – садик. Я тебе точно, Петрович, говорю, – улыбнулся Сергей. Хмыкнул и Петрович:

– Ну, Анатольич, ты – начальство, тебе видней, – не стал спорить прораб. Задрав голову, снова осмотрел каркасно-монолитную громадину, которую знал как свои пять пальцев, потому что не было практически места в этом доме, которого он не коснулся бы так или иначе. Петрович хотел в сердцах еще раз плюнуть, вспомнив все производственные приключения, с этим домом связанные. Но… Стены радовали глаз продуманностью линий, огромные окна сияли, соперничая в блеске с металлической фурнитурой, этажи уносились вверх, утверждая оптимистическую концепцию современной городской архитектуры. В общем, плевать прораб передумал и сказал:

– Да, хорошо сработали. Прямо… – Петрович поискал подходящее цензурное слово, чтобы передать свое впечатление. Нашел нецензурное, но споткнулся, прежде чем его употребить.

– Красиво, – подсказал Сергей, как-то прочувствовав внутренние искания прораба.

– Ну да, – потер под носом Ядерна Кочерыжка, – типа того.

* * *

День сюрпризов продолжился, когда в ординаторскую зашла Наталья Сергеевна, со странным выражением лица читающая на ходу какую-то бумажку. Молча подошла она к своему столу, все так же молча села… Долгое молчание для Наташи в принципе было не характерно, поэтому серьезная и сосредоточенная Вера Михайловна отвлеклась от своей вечной каллиграфии на страницах историй болезни, присмотрелась к подруге и спросила:

– Наталья, отомри. У тебя такой вид, как будто ты миллион долларов в лотерею выиграла… Или проиграла.

Наташа все с тем же выражением лица подняла на Веру глаза, медленно отрицательно покачала головой и сказала:

– Нет, это не лотерея… Ты вот послушай:

 
Скорей, скорей пусть станут дни теплей,
Пусть распускаются под солнцем клены!
Я вышел в путь, я где-то по земле
Иду, в тебя уже чуть-чуть влюбленный…
 

– И главное, – таинственным голосом произнесла Наташа, – вот, взгляни…

Настала очередь Вере Михайловне поднимать брови:

– Что-что?… Кто это идет, в тебя влюбленный? – Вера встала и подошла к Наташе. Над лирическими строками виднелось посвящение: «Н. Б.».

– Откуда это у тебя?

Та рассмеялась с радостной растерянностью:

– В истории болезни нашла, в Шапочкиной.

Вера Михайловна посмотрела на Наташу недоверчиво:

– А туда кто положил? Не Шапочкина же?

Наташа развеселилась еще больше:

– Ума не приложу!

Вера посмотрела в потолок, что-то прикидывая. Обернулась к Наташе:

– А ты приложи, ум-то. У нас тут не густо с таинственными незнакомцами. Тем более, с поэтами. А стихи душевные, даже если кто-то из интернета скачал.

Наташа почувствовала минутное разочарование:

– Думаешь, списал, да? В интернете?… Ну, может быть… Да кто списал-то, вот что мне интересно! Так. Владимир Николаевич Бобровский не в счет… Как ни печально мне это признавать…

Наталья Сергеевна вздохнула.

– Кто же еще у нас способен на большое светлое чувство… Чтобы вот так, знать тебя и любить тайно… Андрей Анатольевич? – подсказала Вера.

Наташа захохотала, как филин: настолько нелепым показалось ей это предположение:

– Не смеши ты меня! Он давно и безнадежно женат. И вообще… С чего бы?…

– Да уж, – согласилась Вера, вспомнив, что Быстров пару раз пытался всерьез приударить за ней самой: она была очень даже в его вкусе, – да и на поэта наш начмед совсем не тянет. У него одна рифма «служебная-докладная-нецелесообразная-дисциплинарная».

– Еще «объяснительная», – добавила Наташа. Аккуратно сложила листок и положила его в нагрудный карманчик. – Так, неважно, кто, важно – что! Мне первый раз посвящены стихи, и они мне очень нравятся. Спасибо, неизвестный друг и поклонник! Я поднимусь в родзал, там моя мамочка Семенова сейчас рожает.

И Наташа, полюбовавшись на свое отражение в зеркале, вышла из ординаторской, красивая, сияющая, как невеста. Вера улыбнулась ей вслед…

* * *

Очень нарядно для больницы одетая, увешанная золотыми побрякушками и ярко накрашенная хорошенькая мамочка ходила по коридору и разговаривала по телефону. Ее нежный, немножко в нос голос звучал в больничной тишине громко, почти вызывающе. Ей было явно все равно, услышит ее кто-то, кроме невидимого собеседника, или нет:

– Ну, пару дней я в этом колхозе полежу. Но не больше. Разговоры тупые, одно и то же, телевизор в палату взять не разрешили, читать невозможно – свет в девять вечера выключают… Постель – можешь себе представить, туалет, естественно, в палате, тоже на четверых, и это что – комфорт? Напрягу своего, пусть думает. Без вариантов.

Ее собеседника или собеседницы не было слышно, но Вероника, так звали мамочку, вдруг капризно вскинулась, заговорив еще громче:

– А при чем тут другие? Я же – не другие. Есть еще и платные палаты, повышенной комфортности! Есть, в конце концов, личный врач. Ну, если нет, так надо обеспечить, заинтересовать как-то. Кого-то. Почему это меня должно беспокоить! Я – рожаю. Все! Я тебе рожаю, а ты мне обеспечь условия! Ну что, я не права?

По коридору, как всегда, деловито шла санитарка Елена Прокофьевна, неся в одной руке пульверизатор с дезинфектором, в другой – пучок тряпок. Покосилась на манерную мамочку. Та на нее тоже взглянула мельком, но почему-то раздраженно… Прокофьевна улыбнулась хорошенькой, с длинными, как у леди Годивы, белокурыми волосами молодой женщине:

– Ты чего, дочка, такая сердитая? Чего кричишь? Тихий час… Девушки спят. Шла бы и ты поспала.

Мамочка, не отнимая трубку от уха, резко ответила старушке:

– Не делайте мне замечаний!.. Это я не тебе. Так, младший обслуживающий персонал…

Изумленная Прокофьевна приподняла брови и еле заметно кивнула: ну да, персонал я тут… обслуживающий. Только не младший, а самый старший: скоро уж семьдесят годков по темечку стукнет.

С Прокофьевной в отделении никто так не разговаривал. Ее здесь любили… Когда друг за другом пришли в отделение совсем молоденькие врачи (не врачи, а врачики, врачата – Верочка Стрельцова и Наташа Бондарева), Прокофьевна им за все про все была и мамой, и бабушкой, и нянькой. Что одна, что вторая – девчонки золотые. Работы не боялись, учиться не стеснялись, да и спрашивать совета у нее, медсестры, не гнушались. Еще бы: Прокофьевна такую жизненную и медицинскую школу прошла, что в ней год за три считаться может… Она ведь и на войне побывала, но не на той, совсем далекой: в военный год она сама родилась. На близкой, но чужой войне: судьба застала ее в самом эпицентре военных действий. Приехала к родственникам отдохнуть на теплом берегу, а тут и началось. Эвакуироваться сразу не удалось. Тут-то профессия не просто пригодилась – понадобилась. А когда, наконец, вернулась с чужбины, пошла работать сюда, где рожают, а не убивают…

Руки работу и сейчас помнили, а вот глаза стали подводить. Теперь уборкой заведовала Елена Прокофьевна. И тут свое дело знала…

Только ведь не будешь все это выкладывать молоденькой грубиянке в бриллиантовой мишуре, нарядной, как новогодняя елка…

Прокофьевна тщательно обтирала ручки дверей, а надменная мамочка продолжала вещать, ничуть не убавляя громкость:

– Токсикоз у меня… На все! И на мужа тоже… Да не могу дозвониться до него… Недоступен что-то. Может, на переговорах… Вот на тебя все это сбросила… Ну, ничего, я своего часа дождусь!.. Я ему устрою бег в мешках с подарками! Он у меня попрыгает под окном, олигарх хренов! Пусть только явится!..

Вероника остановилась у окна, гневно вперив взгляд в окно. А за окном искрился свежей радостью морозный ясный день, бодро шагали по своим делам люди, нахваливали друг другу прекрасную погоду сытые больничные голуби…

* * *

Это только на первый взгляд кажется, что мамочки в палатах ничего не делают. На самом деле они постоянно ужасно заняты. Кто-то проходит процедуры, важность которых даже сомнению не подлежит. Кто-то внимательно вчитывается в разнообразные и разножанровые печатные строки: информация – это сила! А кто-то стоит у окна, пробуя деревенские деликатесы и заочно развивая органолептические навыки у своих будущих детей…

Катя Павлова нарезала клинковый сыр и предложила его Ксении со словами:

– Угощайся, кальций в чистом виде, ребеночку полезно. Соня, возьми кусочек – тут ни одного «Е» нет, и соль исключительно поваренная… У моей тети Гали детей целых пятеро, так что о вкусной и здоровой пище она сама может книгу написать. Некогда только… А фамилия у них, знаете, какая? Бусел. Ой, девочки, если бы не эта банда Буслов, меня бы сейчас тут, с вами, наверное, не было…

И Катя неожиданно, вспомнив что-то, заразительно рассмеялась…

* * *

Катя и ее муж Кирилл пришли домой, неся на локте свою верхнюю одежду: весна была в разгаре, в плащах и куртках становилось жарко… Первой, кто встретил вошедших в элегантно обставленной городской прихожей, была крохотная кривоногая собачонка в розовом банте на хохолке, в ожерелье на шее, вся дрожавшая от счастья, издававшая радостный пронзительный визг.

Катя, поспешно повесив плащ на вешалку, бросилась к нервной собачонке:

– Жуженька, доченька! Твоя мама пришла и что тебе принесла… Посмотри-посмотри, что принесла… Какую игрушечку принесла…

Катя полезла в сумку за сушеным собачьим «бантиком» для точки зубов. Жужа сморщила нос, бантик взяла, но эмоции перехлестывали, бантик упал, и она продолжала верещать довольно противным голосом…

Откуда-то из глубины квартиры вышла Катина мама, ухоженная стройная женщина предпенсионного возраста, одетая по-домашнему, но нарядно. Прислонилась к косяку, с улыбкой посмотрела на дочь и зятя.

– Катя, уйми собаку. Жужуня, ну-ка, тихо! – прикрикнула женщина на собачку. Та, в общем, не реагировала, поэтому Катина мама продолжила, перекрывая звучным грудным голосом Жужин визг. – А у нас новости: Галя звонила, приглашают нас на серебряную свадьбу, в Озерки, в следующую субботу.

Катя, не спуская с рук Жужу, норовящую слизать макияж с ее глаз, спросила:

– Ух ты, это что, двадцать пять лет совместной жизни? – бросила озорной взгляд на мужа. – Кирилл, прикинь: четверть века кто-то рядом… день и ночь… Мелькает – туда-сюда, туда-сюда…

Кирилл пожал плечами:

– Ну, мы с тобой за семь лет не примелькались же еще, пока… Тут главное: траекторию мелькания правильную выбрать. Я думаю, вот так надо, – Кирилл красиво показал жестами двух рук одновременно, как он это видит, – то туда, то сюда… То туда, то сюда…

Катя шутливо хлопнула мужа по руке, отпустила Жужу на волю:

– Что-то меня эта перспектива не радует. В плане хаотического броуновского движения. Куда – туда? Куда – сюда?

Кирилл примирительно обнял ее:

– Да я шучу, солнце мое.

Катина мама снова привлекла внимание к себе:

– Ну, так что, едем к Буслам, ребята?

Катя освободилась из Кирилловых объятий и, взяв сумочку с тумбочки в прихожей, сказала:

– Конечно, едем. Я – за! Поздравим родственников. И Жужа по травке побегает, мух половит, воздухом подышит… Я хоть от диссертации своей отвлекусь ненадолго, – и с этими словами достала из сумки несколько плотно заполненных файлов с выведенными главами ее научного труда.

Кирилл заметил, что Катя достала листы своей диссертации, украдкой вздохнул и добавил:

– Жужа кур погоняет, а я пешком по земле похожу, даже, может, босиком. Конечно, съездим! Поучимся. В смысле, обменяемся опытом семейной жизни… Покушаем натурпродукта… Мы с Николаевичем «Хенесси» деревенского тяпнем… От души… – Кирилл мечтательно завел было глаза, но потом вернулся к действительности. – Давненько я в деревне не бывал… Хорошо там весной, должно быть…

Жужа, как будто поняв, что предстоит интересное путешествие, прибежала из недр квартиры, подняв смышленую мордашку, по очереди оглядела членов своей семьи и радостно залаяла, ожерелье затряслось на ее тщедушном тельце…

* * *

В коридоре, ведущем на боковую лестницу, у открытого окна, выходящего в больничный двор, стоял долговязый симпатичный молодой человек в белом халате и курил. Мимо деловито простучала каблучками Наталья Сергеевна, быстро перелистывающая какой-то исписанный от руки канцелярский журнал.

Интерн Саша Сосновский (а это был он) поздоровался:

– Здравствуйте!

Наташа, бросив на парня незаинтересованный взгляд, машинально ответила:

– Добрый день! – в тот же миг у нее зазвонил мобильник и она ответила в трубку: – Нет, Лариса Петровна, Бобровский и Вера Михайловна на операции, поэтому не отвечают. Я сейчас подойду. Поняла.

Наташа скрылась за дверями, ведущими в отделение. Саша потушил сигарету. Достал из кармана блокнот, ручку и стал писать, зачеркивая слова, меняя их местами, пока не получилось вот такое произведение:

 
Давай сегодня просто помечтаем!
Что предначертано, то сбудется само:
Так в цель далекую случайно попадает
Из снега слепленный и брошенный комок…
 

Порывшись в кармане, он достал чистый бланк анализа мочи, написал на нем четверостишие, пририсовал сверху две буквы «Н. Б.» и, хитро улыбнувшись, направился к двери, в которую недавно ускользнула его Муза…

* * *

Столичные жители Ковалевы-Павловы с ветерком ехали в деревню Озерки.

На фоне мелодии, несущейся из автомагнитолы, проплывающие мимо окон пейзажи казались фрагментами музыкального клипа. И все так органично вписывалось в ритм музыки: обгоняющие их «туран» разно цветные машины, лесные массивы и широкие поля, церкви и костелы, жители деревень и маленьких городков, сменяющих друг друга по пути…