Текст книги "Стальной король"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз, и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!

– Ура! – закричал кто-то тоненько.

Как уже было сказано, вследствие частых чиновных визитов пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы – как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.

Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно – представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.

– Долой бандитских прислужников! – отклинкулся на Лухановский клич сам Коложечкин.

– Лухан, уходи! Лухан, уходи! – закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.

В Луханова полетел сор и тухлые помидоры.

– Это провокация! – закричал Луханов, – на помощь! Ребята! Наших бьют!

– Лухан, уходи!

Черная стена независимых профсоюзников быстро и грозно потеснила хлипкие ряды приближенных Луханова. Линия его сторонников внезапно прорвалась, и со всех сторон на трибуну полезли скособоченные рожи.

– А-а! – закричал Луханов, совершенно забыв человеческие слова и только понимая, что экспроприация экспроприаторов, о которой он так долго и часто рассуждал перед депутатами и журналистами, начинается почему-то с него, – убивают!

Один из соратников Луханова выхватил пушку, негромко чпокнул газовый выстрел, кто-то из шахтеров упал на колени, зажимая глаза. Хлипкий выстрел только больше озлобил нападавших: газовик выбили из рук охранника, он повалился на землю и тут же скрылся под грудой извивающихся тел. Кто-то подставил подножку Луханову, и профсоюзный лидер опрокинулся на помост. Далеко вверху мелькнуло небо с приклеенными к нему выхлопами облачков, и затем на фоне этого неба над Лухановым нарисовался огромный кулак какого-то озлобленного пролетария, с наколкой «Дуся», увенчивающей запястье, и с огромным кастетом, напоминающим стальной нарост на лапах киборга. Кулак стремительно приближался, рассекая воздух. Время замерло для Луханова. Он попытался было откатиться в сторону, но каким-то неисповедимым образом вместе со временем замедлились и его движения, и тело Луханова двигалось медленно-медленно, как тушка насаженного на крючок червяка.

Чья-то кроссовка врезала по руке с кастетом, обладатель руки, визжа, отшатнулся, и тут же его место заняла другая рожа, схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова на ноги.

– Бежим! В темпе!

В разворачивающейся драке Луханов кинулся за нежданным спасителем. У самого выхода со станции наперевес было выскочил шахтер с монтировкой, но спаситель блокировал его руку, подсек и перекинул через себя: шахтер покатился в кювет, громко побрякивая о консервные банки и прочую дрянь, образовавшуюся в результате жизнедеятельности пикета.

Спаситель рванул дверцу темно-зеленого джипа, и Луханов с ходу запрыгнул внутрь.

Взвизгнули покрышки – кто-то из независимых вылетел джипу наперерез, но внедорожник не сбавлял скорости, пер напролом через канаву, и шахтер, не выдержав, откатился в сторону тем же молодецким приемом, которым лет десять назад в армии выкатывался из-под танка.

– Молодец! – одобрил хозяин джипа, – сразу видно, отличник боевой подготовки!

– В милицию! – закричал Луханов, – ради бога, в милицию! Это чудовищная провокация!

Водитель джипа проехал еще полкилометра, свернул к обочине и заглушил мотор.

– Милиция сама приедет, – сообщил он, – будем знакомы – Денис Черяга. Следователь Генпрокуратуры. Я тут, собственно, по угольным делам. Разбираться, как у вас воруют.

– Это у нас воруют? Это в Москве воруют, а не здесь, – сказал Луханов, – интересные вы люди! Сначала шахтерам денег не дают, а потом интересуются, куда они пропали.

Черяга помолчал, потом оборотился вправо. Там, за беленькими пятиэтажками и чахлыми от жары деревьями, ровным строем вздымались красные трехэтажные особнячки.

– Это чье? – спросил Черяга.

– Это? Миши Никишина. Сына директора.

– Вы сказали, что деньги шахтеров воруют в Москве. Как вы думаете, деньги, на которые был построен этот особняк, украли в Москве или в Чернореченске?

– Вы меня не так поняли, – запротестовал Луханов, – я хотел сказать, что вся эта система воровства начинается в Москве, а Никишин – мерзавец.

– А если конкретно?

– А?

– Чем он мерзавец-то?

Луханов поколебался.

– Ну, фирмы всякие подставные, – неуверенно протянул он. – Жена у Никишина Алина и фирма так же называется. Зарегестрирована за границей. Покупает уголь вдвое дешевле, чем на рынке, а в обмен закупает оборудование втрое дороже. Разница остается «Алине», а оборудование везут сюда. А что в шахту упало, то пропало. Никто не оценит, что там стоит в шахте, кроме тех, кто его туда ставил.

– А шахтеры как на все это реагируют?

– А что шахтеры? Шахтер вон, вечером со смены идет, непременно с собой ведерко чистого угля прихватит. Вот ему и кажется, что начальник смены ворует три ведра. А директор шахты, наверное, целых десять.

В глубине души Черяга не мог не согласиться с подобным выводом: шахтеры на него произвели примерно то же впечатление.

– А у вас документы про это есть?

– Кое-что найдется, – задумчиво проговорил Луханов.

– Покажете?

– Покажу, – согласился Луханов, – поехали в терком[1]1
  Терком – территориальный комитет профсоюза.


[Закрыть]. Улица Мира, 5.

Джип уже выехал на мостик, когда Черяга спросил:

– А насчет того, что вам угрожали, – это правда?

– Я что, врать буду? – обиделся Луханов. – Раз пять звонили.

– И что говорили?

– Тексты примерно одинаковые: «Мы пикетчиков на шоссе сделали и тебя, гада, сделаем, если поезда не пойдут».

– И вы так легко к этому относитесь?

– Да я очень серьезно к этому отнесся, – сказал Луханов, – когда мне в два часа ночи прошипели в трубку, я сразу в милицию бросился звонить. А когда в течение трех часов мне еще два раза позвонили, и каждый раз разные голоса услужливо брали на себя ответственность за теракт – то я, извините, успокоился.

Луханов хмыкнул.

– На путях стоят тридцать поездов, в каждом поезде по шестьдесят вагонов, у каждого вагона хозяин кипятком писает от злости. Радио у нас все слушают, – я еще удивляюсь, что только пять человек позвонили.

Помолчал и добавил:

– Я так думаю, что это и из независимого профсоюза могли звонить. Чтобы поколебать мою преданность делу рабочего класса.

– А бандиты могли звонить? Местные, угольные?

Луханов подумал:

– Могли и они.

– А кто в городе крупные бандиты? – спросил Черяга.

– Да я откуда знаю? Негатив, наверное. Негатив был самый крупный, весь город держал, главный банк в городе держал – «Восточный», мэра на поводке водил.

– А я думал – Чернореченсксоцбанк самый крупный.

– Это теперь. А раньше «Восточный» был.

– И что с ним случилось?

– Обанкротился.

– Что так? Слишком много денег бандитам отстегивал?

– Да нет, я же вам говорю – он и был бандитский, Негатив в директорском кабинете ноги на стол клал. Говорят, что угольные директора положили в банк кучу денег. Левых. Ну, когда Негатив это увидел, у него слюни потекли, он эти деньги распихал по невозвратным кредитам и говорит директорам: извините, банк лопнул. Как-то никто к нему сильных претензий не предъявлял.

– А мэр?

– Мэр у нас теперь новый. Раньше у нас был Куманов. Сергей Витальевич. Ба-альшой друг Негатива. Засветился он с этим банком по полной программе, туда же еще вклады населения привлекались, Куманов аж по телевизору выступал и банк нахваливал, как водку «Кристалл». Ну, народ его только что на клочки не разодрал, когда банк накрылся.

– А новый мэр?

– Да он у нас сеть магазинов держал, все столбы плакатами предвыборными оклеил. Народ уж плевался-плевался, а кого выбирать-то? Два угольных генерала в мэры баллотируются и этот, Курочкин. Плюнули да проголосовали за Курочкина.

– А как Курочкин с Негативом?

– Да не очень. Когда выборы-то были, Негатив ему был заместо табуреточки, весомая поддержка. Деньги, наверно, давал. А как выборы кончились, Курочкин сказал табуреточке: спасибо, что постояла. А я уже наверх залез, мне тебя несподручно с собой тащить.

– И что же Негатив?

– А что Негатив? Негатив к этому времени увял. Директора на него злые, мэр на него злой, он свой кусок нахапал и сидит тихо. Да мэр с ним особо и не ссорился, они и за ручку здороваются, и на футбольный матч ходят вместе.

– А народ как к Негативу относится? Коль скоро он вкладчиков обворовал?

– Да что народ! Негатив вон в областное собрание баллотировался, по Малиновскому округу, там каждому пенсионеру в дом принесли пакет с заморской колбасой. Народ чавку раскрыл, 94 % проголосовали за Негатива. Он, Негатив, вообще щедрый. Рубль отнимет, копейкой непременно поделится. Кто сейчас забастовщиков кормит? Он, а не Крот с Чередой. Сам возит и казаков заставляет.

– А-а, – протянул Черяга, – так это его парня убили вчера? Который хлеб пикету возил?

– Да наверно его, – подумав, ответил Луханов. И прибавил: – Ой поймает Негатив этих козлов, надерет им задницы, не посмотрит, что спецслужбы!

– А зачем Негатив еду возил?

– Я знаю? Возил и возил. И мы брать ее будем, так и скажите в Москве – если нам не дает хлеба государство, мы будем брать его у бандитов. Потому что бандиты получаются человечней всяких чубайсов!

– А где я Негатива могу найти? – спросил Черяга.

Луханов пожал плечами.

– А бог его знает. Поищи в «Сирене». К вечеру.

Терком располагался в маленьком домике напротив обширного здания «Чернореченскугля». В приемной Луханова было пыльно и пусто, и престарелая секретарша играла на маломощном компьютере в «Тетрис». По просьбе Луханова секретарша вынесла Черяге красную папочку, завязанную тесемками, и они расстались.

* * *

Улица Коновалова, пересекавшая город с запада на восток, была названа так в честь начальника комсомольской стройки, прославленного залетным московским писакой Александром Панфеевым в романе «Черное золото». В романе изображалась борьба прогрессивного комсомольца-рабочего с инженером-ретроградом. Инженер-ретроград утверждал, что количество коксующегося угля в Чернореченске совершенно недостаточно, чтобы обеспечить нужды соседнего Ахтарского меткомбината, а без коксующихся углей чернореческие шахты себя не оправдывают. Рабочий же изобретал процесс, позволявший превратить энергетический уголь в коксующийся. В конце инженер оказывался вредителем, засланным японской разведкой для подрыва боеспособности советской родины, комсомолец становился начальником стройки, а коксохимический цех АМК весело поглощал состав за составом из Чернореченска.

Первого хозяина Чернореченска действительно звали Kоновалов, но он бы не комсомольцем, а бывшим унтер-офицером, выросшим к 1929 году до начальника Чернолага. Чернореченск сооружали ссыльные кулаки и спецпереселенцы, они же вкалывали в шахтах, и во всем романе не было ни слова правды, кроме того, что в 1929 году чернореченский уголь был и вправду рентабелен – рабский труд ничего не стоил.

Ни при каком другом общественном строе рентабельным он быть не мог, а энергетический уголь в коксующийся переделывать не научились до сих пор. Самородок, это предлагавший, закончил свою жизнь там же, где и прочие вредители – в шахтах Чернолага.

Московский писатель Панфеев был превосходно осведомлен об истинном положении дел, и даже выезжал в Чернореченск для детального знакомства с натурой, но роман написал бойкий. Наверное, потому, что в шахтах Чернолага трудились его отец и брат. Говорят, что в качестве гонорара писатель попросил их освобождения, но к тому времени гонорар сдох от силикоза и был похоронен в одном из бесперспективных забоев – начальство использовало готовые дырки в земле заместо кладбища. Панфееву достались только деньги и Сталинская премия. Он долго пил, а потом сел за новый роман – о героических строителях соседнего Ахтарска.

Улица Коновалова начиналась от одноэтажного вокзала и шла через весь город с востока на запад. Вдоль улицы унылым караваном тянулись панельные пятиэтажки с чахлыми липами, выраставшими из чугунных решеток. Что-то удивило Черягу в облике города, и лишь проехав пол-улицы, он понял, в чем дело: ни на троттуаре, ни в скверике под домами, ни на проезжай части – нигде не было машин, и даже чернореченский трамвай, на котором он так любил кататься в детстве – даже трамвай прошел мимо него единственный раз, раскачиваясь и гремя облупленными железными боками.

Черяга остановил джип у дома с торцом, выложенным цветной мозаикой. На мозаике был изображены рабочий в шахтерской каске, девочка и солнце. Несколько лучей у солнца отвалились и лежали желтой пылью в скверике под домом.

Он поднялся на второй этаж, и через минуту позвонил в стальную дверь с сейфовым замком, установленную совсем недавно, судя по свежим порезам на стене. Это была квартира, в которой его брат последнее время жил вместе с Ольгой.

Дверь Ольга открыла без стука.

– О! Кто пришел! Дениска пришел, – сказала она.

Ольга была в коротком белом халатике и босиком. В руках у нее была бутылка водки. Ольга пошатнулась и хлопнула глазками.

Денис прошел в прихожую. Квартира была маленькая, однокомнатная, и в раскрытую дверь Денис видел чисто убранную кухню и пестрого попугая в клетке.

Ольга хлопнулась на диван, и коротенькие полы халата разлетелись.:

– Т-ты извини, Денисик, что я пьяная. У т-тебя жена есть?

– Нет, – промолвил Черяга.

– А у меня вот мужа нет. Был и сплыл. Алиментов требовать не с кого.

У Ольги были длинные, без единого волоска ножки, покрытые ровным загаром. Из-под завернувшегося халата были видны трусики, узенькие по нынешней моде и такие прозрачные, что Денис совершенно точно понял: лобок у Ольги выбрит тоже. Понял и смущенно отвел глаза.

– Почему вы не сказали, что Вадим ушел из банка?

Ольга расслабленно махнула рукой. Халатик сдвинулся, закрывая трусики. Черяга вдруг почувствовал, что ощущает нечто большее, чем положено ощущать в присутствии невесты покойного брата.

– Что там произошло, с вымогательством? – спросил Денис.

– Да какое вымогательство! – капризно сказала Ольга. – послали человека работать по рынку, одна торговка возьми и нажалуйся. Прискакал РУБОП, с великим шумом всех повязали, ну, и Вадик оказался крайний.

– Что значит – крайний?

– Сказал, что для себя собирал.

– А на самом деле для кого он собирал деньги?

Ольга пожала плечами.

– Я-то откуда знаю?

– Не валяй дурака. Для кого он собирал деньги? Для Негатива? Почему он тогда в банке охранником работал?

– Его Негатив поставил за банком смотреть, – сказала Ольга, – а банку это не очень-то нравилось.

Ольга вздохнула и зашевелилась на диванчике. Черяге почему-то некстати вспомнилось, что он не был с женщиной уже почти месяц – с тех пор, как полупьяная секретарша Никифорова зазвала его домой после вечеринки. У секретарши были тяжелые толстые ноги, и мясо на ее животе собиралось складками. Денис невольно позавидовал брату. Такие девушки, как Ольга, должны были быть манекенщицами или любовницами банкиров, и было совершенно невероятно, что одна из них была невесткой сопливого парня, вышвырнутого из банковских охранников и выбивавшего долги из торговцев на рынке.

– Кофе тебе сварить? – сказала Ольга.

– Свари.

Они пошли на кухню, и Денис молча смотрел, как девушка нагибается и ищет банку с кофейными зернами, и когда она подала ему ручную кофемолку, пальцы их на мгновение сплелись, и Денис дернулся, словно сунул руку в розетку под током.

Они воротились в гостиную, и Ольга поставила на столик перед диваном две фарфоровые чашечки, из которых вился тонкий дымок.

– Кем был Вадим у Негатива? Быком?

– До бригадира вырос, – сказала девушка, опустив глаза.

– И как… его звали?

Денис почему-то не смог заставить себя произнести слово «погоняло».

– Чиж.

Ольга маленькими глотками пила кофе, сидя спиной к окну, и яркий солнечный свет прорезывал насквозь ее халатик, превращая его в подобие нимба вокруг тонкой, как хрустальная ваза, фигурки. Ольга несмело улыбнулась ему, Денис поперхнулся кофе и поспешно отвел глаза.

– И зачем же Чиж звал меня на свадьбу? Братаном перед братками хвастаться или как?

– Он хотел, чтобы вы ему помогли.

– Чем?

– Не знаю. Уехать отсюда. Он – он не такой был, как все. Мы бы поженились и уехали! Он не хотел в этом дерьме сидеть!

– Так и начинать не надо было, – заметил Черяга.

– А?

– Его никто не заставлял на Негатива работать.

– А где еще? На шахте горбатиться, да? По восемь месяцев зарплату не получать и ждать, пока метан в штольне взорвется? Вам хорошо в своей Москве, там тысяча мест, где работать!

На глазах девушки выступили слезы. Она всхлипнула. Потом ухватила за горлышко бутылку и начала жадно пить. Черяга перехватил ее руку и отвел назад.

– Перестань! Ты и так пьяная!

Ольга выпустила бутылку и заревела в полный голос.

Растерянный Черяга сел рядом на диванчик и обнял ее за плечи.

– Ну успокойся, успокойся, – проговорил он.

– Тебе хоро-шо, – прорыдала Ольга, – ты в Москву уедешь, а мне куда?

Белый халатик сбился в сторону, и Черяга видел теперь тонкий, покрытый бархатным пушком живот и холмики не стесненных лифчиком грудей. Чувствуя, что происходит что-то не то, Черяга попытался отодвинуться, но в этот момент пальцы Ольги вцепились в него с неженской силой.

Горячие женские губы впились в его собственные, и Ольга повалилась на диван. Черяга упал сверху, с ужасом и восторгом ощущая под собой мягкое, податливое женское тело. Женские губы сместились куда-то вбок, нежный язычок защекотал у него за ухом. Черяга попытался отбиться, чувствуя, что, кажется, именно это называется изнасилованием, но тут его губы впились против своей воли в высокую белую грудь с темным пятнышком соска, и все, о чем думал Черяга час назад и даже минуту, было смыто из его памяти, как летний ливень смывает с запыленных улиц грязь и ненужный сор.

* * *

Было уже два часа дня, когда ахтарский предприниматель Ашот Григорян вышел из маленького офиса, располагавшегося позади принадлежащего ему магазинчика. Магазинчик Григоряна был расположен на редкость удобно, в том же здании, в котором располагался районное УВД, и поэтому никаких неприятностей с бандитами или налоговыми органами у Григоряна не возникало. В последний раз, когда новый и неопытный пожарный инспектор пришел проверять магазин и требовать денег во внебюджетный фонд «Пожарник», продавец в магазине вежливо объяснил инспектору, что к директору ему надо заходить с торца.

Инспектор зашел с торца и прочитал значащуюся там табличку, и больше в магазине его не видели. Григорян платил ментам гораздо меньше, чем «крыше», и благодаря этому удачному обстоятельству в короткое время заработал и на новую квартиру, и на новый «БМВ», который и посверкивал сейчас во дворе среди милицейских «канареек».

В магазине громко работало радио, и по радио представитель независимого шахтерского профсоюза называл вчерашний расстрел пикета «провокацией Москвы».

– Вот сволочи! – сказал зам Григоряна, – ведь до сих пор не нашли, кто это сделал! Как вы думаете, Ашот Вазгенович, найдут или не найдут?

Зам Григоряна считал, что его шеф знает ответы на все сложности жизни. Но Григорян ничего не ответил, и зам добавил:

– Вас там какой-то парень спрашивал, сказал, что в два подъедет.

Дверь офиса захлопнулась за Григоряном.

– Не в духе шеф, – констатировал продавец.

БМВ Григоряна стоял под самым окном офиса, и Григорян увидел, как к его машине подкатила белая с синим «шестерка». На «Шестерке» были чернореченские номера и надпись: «ГАИ», хотя ГАИ уже не было, а труженики свистка именовались новым труднопроизносимым сокращением из пяти букв. Из машины вышел невысокий коренастый парень в джинсах и вельветовой куртке.

Прошло минуты две, и в дверь кабинета Григоряна постучали.

– Кто там? – сказал директор.

Дверь отворилась, и на пороге показался все тот же коренастый гаишник. Закрыл дверь и прислонился к стене.

Мент улыбался, и от этой улыбки душа Григоряна ушла в пятки.

– А ведь я тебя засек, – сказал гаишник.

– Что?

– Это ты ехал на БМВ в Чернореченск. Туда и обратно.

– А что, в Чернореченск больше ездить нельзя? – спросил, холодея душой, Григорян.

Мент все так же ритмично двигал челюстью. Это был молодой еще гаишник, веснушчатый и вихрастый, с мордочкой, вострой, как у лисы.

– Ищут ведь тебя, – сказал гаишник, – ищут тачку, из которой облаяли пикет. Который потом расстреляли.

– Слушай, – сказал Григорян, – при чем тут я, а? Ну хорошо. Ну ехал я в Чернореченск. Ну обругал пикетчиков. Не приезжал я вечером, вот те крест, не приезжал! Да их до меня двадцать человек, наверно, обматерили.

– Но только у одного из этих двадцати был «БМВ», и только один сказал, что он еще вернется.

– Да злой я был! Ну что я? Я же не бандит.

Мент равнодушно жевал.

– А это ты в отделении будешь доказывать, бандит ты или не бандит. Вся область на ушах стоит, требует найти кто в пикет стрелял. Мне за бдительность повышение будет.

Мент поискал глазами вокруг, и его рука оплела горлышко коньячной бутылки, сидевшей в ящике.

– Хороший коньячок, а? – сказал мент, – можно?

– Лучше не этот, – заторопился Ашот, – вон, я сейчас принесу…

– Смотри-ка – у тебя и коньяк поддельный, а? Акцизные марки на коленке рисовал?

Ашот в ужасе закрыл глаза. Господи, ну зачем, зачем он выматерил этих шахтеров! Он не знал, смогут ли ему припаять убийство двух пикетчиков, – но что он, лицо кавказской национальности, послужит если не козлом отпущения, то дойной коровой для въедливых следователей – это было наверняка.

– Сколько? – спросил Ашот.

– Десять штук.

– Ты с ума сошел. У меня таких бабок нет.

– Ты мне не тыкай, черножопый, – с усмешкой сказал мент, – тебе что, десять кусков жалко? С тебя следователь пятьдесят сдерет, ты еще рад будешь отделаться.

В конце концов сошлись на трех тысячах сейчас, и еще трех – через неделю. Наглый гаишник прихватил ящик с коньяком и был таков.

* * *

Спустя час Черяга нетвердыми шагами покинул квартиру в девятиэтажном доме с выложенным мозаикой шахтером. На губах его виднелись следы от женской помады, и в ворот рубашки, если приглядеться, можно было заметить свежий засос чуть пониже шеи.

Мир изменился. Пустынная горбатая улица уходила, казалось, прямо в небо, деревья тихо шелестели, поздравляя Дениса, и водочные этикетки, поднятые ветром, кружились вокруг, как новогодние конфетти.

Рассудком Денис прекрасно понимал, что случилось. Девочке очень хотелось замуж. Девочке особенно хотелось замуж за приличного человека и москвича, и когда она увидела, что несостоявшийся деверь посматривает на нее масляным взглядом, она решила, что это – ее шанс.

По разным причинам у Черяги не очень ладились отношения с женщинами. Имя-отчество последней причины было Марина Сергеевна, и работала причина переводчицей в какой-то иностранной конторе. У Марины были серые глаза и длинные ножки, и они с Денисом подходили друг к другу как две половинки ореха, что не помешало Марине два месяца выселить Черягу из своей постели, едва на горизонте замаячил перманентный любовник – генеральный директор какого-то ООО с тыквообразным чревом и сексапильным кошельком.

Тривиальную измену ради денег Черяга бы еще пережил, но Марина сказала ему на прощанье: «Слушай, а с чего тебя любить? Тридцать два года мужику, а он до сих пор на жизнь заработать не может! Ты думаешь, я тебя из-за денег оставляю? А ты когда-нибудь такое слово слыхал – самореализация?»

Здесь, в богом и капитализмом проклятом Чернореченске, статус Черяги как москвича и важняка был достаточно высок, чтобы невеста брата уцепилась за него, как за тростинку.

Но какое это имело значение? Черяге было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни, и солнышко улыбалось ему с небес, и жизнь без сегодняшнего дня была как резиновая лодка, из которой сдули воздух и сунули в чулан, а сегодняшний день был как воздух, которым наполнили лодку и как река, по которой она плывет.

«А скажи, дружок, вы так же валялись бы на диванчике, если бы ты сказал ей, что живешь в однокомнатной конуре за кольцевой дорогой, и что ты ни разу в жизни не взял взятки?» – ехидно шепнул рассудок, пока Денис заводил магнитной карточкой темно-зеленый «Мерс». Но Денис цыкнул на рассудок, тот завилял хвостом и пошел прочь, как уходит из комнаты обиженный пес, изруганный за изодранную игрушку.

Черяга знал, что в жизни у него появилось что-то, чего никогда не было, как будто он был колесом, бесполезным и изломанным, с дыркой посередине, и вот в эту дыру вдруг просунули ось, и колесо завертелось весело и довольно.

* * *

Мелькнули внизу чахлые камыши, заплывшие консервными банками, мелкькнул покореженный забор почившего в бозе угольного НИИ, и вскоре внедорожник выскочил на мост, перекинутый через неширокую речку Осинку, – приток далекого Урала. Мост кончался прелюбопытным сооружением – на скалистом пятачке, вдающемся в реку, стоял огромный металлический человек ростом с семиэтажку. В одной руке металлический человек держал кирку, в другой нечто, неразличимое в связи с плохой видимостью. Но в хорошие дни нечто можно было идентифицировать как игрушечный завод – с трубами, цехами и газгольдерами.

В целом статуя производила неотразимое впечатление. Если бы динозавры возводили скульптуры, они бы бесспорно возвели нечто вроде этого.

Человек был окружен ремонтными лесами. Леса были оклеены объявлениями и афишами, и теперь человек с кайлом в руке рекламировал кандидатов в городскую Думу и жевательную резинку. Наверное, это был один из немногих шахтеров в городе, который сумел сменить профессию и устроиться рекламным агентом.

Шахтер-Полифем, некогда, как задумывалось, должен был стоять посереди зеленого сквера, окруженный белопанельными домами, светлыми магазинами и смеющимися ребятишками, обитающими на месте зловонной кучи бараков, украшавших левый берег Осинки с 30-х годов. Белопанельный микрорайон так и не родился на свет. На статую денег хватило, а на дома – нет. Вместо белопанельных домов левый берег зарос самовольной застройкой – балками, где люди жили по две-три семьи в жилище размером с вагончик, и весь этот пещерный город получил название Алаховка – темное название, неаппетитное, пахнувшее анашой, пьяными драками и слезами школьниц, которые слишком рано и слишком страшно переставали быть девушками…

Поэтому-то так и удивился Черяга, когда хозяин крупнейшего в городе банка предложил ему приехать в гости в Алаховку.

Во время оно предсовмина Косыгин, пролетая на вертолете над левым берегом реки Осинки, что текла чуть сбоку от города, кинул взгляд вниз и изрек: «А что же мне говорили, что плохо живут шахтеры? Хорошо живут шахтеры! Вон сколько гаражей!» Сопровождавший высокого вождя первый секретарь обкома не решился разъяснить, что то, что простирается внизу – это не гаражи. Косыгин еще раз окинул «гаражи» задумчивым оком и приказал их снести, как портящих пейзаж возле памятника.

Спустя двадцать лет мудрое указание Предсовмина было выполнено. Балки исчезли, и на месте их дивными белокирпичными кустами тянулись хоромы, окруженные высоким забором с колючей проволокой и только что не рвом, в котором плавали крокодилы, и металлический пролетарий парил над рекой на фоне белокаменных особняков новых хозяев жизни.

У самой реки, вжавшись спиной в камыши, стояло пять или шесть балков, сросшихся спинами и чудом уцелевших. Денис подъехал на джипе поближе к воде и увидел старуху, которая на мостках полоскала белье. Старуха обернулась на шум машины.

Засим старуха поступила очень странно. Она подхватила простыню, которую только что выжимала в ручье, и с этой простыней, перекрученной наподобие кнута, полетела навстречу Денису.

– Бабушка, – начал Денис.

Мокрая простыня шваркнула его по лицу. Денис, не ожидавший от бабки такой прыти, даже не успел посторониться. Бабка замахнулась снова, и Денис крепко, но вежливо перехватил ее локти. Бабка лягнулась и громко-громко завопила:

– Убивают!

Послышался скрип двери балка, кто-то выскочил на крыльцо, и мужской голос заорал:

– Отойди, убивец, сейчас стрелять буду!

Черяга оглянулся. У балка стоял дедок с бородой Санта-Клауса, и в руках его прыгало охотничье ружьишко. Тут бабка изловчилась как следует и пнула Дениса ногой. Вероятней всего, что бабке хотелось угодить в пах, но скрюченные артритом ноги не очень-то подымались, и в результате бабка попала супостату по коленной чашечке. Башмаки у бабки были тяжелые, с твердокаменной подошвой, и Денис, не ожидавший от бабульки такой прыти, вскрикнул – скорее от удивления, чем от боли, и выпустил женщину.

Сама же старушка, тяжко охнув и скрючившись в три погибели, села на землю и принялась причитать:

– Не уйдем! Режь, не уйдем!

Старик прицелился.

– Да вы что, с ума посходили? – заорал Денис, – я к вам спросить заехал!

– Знаем мы, – сурово отвечал старик, – зачем тут разъезжают на джипах!

– Да москвич я! – сказал Денис, – вон, номер у машины московский! Я спросить хотел – вы не знаете, где Лаптюк живет? Дима?

– А тебе он кто? – подозрительно спросил дедок.

– Да кореш, в одну школу ходили.

– Это кто Лаптюк? – спросил дедка бабку.

– А это который с пятого балка был, – сказала она, – феррум-купрум.

– Спекулянт твой Лаптюк, – сурово сказал дедок, – во, даже памятник засрал!

И сурово ткнул пальцем в обставленную лесами статую рабочего.

– Вам помочь? – участливо спросил Денис, наклоняясь к старухе, все еще сидевшей на земле.

– Да я уж сама как-нибудь, – сказала та, но тут же уцепилась птичьей лапкой за протянутую руку Черяги.

– А что случилось? – спросил тот, – чего вы так – с ружьем?

– Дак мы думали, вы из этих, – объяснила старуха, – из рэкета. Дом отбирать.

– А что, отбирали?

– У всех отбирали, – сказал дедок, подходя, – сначала съезжать велели, а потом по домам стали шастать. Грабить людей. Троих таких поймали, а их на следующий день милиция выпустила.

– А потом? – спросил Черяга.

– А потом сгорели балки-то.

– Как сгорели?

– А вот так. Эти, которых поймали, прикатили сюда на джипе, и говорят: ладно, по доброму не понимаете, будем разговаривать по-плохому. А в ту же ночь все и загорелось, с четырех концов. Вон, памятник закоптили, памятник чистить деньги нашлись.