Текст книги "Стальной король"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Юлия Латынина
Стальной король

Глава первая
Поминки по пикету

Столовая в этом здании не изменилась с советских времен: на кафельном полу стояли пластиковые, пожелтевшие от времени столики, и чтобы добраться до кассы, надо было отстоять шевеляющуюся и кашляющую очередь. На алюминиевых полках, вдоль которых двигалась очередь, чах салат из свежих огурцов бледно-синюшного цвета, щи капустные и куриные котлеты, обильно залитые соусом. Цветом соус напоминал боевой прикид омоновца и употреблялся с той же целью, а именно – для камуфляжа.

Денис Черяга, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, опасливо обошел котлеты стороной и удовольствовался салатом и булочками. Свой трофей Черяга отнес к пластиковому столику близ окна, раздобыл бледную гнутую вилку времен пуска Саянского алюминиевого завода, и начал есть, задумчиво обозревая унылый пейзаж из московских крыш, просвечивающий через заросшее жиром окно столовой.

Денис Федорович был еще молодой человек, лет тридцати двух, немного ниже среднего роста и такой щуплый, что друзья в прокуратуре шутили насчет того, что тонкостью талии он мог бы поспорить с фотомоделью. Однако тонкие его запястья переходили в широкие не по размеру ладони, и костяшки длинных, аристократических пальцев были покрыты характерным мозолями человека, который часто лупит по груше и много отжимается на кентусах. Лицо у Дениса было обманчиво спокойное, с широкими скулами и твердым лошадиным подбородком, и васильковые глаза прятались за широкими стеклами очков. Это было лицо человека, занимающегося самым паршивым, что есть в человеческой природе – а именно этим занимался Черяга.

Денис Черяга специализировался на маньяках.

Так уж получилось, что первое дело молодого следователя было связано именно с подонком, душившим женщин в лесополосах вдоль железных дорог. Дело было неожиданно быстро раскрыто, Черягу заметили, и через несколько лет он, несмотря на молодость, был произведен в «важняки». Однако фронт работы остался прежним: начальство спешно высылало его туда, где обнаруживались изуродованные трупы женщин и подростков, и за свою недолгую карьеру Черяга навидался бессмысленной жестокости не меньше, чем если бы он провел все это время в Чечне или в Бейруте.

Напротив Черяги на стол шлепнулся поднос, заставленный целой кучей блюд, и басистый голос пророкотал:

– Привет, Данька! Ты, говорят, завтра в Чернореченск едешь?

Черяга поднял голову: рядом с ним разгружал свою жратву веселый и толстый Горчаков из соседнего отдела.

– Да. Завтра.

– Что – с Ахметовым?

Вот уже второй месяц по всей Руси Великой бастовали шахтеры, перекрывая железные дороги и приводя в отчаяние местные администрации, и Александра Ахметова во главе следственной бригады отправляли в Сибирь разобраться, куда же все-таки делись шахтерские деньги.

– Нет. Ты же знаешь мою специализацию, – усмехнулся Черяга, – какие там шахтеры! В отпуск на свадьбу. Брат женится.

– Брат? А я и не знал, что у тебя брат есть.

– А я и сам забыл.

– Что так?

– Двадцать лет парню, – сказал Черяга, – три года сидел, сначала как малолетка, а потом… В общем, год назад вышел.

– И чем же он сейчас… занимается?

– Не знаю. Мать клянется, что поумнел. Очень просит на свадьбу приехать.

– А на чем же ты поедешь? Там же дорога перекрыта.

– На машине. Мать просила плиту для новобрачных купить. Японскую. Они, здесь, в Москве, дешевле. Как раз в багажник влезет.

Горчаков поднял голову и заорал:

– Эй, Сашка! Иди сюда.

Через мгновение к обедающим подошел Александр Ахметов – тот самый следователь, которого посылали по душу шахтерских посредников.

– Ты когда в Чернореченск едешь?

– На следующей неделе, – сказал Ахметов, – раньше не получится.

– А вот он – завтра. На свадьбу.

– Очень приятно, Денис Федорович, – отозвался Ахметов, – вы если что услышите от местных, заходите к нам. Будем только рады.

– Да я в отпуск, – сказал Черяга, – и вообще я мало в этих делах разбираюсь.

– Все-таки заходите, – повторил равнодушно Ахметов.

* * *

Разумеется, никакая газовая плита не влезла бы в багажник «Жигулей» или какого-нибудь там «Москвича», причитающегося по рангу следователю с зарплатой, на которой не прокормишь даже кошку. Но в том-то и дело, что у Черяги была потрясающая тачка, не тачка, а мечта – новенький мерседес-внедорожник, пятисотый, темно-зеленый, с неброскими аристократическими обводами полуфургончика, столь же простенькими, как вечернее платье принцессы Дианы.

Не то чтобы Черяга был единственным следователем прокуратуры с такой лайбой – его сосед по кабинету Сеня Гочкис ездил аж на шестисотом «Мерсе», – но, в отличие от Сени Гочкиса, Черяга заработал свою тачку не тем, что обслуживал московские криминальные группировки.

Месяцев шесть назад на одной из московских дискотек пропала белокурая с длинными волосами девочка. Несмотря на то, что тело ее нигде не было найдено, дело поручили Черяге. Такая невиданная по нынешним временам прыть объяснялась двумя причинами: во-первых, в Москве пропали уже две белокурых с длинными волосами девочки, и свежие трупы обоих нашли через месяц, в каком состоянии – это даже Черяга предпочитал не вспоминать. Во-вторых, девочка была дочкой одного из металлургических королей России. Для розыска возможной жертвы была поднята на уши вся Москва, включая двух законных воров. Однако повезло Черяге: он нашел маньяка и он нашел девочку, на цепи в подвале, но живую.

Правда, следующие три месяца девочка провела в психиатрической клинике.

Через неделю после ареста маньяка придушили в тюрьме, а на следующий день после этого происшествия Черяга обнаружил у себя под окнами темно-зеленый внедорожник с трехлучевой звездой на капоте. Он даже попытался было отказаться от машины, но промышленник внятно ему объяснил, что ему с Черяги ничего не нужно, что он не бандит, не авторитет, а что если его заводам понадобится оправдываться насчет налогов – так не к же Черяге с его специализацией за этим обращаться!

Словом, роскошный внедорожник осталась у Черяги, вкупе с предложением звонить в любое время.

За шесть месяцев работы он еще ни разу не ломался, горючее для него стоило вдвое дешевле, и единственной повышенной строчкой расходов оказались гаишники: аристократический «Мерс» они тормозили впятеро чаще, чем пенсионную черягинскую «Шестерку».

* * *

Дорога до Чернореченска заняла почти три дня. Проворочавшись всю ночь в скверной челябинской гостинице, Черяга выехал в пять утра и вот уже семнадцать часов крутил баранку, останавливаясь только затем, чтобы справить нужду или по требованию гаишников.

Дорога, связывавшая Европу с Азией, была разбитая и серая, шириной в два ряда, и по обеим сторонам ее рабочие местных заводов продавали унитазы и надувные игрушки, выданные им на предприятии в счет зарплаты.

На границе области рыцарь с большой дороги, изучив его документы и сообразил, что денег с правоохранительного коллеги ему не содрать, философски полюбопытствовал:

– Вы куда направляетесь, Денис Федорович?

– В Чернореченск.

– Там дорога перекрыта.

– Мне-то что? Я на машине.

– Там автотрассу перекрыли тоже, – сказал гаишник.

– Давно?

– Да с утра.

– На въезде или на выезде?

– На въезде, – и гаишник с любопытством заглянул внутрь черягинской машины. Надо сказать, что «Мерс», груженый плитой, представлял собой довольно пикантное зрелище – все равно что позолоченная карета с гербами, внутри которой едет стог сена.

Километров за сто до Чернореченска дорога испортилась: небо стало черным и злым, как угольный пласт, верхушки деревьев затанцевали на ветру, выламываясь во все стороны, как стриптизерка у шеста, на разбитый асфальт упали первые крупные капли дождя.

Черяга поднял стекло и включил радио: комментаторы на все лады обсуждали очередную забастовку. Начальник Западносибирской железной дороги сказал, что убытки ее измеряются уже сорока миллионами рублей. Министр экономики Яков Уринсон заявил, что правительство не намерено идти на поводу у шахтеров. Директор соседнего Ахтарского металлургического комбината пожаловался, что еще четыре дня забастовки, и на заводе кончится кокс для коксовых батарей.

– Насколько это серьезно? – спросил комментатор, и директор ответил:

– Завод можно будет выбросить на свалку.

Голос у директора был молодой и нервный, и Черяга подивился странному в нем напряжению, угадываемому сквозь треск разрядов: Черяга был человек опытный, и нотки, которые он слышал в голосе директора, он привык слышать в голосе обвиняемых.

Комментатор еще чего-то спросил, но тут за взгорком моста показался Чернореченск, и Черяга выключил радио.

Дождь лупил по дороге прямой наводкой, в небе вспыхивали молнии – господь Бог развлекался концертом с цветомузыкой.

Обещанного пикета не было. У автобусной остановки жалась под козырьком кучка растерянных людей, да вдоль дороги стоял пяток милицейских «синеглазок» со включенными маячками. Маячки вертелись, как на дискотеке, выхватывая из темноты дорожное полотно, группу растерянных оперов и темную кучку одежды на асфальте, и Черяга принял было всполохи от фотоаппаратов за вспышки молний.

Черяга остановил машину и пошел к «синеглазкам».

– Вы куда, гражданин? – загородил ему путь молодой белобрысый сержант.

Черяга вынул свое удостоверение. Сержант изучил его, внимательно оглядел «Мерс» и взял под козырек. Черяга так и не понял, что послужило для сержанта более убедительным аргументом: удостоверение москвича или роскошная тачка.

– Что случилось? – спросил Черяга.

– А черт его знает, – растерянно ответил сержант.

Черяга прошел дальше. Кучка тряпья у разделительной полосы оказалась человеком: вокруг человека ползал эксперт с фотокамерой, другой опер держал над фотокамерой зонтик. Убитый был молодой еще парень, лет девятнадцати-двадцати. У него были мягкие русые волосы и синие зрачки, в которых отражались вспышки молний и фотокамеры. Шнурки кроссовок и отвороты джинс были изгвазданы глиной – где-то в эту ночь парень бродил по размокшей земле, но было это давно – подошвы кроссовок были чисто вытерты. Во лбу, как третий глаз, темнела аккуратная дырочка. По сравнению с трупами, с которыми приходилось общаться Черяге, он выглядел как первоклассница по сравнению с бомжем.

Кто-то тронул Черягу за плечо: следователь обернулся и увидел мужчину лет пятидесяти, в кожаной куртке, блестевшей под дождем. У мужчины был рыхлый красный нос и несчастные глаза алкоголика. На Черягу пахнуло дешевым винным духом.

– Вы кто такой? – сказал мужчина, и конец его вопроса потонул в раскате грома.

– Следователь Генпрокуратуры. – честно ответил Черяга. – Денис Черяга. В отпуск на свадьбу приехал.

– В Чернореченск?

– Да. А что случилось? Где пикет?

– Расстреляли пикет.

– Что?! – Черяге показалось, что он ослышался.

– Расстреляли пикет, – повторил человек в кожаной куртке, – подъехала тачка, высунулось дуло автомата, плеснули по пикету, развернулись и уехали.

– О Господи! – только и мог сказать Черяга, – и сколько…

– Два убитых, трое раненых. Да тут еще ни черта не ясно, что произошло, – вон, стоят голубчики, перепуганы до посинения.

– Кто? – не понял Черяга.

– Да пикетчики! Как дороги перекрывать, так ради бога, а теперь в штаны наложили, все разбежались, вон трое осталось, – и кожаная куртка ткнул туда, где под автобусным козырьком томилось несколько темных фигур.

– Кстати, – сказал мужчина, – Петраков, Ваня. Зам начальника городского УВД.

Черяга смотрел на дорогу, туда, где из неподвижной кучи тряпья глядело в небо белое лицо.

– А кого убили-то? – спросил Черяга.

– Да вон один, а второй в канаве.

– Не похож на шахтера.

– А?

– Не похож на шахтера, говорю: кроссовки фирменные и куртка дорогая.

Петраков повернул голову и позвал одного из сотрудников:

– Васька! Подь сюда.

Васька поспешно подкатился к начальству.

– Кто такие, установили?

– Тот, который в канаве – паспорта нет, по словам свидетелей, зовут Иваном Завражиным, а второй – вот паспорт.

И Васька вынул из кармана красную книжицу.

Черяга взял книжицу и раскрыл ее на первой странице. Там была фотография улыбающегося паренька и надпись: Черяга Вадим Федорович.

Денис долго смотрел в красную книжечку. Потом тихо прошел несколько метров и остановился над неподвижным телом в добротной кожаной куртке. Мертвые синие глаза глядели на мир удивленно и строго. В правой руке, неловко завернувшейся за спину, вдруг тускло блеснул ТТ: видимо, Вадим пытался отстреливаться или хотя бы вытащил ствол.

Денис опустился на колени в слегка розоватую лужу, щедро разведенную дождевой водой.

– Эй, Денис Федорыч! – позвал майор, – ты чего? Паспорт отдай! Или это знакомый?

Черяга поднял на майора васильковые глаза.

– Брат, – сказал Денис. – Знаете, мы не виделись десять лет. Я даже не узнал его.

* * *

Спустя час Черяга с Петраковым подъехали к зданию городского УВД. «Труповозка» за Вадимом так и не пришла, – как объяснил Петраков, не было бензина, и Денис с младшим лейтенантом в конце концов погрузили тело на заднее сиденье роскошного «Мерса», рядом с газовой плитой, предназначавшейся ему в подарок на свадьбу.

В здании еще горели окна: еще бы, ЧП! Вокруг окружающего его деревянного забора толклись журналисты: не так, чтобы толпой, но все же во вполне раздражающем количестве. При виде «Мерса» журналисты заволновались и защелкали фотовспышками.

Заслышав шум въехавшей в ворота машины, на крыльцо вышел дородный мужик предпенсионного возраста. Даже без полковничьих звездочек на накинутой поверх плеч форменной куртке в нем легко было угадать главное милицейское начальство.

– Привет, Ваня, – сказал человек, – отвезли?

– Да, Дмитрий Иваныч.

– А это кто? – кивнул на Черягу Дмитрий Иванович.

– Я брат Вадима, – сказал Денис.

Дмитрий Иванович очень внимательно окинул взглядом роскошный внедорожник.

– Что, яблочко от яблони недалеко падает? – спросил он.

– Денис Федорович – следователь Генпрокуратуры, – сказал Петраков, – важняк.

Черяга молча прошел в дверь.

Городское УВД помещалось в небольшом двухэтажном домике и выглядело весьма небогато: за входной дверью начинался длинный коридор. – не коридор скорее, а целый квадратный зал, с крашеным деревянным полом и цементными стенами, и в этот зал выходила целая куча дверей. Одна из них была широко распахнута, из дверного проема лился свет и слышался возбужденный голос.

Черяга подошел к двери.

Внутри, за письменным столом, сидел коренастый милиционер, а напротив его захлебывался рассказом мокрый человек в дырявых кроссовках. У человека были коричневые, почти черные руки, угольная пыль въелась в уголки его глаз, и если бы не сгорбленные плечи и скверная одежда, он был бы похож на гомосексуалиста с подведенными глазами.

– Значит, вы не помните номера машины? – спрашивал милиционер.

– Да он грязный был, номер, оно как было дело? Они подъехали, развернулись и полетели назад. И вдруг – с заднего сиденья высунулись и начали стрелять.

– Они в кого-нибудь целились?

Шахтер почесал огромной пятерней голову.

– Да кто ж их знает? – сказал шахтер.

– Вы можете предположить, кто был в джипе?

– Да утрешние, наверно, – сказал мужик.

– Какие утрешние?

– Утром ехал иномарка, такая крутая – круче, чем вареные яйца. Ну, мы ей загородили дорогу. Вылез из-за руля шофер, ряшка – во! – дайте, говорит, проехать. Ну, народ-то злой, а иномарка богатая, мы в нее стали всякой дрянью кидать. Шофер сел в машину, говорит: «Мы еще вернемся, козлы угольные». Развернулся и уехал.

– Номер иномарки запомнили?

– Я вам что, бухгалтер, – номера запоминать? – удивился шахтер.

– А марку?

– Да вроде «Мерседес».

Черяга вошел в кабинет.

– А убитые вам знакомы? – спросил он.

– Завражин-то? – через два дома жили. Он мне тридцать рублей должен остался. Уж не знаю, отдаст жена или нет.

– Другой убитый.

– А как его?

– Вадим Черяга. Молодой парень.

– А, это из спонсоров.

– Из каких спонсоров?

– Ну, ездили тут у нас, еду возили. Мы их всех спонсорами кличем.

– И много таких спонсоров?

– Да кто хочет, тот и приходит, – разъяснил шахтер, – люди приходят, кто кусок хлеба принесет, вечером бабка пришла с пирогом. Казаки муку возят, вон из городской администрации тоже машина приезжала, на железную дорогу.

– А Черяга от кого приехал?

– Мы что, знаем? Приехали «Жигули», вышли два парня, хлеб вынесли и колбасы два батона.

Шахтер замолчал, как будто припоминая.

– Ну точно, – сказал он, – вот как они колбасу доставали, так тут этот джип и подлетел. Мы еще на колбасу смотрели, а на джип – нет.

– И куда же делась «Шестерка»? – спросил Денис.

– Да бог с вами! Как стрельба началась, там второй парень внутри сидел – вдарил по газам и привет! Багажник не успел закрыть.

– Эта «Шестерка» раньше приезжала? – спросил Денис.

– Да вроде да.

– Черягу вы первый раз видели?

– Может, и видел, – неуверенно сказал шахтер, – да точно видел! Он еще с нами водку пил вчера. Невеста у него!

Зевнул и сказал:

– Вы чего нас-то задерживаете, а? Вы бы тех гадов задержали, которые по рабочему народу стреляют! А то сидят, директоров охраняют. А директора нашу кровь сосут!

– А что же вы тогда директоров-то не громите? – спросил Черяга, – вы бы не на рельсы ходили, а к особнякам.

– Ага! К особнякам! – сказал шахтер, – у них там бандиты и менты купленные. А на рельсах мы вроде как хозяева.

Денис вышел из комнаты, поманил за собой пальцем Петракова, который слушал весь диалог, прислонясь к косяку. Из кармана зам. начальника УВД торчала бутылка водки, и никто ему не делал замечания. Видимо, привыкли.

– Насчет утренней иномарки – это правда?

– Да, – сказал Петраков, – уже пятый человек то же рассказывает. Иномарка была крутая – видимо, «Мерседес», но некоторые говорят – БМВ. Номеров никто не запомнил…

– Не так много «Мерседесов» в городе, – с усмешкой сказал Черяга.

– Но номера были не наши. Ахтарские. Там народу втрое против нашего…

– А сколько километров до Ахтарска?

– Девяносто кеме… считай, сто.

– Вы что тут забыли, товарищ москвич? Журналистов нам мало?

Черяга обернулся. Позади него, широко расставив ноги, стоял человек с огромным брюхом и маленькими очками. Человек выглядел очень помятым. У него было помятое красное лицо, помятые форменные штиблеты, и даже полковничьи погоны на его кителе выглядели тоже помятыми. Судя по повадкам, полковник был начальником городского УВД.

– Я не журналист, – сказал Черяга. – Я следователь. И у меня убили брата.

– А ты знаешь, – спросил в упор помятый полковник, что твой брат за три месяца два раза привлекался – один раз за вымогательство, другой – за пьяную драку в ресторане?

– А что, это имеет значение? Его не поэтому убили.

– Не возил бы от братвы хлеб шахтерам, – вот и не убили бы.

– Я хотел бы помочь вам в расследовании, – сказал Черяга.

Начальник городского УВД широко улыбнулся.

– А пошел ты на хрен, москвич! – заявил он.

* * *

Звонок о расстреле пикета застиг чернореченского мэра Курочкина в самую неподходящую минуту: Курочкин, несмотря на мирное свое происхождение, – в советской жизни он был бухгалтером, а после того владел сетью магазинчиков, – страстно любил оружие, и не далее как сегодня вечером один из угольных бизнесменов обрадовал мэра заграничной игрушкой – Аграм–2000. У «Аграма» был красивый, на манер турецкой сабли изогнутый рожок, удобная пластиковая рукоять с выдавленными ложбинами для трех пальцев, и короткое тупое рыльце, приспособленное под мощный натовский девятимиллиметровый патрон.

Курочкин сначала вертел автомат в руках, а потом поспешил во двор, прицелился и выстрелил. «Аграм» стрелять не захотел, и Курочкин было разобиделся, но тут оказалось, что господин мэр спъяну просто не довел до конца рукоятку затвора, и подвижные части умного механизма автоматически блокировались.

Курочкин передернул затвор, и вскоре обширное мэрское подворье огласилось хриплым лаем автоматной очереди, так что встрепенулись и загавкали псы в соседних домах, а бдящие соседские охранники, наоборот, прислушались и тут же расслабились: опять товарищ мэр изволил пулять в нарисованного на стене Гайдара.

– От так! – приговаривал Курочкин, точными очередями, по два-три патрона, высаживая обойму в кирпичную стену, освещенную прожектором, – от так!

– Геннадий Владимирович! Вас срочно! – затеребил мэра охранник с трубкой в руке.

– Ну кто там? Алло!

Трубка зачавкала что-то непонятное, и на лице Курочкина изобразилось живейшее изумление.

– Двое? Насмерть? Сейчас буду!

Курочкин в возбуждении повернулся к своему заму:

– Ты представляешь, Анастасий! Какие-то бандиты пикет обстреляли! Двое мертвых, трое раненых, выяснишь, где живут, отвезешь семьям еду, собери передачу качественную, рыбку красную, вон, со стола возьми, чего не доели. И по триста рублей из фонда администрации… или нет, двести рублей отвезешь, нехай им хватит.

– А кто же стрелял-то? – с изумлением спросил зам.

– Найдем! Найдем и три шкуры сдерем!

И тут в кармашке у мэра зазвонил сотовый.

– Курочкин слушает.

– Про пикет слыхал?

– Кто говорит? – закричал Курочкин.

– Слушай сюда, харя. Не кончишь с забастовкой, следующая пуля будет для тебя, въехал?

– Кто говорит? – отчаянно возопил Курочкин, но трубку уже бросили.

– Твою мать! – сказал бледнеющий мэр.

Мир внезапно поблек, трехэтажная усадьба как-то съежилась в размерах, и даже заграничный пистолет-пулемет «Аграм» больше не казался символом преуспеяния, навроде золоченой шпаги французского аристократа, а напоминал о бренности бытия.

* * *

Было уже четыре часа утра, когда Денис Черяга подъехал на своем «мерсе» к одноэтажному домику на окраине Чернореченска. Свет в домике еще горел: заслышав шум автомобиля, на крыльцо вышла сухонькая, маленькая женщина с седыми волосами и серыми большими глазами.

– Мама! – позвал Денис.

Женщина неверными шажками сошла с крыльца и ткнулась Денису под мышку.

– Дениска! – сказала она, – Дениска! А у нас несчастье.

– Я знаю, – проговорил Черяга.

Арина Николаевна горько заплакала.

Денис прошел в комнату и бросил на стол пластиковый пакет. В пакете были вещи из карманов Вадима: кошелек, ключи, записная книжка. Словом, все, не считая изъятого ТТ и обоймы к нему.

Комната была та самая, в которой он спал в детстве, – низенькая горница с деревянным полом и пружинной кроватью. Денису было лет двенадцать, когда в комнате прибавилась вторая кроватка, и в кроватке обосновался маленький плакучий сверточек – Вадим.

В детстве в комнате стоял большой шкаф с бельем и зеркало в деревянной раме. Дверца шкафа была постоянно закрыта, и по большим празникам мать открывала дверцу и доставала с верхней полки шоколадку. Шоколадок в это время в магазинах не было, и Денису казалось, что наверху шкафа есть необозримый запас сластей, но когда он наконец подобрал гвоздь и открыл дверцу, там была всего одна шоколадка.

Тогда же, в детстве, возле шкафа висела большая репродукция картины Айвазовского. На свадьбу родителям Дениса подарили огромную коробку конфет, а внутри коробки, поверх сластей, лежала эта репродукция. Коробку съели, а картинку повесили на стенку.

Теперь репродукции в комнате не было. В углу, около печки, стояла хорошая стереосистема. С флангов к черным динамикам примыкали две пустые бутылки из-под водки. Стены комнаты были оклеены плакатами с голыми девицами, а сбоку от шкафа красовался Сильвестр Сталлоне со станковым пулеметом наперевес.

Денис вывалил содержимое пластикового пакета на стол. Большой, дорогой по виду бумажник был пуст, если не считать двух десяток, – судя по всему, в ментовке успели вынуть деньги. Кроме мелочи, в бумажнике обнаружилась потертая фотография девушки и клочок бумажки с телефоном. Клочок был засунут в боковое отделение и потому уцелел. Номер был местный, пятизначный – 3–83–15. Девушка была очень хорошенькая: изящная головка на тонкой шейке, маленькие накрашенные губы и большие глаза, осененные сосновыми иглами ресниц.

Рядом с бумажником лежал сотовый телефон, связка ключей и записная книжка. Там же была и пачка сигарет. Сигареты были хорошие, «Кемел», но под дождем они размокли, и в ментовке на них не польстились. Ключей было штук пять или шесть, два, скорее всего, от «Девятки», которую Денис заметил во дворе, и еще ключ от двери с сейфовым замком. Сейфовых замков в доме не было. Ключ, наверное, был от квартиры невесты.

Записная книжка была истрепана до неприличия, фамилии в большей части записей не фигурировали, а все больше имена или клички. Прямо внутренней стороне обложки было записано и вовсе непонятное: «В.И». И шестизначный номер – 87 92 74. Шестизначных телефонов в Чернореченске не было. Шестизначные телефоны были в областном центре. Или в соседнем Ахтарске.

Денис сложил все вещи обратно в пакет и открыл дверцу шкафа. На полках вперемешку лежали чистые майки и грязные джинсы. В нижнем ящике, в котором Вадим с детства обожал прятать коробочки с жуками и тому подобные сокровища, обнаружилась жестяная коробка.

В коробке лежал небольшой пистолет сантиметров двадцати длиной, с деревянной рукоятью и надписью Tokagypt 58. Чуть поближе к рукояти, после заводского клейма, значилось: made in Hungary. Собственно, это был классический российский ТТ, бесплатно подаренный в порядке братской помощи строящему социализм венгерскому народу. В отличие от ТТ, венгерский его кузен имел удобный «кольтовский» предохранитель и калибр девять миллиметров. Явный братишка той волыны, которую три часа назад изъяли менты.

Денис понюхал ствол: из пистолета не стреляли по крайней мере несколько дней, и то спасибо.

Рядом со стволом лежала вещь менее серийная: самодельный кастет. Четыре литых кольца, к которым какой-то умелец припаял выкидной нож.

Денис тщательно вытер свои отпечатки пальцев на стволе и кастете, и запихал коробку обратно под тряпки.