355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлия Латынина » Сто полей » Текст книги (страница 3)
Сто полей
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 03:13

Текст книги "Сто полей"


Автор книги: Юлия Латынина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Я утащил книгу и решил писать на обратной стороне дневник. Что с той стороны – никто не знает. Неровные строчки – должно быть, божьи гимны. Бедная старая книга! Сначала ее держали в сундуке из-за серебряного павлина, а теперь варвар со звезд употребляет оборот на путевые заметки.

Когда мы шли обратно, мне все время казалось, что граф думает: а не спихнуть ли меня в одну из каменных дырок в полу? Он, наверно, и сейчас думает.

Мальчишку, который держал факел, послали на псарню пороть.

Время они считают приливами. Утренний прилив, дневной, вечерний и полночный. Еще говорят: «в час, когда женщины замешивают тесто».

Я спрашивал у графа о земле за Голубыми Горами, куда свалился бедняжка «Орион». Граф позвал певца, и тот спел мне песню. О чем песня, я не понял из-за крайней скудости своего словарного запаса. В конце все страшно возбудились и стали плясать. Сломали половицу.

Сегодня мне песню спели второй раз. Там было про двух братьев, которые завоевали земли империи до Голубых Гор и, не дожидаясь полной победы над империей, решили честно ее поделить. Дележка проистекала довольно остроумным образом. Один брат сказал: давай я поделю землю на две части, а ты выберешь, какая из них твоя. А если не хочешь, ты дели землю на две части, а я выберу, какая из них моя. Завоеватели были слабо сведущи в географии, и не знали, что земля за Голубыми Горами в пятьдесят раз больше, чем земля перед Голубыми Горами.

Думаю, при империи местному народу жилось лучше, потому что хуже, чем сейчас, ему житься не может.

Я кажется, начинаю понимать книгу. Это стихи и язык не очень изменился.

Сегодня на пиру слышал песню про страну Великого Света и прибывшего из нее путешественника. Навострил уши в ожидании географических сведений и услышал, как герой плыл через четыре моря и три острова, и там был остров, покрытый бесами, кричащими так, что один в великом шуме не слышал другого, и магнитный остров, который повыдергал все гвозди из обшивки корабля, и птичка, которая схватила корабль в когти и унесла его на гору из драгоценных камней, и я уже совсем перестал слушать, как вдруг подошел певец и потребовал от меня золота, потому что песня эта была сложена о моем путешествии!

Не могу сказать, что я страдаю от отсутствия информации об империи, но все это информация, видимо, того же рода, что информация о моем путешествии.

Позавчера вернулся Марбод: с ним было сорок дружинников и целая куча всякого добра. Они разделили добро и устроили пьянку почище, чем я видел однажды в Джерсийском космопорту. Теперь я понимаю, что значит «и благородные рыцари начали пировать». Марбод предложил мне ехать завтра с ним. Бредшо сказал, чтобы я этого не делал. Я послал Бредшо к черту.

У меня такое впечатление, что это совершенно статичная система. В ней ничего не может измениться. Главное, что придает ей стабильность – абсолютное военное превосходство знати над крестьянами и столь же абсолютное ее невежество.

Я отправился с Марбодом.

Мы плыли целый день и приплыли к какому-то городку. Жители городка залезли на стены и стали швырять в нас всякой утварью для убийства. Я решил, что нам конец. Марбод подогнал один из кораблей под самые стены, перекинул через поперечный брус у мачты канаты и вздернул на этих канатах лодку: в лодке сидели лучники. Они осыпали жителей стрелами, а потом перескочили на стены. Марбод был первым.

В жизни не думал, что шестьдесят человек могут взять город (без мезонных ракет). Марбод согнал все население на главную площадь и потребовал от них тысячу «ишевиков» выкупа. Население со слезами на глазах благодарило Марбода. Ишевики были принесены. Пятерым из тех, кто ловчее других швырялся в нас утварью для убийства, Марбод предложил быть его дружинниками. Пятеро исполнили танец восторга.

На оборотной странице моего дневника – стихи о белых гусях. Престарелый поэт империи вышел в сад и решил, что опять выпал запоздалый снег, присмотрелся, – а это прилетели весенние гуси.

Любовались на весенних гусей и долюбовались до Марбода Кукушонка.

Вчера приплыли к островку, оставили лодки и поехали по лесу (на лошадях, их возят с собой в лодках). Вдруг навстречу нам – молодец с вооруженной свитой. Молодец выехал вперед и Марбод выехал вперед. Молодец вытащил свой меч и Марбод вытащил своей меч. Молодец сказал, что его меч – лучше. Марбод выразил сомнение. Молодец сказал, что его меч лучше, и поэтому он хочет подарить этот меч Марбоду. Марбод сказал, что в таком случае он готов подарить свой меч молодцу.

Они поменялись мечами, и молодец присоединился к нам. Зовут молодца Лух Медведь.

Поехали на другой конец острова и разграбили там деревеньку. Над деревенькой торчит замок, хозяин которого отлучился по уважительной причине, – грабит другую деревеньку. Опять мы взяли посад с помощью лодок, поднятых на мачту. Я спросил у Марбода, часто ли так делают, и он сказал, что он это первый придумал неделю назад.

Однако!

Опять была дикая пьянка.

На мою долю досталось много всякого добра.

Мы едем встречать торговцев из храма Шакуника, которые недавно повадились ходить в здешние края за черепахами, янтарем и мехами. Эти люди приходят с Востока, из-за Голубых Гор, то есть из страны Великого Света. Марбод сказал, что у торговцев я могу обменять доставшуюся мне добычу на множество удивительных вещей, которые производят в империи и которые нельзя добыть с помощью грабежа. Я ответил, что я сам хочу идти за Голубые Горы и обменять там меха и золото с большей прибылью.

Во взаимоотношениях Марбода и торговцев есть какая-то тонкость – я не понял, в чем дело, по безъязыкости.

Оказывается, Марбод знает стихи про белых гусей и невыпавший снег. У меня челюсть отвалилась от удивления так, что Лух сунул мне в рот дикую грушу. Я вынул грушу и стукнул ей Луха по уху. Меч Луха лежал далеко, и когда все кончилось, у меня была расцарапана рожа, а у Луха штаны обгорели в костре. Марбод ограничился замечанием, что мы проявили неуважение к древним стихам.

Марбод обнаглел, и кончилось это, как и должно было кончиться – плохо.

Мы явились к довольно большой усадьбе. Стены были деревянные, но стояли на таком большом насыпном холме, что их нельзя было поджечь. У прапрадедушки владельца усадьбы и прапрадедушки Марбода, кажется, были какие-то свои счеты по поводу какой-то местной русалки, которую один взял в жены, а другой – изнасиловал.

Вечером явился местный изменник и сказал, что знает старый подземный канал, по которому вода шла в усадьбу, когда на ее месте был город. Марбод спросил у изменника, нет ли при замке старой подземной пещеры с храмом, и тот ответил, что есть. Мы полезли в канал. Изменник был липовый. Нас поймали: Марбода, меня, и еще троих, которые были сразу за нами.

Нас привели в большой зал и там привязали к столбу. Нас обыскали. Из меня вытрясли несколько золотых монет и лазерный пистолет, выкрашенный для маскировки желтой краской и разрисованной картинками по мотивам различных преданий. Монеты были тут же розданы присутствующим, пистолет был выброшен в очаг, как чужеземный талисман, видимо не принесший никакой пользы своему владельцу.

Марбод напомнил, что он, между прочим, королевский уполномоченный. Хозяин спросил, а что такое король, и тут между ними последовал диалог, в котором непонятные мне политические намеки были перемешаны с понятными, но совершенно непечатными словами. Потом хозяин показал на меня и спросил, с каких это пор Марбод таскает с собой колдуна? Я спросил, отчего это я колдун, и хозяин сказал: человек таскается за воинами, а дерется плохо, кто же он, как не колдун? После этого они стали обсуждать, что делать с нами, и слушать это было довольно-таки противно.

Потом хозяин велел отвести нас в подвал, потому что на нем, оказывается, есть зарок – не пытать людей в ночные часы. Нас троих отвели вниз, прикрепили цепью к обитому медью брусу, а потом вздернули брус к своду, и мы повисли, не касаясь земли, хотя никакой невесомости вокруг не было. Мы висели во внешней башни, и было слышно, как под стенами замка люди Марбода воют, как осиротевшие кошки.

Когда тюремщики ушли, Марбод раскачался, забрался ногами на балку и выдернул из гнезда цепь, за которую был привешен. Через час в камеру опрометчиво заглянул желавший полюбоваться на нас охранник. Марбод удушил его цепью, забрал ключи, спустил брус, на котором мы висели и выпустил нас. Мы втащили часового внутрь и заперлись. Марбод выломал прутья из окошка. Мы разодрали все, что на нас было, на длинные полосы и связали этими полосами цепи: получилась довольно длинная веревка. Мы спустились во двор и прошли к воротам. Марбод придушил часового и выпустил меня через этакую форточку в воротах, величиной с аварийный люк. Я спросил, не хватит ли на него сегодня, и он ответил, что не хочет, чтобы в Ламассе рассказывали, как Марбод Кукушонок голым утекал из замка кровника. Он сказал, чтобы я шел к лагерю и привел обратно воинов, если меня не придушат по ошибке.

Когда мы пришли к воротам, они были открыты: человек двадцать из числа вражеских дружинников налезало на Эльсила, защищавшего ворота, а еще чуть поодаль человек шесть шуровало на лесенке в центральную залу. Мы покончили с ними. Когда мы вошли в залу, то увидели, что посереди залы, на столе, сидит голый Марбод и ест с меча утку. В зале было шестнадцать трупов, включая хозяина замка, и кишки висели на стенах. Люди Марбода присоединились к нему. Я отошел в сторонку и тихонько блевал себе там, пока меня не засмеяли.

Марбод сказал, что он, как королевский уполномоченный, забирает замок от его прежнего владельца за неблагодарность и передает его Луху Медведю. Все захохотали.

Марбод везде очень настойчиво справляется о подземных пещерах и заколдованных храмах, провалившихся под землю. Справляется – значит пытает.

Я стал доискиваться, в каких отношениях Марбод с королем, и вышло, что этой зимой Марбод был в наилучших отношениях с королем, а недавно они наговорили друг другу крупных слов. Причиной этому некая черная кобыла с белым пятном на заду, принадлежавшая королю, и человек по имени Арфарра-советник. Этот Арфарра, желая рассорить Марбода с королем, сказал Марбоду, что король на него сердит и что Марбод может в этом сам убедиться, попросив у короля черную кобылу, – король ему непременно откажет. Королю же Арфарра сказал, что Марбод совсем обнаглел и везде похваляется, что король отдаст ему любимую черную кобылу. Король пришел в ярость. Марбод, с подачи Арфарры, попросил кобылу, король, с подачи Арфарры, послал Марбода туда, куда не может довезти не только кобыла, но и транссолнечный звездолет класса ««А-плюс»».

Марбод страшно сердит на Арфарру, и я не хотел бы быть на месте человека, на которого Марбод сердит. Этот Арфарра – родом из-за Голубых гор и сбежал от тамошних властей. Меня страшно занимает любое известие о людях из-за Голубых гор, – ведь именно туда упал наш корабль.

Марбод сказал про Арфарру:

– Это страшный колдун, и он хочет забрать себе всю власть в королевстве. У него самого души нет, но с ним бегает такая белая мангуста, – это и есть его душа.

Я не вытерпел:

– Слушайте, Марбод, вы тоже везде таскаетесь с кречетом на плече, вы же ведь не скажете, что это ваша душа?

– Почему же, – сказал Марбод, – это моя душа.

Вытащил из ножен меч и прибавил:

– И это моя душа. У человека много душ. А у вас в чем душа?

Гм… В чем у меня душа?

Мы встретились с нашими подопечными из храма Шакуника. Отец Адрамет, глава каравана, – сволочь страшная. Натравил Марбода на деревеньку, цены в которой его не устраивали. Марбод забрал у жителей меха и янтарь, но вместо того, чтобы продать их Адрамету, в припадке хвастовства сжег все на лужайке. Адрамет бегал вокруг костра и вопил, как радиационная сирена.

Вернулись обратно. Бредшо оглядел меня с головы до ног и спросил, понимаю ли я, что участвовал в разбойничьем походе. Я ответил, что мне было интересно. Мы поругались.

Бредшо сказал, что под старым городом есть пещера. По-видимому, это тот самый подземный храм, который ищет Марбод. Наверное, он полагает, что в этом храме добра будет побольше, чем во всех ограбленных нами деревеньках, вместе взятых.

* * *

Итак, в начале весны храмовые торговцы, сопровождаемые дружиной Марбода Кукушонка, явились в поместье, где жили остальные земляне, и начался торг.

Товарообмен был не так уж велик. Крестьяне чтили древний закон на скалах, по которому каждый маленький человек не имел права убивать более десяти черепах в год. Господа чтили закон, по которому большой человек получал от маленького не более трети добытых «мехов и костей».

Поэтому-то крестьяне, будучи людьми мирными и законопослушными, и судились с каждой лишней куницей. А дружинники, будучи людьми воинственными, но тоже законопослушными, добывали меха и кости в соседних деревнях.

Приехал с торговцами и сын хозяина, на пир и охоту собрались окрестные сеньоры. Младший Опоссум, только что пожалованный землей в королевском городе Ламассе, привез с собой в патриархальную глушь культуру двора: отец одобрил черноволосых рабов, доставшихся Младшему Опоссуму в зимнем походе, рубленные серебряные слитки и переливчатые ткани, но покачал головой при виде острозадых амфор с вином. В нем боролись инстинкты рачительного хозяина и расточительного сеньора.

– Отцы наши не глупей нас были, – сказал он, глядя на вино. – Разве просяная буза хуже?

Младший Опоссум возразил, что мир не стоит на месте, а движется вперед.

Марбоду Белому Кречету было три раза по восемь лет. Он был человек совсем иного покроя, нежели Шодом Опоссум не глава поместья, а главарь дружинников, не домосед, а путешественник и приобретатель: alias странствующий рыцарь.

Он был младшим сыном в древнем роду Белых Кречетов и раздавал дружинникам не земли, а золото и коней. Воины обожали его и требовали подарков, как крестьяне – дождя от идола.

На женщин Марбод производил такое же впечатление, как на воинов. В горнице дочь хозяина, Идрис, сказала служанке:

– Ах, как он красив. Боевой кафтан – красный с золотом, и с золотой кистью у шва, рукоять меча перевита каменьями, кружева оплечья – как перья белого кречета, а поверх кафтана – ферязь с соболиной опушкой!

В трапезной певец сравнил Марбода с древними героями, зачатыми в горне и рожденными в булатной чешуе, которые считали позором добыть трудом то, что можно добыть разбоем, и бесчестьем – не раздать или не проиграть добытого. И рассказал следующую историю:

– У такого человека, как Марбод, много врагов живых и мертвых.

Двадцать три Луны тому назад Марбод ехал морем в Ламассу. Видит: у скалы стоит человек на железном коне и просит его подвезти. Дружина умоляет не связываться: смекнули, что это из древних императоров, когда были железные кони и бронзовые гуси. Марбод, однако, велел причалить. У Золотой Горы лодка села на мель.

– Спасибо, что подвезли, – говорит человек и норовит удрать в гору.

Марбод хвать за повод:

– А нам лодку одним стаскивать?

Ладно. Железный конь только один раз пихнулся: лодка сошла с мели.

– Ну, если ты такой храбрый, – говорит человек, – может, со мной пойдешь?

Марбод помолчал, а сам подумал: не отказываться же на глазах у дружины. Оправил меч и пошел. И трое дружинников – в отдаленье. Человек в ущелье и Марбод в ущелье, человек к обрыву и Марбод к обрыву… Наконец стемнело, оборотень принял настоящую силу: раздался вшестеро, глаза – как медные плошки, тело в слизи и могилой пахнет. И кожа-то осталась на месте, а кости и мясо внутри кожи стали быстро-быстро вертеться. Марбод стал его рубить: меч проходит насквозь, и налипают на него одни черви из спины… Марбод отбросил меч, схватил эту тварь за шею, руки ушли в червей по локоть… Катались, пока не упали со скалы, а скала ростом десять сосен.

Дружинники подбежали, глядят: оборотень был тяжелее, упал первым, расшибся и растекся слизью, а Марбод упал в эту слизь, как в подушку. Ему кинули веревку, а он:

– Ну уж нет. Уж если я забрался в Золотую Гору, так я и Золотого Государя поищу…

– Дурак, – кричат ему, – ты Золотого Государя, может, и убил.

Он, однако, ни в какую. Кинули ему мешок с едой, огонь. Так и ушел. Вернулся через девять лун, уверял, однако, что ходил на два прилива и никого не встретил.

Два прилива было полдня. А всего приливов было четыре.

– Это я к тому говорю, – прибавил рассказчик, глядя на Ванвейлена, – чтобы некоторые оборотни не очень задирались.

А дружинник Духа Медведя сказал:

– Вздор. Что-то помнится, зимой эту историю рассказывали о Ферле Зимородке.

Рассказчик махнул рукой, словно пальцы стряхивал: жест удивленного отрицания.

– Просто тогда Марбод зарубил Ферла Зимородка и забрал его имя себе, пока не надоело.

Ванвейлену Марбод нравился: ибо был высок, строен, голубоглаз и дьявольски красив. «Притом же без него нас бы передушили, как цыплят…»

Особенно, однако, нравилось то, что прошли времена предков, и славный рыцарь охранял торговый караван, а на шее, вместо зубов убитого противника, носил яшмовое ожерелье из страны Великого Света, и каждый камень был символом, а не частью покойника.

Как-то за вечерней трапезой Ванвейлен полюбопытствовал: неужели слава, да имена убитых – единственное имущество Марбода?

Третий Опоссум вздохнул.

– Женское проклятие, – сказал он. – Два года назад его сестра опозорила род. Он убил на поединке любовника, а потом зарубил и ее саму.

Бредшо услышал и раскричался так, что его одернули:

– Слушай, это твоя сестра или сестра Кукушонка?

Хозяйский сын, однако, сказал:

– Чужестранец прав. Марбод поступил очень плохо. Потому что тот, кто зарубит мечом женщину, оскверняет железо и отдает его во власть покойнице. Та и наколдовала перед смертью: быть этому мечу как бочке в аду, брать, да не наполняться.

Монах-шакуник слушал разговор, улыбаясь одними глазами. Для него сродство меча и адской бочки явно не требовало для подтверждения акта колдовства.

– Марбод Кукушонок, – сказал он, – был бы весьма богат, если бы не тратил все, что стяжал мечом, на судебные штрафы. Последний вергельд за него заплатил храм: триста ишевиков за Ферла Зимородка.

– Шестьсот ишевиков, – удивился один из соседей. – Ферл был королевским конюшим. И зарубил его Марбод прямо на глазах короля.

– Шестьсот, – согласился монах. – Храм заплатил триста, и еще Марбод Кукушонок отдал одного из своих белых кречетов.

* * *

Храмовые торговцы продавали не вещи, а узоры. Люди в деревне покупали узоры на стеклянных бусах и лаковых браслетах. Люди в замке покупали узоры на мечах, швырковых топорах, щитовых бляхах, коврах и шелковых тканях.

Ванвейлен не мог не признать, что его умозаключения об упадке ремесел и искусств по ту сторону Голубых Гор были несколько преувеличены. Никто в поместье не плел таких кружев и не ткал таких ковров. Камни торговцев-шакуников были огранены много искусней, а клинки были прочней и надежней, нежели в покинутом заморском городе.

Как и подобает представителям культуры более развитой, монахи-шакуники не только скупали меха и черепашьи щитки, но несли в массы передовое представление о мироздании.

Ванвейлен сошел на широкий двор под родовой дуб, где глава каравана, отец Адрамет, объяснял дружинникам, что на том свете человек не так живет, как на этом, как то раньше считали глупые воины. Вовсе нет. На том свете от человека остается только душа, а от вещей – изображение.

Из этого следовало, что раньше, например, чтобы человек имел на том свете коня, надо было коня положить в могилу. Теперь же было достаточно положить изображение коня – одно, два, три, тысячу – и иметь на том свете табун крылатых лошадей.

Новые времена – времена головокружительного, хотя и посмертного, обогащения! Дружинники кивали и раскупали пластины с крылатыми конями и костяные жертвенные деньги.

Отец Адрамет и другие смело входили в крестьянские дома. В домах над очагами сушились шкуры. Шкуры дубились оленьим пометом и порченой рыбьей икрой, но отца Адрамета, в господском кафтане или шелковом зеленоватом паллии, затканном по подолу ветвями и травами, материальная обстановка смущала так же мало, как оборванных проповедников ржаного королька.

Отец Адрамет объяснял молодому охотнику-крестьянину:

– Три часа ловишь куницу, два часа наказываешь дротик за то, что он ее поймал, чтобы душа куницы не подумала на тебя плохого. А теперь, – продолжал монах, – возьми этот железный наконечник: на нем с самого начала признано: «Это я тебя поймал», и двух часов на оправдание не нужно.

Крестьянский сын глядел на дротик, как на невесту, мать его неодобрительно вздыхала: хитрый монах достал дротик после того, как было выменяно все необходимое для дочкиной свадьбы. Получалось, что дротик надо менять в счет будущего лета. И уже не раз так бывало с этими монахами, что влезешь в долги из-за бус и дротиков, а потом надо продавать, чтобы расплатиться, сына или дочь.

– Железо – господская вещь, – сказала женщина.

– Да, господская, – с вызовом заявил сын. – Такой дротик купить, все равно что найти хорошего господина: ни по каким куньим судам таскаться не нужно, береги время и наживай добро.

И выменял три штуки.

Ванвейлен, присутствовавший при этой сцене, осклабился и смолчал: он не бог, всех не выкупишь.

Да впрочем, глава каравана, отец Адрамет, и с богами умел поспорить. Что ему законы на скалах: у него и на законы была управа в виде комментариев. Ему-то, истинному жителю страны Великого Света, был известен тайный смысл имен, он доказывал: законы на скале ограничивают не число добытых панцирей, а число убитых черепах. И очень умно делают. Потому что в древности панцирь над огнем снимали не с убитой, а с живой черепахи. Потом черепаху отпускали наращивать второй панцирь, – и закон был соблюден, и равновесие в природе не нарушено.

Через три дня отец Адрамет навестил корабль в сопровождении Марбода Кукушонка. При виде золота глаза его засветились страшным волчьим блеском. Он оглядел хозяйственную утварь на стенах и равнодушно сказал:

– С тех пор, как государь отвратил свой взор от заморских краев, там немногому научились.

– А это что? – вдруг удивился он. – Обряд какой?

Ванвейлен осклабился:

– Нет, это черепаха. Я ее третьего дня поймал для проверки и снял, с живой, панцирь. И она, представьте, нового не нарастила, а сдохла…

Марбод Кукушонок расхохотался и хлопнул Ванвейлена по плечу.

Монах продал заморским торговцам несколько восхитивших их безделушек и объяснил, как проехать морем в королевский город Ламассу.

– Я слыхал, – сказал Ванвейлен, – там через два месяца будет весенняя ярмарка. Много ли я выручу на ней за шкуры?

Ванвейлену досталась довольно большая добыча, причитавшаяся участнику Марбодова похода.

Монах удивился.

– Какая ярмарка? Ярмарка – это для простонародья. Есть еще в Ламассе купеческий цех, – но они чужого торговца со свету сживут, если у него нет покровителей. Есть еще знатные люди. Но знать норовит чужакам не платить. Торговля ведь выгода бесчестная, не то что выгода от похода или от игры в кости… Я вам дам письмо в храм Шакуника. Бог у вас все купит по самой справедливой цене, и шкуры, и золото, и продаст все, что вам надо. Храм Шакуника много значит теперь в стране. Наш монах, господин Арфарра, главный королевский чародей и советник. Это он строит Ламассу заново.

«Арфарра, Арфарра, – завертелось в голове Ванвейлена, – а, это та сволочь, которая поссорила Марбода с королем».

– Я, – сказал Ванвейлен, – не собираюсь ничего покупать в Ламассе. Я хочу ехать в империю. Там ваши шелка выйдут мне дешевле.

– Это очень трудно, – попасть в империю.

– Да-да, она окружена стеклянными горами и огненными реками. Однако Западные Острова тоже, согласно местной географии, окружены огненными реками, и, как видите, я сюда прибыл.

Колючие глазки монаха так и вознились в дикаря с Западных Островов. О-го-го, любопытный нынче пошел дикарь, вольнодумный…

– О нет, – сказал, помолчав, монах, – империя окружена не огненными реками, а всего лишь таможнями. И, к слову сказать, наш храм и лично господин Даттам имеют монополию на ввоз в нее золота.

– Мо-но-по-лия, – весело изумился Ванвейлен, – да что вы мне голову морочите? Здесь у кого меч в руках – у того и монополия…

Монах усмехнулся.

– Здесь – да. В империи совсем другие условия, чем здесь. Или вы не слышали песен в замках и рассказов в селах?

Ванвейлен молча поигрывал кошельком, – шитым подарком монаха. Кошелек изображал страну Великого Света: шелковые ветви, золотая черепаха, мед праведности и Серединный Океан. Витиеватая надпись напоминала надписи на скалах и уверяла, что одинаковые золотые обитатели кошелька будут усердно трудиться для хозяина улья. Пожелание одинаковости было явно нелишним. Здешние монеты редко бывали одного веса: их нещадно портили и опиливали. Полновесные – зарывали в землю.

Ишь ты консалтинговый агент! Много тут охотников меня просвещать за мои же деньги!

– Ах совсем другие условия? – сказал Ванвейлен. – Вы не можете мне объяснить, как в стране, завоеванной теми же, что и здесь, аломами, образовались совершенно другие условия? Сдается мне, что эти условия придумал ваш язык, чтобы заработать, не сходя с места, большую комиссию на моем золоте.

Тут Ванвейлен случайно глянул на Марбода Кукушонка и вздрогнул. Тот разглядывал улей-кошелек в руках заморского торговца, и на красивом его лице на миг мелькнуло такое выражение, что, будь Кукушонок колдуном, все молоко в округе, несомненно, в этот миг бы скисло.

– Страна Великого Света непохожа на здешние места, – надменно сказал торговец, – законы ее вечны и нерушимы, и по приказу нашего государя распускаются цветы и птицы начинают нести яйца…

– И золотые пчелы живут в хрустальном дереве?

– Яшмовом дереве, – поправил монах.

– И нет в ней ни бедных, ни богатых, ни воров, ни торговцев?

Храмовый торговец кивнул еще раз.

Вернувшись с корабля, отец Адрамет долго и неторопливо размышлял. Как и все торговцы храма, он совмещал обязанности купца и шпиона. Ничего не укрывалось от его глаза: ни растущее недовольство здешней дикой знати политикой далекого короля, ни рост разбоев на дорогах, ни бродячие проповедники, ни… ни вот этот странный варвар Ванвейлен: какой это дикарь не верит в Страну Великого Света? а потом, что это за шуточки с черепахой? Он что, варвар или ученый из Храма, чтобы проверять сказанное на опыте? И отец Адрамет сел за письмо господину Даттаму.

* * *

Когда монах ушел, Марбод и Ванвейлен сошли на землю, нашли хороший лужок, и там Марбод стал показывать Ванвейлену прием под названием «сойка стоит на хвосте» и множество иных, столь же полезных. Кукушонок очень обхаживал заморского гостя.

– А кто такой этот Даттам, без которого нельзя ввозить в империю золото? – спросил Ванвейлен.

– Королевский побратим, – сказал Кукушонок, – он и его дядя долго воевали с императором Великого Света, и в конце концов император сделал его дядю наместником.

Сбросил короткий, шитый малиновым шелком плащ, и добавил:

– Две свиньи на наши желуди, – Даттам и Арфарра, один торговец, а другой и вовсе колдун.

И завертел мечом, не допуская дальнейших разговоров.

* * *

Следующим утром Ванвейлен поехал к скале закона полюбоваться на каменных Больших Людей. Подъехал: у скалы во внеурочный час стояла фигурка в плаще, шитом облаками и листьями: Марбод Кукушонок мерялся с каменными предками. «А что, – подумал Ванвейлен, – у Больших Людей та же жизнь, – едят, справляют обряды, охотятся, развлекаются…»

Ванвейлен поглядел туда, куда глядел Марбод, и увидел, что тот смотрит на место, где два больших человека сидят за игровым столиком из ста полей с прихотливыми фигурками. Этой игры, среди игр в охоты и пиры, в кости и карты, он в замке не видел. И сердце Ванвейлена, – а он был хорошим шахматистом, – заныло.

Ванвейлен справился у Кукушонка об игре и правилах.

– Я правил не знаю, – мрачно ответил Кукушонок, – а вот советник Арфарра при королевском дворе страшный охотник до «ста полей».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю