Текст книги "Сто полей"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

* * *

В это время Ванвейлен в городской ратуше пил за процветание Ламассы вообще и за удачу ее новых граждан, то есть самих себя, в частности.

Стать гражданином Ламассы было весьма просто. Нужно было лишь желание, и дом, или виноградник, или иная недвижимость, дабы в случае жалобы на гражданина суд мог располагать его имуществом, а также дабы гражданин имел возможность действовать и рассуждать самостоятельно, и в найме ни у кого не состоял.

Конечно, не так-то легко с ходу купить подходящий участок. Но в это время в ратушу явился Даттам, как раз по поводу виноградников, сторгованных им за городом, узнал о затруднениях, заулыбался, и тут же с согласия продавца, вымарал в договоре свое имя и вписал как совладельцев Ванвейлена и Бредшо.

Подписи на контракте обсохли, и Ванвейлен спросил:

– Мой товарищ Бредшо ищет убежища в Золотом Храме, потому что он здесь без роду, без племени. Но если гражданин, так уже и не посторонний?

Седой бургомистр, вздыхая, объяснил, что гражданство продается, а членства в роду купить нельзя, и поединок с Марбодом – дело рода и королевского суда. Вот если бы корабль торговцев, к примеру, ограбили, или драка была хотя бы в черте города – тогда это дело суда городского.

– Уж у города, – прибавил староста игольного цеха, – Марбод Кукушонок так просто не отделался бы. Городские законы не признают рабства!

Ванвейлен расчувствовался и произнес небольшую речь о справедливости, запрещающей человеку владеть человеком.

– Беспременно, – согласился помощник бургомистра, – справедливость – прежде всего. А как, например, сможет цех брать справедливую цену, если рядом по дешевке трудятся рабы?

После этого Ванвейлен поехал вместе с Даттамом и городскими магистратами осматривать новоприобретенное владение. Покупка, по общему мнению, была выгодна необыкновенно: дамба, сооружаемая Арфаррой, должна была вскоре увеличить урожай вдвое и осушить ближние нездоровые болота.

На городских улицах толпился тощий народ, из тех, кто продавал свой труд и потому не мог купить право гражданства. Тощий народ глазел на чужеземца, друг которого победил самого Марбода Кукушонка; средств массовой информации в городе не было, и потому люди знали о всем произошедшем гораздо полнее, быстрее и достовернее. Ванвейлен обнаружил вокруг себя целую свиту из вооруженных молодых горожан; законопослушные бюргеры нуждались в законном поводе подраться с вассалами наглого знатного рода.

Уважение городских магистратов все росло и росло.

Ванвейлен ехал неторопливо, всей грудью вдыхая парной воздух, – вокруг тянулись ровные, пустые после зимы виноградники.

Даттам выбранил выскочившего к нему арендатора за кучу камней, неубранных с виноградника, и велел сложить их в изгородь. Арендатор расплакался, и Даттам вытянул его плеткой.

– Знаете, что это за камни? – спросил Даттам у Ванвейлена, когда они поехали дальше.

Красиво выглядел Даттам, ничего не скажешь: породистая лошадь (это уже Ванвейлен научился отличать), в хвост лошади вплетены конские сережки, кафтан усыпан драгоценными камнями, в золотые кольца на воротнике продет шелковый шнурок, а из-под колец глядит крепкая, жилистая шея и упрямая голова.

Было, было что-то в Даттаме, несмотря на все его миллионы, от мелкого ремесленника империи, хотя бы неуемное желание перещеголять даже здешних сеньоров, запорошить глаза золотом. И даже дорогие благовония никак не в силах были заглушить животный запах пота и власти, исходивший от цепких и здоровенных, как грабли, рук Даттама, от его лица с квадратной челюстью и чуть обозначившегося брюшка, – любил Даттам поесть, но и с седла не слезал порой сутками.

– Здешние короли так войска пересчитывают. Созовут войско на Весенний Совет перед войной, велят каждому тащить камень в кучу; воротятся с войны – велят камень из кучи забрать. Которые остаются – те покойники.

Ванвейлен с интересом поглядел на камни, из которых Даттам велел сложить стену. Камней было много.

– Ну, так что же вы решили о нашем договоре?

– Я думаю.

– Думайте-думайте. Только я вам не советую связываться с Шаддой и Лахером-ростовщиком. Что же касается Ганета, то вы зря к нему обратились, – это мелкий контрабандист, и его племянника недавно повесили на границе с империей.

– За проколотые ладыжки? Как пятилетнюю дочку Зана?

Даттам весело рассмеялся и широкая, жаркая его рука легла на плечи Ванвейлену.

– Клайд, – я правильно выговариваю ваше имя? – Клайд, какое нам дело до Дутышей? Где вы проводите сегодня вечер? Ах да, вы званы к королевской сестре… Ну все равно, – завтра. Я зову вас к себе. Сколько девушек вы любите? Или вы предпочитаете мальчиков? Здесь это не считают грехом, – можно иметь любого мальчика при дворе, за исключением Неревена…

Ванвейлен дернул ртом.

– За что изгнали из империи советника Арфарру?

Даттам нахмурился.

– Клайд, зачем вам Арфарра? Он сумасшедший.

– Чем? Тем, что не пьет вина и не спит с мальчиками?

– И этим тоже… Это безумный чиновник, Клайд. Сын мелкого провинциального служаки, математик, который до сих пор не подозревает, что мир сложнее тех уравнений, за которые он двадцати лет попал в академию… И учите, Клайд, он ненавидит торговцев, он убежден, что в правильно устроенном государстве не должно быть трех разновидностей воров, как-то, – взяточников, сеньоров, и купцов.

– Местные горожане не так о нем думают.

– Он им лжет. Арфарра способен на все, если речь идет не о его личной выгоде.

– А вы на все, если речь идет о вашей выгоде?

Даттам усмехнулся.

– Да, господин Ванвейлен. Советую вам иметь это в виду, если все-таки решите воспользоваться услугами Ганета-контрабандиста.

* * *

Плотина была выстроена на славу: уберечь город от наводнений, и, как говорится, оросить левое и осушить правое. Даже пленные работали на совесть; их обещали посадить на новые земли.

Воспользовавшись суматохой, вызванной тем, что на плотину приехал и Арфарра, – они с Даттамом мигом принялись целоваться на виду у городских магистратов, – Ванвейлен медленно пошел вдоль прочного, серпообразного края плотины, на котором через каждые два метра уже были высажены аккуратные кустики.

Да-с! Это вам не местные плотиночки на ручьях, это тысячелетнее искусство империи, для которой постройка дамб стала инстинктом, как для бобра… Или – не инстинктом? Или это – чертежи Арфарры?

Н-да, что там ни говори, а в империи наука в большем почете. В империи за математический трактат юноша попадает в академию, а в королевстве за мальчишку, умеющего читать и писать, платят дешевле, как за увечного.

В дальнем конце плотины стоял навес, и, обогнув его, Ванвейлен буквально оцепенел: под навесом громоздились два огромных, литых водолазных колокола. Ничего себе! Маленькая, а техника! Интересно, это свежее изобретение инженеров империи, или у них искусство строить дамбы в спинном мозге, как у бобров?

Возле колоколов, облокотившись на шершавую бронзу, пили бузу несколько рабочих. Ванвейлен подмигнул им и весело спросил:

– Ну, как плотинка будет? Хорошая?

– А, обязательно рухнет, – беззлобно сказал молодой чернявый парень.

– Почему? – удивился Ванвейлен.

– У нас дом в деревне строят, – сказал парень, – и то кошку под порог кладут. А здесь – разве такая громадина без строительной жертвы проживет?

Сосед его расхохотался злобно и визгливо.

– А то мало тут народу погибло, – сказал он.

Ванвейлен поглядел на говорившего. Голова у него была как стесанный пень: ни ушей, ни носа. Вряд ли, однако, то был строительный инцидент.

– Вот именно, – сказал парень. – По недосмотру столько людей ушло, а чтобы по обычаю одного человека потратить – этого королевский советник не допустил. Разве это называется милосердием?

Ванвейлен наклонился к человеку-обрубку. Шитый его кафтан на мгновение соприкоснулся с грязными джутовыми лохмотьями. Ванвейлен поспешно отдернул руку.

– Эти колокола строили по чертежам Арфарры? – спросил Ванвейлен.

В глазах человека-обрубка внезапно вспыхнула страшная и нестерпимая обида.

– Да, – сказал он.

Тяжелая монета из руки Ванвейлена незаметно скользнула на землю, и человек-обрубок тут же поставил на нее ногу.

– Я хотел бы осмотреть колокола или их чертежи, – проговорил Ванвейлен.

Человек-обрубок изумленно вскинул брови: варвар, дикарь, и хочет смотеть не вещь, а ее чертеж?

– У меня есть друзья, – тихо ответил обрубок, – которые принесут вам чертежи колоколов, и самой дамбы, и очень интересных вещей, которые Арфарра держит в глубокой тайне. Однако это будет стоить не одну монету.

– Господин Ванвейлен! Да что же вы отстали?

Ванвейлен обернулся. Отец Шавия, – а именно ему принадлежал укоризненный возглас, – уже подхватил любопытствующего варвара под ручку, повлек прочь от водолазных колоколов.

Храм показывает варварам чудеса, а водолазные колокола показывать нечего, пройдемте, господа варвары, там для вас зажарили гуся с изюмом…

– Господин Ванвейлен, я слыхал, что вы скупаете за свое золото драгоценные камни.

– Слухи преувеличены. Я просто люблю камни, к тому же они имеют волшебную силу.

– И занимают так мало места, что их легче ввести в империю контрабандой.

Ах, чтоб тебя!

– Я могу продать вам двенадцать отборных изумрудов, самый маленький из которых величиной с хороший боб, – мурлыкал дальше отец Шавия, – и ручаюсь вам, что это абсолютно чистые камни, ни у кого не украдены.

Вот так. Преданность храму – преданностью храму, но бизнес есть бизнес. Откуда у отца Шавии камни – трудно сказать, но ни как подданному империи, ни как монаху храма ему эти камни иметь не полагается.

– Пойдемте, нам пора возвращаться во дворец, – по дороге и поговорим. Возможно, не один Даттам сможет провезти ваш товар в империю.

Гусь с изюмом был действительно превосходен.

* * *

Вечерело. Город и залив светились фонарями: праздничное время подобралось к городу, с утренним приливом начинались заповедные дни ярмарки. Выпито было уже довольно много, пахло тиной и свежей известкой, над людьми завились комары. Бургомистр раздавил одного:

– Экая малая тварь, а какая поганая! И создана, дабы всемогущие ощущали свое бессилие!

– А при Золотом Государе комаров не было, – сказал один из молоденьких послушников-варваров, – при Золотом Государе птицы несли яйца сообразно его приказу, и овцы кормили молоком львят.

Голова послушника лежала на коленях Даттама, ворот рубашки его был расстегнут, и пальцы Даттама, просунувшись под рубашку, гладили мальчишку. Даттам был видимо пьян.

Слегка скандализированные бюргеры старались не глядеть на эту парочку, Арфарра же толковал о чем-то с отцом Шавией, всем своим видом давая понять, что не хочет замечать прилюдного рукоблудства.

Ванвейлен еще ближе подсел к Арфарре. Ему хотелось поговорить с советником.

– Вот построим плотину, и комаров опять не станет, – заявил один из горожан.

Плечи Арфарры раздраженно вздрогнули.

– Да, прекрасная плотина, – проговорил, улыбаясь, пьяный Даттам, – будет, однако, великое несчастье, если она рухнет, а, господин Арфарра?

Арфарра обернулся и сухо возразил:

– Если небеса рухнут на землю, несчастье будет еще больше.

Даттам пьяно расхохотался. Рука его продолжала лезть под рубашку захмелевшего послушника.

– Прекратите! – вдруг вскрикнул Арфарра, – вы монах и подданный империи!

Даттам хихикнул.

– Фарри, – ну почему тебе можно с Неревеном, а мне нельзя?

Арфарра побледнел, потом почему-то схватился рукой за сердце.

– Мерзавец, – скорее прочитал по губам, чем услышал Ванвейлен.

Ванвейлену пора было ехать, – если он хотел поспеть на ужин к королевской сестре.

Поговорить с Арфаррой? О чем, – предостерегать его против Даттама? К черту, – он же, Ванвейлен, посторонний!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой Марбод Кукушонок размышляет о красоте, от которой падают царства, а проповедник ржаных корольков расправляется с ложным богом

Вечером Неревен явился в женские покои. Там было полно разноцветных гостей, а самой Айлиль не было. Неревен сел в уголок на резной ларь. Ну и страна! Даже мебель не затем, чтобы человеку сидеть, а затем, чтобы что-то внутрь положить. В животе сидел морской еж, в голове – еж поменьше. Неревена в детстве мать охаживала вальком, но никто его так умело, как Кукушонок, не бил.

Заморский торговец Ванвейлен явился одним из первых, – приехал с дамбы, и спросил, словно у государя, как Неревен себя чувствует. Неревен насторожился: чего ему надо?

Тут чужеземец сообразил, что у комаров о здоровье не спрашивают, отошел и стал рассматривать стенную роспись – книгу для неграмотных. Подозвал Неревена и спросил:

– А что тут нарисовано?

Удивительно, как варвары не знают самых общеизвестных вещей!

– Это об одном небесном суде, – сказал Неревен, – а судятся трое: Михаран, сын Золотого Государя Ишевика, второй его сын Аттах и их сводный брат Бардид. Вот эти клейма на желтом фоне, – показал Неревен, – то, что произошло воистину. Вот оба брата в мире и согласии, и страна цветет золотыми яблоками. Вот наушник Бардид воспылал страстью к жене брата и клевещет на него перед государем. Вот государь, поверив клевете, обезглавил своего брата Аттаха. Вот он узнает все обстоятельства дела, велит наушника казнить, а жену покойного берет за себя. Вот он постится и молится, чтобы брат воскрес. Вот боги, услышав его молитвы, воскрешают Аттаха. Вот Аттах, воскресший, идет войной на брата и убивает его.

– Дело было такое запутанное, – продолжал Неревен, – что Парчовый Старец Бужва разбирал его двести лет. Видите, на красном фоне – это лжесвидетели. Вот один утверждает, будто Аттах и в самом деле злоумышлял против брата. Вот другой утверждает, будто государь Михаран сам польстился на чужую жену. А вот этот говорит, будто воскресший Аттах – на деле простой пастух. А вот это – взяткодатели и ходатаи. Вы главное на фон смотрите. То, что на желтом – это правда, а что на красном – выдумки.

– Гм, – сказал чужеземец. – Да, большой реализм. И что же постановил небесный суд?

– Негодяю и клеветнику Даваку – воплотиться в последнего государя предыдущей династии, выпить кровь и жир страны и умереть нехорошей смертью от рук того, кого он убил в предыдущей жизни. А двум братьям Михарану и Аттаху – стать братьями Ятуном и Амаром, и завоевать империю. Но так как Ятун был слабым государем, внимал наушникам – быть его уделу маленьким и проклятым. А так как Аттах, хоть и был справедливым государем, однако убил своего брата, – то и справедливость в империи восстановить не ему, а его сыну Иршахчану.

– Гм, – сказал чужеземец. – Слыхал я о судах, которые судят преступления, но чтоб суд постановлял, какие именно преступления должны совершиться в будущем…

Чужеземец не умел скрыть своей досады, как рак в кипятке, и нахальства у него было, как у Марбода Кукушонка, а глаза – глаза, как у столичного инспектора. Неревен подумал: «Он дикарь, а судит об истории, как Даттам или Арфарра. Для него, наверное, в истории бывают сильные и слабые государи, и не бывает государей прелюбодействующих, ревнующих, безумствующих и воскресающих. Он, наверное, думает, что история ходит как луна, по непреложным законам, как это думают Даттам и Арфарра. И получается, что не очень-то он умен, потому что даже лепешки не съешь без неожиданностей, а уж истории без неожиданностей не бывает.»

Наконец явилась королевская сестра Айлиль со служанками. Неревена усадили петь. Королевна похвалила песню, и еж из живота убежал, и небо стало мило, и земля хороша, и даже чужой мир – неплох. Разве пустили бы его в империи в женские улицы во дворце?

Девицы затормошили Неревена:

– Тебе паневу надеть – будешь как девушка!

Королевна разглядывала вышивку:

– Смешно: в империи мужчины, как женщины – даже вышивают.

Неревен стал объяснять, что так умеют вышивать только в их деревне, не узорами, а заветным письмом. Когда государь Аттах восстановил буквы и запретил иероглифы, старосты выхлопотали специальное постановление, что-де такой-то деревне дозволяется учить неисправные письмена для шитья оберегов и покровов во дворец.

Чужеземец, Ванвейлен, потянул к себе дымчатые ленты.

– А что же, – спросил он, – государь Аттах сделал с неисправными книгами? Сжег?

Неревен глядел, как чужеземец перебирает паучки и отвивные петли – и тут душа его задрожала, как яйцо на кончике рога. А ну как поймет?

– Как же могут быть старинные книги – неисправными? – удивился вежливо Неревен. – Книги были все правильные, только письмена неисправные. Государь Аттах сам лично следил за перепиской, чтобы ни одного слова не потратилось.

– Гениально, – с тоской почему-то сказал чужеземец, – зачем жечь старые книги, если можно запретить старый алфавит?

Королевна показывала гостям новые покои.

– А правда, – спросила она эконома Шавию, – что дворец государыни Касии в Небесном Городе – как восходящее солнце и изумрудная гора, как роса на лепестках лилии?

Шавия хитро прищурился.

– Спросите у королевского советника. Он-то там побывал, правда, недоволен остался.

Неревен вздрогнул. Арфарру сослали первый раз, когда он подал государю доклад о том, как строили государынин дворец. Доклад бродячим актерам понравился, а государя смутили злые люди.

– Королевский советник, – сказал другой монах-шакуник, управляющий Даттама, – не дворцом был недоволен, а самой государыней. Знаете, что он сказал? «Если женщина домогается власти, – это хуже, чем мятежник на троне. Оба должны думать не об общем благе, а об укреплении незаконной власти».

Но королевна неожиданно сухо возразила:

– Арфарра прав. Государыня Касия – говорят, простая мужичка. И ведьма. Ибо разве может мужичка обладать красотой, от которой падают города и царства?

Шавия прикусил язык.

Но за чаем со сластями собравшиеся глядели на Неревена и шептались, что королевский советник, видать, утром был у короля в опале.

– А правда, что господин Арфарра был наместником Иниссы? – спросил усатый, как креветка, граф Шеха у эконома.

Тот важно кивнул.

– А правда, что он – соученик нынешнего наследника престола, экзарха Варнарайна?

– Вот именно, – значительно сказал эконом Шавия, – император его сослал, наследник его прогнал, – а король его в почете держит.

«Ах ты, тыква с требухой, и глаза твои скользкие, как тыквенные семечки, и душа такая же!» – мысленно воскликнул Неревен.

– Нет, – сказала одна из девушек, – он все-таки большой чародей. А какие хоромы построил!

– Если бы он был чародей, – сказал эконом, – он бы дворец за ночь выстроил. А если б он был верноподданный – так знал бы, что это честь для подданных – отдавать свой труд государю бесплатно! А он? Разве он дворец построил? Он предоставил цехам возможность заработать так, как они двести лет не зарабатывали!

Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей управе не сравниться с государевым домом. Государев дом – город как дворец, и дворец как мир: нефритовые улицы, мраморные переулки. И откуда быть в мире благоденствию, если государь хвор или дворец запущен? А государыня Касия? Ведь и вправду простая крестьянка.

Неревен вздохнул.

Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц. Сестра Неревена была первой красавицей в деревне, – тут же вбила себе нивесть что в голову, выпросила у тетки зеркало, стала растираться имбирем. Родители переполошились и готовы были ее хоть за горшок просватать.

Через год Неревен явился в столицу провинции сдавать экзамены. Сочинение его было лучшим, а имени в списках не оказалось. Неревен не вернулся в деревню, поселился в Нижнем Городе. Обратился к гадальщику. Явился бесенок, объяснил: начальнику области донесли об утайке красавицы, вот Неревена и засыпали. «Я, – сказал бесенок, – мелкая сошка в Небесной Управе, связей у меня нет, однако, чем могу, поспособствую.»

Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка из их же деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый секретарь экзарха. Сказал ему: «Теперь тебе все равно экзаменов не сдать. Ступай послушником в храм Шакуника, жалуйся, что обижен властями. Вышивать, – спросил, – еще не разучился?»

А Шавия рассуждал громко:

– У Арфарры каждое слово – оборотень, как фигурка в «ста полях». И слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования – возмутительные. Вот и сегодня – сказал: «государева воля – закон», а потом перевернул все с ног на голову: «Стало быть, государь не вправе желать ничего незаконного». Или, например, поощряет торговлю и пишет: «Надо укреплять корни и обрывать пустоцвет. В ремесле корни – производство полезного, а пустоцвет – роскошные безделушки; в торговле корни – обмен повседневным, а пустоцвет – сбыт редкостных вещиц». Какой, однако, может быть «корень» в торговле, когда по древним толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!

Неревену почудилось – что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался от вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не разглядишь.

А Шавия уже в лицах изображал, как наместника Иниссы в ответ на его доклад вызвали в Небесный Город:

«Государыне Касии нездоровилось, – рассказывал эконом, – и она лежала под пологом, а государь сидел у ее ног. Тут ввели Арфарру. Секретарь стал читать доклад. Он дошел до строк: «Под предлогом строительства дворца врывались в дома и забирали все, что понравится, а люди не смели жаловаться». «Что же, господин наместник, – спросила государыня, – вы имели в виду? Разве дома и земля не принадлежат государю? Разве можно ограбить свой собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не жаловались? Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил насилием и воровством.» Наместник поклонился и сказал: «Чиновники действовали по закону, но взятое они не отдавали в казну, а брали себе. В этом смысле я и писал о беззаконии.» Но император лишь молвил: «Недостойно лгать государю! Если б вы имели в виду именно это, чернь не растащила бы ваш доклад на подзаборные стишки!»

Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами. Королевна хмурилась. «Ах ты, тыква с требухой! – подумал Неревен. – Учитель писал доклад по указу Харсомы, наследника престола, экзарха Варнарайна. Экзарх и государыня Касия не ладили между собой. А тыква норовила намекнуть, будто учитель на само государство покушался!»

– Тут государыня сказала…

– Да неважно, что она сказала, – перебила с досадой Айлиль. – Расскажите, как она была одета.

Принесли чай со сластями, стали играть в резные квадраты и «сто полей». Вскоре все зашептались, что чужеземец играет отменно.

– Где вы научились? – спросил Неревен.

– У нас есть похожая игра, – отвечал Ванвейлен.

Неревен смотрел, как ловко выстроил чужеземец Сад, а потом Дворец, и думал: если есть «сто полей», то и Зала Ста Полей должна быть. А откуда ей быть, если, как говорит учитель, город их еще совсем молоденький, с народовластием вроде кадумского?

Ох, напрасно чужеземец смеялся над Парчовым Старцем! Это глупый судья разгадывает преступление после того, как оно произойдет, а умный разгадывает наперед. А почему? Потому что в мире нет случайного и непроисходившего тоже нет. И отсюда следует: чужеземцы явились не случайно, а по воле Бужвы, и недаром корабль их – как корабли мертвых. Не случайно – значит, к Весеннему Совету. И надо обязательно понять, что они значат. Не поймешь, что они значат – не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете. Не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете – может статься, убьют тебя.

Наконец затеяли играть в прятки.

В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини Исии-ратуфы, Айлиль поймала Неревена, затеребила его.

– А правда, – учитель твой знает все тайны неба?

Неревен испуганно пискнул.

– Он меня в лягушку превратит, если я скажу.

Девушка затеребила его волосы, шепнула:

– А я тебя – поцелую.

Неревен замер.

Девушка взяла его за ушки, и вдруг – впилась пахучими губами в губы мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он страшно задышал и сел на ступеньки.

– Ну, – сказала королевна.

– Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну сейчас, то империю завоевать можно, но землю потом придется раздать знатным воинам. А если начать ее через шесть с половиной лет, ветви государева дерева достигнут знака черепахи, и король не только завоюет чужую империю, но и раздавит собственную знать.

– А чего же твой учитель молчит?

Неревен вздохнул.

– Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна. Тот отнял у него женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и если начать войну после его смерти, то и мстить будет некому. Вот советник и мучается, – если воевать сейчас, империю не основать, а если воевать через шесть лет, Арфарра не успеет отомстить.

После этого в прятки играли недолго. Айлиль сказалась нездоровой и отпустила всех. Когда Неревен выходил из голубой залы, его нагнала напудренная служанка и передала шелковый отрез, намотанный на палочку, чтобы заткнуть за пояс.

Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен понял, что ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал его рабом.

* * *

Марбод Кукушонок стоял под окнами женских покоев. Ночь была дивно хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была узкая, как лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном.

На Марбоде был синий шерстяной плащ королевского стражника, а под плащом – белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.

Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В болотце, меж ирисов и опавших сливовых лепестков, квакали лягушки, и из окон доносилась мелодия, такая тихая, что было ясно: играла сама Айлиль.

Марбод заслушался, а потом полез на сосну, стараясь не измять темно-лиловых цветов глицинии вокруг ее ствола.

Марбод глянул в освещенные окна, поблагодарив в душе советника Арфарру за цельные стекла вместо промасленной бумаги. Песню опавших лепестков пел маленький негодяй Неревен, а королевна слушала и играла расшитым поясом. Ах, как она была прекрасна! Брови – как летящие бабочки, и глаза как яхонты, и жемчужные подвески в ушах – как капли росы на лепестках айвы, и от красоты ее падали города и рушились царства.

Ибо знатный человек сжигает из-за дамы города и замки. А простолюдин – даже хижину сжечь поскупится.

Шло время. За окном стали играть в прятки. Марбод выждал, пока Айлиль досталась очередь водить, и бросил в золоченую щель камешек, обернутый бумагой. Айлиль, побледнев, стала вглядываться в темноту.

Марбод соскользнул с дерева и затаился в густых рододендронах. Айлиль все не было и не было. Марбод проверил, чтобы складки плаща не мешали дотянуться до меча.

Айлиль показалась на тропинке одна. Марбод спрятал меч, скинул плащ лучника и, взяв ее за руку, тихо увлек под дерево.

– Ах, сударь, – сказала Айлиль, – все уверены, что вы бежали.

– Ах, сударыня, – возразил Марбод, – я скроюсь куда угодно, чтобы вы могли без помех слушать, как поют маленькие послушники.

Айлиль нахмурилась. О ком он говорит? Об игрушке? Рабе?

– А я-то мечтал, – сказал Марбод, – надеть на луну пояс, послать брата с деревянным гусем.

С деревянным гусем ездили свататься.

Девушка заплакала.

– И все это из-за какого-то торговца, – сказала она. – Ну почему, почему вам понадобилась эта шутка с мангустой!

– Как почему? – удивился Марбод. – Потому, что я ненавижу Арфарру.

Девушка стояла перед ним, и губы ее были как коралл, и брови, как стрелы, пронзали сердце, и оно билось часто-часто. Марбод наклонился и стал ее целовать.

– Ах, нет, – сказала Айлиль. – Я боюсь Арфарры. Он чародей, и все видит и слышит, и язык у него мягкий, как кончик кисти.

Марбод усмехнулся про себя. Арфарра – не чародей, а архитектор. Сколько он понаделал ходов во дворце, в добавление к старым, оставшимся от империи.

– Слышите, как токуют глухари в Лисьих болотах? Им нет дела даже до охотников. Что мне за дело до Арфарры?

Королевна возразила:

– В будущем году Арфарра осушит Лисьи Болота, и не станет ни тетеревов, ни охотников.

Они молчали и слушали ночные шорохи.

– Неужели все из-за одного коня? – грустно сказала Айлиль.

Марбод, вздохнув, подумал о буланом Черном Псе. Конь был так красив, что сердце едва не разрывалось, и все кругом смеялись: король-де пожалел для Кукушонка коня по совету Арфарры.

– Что такое Арфарра? – пожал плечами Марбод. – Черный колдун. Черный – от слова «чернь». Он слаб – и хочет, чтобы слабые попирали сильных. Хочет, чтобы верность и равенство исчезли и чтобы должности во дворце занимали рабы, потому что рабы будут целиком от него зависеть.

Айлиль подумала о государыне Касии, простой крестьянке.

– Ах, сударь, – сказала она. – Вы напрасно презираете колдовство слабых. Женщинам иной раз больше видно, чем мужчинам. И проповедники Ятуна недаром говорят: «Слабые рушат города и наследуют царства».

Помолчала и с упреком добавила:

– Как же получилось, что вас победили в поединке?

Марбод, сжав зубы, показал обломок меча:

– Колдовство Арфарры. Так не рубят сталью сталь.

Девушка провела пальцем по оплавленному срезу и кивнула, хотя мало что понимала.

– Но он достойный противник, – шепнула она. – Мне сказали… – и осеклась. Она хотела повторить то, что говорил Неревен, но вспомнила, как теребила длинные волосы послушника – и замолкла. А вместо этого повторила рассказ эконома Шавии о сцене в покоях государыни Касии.

– Как там, должно быть, красиво, – шепнула, поцеловала и пропала меж деревьев.

* * *

Из заброшенной беседки на краю бывшего пруда Неревену было хорошо видно, как Марбод гладил Айлиль и мял ее платье, а о чем они говорили – слышно не было. «Жалко, – подумал Неревен, – что шакуников глаз есть, а шакуникова уха – нет».

* * *

Марбод завернулся в плащ королевского лучника, перемахнул через садовую стену, смешался с праздничной челядью и без помех прошел через замковые ворота. Никто даже не обратил внимания, что стрелы в колчане – с белым оперением, без положенной черной отметины.

Марбод шел Мертвым Городом, осторожно оглядываясь: но никто за ним не следил. Только раз мелькнула чья-то тень, слишком большая для перепелки и слишком маленькая для человека. Марбоду показалось, что то был призрак убитого им проповедника-ржаного королька. Он тихонько вытащил из колчана заговоренную стрелу, – но тень пропала.

Впрочем, вряд ли тень ржаного королька стала бы бродить в этих холмах. Вот уже триста лет, как короли хоронили под этими холмами головы побежденных противников, чтобы удача и счастье покойников перешли на землю победителей, и все эти высокопоставленные покойники, конечно, задали бы страшную трепку какому-то нищему проповеднику.

Марбод тихо крякнул. Из-за свежего кургана герцога Нахии выскользнул и присоединился к Марбоду человек в городском кафтане. Марбод провел весь вчерашний день в маленькой усадьбе у городских стен, принадлежавшей одному из мелких вассалов рода, пожилому Илькуну. Илькун хлопотал, не зная, как угодить господину.