Текст книги "Улитка в тарелке"

Автор книги: Юлия Лавряшина

 
Она услышала это испуганное восклицание и лишь секунду спустя узнала свой голос. Не поймав ни одной из брошенных ею ранеток, Эви, кряхтя, наклонился и повернул к Мире перевернутое лицо:
 

– Подожди, я эти еще не нашел.

– Да нет… Эви, слушай! Раньше мне ведь легче было залезать на дерево.

 
Оттого, что эти слова прозвучали, они показались еще страшнее.
С трудом выпрямившись, он спросил:
 

– Что ты сказала? У меня в ушах ветер шумит.

– А в том году так шумело, когда ты наклонялся? – быстро спросила она, стараясь не слушать сердце, которое кричало громче ее, только никто не различал его голоса.

 
У Эви жалко дернулись плечики:
 

– Не помню я! Целая зима прошла…

– А я помню, – прошептала Мира. – Сейчас уже помню. Только… Как это может быть?

– Теперь я вообще ничего не слышу, – рассердился мальчик. – Ты сама с собой разговариваешь?

– Почему мне страшно?

– Что? Говори громче!

 
Она опомнилась:
 

– Лови еще! Да ты попробуй их, знаешь, какая вкуснятина… Я скоро целое дерево съем.

 
Чтоб он видел, Мира сунула ранетку в рот. На зубах вкусно хрустнуло и растеклось по языку.
«Нечего думать об этом! – Мира жевала так яростно, что от ранетки в два счета ничего не осталось. – Я спрошу у Дрима, и все сразу выяснится. Он ведь скажет мне. Он скажет…»
Прервав ее мысли, Эви попросил:
 

– Нарви побольше. Нашим отнесем.

– Ну да! Чтоб мне влетело за то, что я на дерево лазила? Вот спасибочки!

– А нельзя?

 
Ей даже стало смешно: «Вот глупый!»
 

– Конечно, нельзя! Ты же сам говорил, что я сорваться могу. И они тоже самое скажут.

 
Ей вдруг, как в виртуальной игре, увиделась она сама, лежащая под деревом. Ноги были некрасиво раскинуты, и одна штанина задралась почти до колена. А голова оказалась как-то неловко свернута на бок и сочилась кровью… Мира быстро сморгнула картинку: «Ничего же не случилось!»
Эви ворчливо потребовал:
 

– Давай-ка, слезай оттуда! Не надо никаких ранеток. Еще рухнешь вниз… Машешь руками!

– Сейчас, – она стала срывать маленькие яблочки, висевшие совсем рядом. – Я вот только эти…

 
Сунув одно в рот, Мира с жалостью смотрела, как Эви ползает под деревом, и подумала, что, может, и стоило попросить кого-нибудь из взрослых слазить за ранетками. Это же не труднее, чем крутить педали или бегать…
Ей тоже всегда хотелось побегать, и временами даже казалось, что когда-то у нее получалось это. Но Мира тут же вспоминала, что этого просто не могло быть, ведь раньше она была еще меньше, а значит – слабее. Но оставалось ощущение, что бег знаком ей, что память об этих движениях живет где-то в ногах, если только такое возможно…
Она крикнула:
 

– Я спускаюсь!

 
И осторожно поползла по стволу, нащупывая ногой каждую ветку. Эви принялся руководить снизу:
 

– Левее давай! Мимо встанешь. Еще, еще!

– Я, кажется, сто лет слезала…

 
Никогда еще земля не казалась Мире такой надежной. Она даже притопнула, чтобы утвердиться в этом, и насмешила Эви. Зубов у него почти не было, но Дрим уверял: «Когда станешь таким, как я, они снова вырастут. Уже ведь раз выпали все до одного, и ничего – выросли!»
А у Миры почему-то все были на месте, кроме самых дальних, за щеками, и многие воспитатели говорили, что у нее красивые зубы. «Крепкие», – добавляли некоторые с каким-то удивлением.
 

– Ты все собрал? – спросила она и пристально огляделась, подумав: «У этих ранеток странный нрав – так и норовят улизнуть под лопух, чтобы потом достаться какой-нибудь птице или белке».

 
Так и оказалось. Раздвинув подорожники, Мира вытащила красный шарик и, наскоро обтерев ладонью, сунула в рот. Вкусно почавкивая, она спросила у Эви:
 

– Какая песенка у подорожника?

 
Он виновато заморгал:
 

– Я только цветы слышу.

– Наверное, потому, что они разноцветные, – пришла Мира ему на помощь. – А подорожник – весь зеленый.

 
Эви тоже захрустел ранеткой:
 

– Скажи, вкусные, да? Яблоки, что нам дают, совсем не такие. Хоть и красные.

 
И снова помрачнел:
 

– Вот откуда эти яблоки? Где они растут?

– Не знаю, – буркнула она. – Мы же еще не все здесь облазили. Где-то растут… Думаешь, их тоже со звезд доставляют? Разве там яблоки растут?

– Все остальное же привозят оттуда!

 
Она хотела сказать: «Я спрошу у Дрима», но вовремя сунула в рот ранетку. «Эви его не любит, – огорченно подумала Мира. – Или наоборот – любит? Не поймешь его… Сам крутится возле Дрима, а как я слово скажу, сразу злится! Может, мне попридираться, когда он заговорит о своем любимом Прате?»
 

– А вот это ранетковое дерево тоже поет, – неожиданно переключился Эви. – Когда на нем цветочки… А потом только молчит.

– Как оно поет?

– У меня так не получится. У Неды такие фигурки есть, – нашелся он. – Помнишь? Там еще девушка, как фея, – вся в белом и на голове белая фата.

– А он в черном! Неда говорила, это называется фрак.

– Там если кнопочку нажать, похожая музыка будет…

 
Мира словно вживую услышала тихий перезвон свадебного марша. Как-то она спросила у Неды, что значит слово «свадебный»… Та ответила: «Это значит – самый красивый». И еще добавила уж совсем непонятное слово: «Мендельсон». Почему-то это прозвучало грустно.
Изо всех воспитателей Неда была самой старшей. «Она самая добрая!» – непременно добавлял Эви. Но Мира почему-то ее стеснялась и уже не решилась допытываться, что такое «Мендельсон»? Руледа и так вечно твердила, что Мира житья никому не дает со своими дурацкими вопросами.
Вспомнив все это, она решила, что так может называться время, когда яблони выпускают свои цветочки, похожие на легкий белый туман. В тот же момент Эви швырнул в нее ранеткой:
 

– Размечталась!

– Эй! Ты что? – она не успела увернуться и теперь потирала ушибленную скулу. – Синяк же будет!

 
Он, кривляясь, отпрянул в сторону:
 

– Синяк-то будет! А платья такого тебе не видать! Думаешь, Дрим подарит? И так тебя за руку поведет? Не дождешься!

 
Пнув носком ударившую по лицу ранетку. Мира тихо сказала:
 

– Ты стал злой. И с каждым днем все злее и злее. Знаешь, что я тебе скажу: никогда ты не станешь взрослым. Даже если вырастешь на целый метр. Потому что взрослые – они добрые.

– Да уж, добрые! – крикнул Эви чужим голосом. – А Руледа? Сама же говорила, что она – злюка.

– Ну, Руледа…

 
Мира вспомнила, что однажды сказал Дрим, и снисходительно повторила:
 

– Она – женщина, что с нее возьмешь?

 
Злорадно ухмыльнувшись, Эви сообщил:
 

– Ты тоже станешь женщиной.

– Я… Я буду такой, как Неда.

 
У него радостно оскалился рот:
 

– А Дрим и ее за руку не водит! Не такой он дурак… Руледа тоже этого хочет, видно же! И платья он никому не подарит.

– Я не люблю платья.

 
В глазах у него еще пульсировала зеленая злость, но Эви уже не огрызнулся. «Глупый», – подумала Мира, и, как часто бывало, мысль об Эви стекла теплом к сердцу. Протянув руку, она осторожно, как диковатого зверька, от которого неизвестно чего ждать, погладила его безволосую голову. Эви чуть пригнулся, но не отдернул ее руку, и Мира погладила снова.
 

– Чего мы ссоримся? – шепотом спросила она. – Я и сама знаю, что Дрим не будет водить меня за руку. И платья не подарит… Только больше не говори мне этого, ладно?

 
Эви еле слышно выдавил:
 

– Извини.

– Мы – это мы. А взрослые – это взрослые. К ним не перепрыгнешь.

– Но когда ты вырастешь…

– Не знаю, Эви. Мне все кажется, что тогда они уже будут какими-то другими.

– Еще лучше? Еще красивее?

– Не знаю. Может, и лучше… Мы увидим.

– Но ведь можно спросить!

– А вдруг они сами этого не знают? Они ведь еще не были этими другими, так откуда им знать? Нет же никого других… Только мы и они.

 
Эви снизу жалобно заглянул ей в глаза:
 

– Ты не сердишься?

 
«Вот теперь его глаза снова, как та вода… Во сне. Только не вдали, а у берега». – Мира улыбнулась и ответила:
 

– Да ну, сердиться! Я не люблю сердиться. Пойдем лучше гладиолусы слушать! Они как звучат?

– Как большие трубы. У воспитателей в оркестре Гридис на такой играет. Ну, знаешь, такие огромные! И совсем золотые…

 
Глава третья
о страшных догадках Миры, подслушавшей разговор воспитателей
 
 
Ей все не удавалось уснуть, хотя летнее небо, никак не желающее темнеть в одиннадцать вечера, стало уже черным с золотистыми крапинками. Мира знала, что с соседней кровати в щелку между занавесками видно даже половинку луны – она специально подтянулась к смешно сопевшей Нерине, чтобы посмотреть. Если б та не спала, Мира уговорила бы ее поменяться кроватями, хотя бы на эту ночь! Лучше, чтобы кто-то был рядом, когда вот так не спится от беспокойства. Даже если это всего лишь луна…
Мира уверяла себя, что это вовсе не из-за того коричневого пятна, которое вдруг вылезло у нее на лбу. Таких пятен на коже было много, но это – новое. Мира могла поклясться, что еще вчера его не видела. Может, если бы Эви не растревожил ее еще днем своими неожиданными вопросами, от которых сделалось как-то холодно на душе, Мира и не заметила бы этого пятна. Она вообще смотрелась в зеркало только время от времени, а промежутки между этим могли составлять недели. А на что было смотреть?
Мире не раз представлялось, что когда она станет взрослой, то попросит привезти ей большущее зеркало («Так откуда же это все нам привозят?») и будет любоваться собой целыми днями. Если не притрагиваться к коже, то и сейчас можно вообразить, что она, наконец, растянулась, стала гладкой и чистой, а губы точно созрели и порозовели от этого. Наверное, у нее будут темные, гладкие волосы… Ой, нет! Она же хотела кудри! Конечно, кудри лучше, они веселее. А глаза у нее станут карими, хотя пока в них больше желтизны, в которую добавлена лишь капелька шоколада. Веки тогда уже не будут красными, и не придется то и дело отирать с них влагу, которая неизвестно откуда и по какой причине берется, ведь Мира никогда не была плаксой. Однажды она услышала, как Неда сказала о ней: «Хорошо, что она такая сильная девочка… Она ведь старше всех».
Мира не совсем поняла тогда, что уж тут такого хорошего, она ведь не собиралась ни с кем нянчиться. Да и не было никого младше Эви, а разница между ними всего-то месяцев семь. Разве это много?
«Почему так? – впервые задумалась Мира и ощутила, что холодок из груди никуда не делся. – Нам всем по одиннадцать-двенадцать лет, а после нас опять никого. Разве был какой-нибудь пожар? Что-то я не помню такого…»
Желание немедленно спросить об этом у кого-нибудь – да хоть у Руледы! – стремительно разбежалось по всему телу, и оказалось, что справляться с ним нет никакой возможности. Мира сунула холодные ладошки между коленками и зажала покрепче, чтобы руки сами не схватились за одежду. Только вот ноги тоже не собирались ее слушаться и ерзали под одеялом, словно уже бежали куда-то…
«Да никто не заметит!» – она приподнялась на постели и внимательно оглядела спящих девочек. В их домике было шестнадцать кроватей, и стояли они в комнате вдоль стен.
Когда Мира спросила, почему у каждой из них нет отдельного домика, как у воспитателей, – ведь можно же построить! – ей объяснили, что поскольку они еще маленькие и слабые, им лучше держаться вместе. Тогда, если кому-нибудь из них станет плохо, всегда рядом окажется другой, способный помочь или хотя бы позвать воспитателей.
И с этим Мира не стала спорить, потому что зимой так и случилось: Лисия внезапно схватилась за грудь и начала задыхаться, а губы у нее совсем посинели, хотя и до этого были какими-то голубоватыми. Мира помнила, как это было страшно! Ей захотелось убежать и спрятаться. Прат на руках унес Лисию в больницу, а потом девочкам объяснили, что у Лисии – болезнь сердца, которая называется «инфаркт», и что в их возрасте это часто случается, поэтому надо беречь себя, не перегружаться (Руледа выразительно посмотрела на Миру) и не скакать по оврагам. Спокойные виртуальные игры – это как раз для них! К тому же, в компьютерных залах они держатся вместе…
 

– Но со мной-то ничего такого не случится, – шептала Мира, выбираясь из домика. – Я же ненадолго! И потом у меня сейчас ничего не болит.

 
Она и раньше, тайком ото всех, выходила в лес по ночам. Просто посмотреть, что творится кругом. Ей чудилось, что в эти часы лес становится чем-то другим, происходит какое-то превращение. Если бы она умела, как Эви различать цветочное пение, то, наверное, под луной услышала бы совсем другую музыку.
Жаль, что ночью Эви так ни разу и не вышел в лес вместе с ней. Нет, он ничего не боялся! Просто этот мальчишка засыпал сразу же, как добирался до постели, и с этим ничего нельзя было поделать. Как-то раз, когда луна была просто огромной, Мира даже рискнула пробраться к мальчикам в спальню, чтобы разбудить его, но сделать это не было никакой возможности. Эви только причмокивал и бормотал что-то, но не просыпался. Хотя говорили, что со звонком будильника он вскакивал первым. Наверное, ему был отмерен кусок сна, который Эви должен был выспать без остатка.
Постояв на крыльце, которое было вровень с землей, чтобы дети не спотыкались, Мира одним пальцем потрогала застывший репейник, в темноте казавшийся нарисованным черным карандашом. Убедившись, что к одежде он цепляется, как обычно, девочка тихонько прошла вдоль стены и повернула к домику Дрима. Как она и думала, у него все еще горел свет, и Мира заторопилась от нетерпения: «Интересно, что он делает, когда все спят?»
Правда, спали не все. Кое-кто из воспитателей тоже еще не выключал свет, но они Миру не интересовали. Разве они стали бы среди ночи разговаривать с ней о всяких важных вещах? Отправили бы в постель, и дело с концом! Конечно, была еще Неда, на которую Мире хотелось бы походить, хоть та и не выглядела такой красавицей, как Руледа… Но все же разговор, который Мира уже представляла, мог состояться только с Дримом.
Его рыжие волосы казались темнее от электрического света. Мира уже не раз видела их такими, ведь зимой рано приходилось включать лампу. Когда Дрим читал вслух (не всегда, к сожалению, ей одной), Мира мечтала, что однажды он позволит ей расчесать эти волосы, хотя бы просто коснуться их… Наверное, он и сейчас позволил бы, если б она попросила. Но Мира тотчас представляла свою сморщенную, усеянную пятнами руку на его сияющих кудрях, и ее перекашивало от брезгливости.
Дрим оказался не один. То, что с ним была Неда, как-то примирило девочку с разочарованием, но то, зачем Мира пришла, все равно становилось невозможным. Затаившись у окна, створка которого до сих пор оставалась приоткрытой, потому что Дрим любил тихую музыку ночи, она попыталась разобрать, о чем идет разговор. И удивилась тому, что это оказалось совсем даже не трудно. «Ночью звуки становятся легкими, они быстрее долетают», – решила Мира, все же стараясь дышать потише.
У Неды голос тоже был ночным – глубоким и очень низким. Даже у Дрима он оказался выше. Мира сразу услышала, что он недоволен чем-то.
 

– Мы спорим об этом уже не в первый раз, – отрывисто произнес он.

 
Неда мягко напомнила:
 

– Но так ни к чему и не можем прийти.

– А надо?

– Надо. Мы ведь не собой рискуем, пойми же ты! Это очень опасно, Дрим.

 
Он громко усмехнулся:
 

– Разве не собой? А чем рискуют они? Чем? Не тебе же, в самом деле, объяснять!

– Объяснять не нужно. – Неда протестующе скрипнула стулом. – Только речь ведь не об этом.

 
Мира прижалась к стене, потому что Дрим встал, и было слышно, как он прошелся по комнате.
 

– Да-да! Безоблачное существование, не омраченное размышлениями… Согласись, мы просто боимся вопросов! Ясно же, что они спросят: кто это с нами сделал? Не вы? Но как вы позволили это?

 
«О чем они говорят? – вздохнула Мира. – У взрослых иногда ничего не поймешь…»
Ее так тянуло вмешаться в разговор, что она переминалась с ноги на ногу, и, наконец, как и должно было произойти, что-то хрустнуло. Мире показалось, это выпало из нее самой – так явственно оборвалось что-то внутри. Она перестала дышать, и ночь сразу надвинулась такой разноголосицей звуков, что у Миры заложило уши.
Когда горячий шум отхлынул, оставив только жар на щеках, она поняла, что, кроме нее, никто и не расслышал этого громогласного хруста. Все это время, оказывается, Неда говорила, откровенно волнуясь, чего Мира за ней не помнила:
 

– … все мы – да! Все человечество, если на то пошло! Это – громко, но это так. Но что ты предлагаешь? Мы не избавимся от чувства вины, если откроем им правду. Нет! Но им станет невыносимо. Ты этого хочешь?

– Нет! – выкрикнул Дрим.

 
Неда опомнилась:
 

– Тише. Окно открыто.

– Конечно! Тише! Нельзя же, чтобы истина вырвалась за пределы этого дома!

 
«У него сейчас злой голос, – подумала Мира. – Никогда не слышала такого…»
Неда произнесла как-то глухо, будто слегка прикрыла рот ладонью:
 

– Это как раз тот случай, когда приходится жертвовать истиной ради счастья. Хотя бы и временного. Это ведь с самого начала было для нас правилом номер один.

– Да, – только и сказал он.

– Так что же, Дрим? Что же делать?

 
«Ой, она плачет?!» – испугалась Мира. Ей до дрожи хотелось заглянуть в окно, только на этом бы все и кончилось, и ничего она больше не услышала бы. Хотя из того, что уже прозвучало, Мира почти ничего не поняла. Существовала какая-то тайна, это ясно, только в чем она?
Несколько раз повторив про себя, Мира попыталась запомнить: «Жертвовать истиной ради счастья». Чтобы как-нибудь при случае так небрежно спросить у Дрима: «Послушай, а что значит жертвовать истиной ради счастья?» Интересно, какое у него при этом сделается лицо?
Вместо испуга в горле заскребся смешок. С ним справиться было ничуть не легче, и Мире пришлось ногтями ущипнуть себя за руку. Завтра на руке проступит синяк, но это же завтра… Смешок затих, затаился, и сразу стало стыдно: Неда же плачет.
Однажды Мира уже видела, как плачут взрослые. Тогда Руледа стояла у противоположной стены этого же домика и, закрыв глаза, плакала совсем беззвучно. Ее длинные волосы свисали вдоль лица на грудь, Мире они показались обессилевшими, как и опущенные руки. Чувствовалось, что Руледа ни на что сейчас не способна, только вот так стоять, навалившись на стену, и плакать, даже не всхлипывая.
Но в тот день Мире не было ни стыдно, ни жалко Руледу. Они не любили друг друга, и это все замечали. Даже Лисия, которой после инфаркта на все стало наплевать, как-то заметила: «Она тебя сожрать готова из-за Дрима…» Мира удивилась: «А что, мне с ним поговорить даже нельзя? Что тут такого?» Осторожно пожав плечами (она все теперь делала очень осторожно), Лисия сказала: «Ей-то хочется, чтоб он только с ней разговаривал». Заметив, что та опять потеряла ко всему интерес, Мира ответила уже про себя: «Но ведь всегда разговаривать только с одним человеком, это же такая скукотища!»
В эту ночь Мире стало досадно оттого, что Дрим занят спором с Недой, лишь потому, что ей самой не терпелось выложить все вопросы, которые бродили внутри, цепляясь друг за друга и мешая спать. А так – пожалуйста… Хотя… Конечно, лучше бы Дрим разговаривал с ней одной…
 

– Мы не можем нарушить главные принципы нашей программы, – тихо произнес он.

 
Мира не поняла: «Это он спрашивает или ей говорит? Что такое – принципы? Может, так и спросить у него: „А какие такие главные принципы программы?“»
 

– Нет, не можем, – твердо ответила Неда, и стало ясно, что слова Дрима все же были вопросом. – Мы даже представить не можем, чем это для нас обернется!

– А если ничем? Если мы зря боимся? Говорят, там меняются времена…

– Не настолько. Государство по-прежнему существует. Это мы точно знаем.

 
Голос Дрима опять стал тише:
 

– Когда я подписывал контракт, я не представлял, что это будет так… бесчеловечно.

– Вздор!

 
Мира даже вздрогнула. Она впервые слышала, чтобы Неда кричала. На Дрима! Девочку так и скрутило от бессилия: «О чем же они говорят?! Как бы догадаться?»
 

– Вздор, – повторила Неда уже спокойней. – Ничего бесчеловечного в этом нет.

 
Шаги Дрима снова заполнили комнату:
 

– Нет? Мы лишили их жизни. Лишили целого мира, а ты говоришь: нет. Мы огородили их стеной, как каких-то чудовищ, и внушили им, что этот клочок земли и есть – весь мир! А другого им не видать… Зачем он им, в самом деле?

 
«Что? – в груди у Миры остро кольнуло, но не эта боль сейчас была главной. – Что он…»
Обрывки мыслей спутались, и не было возможности соединить их. Пока Мира поняла только одно: за Стеной что-то есть, только не пропасть, а им столько лет врали, что…
 

– Они ведь могли успеть увидеть Парфенон, пирамиды, Лувр, Исаакиевский собор, море, пустыню, всю Землю! Вот какой должна была стать эта чертова программа! Успеть дать им как можно больше. Вместо этого мы заперли их в этом заповеднике… И не говори мне, что это сделано ради них! Это все только ради тех, кто по ту сторону Стены. Чтоб они и не подозревали, что такое случилось. Чтоб им жилось так же бездумно, как нам с тобой когда-то…

– Эти дети вполне счастливы, – терпеливо проговорила Неда. – Что ты придумываешь? Разве ты сам не видишь?

– Я вижу, что они мало чем похожи на живых детей! Мы превратили их в каких-то кибернетических роботов.

– Но им это нравится! Человек не может страдать о том, о чем он даже не подозревает. Это невозможно.

 
На какую-то секунду возникла тишина, даже шаги Дрима затихли. Мира опять затаила дыхание, стараясь не замечать, что в груди болит все сильнее.
 

– В этом ты права, – наконец, согласился он.

 
Голос его прозвучал так, будто Дрим рукой выдавливал его из горла. Еще немного помолчав, он добавил:
 

– Но не страдать – еще не значит быть счастливым.

– Ты тоже прав, – отозвалась Неда. – Только, думаешь, они стали бы счастливее, если бы впридачу к нашему миру мы подарили бы им и правду об их положении? Никакие впечатления не вытеснили бы ужаса и отчаяния, которые жили бы в них постоянно.

 
Дрим отрезал:
 

– Мы все смертны.

– Но они вдобавок еще и чувствовали бы себя отвергнутыми! Не такими, как все. Думаешь, многие из них справились бы с этой болью?

 
В его словах прозвучала горечь, хотя он негромко усмехнулся:
 

– И поэтому мы годами обманываем их… Читаем сказки только про животных, а то не дай Бог узнают, что у людей тоже бывают мамы и папы, дедушки и бабушки. И что ребенок, как правило, не из пробирки появляется… Мне представлялось это святой миссией… Но это отвратительно – то, что мы делаем!

 
Теперь Неда заговорила совсем тихо:
 

– Я знаю, как ты переживаешь из-за этой девочки. Она ведь старше других.

 
«Я?! – Мира вздрогнула и еще теснее прижалась к стене. – Это обо мне?»
 

– Да. Она старше других.

– Но они все уже… в этом возрасте.

 
Высокий отрывистый смех Дрима прозвучал, как плач:
 

– Выходит, все мы скоро вернемся в свой мир!

 
Едва не вскрикнув, Мира до боли вдавила затылок в деревянную плашку: «Все? Так мы увидим, что там – за Стеной?!»
 

– И будем только изредка, за чашкой кофе, вспоминать наших маленьких воспитанников… Нет! – сам себя оборвал Дрим. – Мы будем гнать эти воспоминания. Человеку ведь свойственно очищать свою память от тех эпизодов, когда он показал себя последней сволочью.

– Мы не последние сволочи! Не мы устроили тот взрыв. И опыты не мы проводили!

– Но разве мы что-нибудь сделали, чтобы эти подонки лишились власти?

 
Неда беспомощно вздохнула:
 

– Да что мы могли? Дрим, мы заботимся об этих несчастных детях. Разве это мало? Мы любим их!

– Любим?! – он опять захохотал, забыв о раскрытом окне. – Да Руледу всю перекашивает, когда чья-нибудь морщинистая ручка невзначай коснется ее! Только невзначай, осознанно прижаться к ней никому из них и в голову не придет. Она расхаживает между ними, словно опутанная колючей проволокой.

– Я уже подумывала заменить ее, – пробормотала Неда. – Но это не так просто. До сих пор такого не случалось, все мы с ними с самого начала. Как можно объяснить детям появление нового человека? Откуда он взялся, если по нашей версии людей, кроме нас, вообще нет?

– А мы – люди? – спросил Дрим.

 
Пропустив его вопрос, Неда устало продолжила:
 

– А Руледа… Наверное, у нее просто кончилось терпение. Ты же сам знаешь, чего это стоит: постоянно держать себя под контролем, следить буквально за каждым своим словом! Чтобы даже не намекнуть им на то, о чем знать не положено. Она не рассчитала свои силы. Молодость проходит… В студенчестве мы все были энтузиастами. Кучка идеалистов, ненавидящих телевидение и мечтающих о единении с природой. Двенадцать лет единения – это ведь немало, а?

– Ей недолго осталось мучиться, – тускло отозвался Дрим. – По общечеловеческим нормам любому из них уже далеко за семьдесят.

 
«Семьдесят – чего? – попыталась угадать Мира. – Не килограмм же… А ростом мы все намного больше семидесяти сантиметров. Я уже почти метр шестьдесят! Не совсем еще, но…»
 

– Пойду я, пожалуй, – сказала Неда. – Уже совсем поздно. Что случилось с тобой сегодня?

 
Дрим откликнулся не сразу:
 

– Да в общем-то и ничего… Я увидел во сне море.

 
«Что такое – море?» – замерла Мира.
 

– Оно было до того синим, что просто дух захватывало. А у берега совсем зеленым. Живым.

 
От восторга у нее быстро и сладко заколотилось в груди: «Так это… Море! Вот как называется эта вода… И ему она тоже снилась! Вот это да…»
 

– Я проснулся и подумал, что никто из них этого не увидит.

– Ты подумал о Мире…

– Когда произносишь в этом падеже, не поймешь, о чем идет речь – о девочке или о том, где мы жили…

 
«Я тоже хочу туда, – волнуясь все больше, сказала себе Мира. – Почему мне нельзя туда? А когда вырастем, то уже будет можно? Почему же тогда воспитатели здесь?»
 

– Нам остается только смириться, Дрим.

– Но я не могу с этим смириться! – чуть ли не по слогам прокричал он. – Это… неестественно, понимаешь? Это противоречит всему устройству мира!

 
Неда печально подтвердила:
 

– Так и есть. Только что теперь сделаешь?

– Что-то можно… – сказал Дрим почти умоляюще.

– Уже нет… Поздно. Остались считанные недели.

– Только до окончания нашего контракта! Но там указано, что это лишь, если… если это случится со всеми…

 
До Миры долетел чей-то вздох, наверное, Неды, потому что она заговорила:
 

– Ты же знаешь, с определенного возраста… процесс идет все быстрее.

– Но почему недели? Разве что-то меняется? Я не заметил. Хотя бы месяцы!

– Это в лучшем случае. Но ведь не всем суждено быть долгожителями.

 
Больше не слушая их, девочка тоскливо повторила про себя: «Я хочу туда. Там – море…»
Она пропустила, когда Неда успела проститься, и услышала только, как открылась дверь. Чудом не вскрикнув и не бросившись наутек. Мира бесшумно попятилась и укрылась за углом дома. Страдающие бессонницей кузнечики от нечего делать заглушали ее дыхание, хотя вряд ли Неда стала бы прислушиваться. На крыльце она потянулась и громко, с облегчением вздохнула.
 

– Хорошо! – сказала Неда с непонятным девочке вызовом. – Сколько трагедий происходит на Земле – Боже мой! А такие вот ночи все еще случаются. И разноцветные закаты. И пузыри от дождя. И радуга. И первый снег.

– Это не доказывает, что мы вправе поганить этот мир еще больше, раз он так стойко держится.

 
Мире показалось, что голос Дрима прозвучал в темноте, как молния. Если бы, конечно, она могла звучать… С раскатом грома это не имело бы ничего общего.
 

– Придется смириться, Дрим, – печально сказала Неда. – Ничего другого просто-напросто не остается.

– Ты уже говорила о смирении. Я и сам ищу его в себе… Но его нет, понимаешь?

– Наверное, ему учатся.

– После. Но не – до!

 
Этот звук так и завис в тишине, которую ни один из них уже не решился наполнить словами. Он стал последним и вместе с тем прозвучал той нотой, с которой все начинается. Мира не знала нот, но интуитивно почувствовала, что этот загадочный разговор не может вот так кончиться. И что, наверное, сейчас каждый продолжает его про себя и так же начинает горячиться, споря с самим собой.
На всякий случай она подождала немного, поглядывая на звезды, которые теперь стали казаться совсем другими. Оказывается, они видели гораздо больше, чем она думала и могла представить. Может быть, даже море…
«Если только Дрим говорил о той же воде, – встревожилась она. – А если есть еще что-то такое же… сине-зеленое… Живое. Почему они скрывали от нас? Вот была бы я постарше, хоть поняла бы, о чем они говорили!»
Эта досада на свой возраст была в Мире всегда, сколько она себя помнила. Иногда она мечтала найти календарь своей жизни (ведь бывают же календари года!) и разом выдернуть целую пачку листков. Разве это не приблизило бы ее к Дриму? Только бы его календарь никто не тронул…
Ей опять стало обидно: «Но ведь он обманул меня! Он всегда говорил, что за Стеной ничего нет, кроме пропасти. Почему? Как он мог?»
В какой-то момент она рассердилась настолько, что чуть не вернулась к его домику и не ворвалась внутрь, чтобы с криком потребовать объяснений. Но успела сообразить: если станет известно, что она знает о мире за Стеной, то взрослые сделают все, чтобы не пустить ее туда. Раз не пускали до сих пор… Была какая-то причина, почему они так поступали, только в одиночку Мира не могла найти ее.
И в одиночку отправляться за Стену было страшновато. Хотя Руледа и называла Миру «индивидуалисткой» (девочка уже выяснила у Дрима, что это значит), и ей действительно быстро надоедало делать все вместе со всеми, но такую грандиозную вылазку она не могла предпринять без помощи. Хотя бы без помощи Эви… «Струсит», – подумала она с сомнением, и тут же отголосок стыда ожогом прошелся по сердцу. Этот мальчишка был ее единственным другом, а Дрим учил, что о друзьях нельзя говорить плохо. Особенно про себя, когда они не слышат.
Ей так хотелось разбудить Эви немедленно, вытащить его из постели бормочущего, с подкашивающимися ногами и сунуть головой под кран, чтоб поскорее проснулся, что Мира решила не следить больше за Дримом. Все равно, не станет же он теперь разговаривать вслух с самим собой! А она уже услышала столько, что это переварить бы…
 

– Если я его не разбужу, то меня разорвет на части, – бормотала Мира, перебегая от дерева к дереву.

 
Это оказывалась то шершавая сосна, к которой лучше не прижиматься, не то сухая кора может и зашуршать, выдав девочку… То холодноватая береза, к которой, наоборот, хотелось прижаться потеснее…
«Если б у меня была такая кожа, – вздохнула Мира, погладив нежный ствол. – Когда-нибудь обязательно будет…»
Казалось невероятным, что все спали, как ни в чем не бывало, и даже не подозревали, какая страшная тайна открылась Мире. Как же они могли ничего не почувствовать, когда в ней самой все перевернулось, а потом с трудом улеглось на место? Только чуть-чуть в другом порядке… Мира это ясно ощущала: все в ней так, да не так. Эта тайна, оказывается, всегда жила среди них, а сама Мира ее тоже не чувствовала. Но сейчас-то, когда вслух уже прозвучали слова и тайна перестала быть тайной, почему все продолжали спать?!
«Оно там живет, дышит, – подумала она о море, – а они все спят и спят! Так они его никогда не увидят…»
В доме, где кроме Эви жили еще одиннадцать мальчишек, пол был не деревянным, как у девочек, а застелен светло-коричневым линолеумом. Воспитатели говорили, что мальчишкам лень вымывать пыль из щелей и потому с линолеумом будет чище. «Но дерево – здоровее», – обычно добавляла Неда. До сих пор Мира в этом не сомневалась, а теперь уже и не знала, чему можно верить, а чему – нет.
Цепляя носками за пятки, она быстро стянула летние тапочки, чтобы резиновая подошва не взвизгнула. Держа их в руке, Мира заскользила к двери спальни и бесшумно вошла. Эви спал в дальнем углу, и Мира всегда рисковала, пробираясь к нему между кроватями. Она пристально оглядела ребят: вроде бы все спали, хотя лиц не было видно.
«Если бы кто-нибудь не спал, уже подскочил бы», – успокоила она себя и подобралась к Эви.
 

– Просыпайся, – шепнула Мира ему в самое ухо.