Текст книги "Геймер. Тетралогия"

Автор книги: Юлия Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 86 страниц)

Глава 2
Через час после приема у сегуна, дом Ала в Эдо

Доверишь секрет двоим – не найдешь виноватого.

Тода-но Хиромацу. Секреты школы Голубого тигра

«Шпионы повсюду. Сильные, как синоби, а может быть, и настоящие синоби, шпионы Кима».

Ал невольно поежился, разглядывая своих самураев, занятых мирными делами: сидящих на корточках возле входа в дом часовых. Пост был установлен по просьбе Фудзико, после того как у соседей пропал, а затем был найден мертвым десятилетний сын. Теперь понятно, чьих это рук дело. «Волк, режущий ни в чем не повинных детей».

Он вздохнул.

Садовник, вся одежда которого составляла фартук, нимало не смущаясь своей наготы, водил граблями вокруг только что установленного камня. Ал никогда не понимал этой моды на торчащие из голой земли булыжники, но старался не вмешиваться и не мешать, двое его помощников в набедренных повязках, стоя по колено во взбаламученной их стараниями воде крошечного пруда, вычерпывали деревянными плошками скопившийся в нем ил. Любой из них мог оказаться шпионом Кима. О том, что приятель заслал своих людей не только на острова Амакуса, он понимал без дополнительных разъяснений. Если во все более-менее известные самурайские дома, то, без сомнения, досталось и ему. И тут уже ничего не попишешь, огреб, что называется, по полной.

Вопрос – кто крыса?

В этот момент он услышал шаги и обернулся, когда распахнулась калитка и улыбчивая служанка пропустила во двор толстенького, слегка запыхавшегося господина с самурайской прической. За господином следовали два мальчика, один с корзиной, в которой, полуприкрытые широкими листьями какого-то растения, возлежали здоровенные карпы, другой нес деревянный сундучок.

Все четверо низко поклонились Алу, и тот ответил на приветствие сдержанным поклоном.

– Господин повар из замка, – пояснила девушка, – госпожа велела, чтобы именно он разделывал рыбу к сегодняшнему обеду и завтра, когда придут гости, готовил праздничный обед.

«Опять эта рыба, – с тоской подумал Ал и тут же осекся: что с того, что он любит птицу или зайчатину. Он вполне может отправиться на охоту, захватив с собой десяток отборных лучников, чтобы там насладиться свежатиной, отдыхая возле походного костра и слушая нехитрые солдатские байки. – К чему разрушать васвоего семейства? Зачем раздражать запахом жареного мяса и видом крови соседей. Мне здесь жить. Во всяком случае, пока Ким находится в теле второго сегуна Эдо Бакуфу и по делам службы приходится находиться в Эдо. А ведь Ким…»

– Господин повар, мы рады видеть вас в нашем доме. – Ал улыбнулся, понимая, что с точки зрения японца фраза звучит неправильно. Но да чего, интересно, придворный рыборез может ожидать от грубого голубоглазого варвара.

– Это великая честь для меня, – повар снова поклонился, и то же сделали его подмастерья. – Госпожа Фудзико сказала, чтобы я поспешил к часу обезьяны [67], – он взглянул на солнце. – Я велел поймать именно к этому времени рыбу, и убедитесь, пожалуйста, она живая. – Повар приподнял один из прикрывающих серебряных карпов лист, так что Ал мог наблюдать, как движутся жабры и рыба то и дело сонно разевает рот, пытаясь схватить глоток воздуха. – Я готовлю сыну нашего сегуна Токугава-но Иэмицу [68].

– Высокая должность. Я польщен.

Навстречу гостю из дома выплыла величественная Фудзико и тут же склонилась в самом вежливом поклоне, который только может отвесить жена компаку сегуна, личному повару его сына. До таких высот придворного мастерства Ал и не надеялся добраться. Изысканная вежливость в сочетании с чувством собственного достоинства и пониманием своего высокого положения в обществе. Даже здесь, не в замке Грюку, в сравнительно небольшом прозрачном домике на окраине столицы, как и любил жить Ал, Фудзико оставалась внучкой, дочкой, женой, а теперь и матерью даймё.

По лицу гостя было видно, что он воспринял вежливость госпожи Грюку именно так, как это и следовало, а именно преисполнился счастьем, отчего вдруг сделался трогательным и симпатичным, так что Ал невольно возжелал продолжить знакомство или хотя бы поболтать с этим симпатичным улыбчивым толстячком.

Вслед за дородной супругой, поваром и его мальчишками Ал направился к кухне, где гостю предстояло блеснуть своим искусством.

Опустившись на колени перед добротным невысоким столиком, господин повар первым делом принял из рук мальчика белый лоскут материи и, сложив его в несколько раз, обвязал себе вокруг головы. Затем он взял вторую тряпицу и обтер с виду совершенно чистый стол.

За спиной Ала возникли сын Минору с женой Юкки, но Ал понимал, что они не станут лезть с ненужными разговорами, приставать со знакомствами или несвоевременными поклонами. Мастер творит, и все, что могут простые зрители, – смотреть, стараясь запечатлеть в памяти волшебный миг истинного искусства.

Второй слуга поставил перед поваром сундучок и тут же открыл его, щелкнув замочком. Все с замиранием сердца следили, как мастер-повар извлек на свет божий длинную кожаную ленту со множеством карманчиков, в каждом из которых находились разнообразные ножи.

– Вот этот красавчик, – повар извлек небольшой, с ладонь величиной ножик, с лезвием, похожим на лепесток лотоса, – вот этот славный умелец служит для обработки водорослей, сырых водорослей. В то время как водоросли засушенные мы будем резать вот этим, – он щелкнул пальцами, и мальчик-помощник подал ему другой, более тонкий и, как показалось Алу, более острый нож. Похожие приспособления можно было бы с успехом использовать для разрезания бумаги.

Повар положил на край стола оба ножа, как показалось Алу, слегка волнуясь.

– Вот этот широкий в плечах нож существует для извлечения внутренностей крупных рыб, поэтому его лезвие необычное. Раз – и все. – Он беззаботно улыбнулся. – Но сегодня не тот случай, и ты, приятель, останешься лежать в своем удобном домике. – Он погладил нож, любуясь лучом солнца на однобокой заточке. – Сегодня… Покажите мне рыбу, я должен оценить ее размеры.

Принесший корзину мальчик поставил ее на пол, чинно раздвинув листья, извлек белое гибкое тело карпа и протянул его на вытянутых руках своему господину.

– Многие самураи считают, что для идеальной выделки благородной рыбы подходит все что угодно, лишь бы нож был острым и узким, – он усмехнулся, приглаживая толстыми короткими пальцами широкие брови, – но под такие приметы подходит все что угодно, например, маленькие ножи, размещенные на ножнах вашей, господин, – поклон в сторону Ала, – и вашей, господин, – кивок Минору, – катаны. Я имею в виду узкий нож когай, который наша придворная аристократия остроумно прозвала шпилька, или нож (скорее, ножичек) когатана, кои многие не сведущие в холодном оружии самураи отчего-то называют козука.

Повар усмехнулся, в то время как Ал смутился. Именно так он и привык именовать маленький хозяйственный ножик, при помощи которого самураи вскрывали ножны для прочистки и чинили амуницию. Как запомнил, так всю жизнь и называл, даже в голову не приходило, что могло быть как-то по-другому. Впрочем, окружающие сделали вид, будто бы пропустили едкое замечание мимо ушей. Тем более что вряд ли повар дома Токугава стал бы специально задираться к самому хатамото. А раз высказанное замечание было произнесено без умысла, то и стоит ли обращать на него внимание.

– …я могу согласиться, что когай, безусловно, в некоторых случаях может служить и рыбьим ножом, хотя для человека поварского звания это и звучит кощунством. Но уверен, что варвары с Хоккайдо поступают именно так. Впрочем, почему бы не разорвать благородную рыбу руками, все равно издевательство будет неменьшим… Впрочем, их дело. Я же начал говорить про нож когай, который некоторые самураи, я полагаю, из тех, что ведут свой род от ремесленников, называют шилом. Не правда ли, весьма характерно? Конечно, я не имею ничего против ремесленников, но, согласитесь, после того как тебе удалось опоясаться двумя мечами, встав в один ряд с самураями, отцы и деды которых не знали иного ремесла, кроме военного, и вдруг называть когай шилом – такое слово смердит на пятьсот моммэ [69]скорняжной лавкой, лучше любого непрошеного свидетеля, разъясняя, кто есть кто. Что же касается прозвища шпилька – то это, на мой непросвещенный взгляд, как раз не является чем-то чрезмерным и выявляет веселую сущность любящего шутки воина. – Он выдержал паузу и затем извлек из своего арсенала действительно похожий на когай, чрезвычайно узкий нож, который Ал назвал бы отверткой. Но последнее не сумели бы оценить окружающие. – Забавное название шпилька зародилось не в веселых кварталах, построенных по мудрому приказу самого Токугава-но Иэясу [70], а непосредственно на поле боя. – Он снова замолчал, отирая тряпицей выбранный нож и любуясь его блеском. – Как известно, во время боя победитель имеет право забрать дорогую броню побежденного противника, лошадь и оружие. А как, к примеру, определить после сражения, где чей покойник? Когда, едва покончив с одним, рубишься с другим? Вот тогда кто-то из самураев и ввел обычай вбивать когай-шпильку прямо в голову побежденного в бою воина, женщины так вкалывают в прическу реальную шпильку. – С этими словами повар вдруг вскрикнул и резко опустил сжатый в руке когай, словно воткнул гвоздь в беззащитного противника. Лицо его при этом сделалось красным и заблестело от пота. Руки дрожали, но нож не повредил ни великолепной рыбы, ни хозяйского столика, остановившись в пальце от лакированной поверхности стола.

– Иногда, правда, из-за спешки, они вбивали шпильку в голову еще живого противника. Впрочем, жизнь последнего этим и прерывалась. – Он вздохнул. – На самом деле, строго говоря, нет никакой неправильности в том, чтобы называть когай стилетом, шилом или гвоздем, так как и когай, и когатана изначально были придуманы из чисто хозяйственных соображений. Впрочем, вот он, нож, который нам нужен, и я приступаю.

После чего несколько минут семейство наблюдало виртуозную нарезку рыбы, тонкие ломти которой, словно по волшебству, обращались в руках мастера-повара дивными цветами, чтобы тут же оказаться на тарелочках, на которые помощники кудесника уже успели нарезать сочные водоросли.

«Хозяйственные соображения». О, Ал прекрасно понимал эти хозяйственные соображения: достаточно один раз утратить в бою верный когай, или, как он продолжал называть его по привычке, козука, и уже не вылезешь из своих доспехов. Потому как настоящие японские доспехи крепятся на специальных толстых шнурах. Пластины – надежные, а вот шнуры, шнуры позволяют эти самые пластины двигать, как это больше нравится их владельцу. Выше, ниже, шире, уже, чтобы сидеть на коне и биться прямо из седла, чтобы удобнее совершать долгий пеший переход, для бега или лазанья по горам. Не надо таскать за собой множество различной брони, достаточно регулировать конструкцию по своему разумению. А для этого нужны шнур и нож. Не меч, а обыкновенный хозяйственный ножик. Попробуйте без проволочек и лишних рывков стащить доспех с раненого товарища или поверженного противника. Мокрые от пота или крови узлы ни за что не подчинятся дрожащим пальцам, не развяжутся, тут только резать.

Меч – первый друг в бою, а когай – в промежутках между боями. Когай продавали обычно вместе с мечом, почти всегда с личным знаком самурая, иначе попробуй докажи, что именно твоя шпилька торчит из горла или глазницы жмура. Впрочем, какой меч, такие и хозяйственные к нему ножики, все в одном стиле – не спутаешь.

Многие предпочитали носить не привычный когай, а раздвоенный, словно разрезанный на половинки – вари-когай. Их еще вместо палочек для еды использовали, но Ал предпочитал палочки из дерева. Хотя на войне два острых узких ножичка по-любому лучше, нежели один. Их при случае и в глаз метнуть можно, да и вообще…

Наточенная же до такой степени, что могла с легкостью соперничать с бритвой, когатана(маленькая катана) в основном использовалась для бритья.

Шпильки же последнее время полюбили носить в волосах женщины-воины, которых подсылали в качестве убийц.

– Сегодня мастер-повар показывает нам свое искусство в первый раз, а завтра, когда пожалуют уважаемые гости и мы будем давать нашему внуку имя, он будет молча обслуживать гостей, – толкнула Ала Фудзико. – Ничего, что он такой разговорчивый? А?

– Я получил истинное удовольствие, – ущипнул жену за толстую щеку Ал.

* * *

«Шпионы повсюду. Тратятся деньги сегуната, в ход уже пошла личная казна клана Токугава, а толку-то?» – Ким стоял у окна западной комнаты замка, наблюдая, как напротив него разгоралось закатное зарево. Величественная картина, когда красное солнце вдруг из яркого мячика превращается в реку огненной крови, изливаясь на поверхность воды, была примечена фальшивым сегуном в первую же неделю пребывания его в теле сына Токугава Иэясу. С тех пор Ким полюбил праздновать здесь окончание дня, когда все суетные, непрочные, глупые мысли сгорали в пламени умирающего на одну ночь светила.

Сколько шпионов ни держи, а никто из них не может добраться до этого мальчишки Амакуса Сиро, – Ким скрыл от Ала, что уже отыскал и теперь тайно наблюдает за новоявленным мессией.

Парнишка и вправду был весьма занятен, достаточно высокий для своих одиннадцати лет, с челкой и длинными, до самых плеч волосами, он выглядел очень худым, хотя и не болезненным. Так бывает – не успел еще нагулять жирок, или все силы ушли в рост.

Юный Сиро, как было отмечено в донесении, был из семьи христиан, которым при нынешних порядках невесело живется в Японии, где на всей территории ханов [71], принадлежащих клану Токугава приверженцам Христа, еще лет десять назад было велено либо убираться с земли, либо принять смерть. Что же до старого садиста даймё Мацукура, во владениях которого угораздило влачить свою нелегкую самурайскую службу отцу Сиро – Амакуса Омиро, так тот, с одной стороны, вроде как не запрещал христианам жить и проводить католические службы на своей земле. Как-никак наследник знаменитого даймё-христианина Кониси Юкинага, должен поклон в сторону прежнего хозяина отвесить. Но с другой – эти же христиане априори вынуждены были платить в казну втрое против обычных налогов, кроме того, и налоги на остальных своих подданных он то и дело увеличивал, неустанно заботясь о занятости своих людей.

Красное солнце догорало, согревая на прощание великого сегуна, красное, пылающее, обреченное.

* * *

Красные огни в ночи удалялись от замка даймё Мацукура, подгоняемые собачьим лаем. Впрочем, никто из княжьих псарей под страхом мучительной пытки не осмелился бы спустить собак с поводков, чтобы те преследовали горящие жертвы. Не ровен час, обожгутся хозяйские любимцы, а кому отвечать?

Трое должников – еще крепкий отец с двумя сыновьями, – потомственные деревенские кузнецы, на которых предварительно поверх их собственной одежды надели искусно сделанные из соломы плащики и соломенные же шляпы, на шнурах, заботливо пристроенные таким образом, чтобы не сбивались с голов, были выставлены перед воротами замка на всеобщее обозрение согнанных с воспитательной целью крестьян. Отвечающий за проведение наказания самурай собственноручно опоясал каждого из приговоренных бечевкой, проверив, достаточно ли крепкие получились узлы, после чего по знаку, данному самим даймё, двое других самураев подошли к несчастным с факелами и запалили соломенную одежду.

Самое правильное было бы упасть тут же на землю, катаясь по ней и сбивая огонь, но страх и боль погнали несчастных в поле, в сторону еще влажных рисовых полей.

* * *

Ким прищурился, всматриваясь в солнце.

Пытка соломенным плащом была вполне привычным видом наказания в землях достославного Мацукура, применяемая обычно после того, как какая-нибудь семья проштрафилась перед казной три раза подряд либо не вернула в срок долга. Но на этот раз князь Симабара явно переборщил: отнять у семьи сразу же трех кормильцев! Пропала семья. Самое время женщинам хоронить своих близких и кончать с собой. Все равно в одиночку не продержаться. Разве что новые спешные браки, но кто еще польстится на бедный, обуженный долгами крестьянский надел?

Правда, на этот раз не все трое погибли, а, как докладывают верные шпионы, произошло странное. Когда старый кузнец с сыновьями бежали по полю, пытаясь сорвать с себя горящую солому и вопя во всю глотку, наблюдающие за казнью люди видели отрока, который вышел им навстречу из леса и…

Далее версии расходились. Кто-то утверждал, будто ангел Господень в белом камисимо [72]сошел на землю и вызвал ливень, потушивший солому и немедленно излечивший обожженных. Ага. Так мы и поверим, что даймё Мацукура позволил бы кому-то прикасаться к осужденным, будь то хоть ангел небесный.

Другие утверждали, будто бы мальчик сделал какой-то знак рукой, после чего веревки на плащах лопнули, освободив несчастных.

Третьи вообще болтали, будто бы парень выхватил свой меч и тремя ударами прекратил мучения трех человек. Последнее выглядело более убедительным.

Впрочем, как объяснить тогда донесение, согласно которому, один из обожженных кузнецов опалил себе все волосы, брови, обжег руки и спину и теперь лежит у себя дома, обложенный компрессами из зеленого чая? Обожженный, но вполне живой.

Шпионы, ох уж эти шпионы.

Ким любовался какое-то время на картину сияющего в закатных красках неба.

Впрочем, во всех трех версиях есть одно неоспоримое сходство – все свидетели происшедшего видели мальчика или подростка. Не девочку, не мужчину, а именно мальчика. И произошло это в тех местах, где живет этот самый Сиро.

И еще одно, хотя… это потом… это для разговора с Алом, для очень серьезного разговора. Надо наконец поговорить в открытую о его дочери.

Глава 3
Подготовка

Многие ропщут, когда судьба изволит управлять нами, подсовывая нежелательные дела и приключения. Но еще хуже, когда самые страстные желания не исполняются.

Токугава-но Осиба. Из собрания сочинений

– Вы чем-то опечалены? Мастер чайных церемоний не показался вам убедительным? Можно поискать другого, но этого рекомендовал господин главный казначей замка, отказом мы нанесем ему обиду, особенно после того, как вы утвердили кандидатуру мастера-повара. – Толстое лицо Фудзико покрылось багровыми пятнами, от натуги заметно дрожал второй подбородок.

Должно быть, Ал опять что-то не то сделал. Не туда сел, не о том спросил… или, как раз наоборот, не сделал того, что от него ждали. Так предупреждать надо.

Нет, не быть ему японцем, хоть уже больше трех десятков лет хлещет саке и жрет безвкусную сырую рыбу.

– Все нормально. Никого не стоит менять. – Ал почесал подбородок, досадуя на себя за то, что невольно заставил волноваться супругу. Да уж, достался сиволапый мужик, теперь мучайся с ним всю жизнь, внучка и дочка даймё.

– Я хотела узнать, я отослала приглашение госпоже Осибе, матери нашей Юкки, и не получила ничего в ответ. Не знаете ли вы, ждать ее или нет?

«А, вот в чем дело. Тридцать лет как женаты, а она все еще ревнует. И кто из нас после этого варвар?»

– Так отправь еще одного гонца, – он отвернулся от супруги, улыбаясь на закат, – за день он все одно в два конца не успеет, а нам на одну вздорную особу за столом меньше.

– Вы несносны! – Фудзико заулыбалась, подрагивая щеками. – Кто же о таких вещах говорит вслух. О таком переглядываться и то плохой тон.

Впрочем, по довольной улыбке спутницы жизни Ал сразу же угадал, что ей приятно, что он не возжелал встречи с бывшей любовницей. Ох уж эта Фудзико, хуже него самого – что на уме, то и на лице.

– Я думаю, кто из пришедших в дом шпион. – Он вздохнул. – Вот что вы об этом скажете? Я точно знаю, что он или они проникнут на семейный праздник, но вот кто? Чайный мастер или давешний повар? А может, поварята или девушки, что наняты прислуживать из соседских домов? Или этот торговец одеждой? Вы ведь обычно в этом месяце покупали мне новую форму. Я ничего не забыл? Кто-нибудь из членов семей наших детей или из их свиты? Кто-нибудь из наших самураев или давно работающих в доме служанок? Я точно могу сказать только одно – шпион непременно возжелает попасть на праздник. Следовательно, можно исключить тех, кого мы оставили в замке, и сосредоточиться на тех, кто будет здесь во время имянаречения и совета. Умино, например, привезет с собой не только нашу Гендзико, а возможно, еще и пару наложниц, служанок. Внуки опять же. Они писали, что прибудут с внуками? А Минору и Юкки? Кто будет держать во время ритуала в руках ребенка? Юкки и так устанет дорогой. Стало быть, либо ты, либо одна из его наложниц. Так что опять же – число гостей увеличивается. Повар, мастер чайных церемоний, их я уже упоминал. Может, присмотреться к вашим служанкам?..

– Шпион в доме… – Фудзико простодушно зевнула. – Вы скажите мне, кто тут не шпион? Или хотя бы чьих шпионов мы ищем, потому как шпионы отличаются друг от друга лишь тем, что служат разным господам, хотя есть и такие, что кормятся сразу от нескольких дворов. Шпионы в доме… да будет известно господину, что даже я, даже моя покойная сестра Тахикиро, уже сделавшись вашими вассалами, некоторое время продолжали сообщать подробности вашей жизни Токугава-сан. До того времени, пока он сам не отпустил нас с миром. А вы говорите, шпионы в доме!

* * *

Мастер-повар повернулся спиной к своему помощнику, мальчику лет одиннадцати, послушно поднимая и опуская руки, пока тот облачал его в традиционную белую поварскую куртку с двумя завязками. Мальчик был ниже повара, и ему приходилось подниматься на цыпочки, но он выдержал весь ритуал, не делая лишних движений и сохраняя серьезное выражение лица.

Второй мальчик уже держал наготове белый шарф, которым повар должен был перевязать себе лоб.

– Сегодня мне понадобится всего один нож, мои дорогие. Один с костяным охвостьем. – Мастер чувствовал прилив энергии, его буквально распирало, точно парус, натянутый попутным ветром. – Последний раз я чувствовал такое воодушевление, наверное, только в свою первую брачную ночь с супругой. Давно это было. Хотя нет, в последний раз это было в покоях покойного сегуна, когда я готовил для его гостей в честь госпожи Касуги. Я не о том говорю, а ты не то думаешь. – Он отвесил помощнику звонкую оплеуху. – Да… Помню, тогда собралось такое общество. Токугава-но Иэясу, его сын – нынешний сегун Хидэтада, госпожа Осиба, ее муж… нет… брата сегуна в тот день не было. А жаль, вот перед кем бы мне было не грешно продемонстрировать свое мастерство.

Мастер потер ладонь о ладонь, помассировал фаланги пальцев.

– Руки дрожат, какой позор. Дрожат, точно у пьяницы. Ну вы посмотрите. А ведь в замке все знают, что я никогда не пью перед моим священнодействием. Да и вообще… Только этот нож, этот прекраснейший когай, ну да, как раз тот, что похож на шило, я еще показывал его Грюку-сан. Только его и никакого больше. Сегодня я не собираюсь показывать ножи, сегодня от меня ждут только дела. А я сам… я должен сделаться предельно невидимым. Кстати, вас это тоже касается. – Он с притворной суровостью воззрился на лукавые рожи мальчишек. – Где мой любимый нож, дармоеды?

– Вот он, уже давно вынут и вас дожидается.

– Помой его. Что стоишь? – Повар размял костяшки пальцев и теперь перешел к поглаживанию кистей.

– Так мыл уже.

– Мыл? Когда это ты его мыл, бездельник?

– Да только что, нечто мы не понимаем, что после работы нож нужно мыть.

– Кто же им работал? – Сердце мастера-повара заныло. Вот откуда эта проклятая дрожь. Вот где кроется предательство.

– Никто им не работал, – вступил в разговор второй подмастерье. – Просто вынимали, а потом обратно положили.

– Для чего вынимали? Зачем он вам понадобился?!

– Не зачем, господин. Просто сын местного хозяина поинтересовался, в какую сторону заточен нож – к рукоятке или от нее, вот я и достал.

– А он что-нибудь им резал? На чем-нибудь пробовал? О, моя голова, мои трясущиеся руки. Вы погубили меня! Отвечайте, негодяи!

– Ничего он не резал, так, на палец попробовал и остался доволен.

– На палец! Живая плоть, горячая кровь! Вы позволили уничтожить мой лучший рыбный нож. Мой счастливый нож! Нож, которым можно резать только рыбу, чья кровь холодна, как отвергающая мужнины ласки недотрога! Вы!..

– Да ничего не погибло же. Да хоть у сына хозяина Минору-сан спросите. Нечто он ножей не видел в своей жизни. Глянул заточку и вернул. А мы на всякий случай помыли и положили обратно.

Мастер-повар недоверчиво приблизился к любимому ножу, взял его двумя пальцами и, поднеся к самим глазам, вглядывался какое-то время в безупречный отблеск.

– Что вы можете понимать в благородном оружии? Да в былые времена, находясь в чужом доме, гость должен был десять раз спросить разрешение хозяина хотя бы приблизиться к его катане, потом вынуть меч из ножен на треть, чтобы любоваться идеально-ровной поверхностью, потом снова извиняться и просить позволить обнажить еще немного стальной плоти и, наконец, самый восторг, разрешение увидеть его киссаки– острие…

– Но нож для разделки рыбы – это ведь не катана, не тати [73], это всего лишь нож для разделки рыбы… – попытался возразить второй подмастерье, но был прерван звонкой оплеухой.

– Мой нож ничем не уступает благородной катане, потому что он совершенен в той же степени, в какой может быть совершенен меч. О, мой отец был мастером мечей, и я могу порассказать вам, две бестолочи, о самых замечательных мечах, которым только когда-либо доводилось играть своей полированной поверхностью под вечным солнцем. Что мы ценим в хорошем, в отличном, нет, в совершенном мече? Не его узоры и гербы мастеров, не драгоценные ножны, хотя и это важно. Больше всего в мече мы ценим его боевые качества и простоту, равную божественной. – Мастер мечтательно закрыл глаза, руки его продолжали ласкать длинный узкий нож для разделки рыбы. – Мы ценим простоту – ваби, далекую от вульгарных вкусов чесночников [74], и саби, дающий мечу заслуженную седину, едва заметные взгляду отпечатки великих воинов, державших когда-то меч в своих руках. Прекрасен новый, только что явившийся на свет в кузнице меч, но в сто раз ценнее меч, перешедший от отца к сыну или от сюзерена к вассалу. Эти мечи хранят в себе память, и в этом их сила и мудрость. Миром правит гармония, опирающаяся своим основанием на сабии ваби, но воистину счастлив тот, кому откроется югэн– красота внутренняя, не спешащая выползти на свет божий и навязать себя миру. Вот, смотрите, мол, какая я! Смотрите и радуйтесь! Тьфу! Югэнв поросших мхом ступенях к храму, в морщинках у смеющихся глаз любимой, в неброском рисунке, и в спрятанном под листом цветке. Югэностанавливает тебя, заставив созерцать прекрасное. Пусть люди молятся любым богам, я буду верен югэн!

– А нож? – Не зная, чем заняться и не смея прервать наставника, мальчишки зевали, переминаясь с ноги на ногу.

– Что нож? – Повар с удивлением уставился на рыбный нож в своих руках.

– Ну почему нельзя, скажем, обрезать им веревку или снять шкуру с лисы? Он достаточно острый, чтобы…

– Я же уже сказал – это совершенный нож, оскорбить который никто из нас не вправе. – Мастер-повар нетерпеливо затряс головой.

– Даже если кто-то станет угрожать вашей жизни, вы не воспользуетесь этим ножом?

– Что моя жизнь в сравнении с этим ножом, в котором запечатлено время? Время и наша традиция… Разумеется – нет!

Помощник хотел сказать еще что-то, но вдруг произошло странное. В его груди как бы сама собой оказалась стрела. Вернее, ее красноватое охвостье.

Мальчик удивленно раскрыл рот, пытаясь определить, откуда взялась сия диковинка, да так и рухнул, не решив загадки.

Его приятель, не помня себя от ужаса, ринулся наутек, громко, правда, недолго, зовя на помощь. Вторая стрела остановила его жизнь, срезав ее, точно стебель лесной лилии.

– Здравствуйте, мастер! – Навстречу повару из кустов вышел незнакомый самурай в одежде без гербов. – Не хотите ли последовать за своими помощниками?

Повар невольно покосился на трупы, но не сдвинулся с места, все еще сжимая любимый рыбный нож.

– Ничего личного. Я просто выполняю приказ, ведь вы, по моим сведениям, служите доносителем у наследника нашего сегуна, я же давал клятву верности другому господину. – Он грациозно извлек из ножен меч. – Приславший меня изволил заметить, что негоже-де, чтобы в одном яблоке сразу находилось столько червей. По правде сказать, одного меня вполне хватило бы. Да и место для своей шпионской деятельности вы выбрали, мягко говоря, почти лобное. Не замок знатного даймё, чай, где и сотня шпионов растворятся среди себе подобных.

– С чего вы взяли, будто бы я шпион? – пухлые губы мастера-повара затряслись. – Я мирный человек, клянусь, чем хотите.

– Да будет вам, – отмахнулся незнакомец, вкрадчиво и одновременно неотвратимо приближаясь к своей жертве, так что вскоре мастер-повар учуял отвратительный запах жареного мяса и саке, исходивший от горячего дыхания убийцы. – Простите, но я обязан убить вас прямо сейчас. – Самурай коротко поклонился. – Впрочем… наслышавшись о вашем отце, не могу не предложить вам честный бой. Где ваш меч?

– Я пришел сюда без меча. – Повар не мигая смотрел в узкие, совершенно черные щелки век, в обветренное лицо немолодого уже человека, на тонкую, точно прорезанную стилетом линию губ.

– Без меча… однако… впрочем, я все равно должен выполнить приказ, за что еще раз прошу у вас прощения. – Одним движением он занес над поваром меч, на секунду задержав его на вершине. – Но вы, господин, возьмите в таком случае свой нож и умрите с честью.

– Нож? – Повар опустил взгляд на прекрасный тонкий инструмент, при помощи которого он столько лет творил чудеса, невольно ловя на его поверхности солнечный луч. В этот момент мастеру-повару показалось, что он вот-вот прикоснется к истине. Любимый нож сверкал не рыжим золотом закатного солнца, как и должна была сиять любая полированная сталь в это время суток. Тонкий нож отражал лунный свет. Но как это могло быть? Точно зачарованный, мастер смотрел на чудесный нож, дивясь, что не замечал этого прежде. Когда катана убийцы словно сорвалась с места и голова мастера-повара легко отделилась от шеи и отлетела в сторону, его рука, в последнем отчаянном желании не позволить любимому ножу соприкоснуться с человеческой кровью, успела отбросить его далеко в сторону.

Проследивший полет ножа убийца был вынужден отметить, что тот был брошен уже обезглавленным трупом, что говорило о духовной силе убитого. Кроме того, мертвое, залитое кровью тело стояло несколько секунд ровно, а выбросившая нож рука оставалась в застывшем положении, словно провожала спасенный инструмент.

Несколько ударов сердца убийца старался запечатлеть в памяти редкую картину, дабы рассказать при случае о последних днях легендарного мастера-повара, сына мастера-мечей, чья непогрешимость и верность считались абсолютными, а стало быть, погибший самурай заслуживал того, чтобы память о нем сохранилась в легенде.