355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлия Андреева » Многоточие сборки » Текст книги (страница 9)
Многоточие сборки
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 00:29

Текст книги "Многоточие сборки"


Автор книги: Юлия Андреева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

О том, как можно загнать человека в гроб

С небольшим театриком мы делали перформансы во дворах и парках, на улицах, в музеях, в разных ДК и, естественно, в театрах.

Однажды я должна была играть полуимпровизированный спектакль по «Панночке» Николая Васильевича Гоголя в помещении одного из музеев.

Полуимпровизированный – это когда свои действия знаешь лишь в общих чертах. То есть Гоголя, разумеется, все читали, и не по одному разу, мизансцену приблизительно представляешь. Знаешь, откуда выйдет философ Хома Брут, куда он направится, откуда начнет читать и на какой фразе я могу, как это и приличествует нормальной нечистой силе, выбираться из гроба. А дальше уже полутанец-полубой до финальной точки в фонограмме, когда кричит петух и поверженный философ падает мертвым.

Спектакль начинается сразу же с первой ночи у гроба, причем, вот незадача, согласно режиссерскому решению панночка уже должна была находиться в гробу, где ее находят Хома и зрители, которые вошли в музей, а попали… в общем, попали.

И как раз с этим-то и были сложности, потому что зрителей запускали сразу же после открытия и у меня не было ни единого шанса забраться в гроб незамеченной.

Ну что тут будешь делать?!

Оставалось очевидное я должна была провести ночь в гробу.

Поначалу задача показалась мне не такой уж и страшной. Гроб бутафорский, музей под охраной. Кто меня там тронет? Поэтому, загримировавшись с вечера и, разумеется, не предупредив охрану (они бы мне такого в жизни не позволили), я заняла исходную позицию.

Поначалу все шло более-менее спокойно.

Меня не закрыли крышкой, так что я могла выбраться в любую секунду. Всегда мечтала переночевать в музее. Во сне видела много раз, но в реале это был первый опыт.

Гулко прозвучали в пустых залах шаги охранников, свет мигнул пару раз и заметно убавился, сделавшись желтоватым.

Когда все стихло, я действительно выбралась из гроба и, стараясь не создавать шума, танцевала какое-то время для смотрящих на меня во все глаза африканских масок и псевдоегипетских статуй.

Время шло, отчаянно хотелось чая. У меня с собой была только бутылка воды, но ее следовало экономить до утра.

Я побродила немного по музею, представляя себя то хозяйкой этого призрачного дворца, то пробравшейся внутрь воровкой.

И тут мне стало по-настоящему страшно: ведь если меня обнаружит охрана, меня обвинят именно в попытке воровства. И никакие пусть даже очень смелые и новаторские режиссерские решения тут не помогут.

Обливаясь холодным потом, я заторопилась к своему ставшему уже родным гробу, как вдруг услышала впереди дробящиеся эхом голоса, шаги и хлопанье дверями.

Этого еще не хватало!

Быть может, в музей действительно забрались воры?

Не доходя до площадки, на которой завтра должна была импровизировать, я спряталась за колонну.

Вокруг моего гроба стояли и о чем-то спорили аж три охранника.

Я застыла на месте, пытаясь угадать, что именно их так заинтересовало. Неужели обнаружили бутылку с водой?

Впрочем, скорее следовало плакать по поводу того, чего они там как раз и не обнаружили. То есть меня!

И скорее всего получилось следующее: кто-то запомнил, что гроб должен быть пустым, а кто-то, что в гробу лежало нечто.

С моего места было видно, как обеспокоенные охранники бестолково оглядывали огромную экспозицию. Впрочем, если они искали меня, сиречь бутафорский труп, то здесь его просто некуда было бы засунуть.

«Сейчас вызовут милицию и все», – тряслась я, стоя за массивной колонной.

Однако вскоре все закончилось само по себе. Охранники разошлись, так и не решив, что делать, я же сидела на корточках, ощущая, как холод мраморной колонны проникает в мою спину. По всему телу бегали здоровенные мурашки, ко всему прочему отчаянно хотелось спать, а еще – в туалет.

На музейных часах было полтретьего.

Понимая, что у меня теперь всего два шанса – либо сдаться, либо ложиться в гроб, я никак не могла выбрать наилучший вариант.

С одной стороны, сдавшисьохранникам, я могла надеяться уговорить их не вызывать милицию, а заодно, глядишь, и погреться чайком. Тем не менее, я решила еще какое-то время потрепыхаться и все-таки сыграть свой перформанс.

Я спустилась на цокольный этаж в туалет и, поскольку никого из охранников не было видно, вернулась на свое место.

Тело приятно расслабилось в уютном гробике, спина устала и начинала ныть.

Я попробовала подложить под голову руку – локоть уперся в деревянную стенку, лечь на бок – еще хуже.

В музее сделалось еще холоднее, должно быть, где-то открыто окно или дверь. Но разве можно открывать дверь ночью?

Вдруг мне показалось, что кто-то коснулся моей руки. Я открыла глаза и чуть не закричала от ужаса. Из-за стенки гроба на меня с любопытством глазела серая крыса.

Посмотрела, посмотрела и куда-то сгинула.

Все оставшееся до спектакля время я бодрствовала, слушая, как мой гроб подгрызают снизу, и ожидая, что проклятая тварь вот-вот прожрет доску подо мной и тогда я провалюсь в обоих смыслах этого слова.

Но ничего такого не произошло и утром. К стыду своему, я была разбужена не крысой и даже не обнаружившей меня охраной, а не на шутку перепуганным моим упорным нежеланием восставать из гроба философом Хомой Брутом, Оттарабанив свой текст и так и не дождавшись моей реакции, тот был вынужден приблизиться к гробу, где и узрел созданный гением нашего визажиста покойницкий грим. И не нашел ничего лучшего, как трясти меня, требуя, чтобы я немедленно открыла глаза и поговорила с ним.

Николай Васильевич Гоголь, наверное, порадовался бы на новый и столь удачный финал своего произведения. Хома Брут воскресил-таки нечаянно убиенную им панночку, благодаря чему и сам счастливо избежал заслуженной кары!

Особенности восприятия

Я уже писала об особенности восприятия людей творческих, когда рассказывала о том, как сломавшая себе на перформансе ногу танцовщица решала, как можно теперь использовать невольное приобретение – длинный, во всю ногу, белый гипс.

Однажды разболелся зуб, я была вынуждена спешно обращаться в поликлинику, и – – о ужас! – меня тут же отправили на операцию. Киста – гадость еще та. Но я вовремя взяла себя в руки. Операция при местном наркозе – это ведь такой жизненный опыт! Опыт, который может как-то помочь в дальнейшем, вдруг придется описывать это в каком-нибудь рассказе.

Да уж, «опыт, сын ошибок трудных». Ошибкой было уже мое отношение к таинствам производимой операции. Но все ли тайны следует раскрывать? Ой, не все!!!

Сделав необходимые уколы, меня посадили в стоматологическое кресло в операционной, накрыли сверху белоснежной простыней, а другую поменьше положили на лицо.

– Это еще зачем?! – я тряхнула головой, так что простынка съехала на лоб. – Хочу видеть, что будет происходить. Мне надо.

Ой, лучше бы я этого не говорила!

Первое, что я увидела и вида чего мне хватило на всю оставшуюся жизнь, была круглая, противно визжащая костная пила: трудясь над моей десной, она издавала мерзкие визжащие звуки, голова при этом тряслась так, что медсестре пришлось ее держать.

Не знаю как, но я умудрилась как-то спрятать глаза под спасительную тряпочку, зажмурившись и слушая адский вой распиливающей меня хреновины.

На лицо брызнуло горячим. Я затарабанила про себя молитву Богородице, уже не ожидая, что выберусь живой.

Потом, когда уже были наложены швы, сердобольные медсестры, прикрыв мне глаза руками, вытерли мою окровавленную моську, сменили загаженные кровью и гноем простыни на чистые и только после этого разрешили мне открыть глаза.

Да, «не все йогурты одинаково полезны», не во всякий жизненный опыт следовало вникать.

После злополучной операции я с месяц могла читать только об инквизиции, продолжая внутренне содрогаться от засевшего в сознании звука пилы. Работала над историческим романом «Палач, сын палача».

Впрочем, далеко не у всех тяжелые моменты жизни вызывают столь же тягостные ассоциации. Например, отличный писатель и мой друг Сергей Арно [36]36
  Сергей Игоревич Арно. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, заместитель главного редактора газеты «Литературный курьер», почетный член семинара Б.Н. Стругацкого, член оргкомитета «АБС-премии».


[Закрыть]
, работавший то могильщиком на Богословском кладбище, то старшим санитаром в психиатрической больнице на Пряжке, имеет настолько необычное восприятие, что порой диву даешься, как это у него получается. Как можно находить смешное в похоронах, вскрытии или сценах убийства? А меж тем читаешь «Квадрат для покойников» или «Живодерню» и в отдельных местах просто животик надрываешь от смеха.

Например, сцена с расчлененными трупами, которые приходится собирать, точно какой-то странный конструктор: эта ножка к этой тушке, эта ручка к той. Ой, почему у одного жмура сразу две левые руки, а у этого вместо рук две пары ног…

Должно быть страшно – а тут смешно. И ничего с этим не поделать.

– Расскажи что-нибудь интересное для моей книги, – обращаюсь я к Сергею.

– Что я могу рассказать? – пытается он уйти от ответа.

– Ну, смешное что-нибудь.

– Смешное? – Сергей задумывается, чешет бороду. – Да что тут смешного? Хоронили писателя Валерия Сурова… – начинает он, так что я чуть не роняю от неожиданности диктофон. Впрочем, что называется, сама напросилась. А рассказ вот он, я в нем ни слова не изменила. Страшно, больно и смешно одновременно…

Рассказ Сергея Арно

Хоронили писателя Валерия Сурова на Волковском кладбище. Литераторы и родственники собрались в местной церкви, гроб посреди церкви – все торжественно. Печальные коллеги по цеху кладут в гроб цветочки, скорбят, вздыхают. Мне жена шепотом на ухо говорит:

– А это вроде не Суров.

– Да как же? – говорю. – Должен быть Суров: писатели-то все здесь.

Поближе к гробу протискиваюсь, и точно, лежит какой-то мужик, совсем незнакомый, но все к нему относятся без подозрений как к Сурову, и вдова. А все равно не верится, что он, – не похож. Потом догадались, в чем дело. Какая-то сволочь, пользуясь его беспомощностью, сбрила Сурову усы. Он всю жизнь носил усы черные, густые, а им там в морге все пофиг – они всех под одну гребенку.

Поэтому я жене настрого завещал проследить, чтобы в морге, когда время придет, мне бороду не сбрили (пускай хоть там ночует), а то никто не поверит, что Арно похоронили.

Отпели, крышкой гроб накрыли, но сомнения в подлинности покойника все равно терзали, и не нас одних, похоже. Выносим к месту последнего пристанища. Торжественно. Впереди священник с кадилом молитву творит, за ним мы, писатели, гроб тащим: Владимир Рекшан, Сергей Федоров, Илья Бояшов и я. Тяжелый гроб, как будто в нем двое. Сзади скорбная процессия из писателей с цветами и венками, вздыхают…

Далеко идти. Минут уже двадцать по кладбищу шествуем, священник впереди оглядывается с подозрением, в народе шумок прошел, а у нас в гробу, судя по весу уже даже не двое, а трое почти.

– А где могила-то, идти куда? – спрашивает священник, оборачиваясь.

Все только плечами пожимают. Мало того, что неизвестно кого несем, так еще и неизвестно куда.

Посылали вперед гонцов могилу искать, так они не возвращались, пропадали куда-то. Настроение у писателей уже не скорбно-торжественное, а какое-то встревоженное.

– А где распорядитель похорон? – спрашивает Володя Рекшан.

Все плечами пожимают, ну откуда ж ему взяться – распорядителю. Писатели предлагали далеко не ходить, передохнуть да закусить, пока могила не сыщется.

Нашли могилу чудом каким-то. Оказывается, ходили вокруг нее, а двое могильщиков с лопатами следили за нами и понять не могли, чего мы все покойника кругами носим, может, ритуал такой языческий.

Веселый все-таки был человек – писатель Валерий Суров.

О моем патологоанатоме

Когда умру, не хочу, чтобы меня вскрывали.

Не то чтобы я после смерти вдруг начну стыдиться своего развороченного нутра. Ни боже мой! Но как представлю себе, что какой-то уставший от самой жизни, не проспавшийся после вчерашних возлияний хмырь начнет с унылой мордой копаться в моих потрохах…

Скучное, безынтересное лицо моего патологоанатома… Вот чего мне не хотелось бы после моей смерти.

Другое дело, если он бы копался во мне с интересом, если бы в нем ощущались пламя озарения, буря восторга или просто живой человеческий или маньячный интерес.

Такое дело, как смерть, лучше подгадать на мусульманские страны или Израиль, где запрещено делать вскрытие.

О контрактниках

Николай был старше меня года на три и заканчивал училище, когда я в него поступала, так что мы практически не общались, просто как-то увидела и запомнила. А почему запомнила? На самом деле во внешности Кольки не было ничего сколько-нибудь примечательного, просто не всех тогда забирали служить в Афганистан. А Николай сам просился. Странный человек.

Тогда говорили, что будут брать только темненьких, мол, чтобы ежели что, могли смешаться с местным населением. Причем лучше, чтобы не очень большого роста. А он – Николай – даром что сам под метр девяносто, плечи такие, словно под джемпером латы рыцарские надеты, да еще и яркий блондин с голубыми прозрачными глазами. Ну просто лучше мишени не найти.

Впрочем, почему странный, это же нормально, что мальчишки играют в войнушку, а девчонки в кукол, подиумы и театры. Представляют себя великими актрисами, знаменитыми фотомоделями, путешественницами и женами миллиардеров.

А Николай, он еще с самого детства мечтал жениться на девушке с обложки модного журнала. Так и получилось, то есть почти что получилось, они с Наташей не были женаты, только помолвлены. Наташа – красивая украинка с черной длинной косой в руку толщиной, высокая, с пышной грудью и глазами с поволокой, выучилась на модель и время от времени участвовала в различных фотосессиях. Впрочем, все мы, кто имел какое-то отношение к театру, время от времени снимались для выставок, рекламы да и просто так.

Отношения с камерой – штука тонкая, тут нужны определенный навык и привычка, чтобы не испугаться и не начать играть лицом. А то все пойдет насмарку, и больше могут не пригласить.

Николай вернулся долечивать ранение, а после снова укатил, но уже по контракту. Они не расписались только потому, что Колька отчего-то вбил себе в голову: если они поженятся, Наташка непременно останется вдовой.

Хотя ревновал бешено. Просто африканские страсти. Наши даже опасались, как с ним жить потом, ведь если мужик начал подозревать, он же эти свои подозрения непременно должен будет проверять, и может открыться та-акое… Наташка никогда не отличалась высокой нравственностью, а Николай хорошей выдержкой и умением тормозить.

В общем, никто не считал их слишком удачной парой, поэтому мы начали Наташку уговаривать к приезду любимого завязывать с фотосъемками. И уж тем более с заграничными турне. Впрочем, она и сама хотела завести семью, а тут уже не побегаешь по студиям, не поездишь по заграницам. Деньги у нее были, где жить – тоже.

Решила отработать последнюю недельку, чтобы на студии успели отснять все, что было заранее запланировано, а затем на все лето поехать к родителям в Крым. Никаких новых контрактов не заключала принципиально. Сразу же всем сказала, что должна отдохнуть и набраться сил, загореть под нормальным солнышком, а не в соляриях, где цвет получается ненатуральный.

Разумеется, о том, что она собралась свалить из бизнеса, говорить не следовало, уж слишком Наташка была красива, чтобы ее вот так запросто отпустили на все четыре стороны, явно ведь заперли бы в каком-нибудь подвале и заставили отрабатывать вложенные деньги.

Вообще-то считается, что из модельного бизнеса девушек просто так не отпускают, но если по уму, если не пороть горячку, а действовать разумно, выбраться можно. Ведь желающих подсидеть тебя всегда будет с избытком, и вчерашняя мисс Петербург или мисс Россия завтра может пополнеть, травмироваться или даже постареть и тут же выйдет в тираж. Беременность в расчет не идет, потому что большинство контрактов заводить детей запрещают и тут будет явное нарушение. В общем, что греха таить, умный человек завсегда для себя может самый удобный вариант отмазки найти, так что не придерешься. Наташка же рассчитывала, что, если уедет на несколько месяцев, здесь о ней быстро забудут и можно будет начать новую жизнь.

В свою последнюю неделю в Питере Наташка и работала, и отдыхала, и даже сотворила что-то типа отвальной.

И тут неожиданно пришло письмо от Николая, в котором он сообщал, что опять валяется в госпитале и теперь уже выхаживать его придется долго. Подробностей не сообщалось, но Наташка испугалась не на шутку. Все ее деньги были вложены в покупку недвижимости, ведь всем ясно, сколько мужики на войне зарабатывают – шубу жене не купить, не то что… а тут еще и после ранения, ясное дело, работать не будет. А ведь и кормить, и лечить его на что-то нужно.

Что делать? Новый контракт, новая поездка отпадают сами собой. Кто же будет за мужиком ходить, пока она за рубежом у шеста крутится или для журнала снимается?

Мы лихорадочно пытались предложить Наташке хоть что-то. Но что мы могли, она была на порядок впереди нас всех?

Ничего никому не говоря, Наташа подписала контракт на эротическую съемку в какой-то заштатной студии, с которой рассчитывала срубить больше, чем обычно. Студия была левая, но мы тогда об этом понятия не имели.

Наташка отработала все пять дней, наши видели ее пьяной, в компании каких-то малоприятных горцев с золотыми зубами, которые возили нашу красавицу в роскошной машине и покупали ей подарки.

Понимая, что у Наташки уже билет в Крым в кармане, мы догадывались, что она запланировала кидалово. Что сейчас она получит деньги за работу, возьмет еще сколько сможет с этих южных гостей,а затем рванет домой к маме и Николаю. Но вышло все иначе. Плохо все вышло.

В назначенный день Наташка никуда не уехала. Мы напрасно прождали ее на вокзале.

Ее телефон молчал, и никто не мог даже предположить, куда она пропала.

Через месяц явился Николай, который включился в поиски. Почему-то до последнего мы надеялись, что подруга находится на даче у кого-нибудь из ее нанимателей, что по пьяни она раскрыла свои планы и теперь ее держат где-нибудь за городом, но когда-нибудь непременно…

Наташу нашли через полтора месяца в лесу, где-то возле шоссе в Финляндию, нашли случайно, заваленную ветками ели. Ее красивое лицо было изуродовано до неузнаваемости, так что опознать бывшую модель можно было только по черной, в руку толщиной косе.

Николай потом долго искал ее убийц, даже своих боевых друзей в Питер выписал, но все безрезультатно. Под горячую руку попали даже наши девушки, от которых он пытался получить единственный интересующий его ответ: «Кто и за что?» Но что ему могли ответить…

Мы с девчонками решили не говорить ему о том, что Наташка пыталась найти денег для него. Подобный поворот, пожалуй, убил бы парня. Но если бы мы не говорили ему ничего или вообще сослались на то, что, мол, сами ничего не знали, пожалуй, он поубивал бы и нас.

Сошлись на том, что предъявили ему Наташкин контракт на работу в студии. Подписала – значит, должна была ехать куда скажут. А уж что там …

– Ты сам контрактник, мог бы ты отказаться идти в бой? – спросила работающая менеджером по рекламе Тамара. – Мог бы, если бы четко знал, что тебя там могут убить?

Николай замотал головой. На войне могут убить в любой момент. Вопрос был нелепым.

– Но здесь не война, это другое…

– Зато здесь тоже убивают.

Какое-то время я не видела и ничего не слышала о Николае. Вроде как его пригрела у себя Тамарка. Года два после смерти Наташки он еще рвался куда-нибудь в горячие точки, но его не брали. А потом вроде как ничего, успокоился, все-таки девушка с обложки журнала – это хорошо, а теплая, хозяйственная жена под боком – гораздо лучше.

Питер – пиитов град

Питер – пиитов град. Рифмопад в сияющую своими белостишьями призрачную ночь. Петербургскую ночь с ее обнаженными и полуобнаженными богинями в Летнем саду, с ее ступенями на спусках к воде, словно приглашающими продолжить свое знакомство с городом по его водным магистралям. По рекам с отражением все того же Питера.

Поэтического города, энергетического центра земли, места силы пиитов.

Здесь они кормятся от сосцов Большой Медведицы, крестятся то Южным, то Северным крестами, шепчут, ругаются, ворожат. Поэты заполняют этот город сверху донизу, шелестят страницами, скрипят перьями, щелкают на клавиатурах компьютеров.

Поэты любят этот город, и город любит своих поэтов. Не материнской всепобеждающей, всепрощающей любовью и нежностью, а так, как может любить ревнивый закомплексованный невротик, желающий, чтобы предмет его воздыханий – поэт – принадлежал единственно ему. Чтобы сопереживал, вникал и поклонялся этому извергу – городу, построенному вопреки логике и здравому смыслу, но основываясь исключительно лишь на поэтических видениях, мистических откровениях, на снах, бреде. Да по причине, чтобы было красиво…

Это Блок его заколдовал белыми ночами, это Достоевский припечатал непонятными страхами, клаустрофобией доходных домов, сквозными ранами переулков. Это Гоголь наложил на него заклятье любви и восторга, а Геннадий Алексеев показал лазейки, сквозь которые можно вдруг скользнуть в прошлое, где ждет тебя любовь единственная. Питер – пиитов град, со всеми своими статуями, песнями и спешащими куда-то прототипами будущих, еще не воплощенных, не сотворенных в этом мире героев.

Питер – болезнь моя, мечта, надежда и отрада.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю