355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлия Андреева » Мертвым не понять » Текст книги (страница 3)
Мертвым не понять
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:23

Текст книги "Мертвым не понять"


Автор книги: Юлия Андреева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

4
НЕ ИСЧЕЗАЙ!.

Мы с Павой не видели Славу несколько дней. За это время я продолжала встречаться с обоими понравившимися мне в тот цыганский вечерок актерами и совсем уже забыла о письмах и пьесе, когда заявился Шоршона и, не раздеваясь, хлопнулся прямо на пороге, закрыв лицо руками так, словно боялся закричать. Его мокрое старомодное пальто оставило на стене, по которой он съехал на пол, темный след. Из комнаты вышел Зерцалов в японском халате (мы активно исполняли роли супружеской пары). Но одного взгляда на этого словно свернувшегося в точку у двери человека было достаточно, чтобы мы, позабыв обо всем, чуть ли не силой втащили его в комнату и, усадив в кресло, еще какое-то время бросали друг на дружку тревожные взгляды, не зная, что предпринять.

– Я погиб, – наконец произнес он, непрерывно дуя на ладони, точно они у него дико замерзли. На его лице не было очков, но Слава, не замечая этого, смотрел перед собой, явно не отдавая до конца себе отчет в том, где он и что делает. – …Это ужасно! Она не могла так поступить со мною, но все говорит о том, что это именно Рита, больше некому! – Он посмотрел на меня и улыбнулся своей, как мне показалось тогда, детской улыбкой. – Она метила в автора «Прокаженных» и «Града смердящего», а попала в меня. Представляешь, какая незадача… Марго искала стоящего противника и нашла… но я слишком слаб и не выдержу. Мне это не по силам, я погиб! Совсем погиб. А теперь надо идти, а то я и вас утяну за собой в омут. – Талый снег, согревшись, стекал с его пальто, и вокруг сапог собралась противная лужица.

Надо ли говорить, что в тот вечер мы никуда его не отпустили. Пава заварил великолепный чай (он вообще прекрасно вел хозяйство, чувствуя в этом свое призвание), я сняла с Владислава пальто и сапоги с треснутой подошвой, куда набился снег. Казалось, он не видит и не воспринимает ничего вокруг, полыхая изнутри сжигающим его пламенем. Суетясь на кухне, мой принц то дело заглядывал к нам, опасаясь пропустить самое интересное. Наконец все было готово, и Владислав заговорил. От первых же слов меня обдало холодом и страхом – тогда я еще умела бояться.

Шоршона порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил красноватую коробочку, вроде той, в которой раньше держали фотопленку, и, открутив крышку, высыпал на ладонь пару голубоватых пилюль, после чего тщательно закрутил крышку и вернул коробочку обратно.

Года два назад мы втроем отмечали его день рождения, а Слава родился под Девой, на чем всегда делал акцент, намекая на, по его словам, сильно выраженные в гороскопе Нептун и Прозерпину, что давало ему право заниматься алхимией. Я уже упоминала, что дома у него были все условия для подобной деятельности. В тот день он чуть было не довел нас с Павой до слез, гордо демонстрируя подарок, который он впервые за много лет позволил себе сделать. Это были красные завинчивающиеся коробочки, в которых он предполагал держать разные яды, но пока там хранилось снотворное и немного успокоительного.

Боже мой! Подарок за много лет!.. Куда он, к чертовой матери, деньги девает? Неужели только на книги? Я давно знала, что Слава не возвращает мне всех денег, выплачиваемых ему «Гомункулом». Да и отец исправно подбрасывал ему переводную халтуру. По всей видимости, их отношения вообще были настолько хорошими, что можно позавидовать. Во всяком случае, не бывало, чтобы он не добился для меня отсрочки или аванса. Складывалось впечатление, что издательство вообще принадлежит Шоршоне-младшему, так вольготно и легко сыпались на него дары и привилегии, о которых другой человек мог только мечтать.

– Помните пьесу?..

Мы кивнули, не желая прерывать.

– …Пистолет… Смешно… – он отыскал в кармане пиджака очки. – Она же говорила, что он ей для самообороны… Коллекционера-то ее пристрелили к чертям. А все думали, что уехал, он и собирался уехать… недалече… Выходит, ночью убили, а днем Маргарита принесла мне это… а я, как последний дурак…

– Постой. А что, тебе известно, из какого пистолета он был убит? Кто тебе сказал?

– Не надо говорить. Вот увидите, когда еще письма найдут!.. Ведь там всё… и школа, и… – он отвернулся.

– К тебе уже приходили? Вызывали? Кто-нибудь о тебе знает?

Мы с Павой переглянулись, думая о нашем рассказе о любви и коварстве.

– Потом, у тебя же есть свидетели – мы с Зерцаловым! Да, письма с угрозами написаны твоей рукой. Допустим. Но я же знаю, что это я их писала! По заказу! Вот сколько черновиков! Подтверди! – Я перешла на крик. Пава закивал головой. – Вот пьеса! Рассказ! – Я вырывала из стола ящики и высыпала их содержимое перед ошарашенными мужчинами. – Потом…. Когда, говоришь, его кокнули?! Может у тебя и алиби есть! А нет – так что же, мы, трое пишущих людей, ничего не придумаем! Эта стерва у меня еще попляшет! Да я ее живо на свет божий вытяну! Припомнить только половину ее любовников… да еще кому эта смерть была выгодна – надо разобраться?! – Я кричала и чувствовала, что сама уже не могу остановиться, меня словно несло, подкидывая и захлестывая с головой. – Надо же что-то делать! Я позвоню… у меня есть в издательстве… бывший майор! Ну к чему такая паника! Конец света! Ты же ничего не делал! Я… – Павел схватил меня за руки, и я повалилась на стол, слыша под собой хруст фарфора и удивляясь какой, оказывается, он сильный.

К вечеру все мы пришли в более-менее нормальное состояние. Я в очередной раз поставила чайник, вынула из настенного шкафчика банку сливового варенья и уже ринулась в гостиную за вазочкой, как вдруг голоса моих друзей, а вернее то, что я услышала, заставили меня притормозить у порога, не входя в комнату и оставаясь таким образом вне зоны их внимания.

– Ты бы не мучался, а к Линде пошел, все лучше, чем так пропадать, – наставительно гудел Слава. – Скажи, пожалуйста, откуда окружающие могут понять, что ты представляешь из себя на самом деле, если ты ничего для этого не делаешь?

«Ага. Значит, у медиума он все-таки был».

– Почему же ничего? Я стараюсь… намекаю… потом, в последнем рассказе я почти что открылся, – Пава говорил неуверенным шепотом, поминутно ерзая на стуле, отчего по комнате разносились нервное поскрипывание и шелест одежды.

– Дурак. С твоей-то внешностью не можешь смандить себе…

– Не надо! Это слово сюда не подходит. А Линда приворотом не занимается, она только ясновидящая.

– Вот пусть и посмотрит – есть у вас совместное будущее или нет.

«Смандить», – ничего себе Славочка, ничего себе скромняга! Жалко, что я не видела его лица.

– Ты думаешь сходить? А если она скажет, что мы не пара и все такое? А если будет издеваться? Если спросит, зачем тебе, такому…

– Ну и сиди, рохля!

Я невольно попятилась, столь не вязался в моем представлении этот резкий тон с Шоршониной недоделанностью. Да и Павочка… Я все-таки надеялась, что у него с этим названивающим взаимная симпатия.

– А ты-то спрашивал про свою актрису? Как же ты тогда влип в такую историю?!

– Может и спрашивал, не твое дело! Может и нет! Играть нужно до последнего. А судьбу узнавать – чтобы иметь представление о том, есть у тебя козыри или нет.

– А если нет?

– Играть без козырей или создать их из воздуха.

Последняя фраза была лихо выдрана Славой из его же фантастического рассказа и в тот момент не заинтересовала меня.

– …А ты продолжай ровно сидеть на заднице – много высидишь! – вновь принялся за поучения Слава. – Последний раз предлагаю – бери порошок – и вперед.

– Подсыпать?! Нет… Какая гадость! – брезгливо загнусавил Павел. – За кого ты меня принимаешь – чтобы я…

– Бери, идиот, – ни запаха, ни вкуса… Бери, и фак тебе в руки…

– Нет!

– Ну и черт с тобой! Только учти – она агнцев невинных не любит, ей дьявол нужен!

«Она» – вот это новость! Он у меня что – активный?»

В этот момент засвистел чайник, и я была вынуждена убраться на кухню.

Мы решили, что Слава тоже поживет пока у меня. Собиралась назавтра навестить знакомого майора. Разбирая разлетевшиеся в момент моей истерики рукописи, я обнаружила, что второй экземпляр написанного с Зерцаловым рассказа исчез (первый он уже снес в какой-то журнал от моего имени), но раздумывать над этим не было ни сил, ни времени. Слишком уж много всего сразу. К тому же я боялась, как бы Шоршона не натворил глупостей, и всю ночь прокараулила его, уснув лишь под утро. Тут-то он и исчез.

Мы не знали, что и предпринять – общих знакомых у нас мало – на людях мы никогда не были вместе, да и бывал ли он вообще где-нибудь? Есть ли у него друзья или женщины? Ну хотя бы самые что ни на есть случайные? Сделалось как-то не по себе от мысли, что мы совсем ничего о нем не знаем. Даже о Маргарите Белкиной нам стало известно лишь потому, что он сам нам о ней рассказал, причем только то, что счел нужным поведать. В сущности, при такой постановке дел я бы не дивилась, окажись, что он и был тем самым преследователем, доводившим до помешательства женщину, которую любил всю жизнь и которую ненавидел за ее холодность с ним и счастье с другими. Его отца на работе не было. Хотя мы не были знакомы и вряд ли он стал бы распространяться о своем великовозрастном сыне. Издательство «Гомункул», в котором выходили мои детективы, процветало, я исправно отдавала Славе рукописи и дискеты, получая взамен деньги и три-четыре книги – вот и всё. Учитель – этот жрец мистификации – взял с меня слово никогда не наведываться туда лично и не искать контактов. Поскрипывая креслом, он производил серые облака и вещал голосом оракула. Его волосы, помню, были совершенно седыми и представляли собой нечто вроде белого ореола над головой. Во всем же остальном это был натуральный сатана.

Я знала, что, кроме фабрикования троек вроде нашей, он серьезно занимался политикой, образовывая вокруг себя новые и новые отряды бойцов известных только ему одному фронтов. Особое внимание в подготовке кадров уделялось выработке дипломатических качеств, искусству взлома и иностранным языкам. Позже ученики рассылались в разные части света, формируя там похожие ячейки, и так до бесконечности. Об этом я узнала частично от Тамарки, преподававшей там искусство какого-то боя, частично от Ленки, с мужем которой у меня сто лет назад случилась история, но об этом позже, и который, работая на великого мистификатора, в конце концов уехал со всей семьей в Америку.

Ну да что мне сейчас от всего этого. У меня был Слава – проблема номер один.

Я пожалела вслух, что не могу видеть через стены.

Первым нашелся Пава.

– Если бы Владислав был героем любовного романа, – протянул он, поигрывая моими бусами, – я бы сначала написал для него обличительный монолог и послал объясниться с дамой сердца… а потом… – его слова были вязкими, как плохо проваренная сгущенка, – …я бы заставил его нервно смеяться в лицо этой твари и между делом намекнуть о своих свидетелях и доказательствах против нее… А потом, если, конечно, ему удастся выскочить от насмерть перепуганной примадонны, мимо охраны и всякого такого… я бы послал его домой… ну, за зубочисткой, машинкой и…

– Его не задержат. Если все, как он расписал, то она уверена, что о нем позаботятся где следует. Ты думаешь, надо ехать к нему домой? – Я взяла со стула смятую белую шаль и, завернувшись в нее, села напротив зеркала. – Мне страшно.

– Ехать?

– Да. Вдруг там ждут?

– А кто сказал, что обязательно надо ехать? – Принц хитро подмигнул, и голос его приобрел интонации чеширского кота. – Для тебя, королева, я и луну с неба достану и сквозь стены видеть научу.

– Видеокамера?! – вспомнила я. – Только ты ее когда поставил, там же уже и пленка-то закончилась.

– Спокойно. Дело мастера боится. Камера снимает, когда ее включат, чтоб ты знала. А не когда ей это самой на ум взбредет. А увидим мы все прямо здесь, на твоем телевизоре. Что я, зря шесть лет учился?!

Мы тотчас запустили всю эту систему, но, как и следовало ожидать, в квартире никого не было. На экране слабо просматривались часть потолка и зеркало, в котором отражался уличный фонарь.

– Будем врубать каждый час, – деловито пояснил Зерцалов. – А пока нам и о себе следует подумать. Позвони товарищу офицеру и… поспи немного, а то…

Я не стала дослушивать и пошла искать записную книжку.

Теперь, когда я пишу эти строки, никак не могу понять, почему не помчалась прямо тогда сквозь снег, почему… откуда снизошло вдруг трусливое оцепенение, сковавшее разом все тело.

На экране вспыхнули три огня люстры (камера неудачно находилась где-то на верхней полке среди книг), я услышала шорох бумаги, и вдруг загремел марш Берлиоза. На экране появился Слава, вернее, его макушка с лысиной, напоминающей что-то монашеское, но я не поняла что именно. В руках Владислав держал пачку бумаги, которой махал перед невидимым для нас противником, потом я увидела, как часть листков полетели на пол, а Шоршона вдруг как-то сразу успокоился, словно принял решение. Он поправил очки и шагнул ближе к камере под люстру, мне показалось, что он улыбнулся; I расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Я вскрикнула от ужаса, и тут же его лицо потерялось в трех огнях. Мы услышали звук падающего тела, и светлый паркетный пол в зеркале заняла сорвавшаяся со стен книжная лавина.

Мой друг был мертв.

5
ПЕРЕД БОЕМ

Я уже говорила, что я – мирное существо и в жизни не желала никому зла, но тут весь с таким трудом созданный свод обвалился в одночасье мне на голову, погребая под собой бедного Славочку, унося прочь надежды и мечты, ломая и разрушая всю жизнь.

Итак, теперь я осталась у разбитого корыта – писать я не могу; вернее, не так, конечно, продолжить можно, но сразу же, как только тело знаменитого писателя, под чьим именем я десять лет печатала свои романы, будет обнаружено, я автоматически выключаюсь из этой книжной гонки. То есть, я буду существовать как имя, как вывеска для Зерцалова, и годы напролет Паша будет издавать под ним свои слезливые произведения, в то время как я не смогу выдать больше ничего, а лишь переполняться клокочущим во мне ядом, пока он не вырвется наружу, истребляя все живое на своем пути.

Можно, конечно, поискать другую ширму, другое лицо, но мой стиль слишком узнаваем, что, в лучшем случае, будет расценено за искусную подделку под романы Шоршоны, и при этом нечего и думать скоро завоевать прежнее положение.

Менять придется все, начиная свое обучение заново. Ведь все мои книги написаны простым и ясным языком, почти без прилагательных. Да что там!..

А если новый человек окажется не тем, за кого я его приняла, и начнет качать права?! Что тогда?! У меня же нет интуиции нашего общего учителя. Боже! Ну неужели мы так уж многого и просили в этой жизни?! Мы всего лишь делали то, что умеем и любим, хотели будить фантазию, чувства и мысли других. И вот, Славка умирает, с улыбкой обнажая перед своим убийцей горло, точно агнец на заклании. Потом выяснилось, что Пава был абсолютно прав, предполагая, что Шоршона прикарманил экземпляр нашего совместного рассказа, решившись воспользоваться им как уже сформулированным доказательством своей правоты и нашей доверчивости, новым сюжетным ходом…

Я мерила шагами комнату, разрабатывая план мести – может быть, последний в своей жизни сюжет, в котором мне предстояло выступить не просто как автору, но и в качестве актрисы. Хотя надо отдать должное моему имиджу и уяснить наконец, что голубоглазые, томные блондинки не превращаются в одночасье в супергероев, но куда мне торопиться? Сидячая работа ничуть не испортила мою фигуру и только усилила характер, добавив к естественной страстности волю и усидчивость.

Я ничего не видела перед собой. Безудержный амок гнал, гнал и гнал меня, только разжигая сильней пылающий мозг. Очнулась от того, что кто-то обхватил руками мои колени, ткнувшись мокрым лицом в ладони, и страстно зашептал:

– Не надо! Не рискуй собой, я этого не вынесу! Я же не смогу не писать! Живи! Хотя бы ради меня живи! Я все тебе отдам! Только не предавай меня! Не отрекайся! Ну что мне для тебя сделать?! Я днем и ночью буду работать, все что хочешь! Но если ты погибнешь, я не смогу… – Он захлебывался слезами, – не смогу публиковаться под другим именем! Мой стиль слишком своеобразен! Понимаешь ты это или нет?!

О… я понимала это! Как никто другой в целом мире понимала, что такое лишиться вдруг самого дорогого – возможности творить, потеряв ощущение присутствия бога в своей душе. И разумеется, что я не могла нанести такого удара даже врагу. Не говоря уже о единственном друге – о последнем в этой жизни друге…

Через месяц я вышла замуж за Паву, переписав на него квартиру, машину и оставив письмо и завещание на случай моей смерти, в которых называла мужа своим соавтором и упоминала о целой библиотеке якобы начатых вместе с ним книг, которые ему и предстояло в самом крайнем случае заканчивать без меня. Второе письмо предназначалось также для издательства, но на случаи моего спешного отъезда. Я поручала Зерцалову сдавать новые рукописи, подписывая их его и моей фамилиями, и разрешала ему производить в мое отсутствие все финансовые операции, в том числе и заключение договоров на издание и переиздание ранее написанного.

Так я давала возможность ему продолжать любимое дело, вне зависимости от того, как сложится в дальнейшем моя судьба. С тем, чтобы когда-нибудь он смог бы подписываться уже только своим именем, не завися ни от кого.

На себя же я наложила обязательства максимально усилить тренировки с Никитой, а также упражняться в тире.

Неожиданно быстро нашлась и бывшая любовница Белкиной. Воистину «чем дальше в лес – тем больше лесби!» Мир становился вокруг меня не просто тесен, а неприятно жесток и груб. Мы сошлись, и вскоре я знала о прошлом Маргариты едва ли не больше, чем она сама. Час мести близился, но я еще не была уверена в прочности положения моего мужа, соавтора и душеприказчика.

Я мучалась от мысли, что он – мой Павочка – останется совсем один. Ненавижу гомофобию. Каждый вечер, когда милый принц, не предупредив, задерживается где-то, я с ума схожу от страха. Черт знает, что взбредет в голову какому-нибудь низколобому идиоту, возомнившему себя судьей чужой нравственности и образа жизни. Мальчики, с которыми я знакомилась в «Маяке», «Шесть и девять» или «Тишине», как правило были на целую голову ниже Павы, и не в пример ему тонки и хрупки. Зерцалова никак нельзя назвать неженкой или размазней – он просто прекрасен и тонок, как мечта богини любви, а те мальчики – нежные цветы… (Я не имею ввиду, конечно, когда они хабалят и напиваются. У всех свои недостатки.) Но как подумаю, что кто-то может ударить такое дитя?! Садизм! Попадись такой подонок мне или Тамарке-кунфуистке, да чтобы на ней были увесистые гирьки на косах, а при мне дружественная бензопила…

Ведь мы, женщины, – существа по природе своей слабые, а значит взять да и припечатать в харю, чтоб разом вырубить, не можем. А бить – только дразнить. Причем, среди уличных мерзавцев по большей части встречаются мазохисты. Вот и получается, что если и придется бить – то скорее всего убьем, да еще и с особой жестокостью.

Нас с двоюродным братом родители с детства вышколили выбирать противника сильнее себя: «В случае поражения не так обидно, а победите – вдвойне почетно! Бить ребенка или женщину – последнее дело».

А у Павы душа нежная, женская…

Душа… Его душа, наверное, разрывается сейчас даже сильнее, чем моя, ведь я рискую только жизнью, а он теряет последнего друга.

Хотя, судя по подслушанному мною его разговору со Славой, кажется, он серьезно влюблен в кого-то.

Я продолжала работать над трилогией. Последняя повесть моего несчастного друга пощекочет еще кому– то нервишки. Какое-то время я склонна была подозревать, что письма с угрозами действительно существовали, раз уж лесбиянка не была плодом воображения. Но какая теперь разница – раз я доподлинно знаю, откуда исходила инициатива написания пьесы и писем, кто всучил Шоршоне злополучный пистолет сразу же после убийства коллекционера. Потом Рита могла просто воспользоваться именем своей давней знакомой, подозревая, что Слава, как талантливый писатель, возымеет желание найти ее, что на самом деле оказалось впоследствии не особенно сложным, а отыскав автора писем, не усомнится и в подлинности произведения.

Я продолжала наводить справки о Белкиной и несколько раз побывала в театре, время от времени проникая за кулисы. Но самой идти по следу актрисы для меня представлялось делом почти что невозможным, так как моя внешность широко известна и легко запоминается. Поэтому я оставила всякие надежды превратиться в невидимку и воспользовалась старым проверенным способом: если хочешь хорошо спрятать вещь – положи ее на самое видное место. Так, я договорилась с режиссером театра «Фата Моргана» Александром Баруздиным, у которого работала Маргарита, о проведении у них презентации моей новой книги. Александр Альбертович – мой давнишний поклонник, я частенько заходила к нему за кулисы выпить чашечку кофе и поболтать о пустяках.

В это-то время я и послала Белкиной свое первое письмо. Надо сказать, что поначалу я терялась в догадках, от чьего имени должны исходить настоящие угрозы. Узнавая все больше и больше о прошлом актрисульки, я поняла, что претендентов на подобную роль было как минимум восемь. Нашей даме явно нравилось дразнить свою судьбу, связываясь всякий раз с неуравновешенными мерзавцами. Но, поразмыслив хорошенько, я решила, что не в силах собрать достаточно сведений о них, в то время как здесь нужны тонкие и безошибочно узнаваемые жертвой подробности. Конечно, можно было почерпнуть их из предоставленных моему другу фальшивок, но я боялась перегнуть палку и написала наконец от лица человека, которому Владислав поручил тайно охранять Маргариту от возможного нападения. Я даже подумала, что странно, что такого типа в действительности не было. Итак, теперь я прикрывалась личиной опытного, искусно маскирующегося детектива, все это время незаметно следующего по пятам и обладающего всей или почти всей доступной самой Белкиной информацией.

Приглашенная тем же вечером в «Фата Моргану», я посмотрела спектакль «Сцены французской жизни» (сколько шансов совершить убийство в театре!). Белкина играла одну из главных ролей, держа зал нервной, страстной игрой, демонстрируя трагический темперамент, временами доходящий до истерики. Значит, проклятая бестия заказала пьесу и письма, в надежде под– накрутить свои нервишки, а заодно и обвинить замкнутого, нелюдимого, но готового на все для нее человека в том, что он ради создания своего произведения и устроил всю эту катавасию, затравливая и до смерти пугая несчастное существо.

«Ну, что ж, – решила я, – ты хотела, чтобы твоими делами занялся известный писатель, – ты его получила. Как в сказке. Только теперь вступает в силу реальность, которая, уж будь уверена, опалит твои стрекозьи крылышки, даже если после этого мне предстоит сгореть и самой».

Приблизительно через неделю после получения Маргаритой моего первого послания состоялась презентация «Любовников Фортуны». Войдя в уже переполненный зал, где народ со скучающими гримасами взирал на выступление полуголых танцовщиц и шарил глазами по проходам, откуда в конце концов должны были выкатиться фуршетные столики и подносы с коньяком, я увидела ее. Выглядела она, надо признаться, великолепно, я бы даже сказала, что над своей внешностью она трудилась часа три, как человек, не желающий демонстрировать свое подлинное состояние.

«Ну, штукатурка с тебя еще послетает, дай срок». Я заготовила уже новое послание, припрятав его среди фантов для гостей.

Неожиданно я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и в следующее мгновение увидела Линду. Ее белый льняной балахон с обилием хипарских ца– цек выглядел настолько в точку, что нарядные вечерние платья окружающих ее дам поблекли и выглядели какими-то кукольными.

С минуту мы пристально смотрели друг на друга.

«Она знает!» Я сжалась, воспринимая всем телом невыносимое давление, в висках заклокотало, комок подскочил к горлу, словно притаившейся в моей собственной утробе предатель пропихнул через трахею и гортань кулак. Я смотрела в ее глаза!..

И тут все прошло. На какое-то мгновение я потеряла Линду из виду и тут же заметила, что стоящая в шаге от меня Маргарита ловит ртом воздух. Руки ее испуганно вздрагивали, а глаза уставились в одну точку. Я проследила за остекленевшим взглядом, вновь обжегшись о серые глаза медиума.

«Ага. Сестры», – пронеслось у меня в голове. Странное обозначение по отношению к врагу.

Я проклинала дурацкую систему пригласительных, при которой невозможно добиться какого-либо фейс-контроля. Но да что было делать? Линда знает – и черт с ней. А я буду делать свое дело – и баста.

Как хозяйка я постоянно находилась в центре внимания, перепархивая от одного гостя к другому, иными словами мелькала, мелькала, мелькала…

В половине восьмого, то есть через час после официального начала, когда все уже крепко выпили и те, кому было положено вещать, отговорили все, что собирались, ведущий объявил фанты. И естественно я, как героиня дня, взялась обносить ими гостей. Подойдя к Марго, я слегка присела, протягивая шляпу со жребиями, но тут к нам подошла мерзкая журналистка, внешне напоминающая вездесущую крыску. И слава богу, не то я чуть было не наделала глупостей! Ну надо же, придумала – самой вручать конверт – пусть даже в виде фанта.

Теперь у меня оставалась еще одна попытка. После дурацких конкурсов в духе «Оживших картин» участники обменивались шуточными любовными письмами. Они опускали их в большую корзину с цветами, как у пастушек из пасторальных сцен. Туда-то я и положила свое очередное письмо. Естественно, что внутри находилось послание прекрасной блондинки, продиктованное гением Павой. Я предполагала, что, едва только Белкина обнаружит почерк своего преследователя, она немедленно постарается уединиться и прочесть его подальше от общества. Что никак не входило в мои планы – ведь театр, где проходил праздник – ее родной дом.

Куда она пойдет – в гримерную или туалет? Я должна была опередить ее. Поэтому еще днем наняла парня, который взялся красить ужасно узкий коридорчик, по которому ей бы пришлось теперь пробираться с риском для собственного платья, реши она спрятаться в своей клетушке. Мне везло. Этот чертов ремонт хоть и вызвал понятные жалобы, но зато не был встречен удивлением, в это время как раз подновляли правое крыло здания. И ничего странного, что кто-то решился покрасить актерский отсек. Маляра я наняла там же. Таким образом этот путь оказался отрезанным. Оставалось надеяться, что у нее хватит ума не приниматься за чтение, примостившись на лестнице или прямо в людном зале. Пока все шло по плану. Я успела спрятаться в туалете за несколько секунд до того, как туда вошла Белкина.

Марго медлила, видимо все-таки опасаясь зайти в кабинку, оказавшись таким образом зажатой в четырех стенах. «Что ж, очень предусмотрительно», – похвалила ее я. Спрятавшись за огромной выставленной сюда вплоть до окончания ремонта фанерой, я имела возможность видеть все, не опасаясь, что буду замечена сама. Во всяком случае, не женщиной в вечернем платье. Искусно нанесенные мною же налепки в виде растекшейся краски отгоняли разодетых в пух и прах гостей не слабее, чем серебро и чеснок нечистую силу. Я была так уверена в своей находке, что даже не удосужилась разлить хотя бы несколько капель бензина, дополняя таким образом произведенный эффект.

Актриса робко заглянула во все четыре кабинки и, убедившись, что осталась совсем одна, развернула сложенный вчетверо листок. Я заметила, какое напряжение сковывало ее плечи; рука, сначала спокойно опущенная вдоль тела, вдруг, подчиняясь какому-то судорожному порыву, рванулась вверх, как будто внизу ее мог кто-то укусить, схватив зубами за длинный ноготь.

Да, она боялась! Боялась безумно – потому что ее сценарий как-то сам собой начал воплощаться в жизнь. Разумеется, я не знала, о чем именно подумала Марго. Мне даже на какое-то мгновение вдруг стало жалко ее, но тут же перед глазами возникло лицо Славы и то, как он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, точно подготавливая для своего убийцы место, куда должен был прийтись удар. При мысли о том, что он даже не пытался защитить себя, я начала звереть. Вскоре Белкина свернула листок, положила его в изящную сумочку с жемчужной застежкой, висевшую у нее на боку, и вышла.

В добавление к дикой злобе, так или иначе питавшей меня все это время, подключилось другое, противненькое чувство – будто я затравливаю кого-то во много раз слабее и меньше меня.

На лестнице с другой стороны зала я чуть было лицом к лицу не столкнулась с Маргаритой, почему-то выбравшей обходной маршрут.

Первым, что неприятно поразило или скорее удивило меня вслед за этим, был Зерцалов, что-то нервно пытающийся втолковать отрешенно скользящей по нему руками Линде. Ощутив на себе мой пристальный взгляд, он отскочил от своей собеседницы и, подлетев ко мне, предложил руку. Словно не заметив его отсутствия, медиум продолжала свой безумно-гипнотический танец, отрешенно поглаживая воздух.

«Черт знает что, а не муж, – ругалась я про себя, стараясь не обращать внимания на блаженную, – мало мне его мужиков, так от баб уже прохода нету! И где – на собственном празднике, при всем честном народе!»

– Представляешь, она сказала, что от смерти меня спасет вот это, – заметил он вдруг ни к селу ни к городу, показывая на черную ручку с алой розой и моими инициалами, полученную за сборник «Сладкое томление», с которой он никогда не расставался. – Правда странно?.. – произнес он это почти что скороговоркой, точно оправдываясь в чем-то и отводя глаза.

Я пожала плечами и вернулась к своему беззаботному порханию, перемещаясь от одного гостя к другому и старательно обходя нервно притаившуюся в толпе приглашенных Линду.

Я считала, что моя миссия на этот день вполне завершена, но актриса точно специально начала попадаться мне на глаза. Ее упорство уже выходило из всех рамок приличия, казалось, что она попросту дразнит меня, разглядывая толпу гостей сквозь свою пузатую рюмку или подходя за новой порцией к фуршетному столику. В отличие от нее я, можно сказать, не пила. Во-первых, это слишком большое искушение для человека следящего за своей внешностью и, во-вторых, при нынешних обстоятельствах я просто не могла позволить себе расслабиться.

В конце концов мы отправились в ближайший ресторанчик, уже небольшой группкой (только близкие); естественно, что моя жертва оказалась в числе приглашенных, хотя и была уже в солидном подпитии, я же обычно разгуливала по залу с одним-единственным бокалом шампанского (еще одна дарованная мне случаем привилегия – не дотрагиваться до общего пойла), время от времени касаясь им губ с несмываемой помадой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю