Текст книги "Фаворитка (СИ)"
Автор книги: Юлия Цыпленкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 9
Я стояла под укрытием деревьев и смотрела на очаровательный двухэтажный особнячок, похожий на пряничный домик, созданный умелым кондитером. За моим плечом переминалась с ноги на ногу Тальма, не понимавшая, что мы здесь делаем, и почему я сегодня взяла ее с собой на прогулку. Это был первый случай, когда камеристка сопровождала меня. Чуть дальше застыли гвардейцы. Один привалился спиной к дереву и обводил сквер ленивым взглядом. Второй смотрел в обратную сторону, оберегая меня от нападения со спины. Да кому я была нужна!
– Госпожа…
– Тихо, дорогая, всему свое время, – ответила я, не отрывая взгляда от особняка, и служанка замолчала.
Я была удивительно спокойна и собрана, даже знала, что буду делать дальше. Оставалось лишь дождаться знака, который мне даст сама Судьба. Ветер шуршал кронами, и мне казалось, что он волнуется и негодует больше, чем я.
– Как бы дождь не пошел, – опять не выдержала Тальма. – Промокнете, ваше сиятельство.
– Не переживай, – ответила я.
Этот адрес мне дал Фьер Гард. Мы не виделись лично, потому что мне не хотелось навлекать на его милость монарший гнев, но обменялись парой писем. Тальма стала моим почтальоном. Так что можно сказать, что я впервые вела тайную переписку. Но я должна была разобраться в том, что меня тревожило.
В тот день, когда Селия поселила в моей душе сомнения, а герцог почти подтвердил под нажимом, мне было тяжело и больно. И чтобы не предаться страданиям, и не устроить допрос любовнику, пока не была уверена в его вероломстве в точности, я сделала то единственное, что могло мне помочь прочистить голову. Я переоделась и отправилась в конюшню, откуда вскоре выехала на моем любимце, разумеется, в сопровождении гвардейцев. Но на последних я внимания не обращала.
Мы покинули дворец, после сам город и выехали в предместье. И вот тут я дала волю себе и Аметисту. Бешеная скачка продолжалась, пока ярость не перешла в удовольствие и азарт, а после и удовлетворение. Вот тогда я натянула поводья и спешилась. Мои телохранители последовали моему примеру. Ведя коней в поводу, мы прошлись по берегу речушки, где мы так часто когда-то устраивали пикник с родителями и Амберли.
Утки, как и прежде обитавшие в реке, заметив людей, подплыли ближе, но мне нечего было им дать. Присев на пень, я подперла щеку кулаком и поглядывала на птиц, которых успела разочаровать. Мысли, успокоенные скачкой, неспешно текли в моем сознании. Теперь я точно знала, что не подам вида о своих подозрениях, порожденных Селией Ришем. Эта женщина ненавидела меня, а потому делала больно, несмотря на то, правду она говорила или врала. Герцогиня умела быть хитрой, но хитрость ее всегда была примитивной, а потому ее выкрики – это лишь ревность и обида.
А вот с ее мужем всё было сложней. Я была склонна верить в то, что он был искренен со мной, когда говорил о союзе, результатом которого должно было стать утерянное благоволение государя. Он не искал личной выгоды, Нибо просил за свое герцогство. И потому его нежелание нашей ссоры с королем понятно. Но! Это ведь был герцог Ришемский! Его ум и склонность к интригам говорили за себя. Конечный результат его скрытой интриги, если таковая была, просчитать было практически невозможно. От банального – заполучить женщину, перед которой, как говорил сам Нибо, он преклоняется. До изменения завещания короля и собственному воцарению на престоле Камерата. Последнее, конечно, больше безумное предположение, потому что почти неосуществимо, однако смысл имелся. И потому в выкриках Селии, а после его уговорах не верить мог быть скрыт его замысел, итогом которого могло оказаться усиление моего расположения к нему. А вот чего я не собиралась делать, так это плясать под чью-то дудку. И я решила сама во всем разобраться.
Оставалось лишь надеяться на то, что гвардейцы не выдадут нашего разговора с герцогом. Все-таки они оставались на удалении и могли услышать только реплики, сказанные громко. Впрочем, опыт показывал, что они говорят только о том, о чем их спрашивают. Король знал о нашем выезде с Нибо, но не о том, что тот поднялся к королевским чертогам. А раз так, то и вопросы его будут только о прогулке. В любом случае, доносить до государя полной сути нашей беседы я не собиралась. А если он решит расспросить и меня, то сошлюсь на ревность герцогини и желание Ришема извиниться за свою жену. Это оправдает и их спешный отъезд, и скандал на лестнице и мое дурное расположение духа. Скандалов я не терпела.
По возвращении во дворец, я поняла, что не сумею сегодня делать вид, будто на моей душе легко и спокойно, как было еще утром. Сославшись на нездоровье, я попросила у магистра сонных капель и ушла в спальню. А проснувшись под утро, ощутила тяжесть мужской руки на своей талии. Осторожно развернувшись, я некоторое время смотрела на умиротворенное лицо спящего хищника, и в этот момент он виделся мне таким чистым и беззащитным, что все мои подозрения вздорными.
Однако перед отъездом к дядюшке я написала письмо Фьеру и попросила его навести справки о новой диве, на которую пало мое подозрение. Я ничего не сказала о причинах моего интереса, просто объяснила, что меня интересует ее частная жизнь с того момента, как она поселилась в столице.
Барон Гард был моим другом, потому лишних вопросов не задавал. Он исполнил мою просьбу, и через два дня я получила от него ответ, в котором говорилось, что у дивы есть тайный покровитель. Судя по всему, высокопоставленный, потому что его имя держалось в строжайшей тайне. Он купил любовнице особняк в тихом респектабельном квартале, где жили небогатые дворяне. Покровитель посещал певицу один-два раза в неделю, чаще один. Она получала от него подарки, и в театре начала вести себя вызывающе, чем снискала зависть и неприязнь других актеров.
Просчитав частоту визитов, я поняла, что они почти всегда совпадали с теми днями, когда просиживала у дядюшки до самого вечера, занимаясь делами своего фонда. Ив обычно спрашивал меня о планах на день, и это повелось с самого начала наших отношений, потому нет ничего удивительного в том, что он знал, когда, куда и насколько я отправляюсь. И всё равно всё это могло быть всего лишь совпадением.
Однако делать вид еще несколько дней, что между нами ничего не происходит, улыбаться и принимать его ласки, было выше моих сил. Я должна была лично увидеть этого таинственного покровителя. И если им окажется другой мужчина, я поклялась себе выбросить дурные мысли из головы и более никогда не сомневаться в моем мужчине. А потому, сообщив, что сегодня просижу до вечера у графа Доло, я отправилась по адресу, указанному Фьером.
Сначала покаталась по окрестностям, приводя мысли в порядок. Постепенно волнение улеглось, пришла холодная решимость, и я приказала проехаться по нужной мне улице. Тогда-то я приметила сквер. Коляска остановилась с другой его стороны, а я выбрала место, с которого смогу наблюдать и не буду приметна сама.
Погода и вправду портилась. Солнце скрылось еще час назад, но дождя всё еще не было, только ветер вдруг усилился, будто забирая у меня остатки переживаний. И к моменту, когда Тальма устала торчать за моей спиной без дела, казалось, что сейчас разразиться первая весенняя гроза. На моей душе было мрачно, но спокойно.
– Ваше сиятельство, да что это с вами? – спросила камеристка, встревоженная моей неподвижностью.
– Всё хорошо, дорогая, – ответила я. – Еще немного. Потерпи.
Я рассеянно следила за высоким человеком в неприметном сером плаще, он прогуливался неподалеку от «пряничного» особняка. Чем-то похожий на него мужчина остановился недалеко от сквера и поглядывал по сторонам. Потом я переместила взор на третьего «близнеца», который вроде бы с интересом читал газеты, расклеенные на тумбе. Нахмурившись, я опять осмотрела всех троих и ощутила, как сердце вдруг ухнуло куда-то вниз. Гвардейцы! Боги, это же гвардейцы!
Шагнув за завесу свежей зелени, я чуть сдвинула ветки и вдруг поняла, что не слышу ни звука, кроме глухого уханья в ушах. Судорожно вздохнув, я попыталась набрать в грудь больше воздуха. А потом, прикусив до боли губу, я смотрела, как к дому подъехал наемный экипаж, и из него вышли трое. Двое высоких мужчин и один пониже. На нем был плащ, но эту походку я знала столь хорошо, что скрыть ее под широким одеянием было невозможно.
– Пройди мимо, – прошептала я. – Умоляю…
Но он не прошел. Один из сопровождавших государя гвардейцев дернул шнур колокольчика, и дверь тут же распахнулась. Я даже увидела женские руки, накрывшие его плечи, и как мой неверный любовник, протянул руку, явно приобняв невидную мне женщину за талию, скрылся за дверью.
Рванув завязки плаща, я открыла рот и жадно вдохнула воздух, уже напитавшийся влагой. Правда… Всё правда! И я только сейчас поняла, что устроила эту слежку лишь с одной целью, чтобы убедиться – мне солгали. Но Селия не лгала. И мне вдруг открылось, что придворные знали об этой интрижке. Раз нашелся тот, кто принес сплетню герцогам Ришемским, значит, знали… И Дренг, конечно же, тоже знал. А Элькос? Мог он знать?
– Он бы тоже не сказал… – прошептала я, а потом с силой ударила по стволу сжатым кулаком и зло хохотнула: – Мои друзья!
Гвардеец, стоявший на моей стороне улицы, повернул голову на мой вскрик. Я отшатнулась и стремительно развернулась к Тальме.
– Мы уезжаем, – сказала я хрипло.
– Госпожа, – служанка понизила голос: – А там был не… государь?
Криво усмехнувшись, я сжала ее плечо и указала взглядом в сторону коляски. Но опомнилась и вновь отвернулась от Тальмы. В моем потайном кармане лежало письмо, которое я писала, пока пребывала в своем оцепенении, которое приняла за спокойную уверенность. Где-то в глубине души я была уверена, что не воспользуюсь им. Пойму, насколько были глупы мои сомнения, разорву и вернусь во дворец с легким сердцем. А пригодилось…
Покинув свое укрытие, я подошла к гвардейцу, ждавшему появления короля, он обернулся на мой голос, и по лицу верного телохранителя скользнуло изумление. Я увидела, как его взгляд метнулся к особняку, и усмехнулась. После протянула ему письмо и попросила, глядя в глаза:
– Передайте ему, когда выйдет. Не раньше. – Гвардеец нахмурился, и я взяла его за руку: – Пожалуйста.
– Как вам угодно, ваше сиятельство, – наконец, ответил он.
Вымученно улыбнувшись королевскому телохранителю, я вернулась к служанке. Она закрыла рот ладонью и взволнованно спросила:
– Что же это, ваше сиятельство?
– Это конец, дорогая, – ответила я и велела: – Идем.
Сейчас страдание, едва набиравшее силу, отступило. Я заставила себя думать лишь о том, как на время исчезнуть из столицы. Я понимала, что мне еще предстоит тяжелое и неприятное объяснение. Даже если его чувства ко мне угасли, то такой собственник и себялюбец, как Ивер Стренхетт, не позволит уйти от него, довольствуясь несколькими словами в послании. И потому не имело смысла далеко бежать – найдет. Но мне хотелось скрыться хоть ненадолго, чтобы обдумать, как мне жить дальше. Ни видеть его, ни разговаривать, ни тем более позволять прикасаться к себе я не желала.
– О, Хэлл, – воззвала я к своему покровителю. – Помоги, молю.
Я направилась к коляске, Тальма поспешила нагнать меня. Гвардейцы, разумеется, тоже. Они не отстанут, и тем выдадут мое местонахождение слишком быстро. И я знала, как это исправить. Пусть несколько часов, хотя бы сутки, но я должна была побыть наедине с собой.
– В мой городской особняк, – велела я.
Уже когда коляска отъезжала, я обернулась и увидела гвардейца с моим письмом в руке. Он покинул свой пост и глядел нам вслед.
– Лишь бы исполнил обещание, – тихо сказала я, ни к кому не обращаясь. Можно было оставить послание во дворце и тем самым оттянуть момент, когда начнутся поиски, но мне до безумия хотелось, чтобы в тот миг, когда монарх будет расслаблен и удовлетворен, он открыл мое послание и получил словесную пощечину. Мне хотелось верить, что ему будет хоть немного больно…
Отчий дом встретил меня тишиной. Сейчас отсутствие хозяев ощущалось особенно остро. Может потому, что мне хотелось, как то случалось в детстве, броситься на шею матушке, или же усесться на колени к батюшке и захлюпать носом ему в шею. Чувствовать, как большая теплая ладонь гладит меня по спине, и знать, что я скрыта от невзгод и несправедливости.
Но родители жили в Тибаде, а в особняке остались лишь слуги, смотревшие за порядком в доме. Я тоже заезжала, но нечасто и ненадолго. Без родителей в этих стенах мне было тоскливо. А сейчас и вовсе завыла бы волком, но дамам из высшего общества выть дозволялось только в лесу, где их никто не услышит. Так учила матушка, а она знала, о чем говорила…
– Боги, – всхлипнула я, но вновь взяла себя в руки и велела дворецкому, поспешившему навстречу: – Позаботьтесь о господах гвардейцах и о кучере. Накормите, меня не тревожить. Тальма.
Но в доме мы не задержались. Дождавшись, когда мои стражи будут заняты разговорами и едой, я взяла свою служанку за руку и вывела через черный ход. Она глядела на меня, широко распахнув глаза, но не спорила. Обойдя особняк с той стороны, где нас не могли заметить, я открыла калитку для прислуги и выбралась снова на улицу. Это был мой дом, и я знала здесь всё.
На улице Тальма быстро остановила извозчика, и мы направились в предместье. Иного места скрыться у меня не было, поэтому я знала, что найдут меня скоро, но не сейчас. Скорей всего будут проверены дома моих родных и друзей. Я как-то делилась с королем, что мне не заставить себя поехать в наш загородный особняк. Воспоминания, связанные с похищением, отвращали меня от дома, в котором я была когда-то счастлива. И я надеялась, что эти слова тоже задержат ищеек. А сейчас я готова была туда вернуться.
– Он вас найдет, – сказала Тальма, поглядывая назад, будто прямо сейчас ожидала погоню.
– Найдет, – ответила я. – Но у меня будет хотя бы немного времени на одиночество.
– А как же ваше дело, госпожа?
Болезненно поморщившись, я отвела взгляд:
– Не сейчас, дорогая. Мне нужно собраться с мыслями, надо подумать, а я пока не готова это сделать. Слишком больно и… противно.
– О-ох, – протяжно вздохнула служанка.
Загородный особняк показался мне покинутым жилищем, руинами, жизнь в которых кипела лет пятьсот назад. Он был в прекрасном состоянии, ухожен и сбережен заботливыми слугами, набранными назначенным управителем. И сам дом, и парк, и внутреннее убранство могло радовать глаз, но я кожей ощущала разруху и запустение. Впрочем, сейчас руинами была я, а особняк просто вызывал смешанные чувства.
– Подготовьте комнаты моих родителей, – велела я прислуге, спешно собравшейся для встречи хозяйки.
– Их милости возвращаются? – учтиво спросил дворецкий.
– А ее сиятельства вам недостаточно? – напустилась на него Тальма, желая оградить меня от неуместного любопытства. – Велено, исполняйте. Совсем распустились, – удрученно покачала головой моя камеристка. – Где это видано, чтобы прислуга вопросы глупые задавала?
Дальше я не слушала, как верная служанка, пользуясь своим фавором, с ходу начала пестовать других слуг. Скинув плащ, я поднялась наверх и направилась в комнату Амберли. В свою комнату мне входить не хотелось, в ней витали дурные воспоминания. А вот у сестрицы жили наше детство и отрочество. Здесь я надеялась найти отдохновение от переживаний и суеты предыдущих дней, когда приводила дела в порядок, насколько успею… Наверное, я всё же понимала, чем закончится мое расследование, хоть и хранила затаенную надежду на иной исход.
Войдя в комнату Амбер, я окинула ее взглядом и вымученно улыбнулась, глядя на хорошо знакомую обстановку. Ничего здесь не изменилось с того момента, как сестрица входила сюда в последний раз. Ее любимые куклы по-прежнему были рассажены на кушетке, а на столике осталась папка с набросками. В спальне, конечно же, стоит шкатулка с вышивками, среди которых найдутся и первые неумелые работы, а еще моток спутанных ниток – это уже была моя работа. Уж больно хотелось оторвать нашу послушную Амберли от задания матушки, которое я выполнять не желала.
Потерев подрагивающей рукой лоб, я подошла к столику, взяла папку и устроилась в кресле. Достав листы бумаги, изрисованные карандашом, я усмехнулась, глядя на свой портрет. Нам было тогда… по тринадцать лет, да, кажется так. Амбер упросила меня побыть ее моделью. Чтобы не скучать, я взяла книгу, которую стащила из отцовской библиотеки. Баронессе Мадести хотелось рисовать и разглагольствовать, а мне читать. И она в отместку за мое безмолвное позирование нарисовала карикатуру вместо портрета. Огромная толстая книга придавила меня, и я смотрю на зрителя выпученными глазами, волосы дыбом, рот похож на букву «о». Забавный детский рисунок, из-за которого мы привычно шуточно подрались…
– О, Амбер… – всхлипнула я и отложила папку.
Откинув голову на спинку кресла, я накрыла лицо ладонями и затихла так, пытаясь не поддаваться мыслям, которые несли в себе боль. Я не хотела осквернять эту комнату своими страданиями. Но вопросы, на которые некому было дать ответ, продолжали лезть в голову, и я всё глубже погружалась в пучину безысходности. Мне было себя жалко, и за это я злилась. Тоже на себя, за слабость.
– Боги, – выдохнула я и порывисто поднялась с кресла.
Папка упала на пол, рисунки разлетелись, и я поспешила их собрать. А потом мне на руку, в которой я держала один из набросков, упала капля. Шмыгнув носом, я подняла лицо к потолку, чтобы сдержать слезы. У меня получилось. И убрав альбомные листы обратно в папку, я перешла в спальню сестрицы, надеясь, что перемена места поможет справиться с эмоциями.
Мне не хотелось терзать себя, бесконечно вопрошая: почему он это сделал, за что выставил на посмешище, отчего так поступил и прочее, что, наверное, говорят все женщины, узнавшие об измене своего мужчины. Мне хотелось задавить в себе женщину, хотелось пробудить трезвый рассудок, чтобы обдумать свое дальнейшее существование. Но боль от предательства оказалась слишком сильна. Ни о чем ином думать не получалось, а перед глазами стояла всё та же картина, как Ив выходит из коляски, как направляется к дому, который купил своей любовнице, как ее руки ложатся ему на плечи, и он обнимает ее в ответ… как обнимал меня. Боги, да он делает с ней всё то же самое, что со мной! Может, и говорит те же слова…
– Зато она с радостью принимает все его подарки, – криво ухмыльнулась я. – Ты ведь так этого хотел, да, Ив? Тоже придумываешь ей неудобные платья и обвешиваешь тяжелыми драгоценностями? Играешь с новой куклой, большой мальчик? Ха-ха, – мой издевательский хохот оборвался на визгливой ноте, и я тяжело опустилась на кровать.
После и вовсе растянулась на ней. Я устремила взгляд в потолок, но он вдруг расплылся, и слезы, до сих пор сдерживаемые, наконец, прорвали платину и хлынули из глаз.
– Я знала, что так и будет, – прошептала я, – знала, а ты опоил…
И больше я не могла произнести ни слова, они захлебнулись в истерике, продолжавшейся не больше четверти часа. А потом я затихла и лежала, продолжая бездумно пялиться в потолок. Опустошив душу, я, наконец, смогла ни о чем не думать. Просто лежала и смотрела на лепной орнамент. И сколько прошло времени в этом отупении, я не знала. Оно просто исчезло за пеленой нового оцепенения.
На стук в дверь я не обратила внимания, и она осторожно приоткрылась. И когда надо мной склонилась Тальма, я перевела на нее взгляд и хрипло спросила:
– Что?
– Вы уже четвертый час тут, ваше сиятельство, может, изволите откушать?
– Не хочу, – ответила я и повернулась на бок.
– Может, настойки для успокоения?
– От головной боли найди что-нибудь, – тускло отозвалась я. – Голова болит.
– Я мигом, – ответила камеристка и покинула спальню.
Четвертый час… Меня, наверное, уже ищут. А может, он только вышел… Перед внутренним взором появилась новая картина – сытое и довольное лицо короля, каким оно бывает после утех…
– Тьфу, – скривилась я. – Мерзость какая.
Покинув кровать Амбер, я подошла к окну и, обняв себя за плечи, устремила взор на парк. Прикрыв глаза, я представила, как бегу по ухоженной лужайке, держа сестрицу за руку, и она замирает от смеси ужаса за наше поведение и предвкушения новой проделки. Мы смеемся, мы так счастливы и беззаботны. Какое же славное было время… И мне захотелось вновь окунуться в него.
Не дождавшись Тальмы, я направилась на выход. Сначала шла неспешно, но постепенно мой шаг ускорился, а вскоре и вовсе побежала, как когда-то в юности. Мне даже слышался возмущенный голос матушки, призывавший опомниться и не уподобляться бедняжке О, которая однажды добегалась до того, что упала с лестницы и свернула себе шею. Моя милая девица О…
– Госпожа! – воскликнула Тальма, едва не сбитая мной.
Но я лишь отмахнулась и бросилась на улицу. Уже на крыльце остановилась и закрыла глаза, подставив лицо ветру.
– Хэлл… – прошептала я, раскинула руки и позволила иллюзии на миг захватить меня, вообразив, что ветер подхватывает меня и несет далеко-далеко…
– Госпожа, хоть плащ наденьте, не дайте Боги, простудитесь, – моя заботливая Тальма вмешалась в мой недолгий воображаемый полет. – А ваша голова…
Обернувшись к ней, я бледно улыбнулась. Не желая огорчать женщину, я выпила снадобье, после забрала плащ и, накинув его на плечи, спустилась по лестнице вниз.
– Я прогуляюсь, – сказала я.
– Я с вами, можно?
Отрицательно покачав головой, я ответила:
– Хочу побыть одна.
Я брела по аллее, не обращая внимания, куда направляюсь. Моим разумом теперь владели воспоминания, гревшие душу. Они подарили мне недолгое забвение и легкую грусть, но притупили владевшую мною боль, и это было самым чудесным за последние несколько дней. Я шла, вслушиваясь в шорох листьев, и мне казалось, что я различаю нечто похожее на слова: «Я рядом, я с тобой». Должно быть, это Хэлл решил поддержать меня в моей печали, и я испытала прилив благодарности к моему покровителю, даже если всё это мне только чудилось.
А потом я остановилась и нахмурилась, вдруг осознав, что почти дошла до пруда. Оглядевшись, я усмехнулась, потому что стояла сейчас там, где впервые увидела его. Да, именно здесь. Он стоял всего в нескольких шагах, смотрел, а я замирала от ощущения силы, шедшей от него.
– Хищник, – прошептала я и зло усмехнулась: – Да просто проглот, жрущий без разбора.
Графиня, баронесса, оперная певичка, горничная, королева – какая разница. Ивер Стренхетт проглотит любое блюдо.
– Гадко, – поморщилась я. – Как же гадко!
И, сорвавшись с места, я бросилась прочь от места, где впервые была очарована мужчиной, в котором видела друга, советчика, соратника, но получила любовника, не знавшего меры и такого простого понятия, как верность. Боги! Он ревновал меня, подозревал, следил, охранял, а сам отвез в театр, чтобы любоваться на приглянувшуюся ему женщину! Он сидел рядом со мной, держал за руку и желал другую… Это даже не предательство, это какое-то извращение!
Накрыв лицо ладонями, я брела, покачиваясь, пока не задела ветку куста. Охнув от неожиданности, я отдернула руки и обнаружила, что вышла на берег пруда. И вновь мне вспомнился день моего совершеннолетия. Здесь я стояла между королем и моим отцом. Глаза государя лучились озорством и весельем. И он, нарушая этикет, поцеловал мне руку.
Облизав губы, я приблизилась к воде и, присев, опустила в нее пальцы. Конечно же, вода была холодной, и я распрямилась.
– Предатель, – простонала я, глядя себе под ноги, – каков предатель. Ивер Стренхетт, ты проклятый лжец!
– Шанни… – донеслось до меня.
Порывисто обернувшись, я обнаружила его позади себя. Король показался мне рассеянным, но глядел он прямо, и глаза его лихорадочно поблескивали. Сердце мое забилось птицей, пойманной в силок, и, сжав горло ладонью, к которому подкатил ком, я опустила взгляд и поспешила уйти. Ив поймал меня за руку. Я с силой дернула ее, но вместо свободы мне достались объятья лживого любовника.
– Отпусти, – негромко потребовала я.
– Нет, – хрипло ответил государь. – Не могу.
– Можешь, – звенящим голосом произнесла я. – Отпусти.
Теперь он не ответил. Жадный взгляд скользил по моему лицу, остановился на губах, и я отвернулась, лишь бы не позволить ему целовать себя.
– Шанни…
– Отпусти меня!!! – закричала я, что есть сил.
И король отступил. Развернувшись, я поспешила уйти. Меня трясло. Слезы, казалось, пролитые, вновь застилали взор, но менее всего мне хотелось, чтобы он видел их. Я не желала, чтобы монарх знал о моих страданиях. Хэлл, дай мне равнодушия, пошли в душу холод, чтобы я могла быть язвительной, расчетливой, едкой, какой угодно, только не умирающей от боли. Молю!
Далеко я не ушла. Путь мне преградили гвардейцы. И я вспыхнула. Стремительно развернувшись, я опалила короля взглядом, полным ярости.
– Вот как, – произнесла я, сумев удержать желание, броситься на мерзавца с кулаками. – Что дальше? Прикажешь меня связать?
Ив приблизился, но в этот раз не стал прикасаться.
– Нам нужно объясниться.
– Каков смысл, если и без того всё ясно? – я неприязненно передернула плечами.
И король вскинулся. Он все-таки шагнул ближе и сжал мои плечи.
– Ничего тебе неясно! – воскликнул он. – Ничего! – затем выдохнул и постарался говорить спокойней: – Просто выслушай меня. Дай всё объяснить…
– Ты занимался с ней вокалом? – в фальшивом изумлении вопросила я. – Что вы разучивали? Арию лжеца, или оду слепой глупышке?
– Шанни…
– Проклятье! – прорычала я и отбила его руки. Сделав несколько стремительных шагов обратно к пруду, я развернулась и воскликнула:
– Боги, Ив, ты возил меня в оперу, чтобы пялиться на нее! Ты сидел рядом со мной и думал, как уложишь ее в постель!
– Шанриз…
– Ты превратил меня в посмешище для всего Двора! Они все знали, что ты катаешься к певичке, кланялись мне и смеялись в спину!
– Каждый, кто посмеет смеяться над тобой…
– Это ты позволил им смеяться! Ты! – выкрикнула я. – Ты сотворил из меня посмешище. Теперь будешь наказывать за то, что они по достоинству оценили шутку своего господина?
– Я не желал…
– Тогда бы не сделал, – ответила я и отвернулась.
– Проклятье, – выругался монарх. – Никто не должен был узнать… – я вновь обожгла его взглядом, и король поморщился: – Я не то хотел сказать. Шанни, я виноват… – теперь он сам оборвал себя и рывком расстегнул ворот сюртука, после жадно глотнул воздух и сделал шаг ко мне. – Душа моя, мои чувства к тебе неизменны. Я люблю тебя…
– Если цена твоей любви – унижение, то я ее не желаю, – глухо ответила я. – Отдай свою любовь певичке, она ведь именно такая, какой должна быть твоя женщина, верно? – Все-таки не удержав чувств, я болезненно покривилась. – Я ведь с самого начала говорила тебе, что так всё и закончится, а ты опоил, клялся… Я поверила тебе, Ивер Стренхетт, я ведь и вправду научилась доверять, а ты… Зачем ты вонзил нож мне в сердце?
Он вскинул на меня взгляд.
– Ничего не закончилось, Шанни, слышишь? Ничего не закончилось, – отчеканил монарх.
Не ответив, я побрела к беседке, король последовал за мной. Он не пытался заступить мне дорогу, просто шел по пятам и молчал, может, подыскивая слова, а может, ожидая, что я ему отвечу. Я не хотела отвечать. Хотела, чтобы монарх оставил меня в покое, хотя бы сейчас, но этого уже не желал он сам.
Усевшись на резную скамеечку в беседке, я устремила взгляд мимо венценосца, замершего на входе. Он некоторое время смотрел на меня, наконец, приблизился и, опустившись на корточки, упер одно колено в деревянный настил. – Лучик…
Я болезненно поморщилась и, встав, обошла его. Терпеть близость короля было тяжело. Однако из беседки так и не вышла. Обернувшись, я напомнила:
– У нас был договор, государь, и в нем имелось условие: я буду с вами, пока вы храните верность. Вы приняли это условие. Теперь вы это условие нарушили, может, и вовсе никогда не были верны…
Ив сжал мои плечи и рывком прижал к своей груди. Я дернулась, но, как всегда, без всякого успеха.
– Был, Шанни, я был тебе верен с первой минуты, – жарко заговорил он. – Я и сейчас тебе верен… – Я хохотнула, но король продолжил, не обратив внимания на мой сарказм: – Это всего лишь пустая интрижка без души и сердца. Так бывает, слышишь? Так случается, что мужчина кем-то увлекается, но продолжает любить свою женщину. Моя женщина ты, лучик. Она лишь тело для короткого мига отдохновения, но душа моя наполняется радостью, когда я вижу тебя…
– Хватит! – вскрикнула я. Голос подвел, и я надрывно всхлипнула. Все-таки вырвавшись, я отшатнулась и едва не полетела навзничь, оступившись, но монарх успел перехватить и вновь прижал к себе. Упершись ему в грудь кулаками, я вопросила: – Отдохновения? Стало быть, ты утомился со мной? Тогда о какой радости ты говоришь, если я тебе опостылела?
– Ты не слышишь меня, – мученически покривился государь. – Ты – моя жизнь, Шанриз, она лишь интрижка. Так бывает, пойми же! – воскликнул он, сражаясь с моим сопротивлением. – Я не от тебя устал, это иное… Да как же объяснить? Иногда нужно освежить эмоции… Проклятье, Шанни, что бы я сейчас не сказал, ты не уловишь смысла!
– Какой смысл в предательстве, Ив?! – воскликнула я в ответ. – Изменник всегда ищет выгоду, ради этого он отступает от клятв! Какова твоя выгода, Ивер Стренхетт? Какова выгода человека, у которого есть весь Камерат и женщина, которую он, как уверяет, любит? Чего тебе не хватало?! – выкрикнула я.
Я видела, что монарх начинает злиться. Мое ли неповиновение сердило его или же то, что его оправдания не достигали цели – я не знаю, но желваки на скулах задвигались, глаза сузились, и Его Величество ответил:
– Быть может, внимания? Быть может, мне хотелось, чтобы женщина ждала моего появления, радовалась и принимала с благодарностью всё, что я посчитаю нужным ей подарить?
– Разумеется, – криво усмехнулась я. – Виновна я. Прекрасное оправдание грязному предательству, лжи и лицемерию. Но если это так, то зачем ты стоишь и продолжаешь лгать? Ты нашел ту, кто приносит тебе радость. Ей достаточно денег, дома, золота, покровительства. Она не печется ни о ком, кроме себя. А я слишком увлечена чужим благом, я нарушаю дорогие тебе устои и не желаю выглядеть, как разряженная кукла. Так иди и будь счастлив! А меня оставь в покое. Отныне я не принадлежу тебе, Ив. Ты сделал свой выбор, а я, получив свободу, сделаю свой. И не вздумай преследовать того, кого я полюблю, ты более не имеешь на это право. Ты меня потерял…
И он впился мне в губы поцелуем. Я вскрикнула от отвращения, вывернулась и с остервенением потерла рот, желая избавиться от скверны предательства, испачкавшей меня. Глаза короля полыхнули яростью. Он обхватил ладонью мой затылок, сжал в кулак волосы и вновь прижался к губам.
