Текст книги "Королева в изгнании"

Автор книги: Юлий Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Буркин Юлий
Королева в изгнании

Юлий БУРКИН

КОРОЛЕВА В ИЗГНАНИИ

МАРИЯ

1

– Ну, вот мы и дома, – с явным облегчением сказал следователь, открыв кабинет и усевшись. Это были его первые слова с того момента, как они влезли в машину. – Что ж, Мария Викторовна, давайте поговорим начистоту.

Маша неопределенно кивнула. Ей казалось, все у нее внутри заковано в лед, и вряд ли этот лед когда-нибудь растает.

– В первую очередь объясните мне, – продолжал следователь, – почему вы не стали невидимой? Я знаю, вы умеете это.

Так же неопределенно она пожала плечами. Почему не исчезла? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя... Что ей принес ее "божественный дар"? Что кроме боли? Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя – ту, какой бы ей хотелось быть... Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает... Когда-то она должна была остановиться.

– Будем молчать? – поинтересовался следователь, – или...

Она подняла глаза и ТАК на него взглянула...

– Что с ним? – спросила она шепотом.

– Сейчас, – торопливо кивнул следователь, поднял трубку и набрал номер.

– Алло, это прокуратура вас беспокоит. Это Зыков, следователь. Там к вам должны были доставить... Да, ножевое... Да-да, Кислицын... – Некоторое время длилась пауза, во время которой Зыков покачивал головой, вникая в то, что слышал. – Спасибо, – сказал он наконец и положил трубку.

– Сильный мальчик, – улыбнулся он Маше. – С ним – полный порядок. А мы – будем говорить?

– Будем, – согласилась она, ощущая как что-то оживает в ней. – Только без абстрактных вопросов. Типа – почему не исчезла. Не исчезла и все.

– Что ж, меня это устраивает, – сухо согласился Зыков. – Я многое знаю о вас. С точки зрения закона вы виновны. Но я знаю, что вас обманывали, и все, что вы совершали делалось не по собственной воле. Машу передернуло: она была не согласна с тем, что он говорил, и она не нуждалась в подачках следователя. По его выходило, она – какая-то тварь бессловесная... Но он продолжал: – Так что обещаю: в крайнем случае – два года условно. А вы мне – адреса, имена, суммы...

– Не надо со мной торговаться. Вы... – она остановилась, вспоминая, как его звать. "Андрей Владимирович", – подсказал Зыков. – Вы, Андрей Владимирович, знать-то знаете, а вот понять еще не умеете. Я все могу.

– Да ну, – запротестовал следователь. – Возможности ваши ограничены. Комната заперта, за дверью – охранник...

– Я сейчас исчезну, – перебила его Маша, – и сколько бы вы не бегали по этой комнате, вам меня не поймать. А когда подходящий момент представится – шарахну чем-нибудь тяжелым по голове. Вот, стулом, например.

– Стул привинчен.

– Ну, ящиком от стола. Да просто пну между ног, так что загнетесь, и пистолет отберу. Пусть тогда ваш охранник приходит.

– Начнете стрелять, сбежится вся прокуратура.

– Вы в жмурки когда-нибудь играли? – недобро усмехнулась Маша. – Так вот, вы все – голите...

Она блефовала, но и сама в тот момент верила в то, что говорит.

Зыков озадаченно потер подбородок.

– Ну ладно, ладно, – пошел он на перемирие, – один ноль в вашу пользу. Что мы как дети: а я – сильнее, а у меня брат есть...

– Дайте бумагу и ручку. Напишу все, что знаю. Только не потому, что ВЫ так хотите, а потому, что Я так хочу. Потому что все они – мизинца его не стоят.

...Информации оказалось не так-то много. Где искать Копченого или Али-Бабу? Она не знала не только адресов, но даже настоящих имен всех этих сошек. Так, некоторые номера телефонов, автомобилей, "криминальные эпизоды". Однажды заезжали домой к Гоге, и визуально она могла бы найти его квартиру, но адреса не знала тоже. Да и меньше всего ей хотелось "закладывать" именно Гогу.

– Сколько ему дадут? – спросила она, протягивая Зонову лист.

– Трудно сказать. "Восток – дело темное". Думаю, от трех до семи.

– Я хочу взглянуть на него.

– Не раньше завтрашнего дня. Так врач сказал: нельзя беспокоить.

– Я не буду его беспокоить. Он меня не увидит... – И тут же поправилась с горечью в голосе: – Он меня не видит.

Зыков вскинул брови:

– Из показаний следует, что вы не умеете возвращать людям способность видеть вас. Или научились?

– Нет, – ответила Маша. – Так я увижу его сегодня?

– То, что знаем мы, врачам не объяснишь. Они не пустят. Или пустят, но потом руководству моему пожалуются. Будут неприятности. Так что... – Он что-то чиркнул на бумажке и протянул ее Маше. – Вот. Повестка. Явитесь ко мне завтра в двенадцать ноль-ноль, поедем к нему. Хотя... – Зыков испытующе глянул ей в лицо, – вы могли бы воспользоваться своими способностями и пройти к нему невидимой, адрес больницы я вам дам.

– Не надо, – двумя пальцами Маша взяла протянутую бумажку. И, вставая, закончила, повторив: – Завтра в двенадцать ноль-ноль.

...Алкины родители были уже в курсе событий, но милая ее рыжая мама делала вид, что "все как всегда". И это было даже хуже. Если бы Маше было куда пойти, она с удовольствием покинула этот гостеприимный, даже слишком гостеприимный дом. Но пойти было некуда. В родном городе отправиться в гостиницу ей как-то не пришло в голову.

– И что же ты теперь? – спрашивала мама Алки, хозяйничая на кухне. Поступать будешь? Год, конечно, потеряла, но это не беда, какие наши годы?!

– Не знаю, – уклончиво отвечала Маша. Поступать? Вот, наверное, удивилась бы эта добрая домашняя женщина, если бы узнала, что ее юная собеседница ухитрилась даже не закончить школу.

– А чего тут думать? Город у нас маленький, но недаром его студенческим называют. Жить тут и не закончить вуз – просто не принято.

Самым глупым в этой ситуации было то, что разговор явно был не нужен ни Маше, ни алкиной маме, но взаимная вежливость заставляла их поддерживать его.

Алка краем глаза наблюдала за Машей и в один прекрасный момент вдруг заявила:

– Ладно, мама, мы пошли спать.

– Да ведь рано еще. Подождите, я ужин сделаю...

Но Маша уже поднялась с облегчением со стула и направилась к двери вслед за Алкой.

– Спокойной ночи, – недовольно сказала им в спину мама.

– Ну что с тобой?! – накинулась на Машу Алка в комнате. – Чего ты как замороженная? Леша жив, что еще тебе надо?

– У тебя валерьянка есть?

– Сейчас, – осеклась Алка. – Только в таблетках, вот. Подожди, я воды принесу.

– Не надо, – махнула рукой Маша и проглотила несколько сладковатых пилюль. – А снотворное?

Алка молча протянула ей стандарт. Потом вдруг отдернула руку и, оторвав от целлофановой упаковки две таблетки, выдала их Маше.

– Да не бойся, травиться я не собираюсь, – усмехнулась та.

– Кто тебя знает, – сделала Алка гримаску, потом вышла на минутку и вернулась со стаканом воды. – На.

Маша запила лекарство и забралась в постель. Глянула на Алку. Та смотрела на нее с жалостью и участием, но самым сильным чувством, написанным на ее лице было всепоглощающее любопытство. Маша сжалилась:

– Завтра в двенадцать я к нему в больницу пойду. Со следователем. Пойдешь со мной?

– Конечно!

Переодевшись в пижаму и погасив свет, Алка забралась к Маше под одеяло, и некоторое время, лежа друг к другу спинами, они активно делали вид, что спят. Наконец Алка не выдержала:

– И все-таки я не понимаю. Зачем тебе все это? Исчезла бы и все.

– Что – все? – Маша повернулась к Алке лицом. – Что – все? Опять в бега? Я хочу жить дома. Просто жить, понимаешь?

– Просто жить? И деньги ты им вернула?

Деньги. Про них она просто забыла, даже не упомянула в показаниях. Или это сработала подсознательная жадность?

Нет. Действительно забыла.

– В следующий раз – сдам.

– Ну и зря. Если бы у меня были такие деньги, я бы... – Она замолчала.

– Что – ты бы? – Покачала головой Маша, чувствуя, как дремота сковывает ее тело. – Подумай, подумай. Если найдешь им классное применение, я их не в милицию, а тебе отдам... Ну ладно, все. Спокойной ночи.

И, снова повернувшись к стенке, она моментально уснула.

...Поднялись в половине девятого и целый час наводили марафет. Потом вышли из дома, поймали тачку и помчались в центр. Остановились у магазина "Фасон". Магазин работал с десяти и до открытия было еще минут пятнадцать. Но Маша ждать не стала, а нажала кнопку звонка. В витрину выглянула пожилая женщина, молча указала на табличку с расписанием. Маша в ответ покачала головой. Женщина кивнула и удалилась. Тут же к витрине подошла другая – знакомая Маше продавщица, улыбнулась ей и открыла дверь.

– Вы извините, что так рано, – сказала Маша после приветствия, – мне нужно забрать свою одежду. Даже лучше у вас переодеться.

– В это тряпье? – женщина с изломом приподняла красивую бровь. Девочка, тебе нужно носить красивые дорогие вещи. И, поверь мне, я знаю жизнь: для этого тебе не нужно даже шевелить пальцем. К таким как ты, а таких мало, деньги липнут сами.

У Маше по спине пробежал холодок. Ведь действительно последние годы деньги сами липли к ней. Деньги, а не счастье.

Продавщица говорила что-то еще, но Маша, не слушая ее, зашла за ширму и переоделась в свой видавший виды джинсовый костюм, кроссовки и, сложив новую одежду в сумку, вышла на улицу.

– Да-а, – протянула Алка, увидев ее, – вот это маскарад. Ты что, милостыню просить собралась?

– Врачи сказали, его нельзя беспокоить. А в этой одежде он меня не видит.

...К прокуратуре шли пешком, но все равно добрались немного раньше срока.

2

У входа в палату Зыков обернулся к девушкам.

– Вам, – кивнул он Алке, – придется подождать тут. А вы, Мария Викторовна, войдете вместе со мной, но своего присутствия ничем не выдавайте.

Сопровождавший их дежурный врач вопросительно посмотрел на них, но, не дождавшись разъяснений, промолчал.

В палате стояло четыре кровати. Две из них были пусты и аккуратно застелены, на одной сидел щуплый мужчина лет пятидесяти; Алексей лежал на койке возле окна.

Тихо пройдя, Зыков сел на табурет, доктор остановился справа от него, а Маша встала у изголовья. Атос (так Маша снова начала называть его про себя) лежал с закрытыми глазами и выглядел совсем неживым. Маша прижала к губам ладонь, чтобы не вскрикнуть. Почему-то больше всего ее напугала капельница, присосавшаяся трубочкой к его забинтованной руке.

Атос застонал и открыл глаза. Отсутствующим взглядом обвел комнату.

– Пить... – Это был даже не шепот. То, что он сказал, угадывалось только по движению губ.

– Пить вам пока нельзя, – отозвался врач. – Все, что вы можете себе позволить – вот: смачивать губы. – Он взял с тумбочки стеклянное блюдце с водой и ватный тампон на палочке. – Можете держать?

Атос еле заметно покачал головой.

– Ну, потом будете это делать сами, – и доктор осторожно провел тампоном по потрескавшимся лиловым губам Атоса. Тот закрыл глаза, сглотнул и скривился от боли.

– Еще, – прошептал он, не открывая глаз.

Врач повторил процедуру, Атос поморщился – то ли от боли, то ли от удовольствия. Потом открыл глаза и уже более осмысленно взглянул на окружающее. Однако взгляд его без интереса скользнул по лицам доктора и следователя, поднялся вверх...

– Маша, – через силу улыбнулся он. – Маша...

Она чуть было не закричала в ответ. Ты видишь меня, видишь!.. Но нет, он смотрит не в глаза, не в лицо, он смотрит... Проклятье! Как она могла забыть снять новые часики! Атос их раньше не видел, и теперь они висят прямо над его головой...

А он вновь прикрыл веки, застонал и затих.

Зыков настороженно смотрел то на него, то на Машу.

– Все, все, все, – засуетился врач. – Он впал в бессознательное состояние. Все-таки еще рано, он слишком слаб. Давайте перенесем встречу на завтра?

Зыков кивнул, поднялся и глазами сделал знак Маше: "Идем".

Она, не отрывая ладонь от губ, отрицательно замотала головой и свободной рукой еще крепче вцепилась в металлическую спинку кровати.

Зыков взял ее за локоть и настойчиво потянул к себе. Несколько секунд она сопротивлялась, затем разомкнула пальцы и, как механическая кукла двинулась за ним к двери.

Они были уже на пороге, когда Атос вновь застонал. Маша замерла, но Зыков просто вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Доктор остался в палате.

– Ну что он?! Как?! – Налетела на них Алка.

– Жив, жив, – успокаивающе хмыкнул Зыков. – Дуракам везет. Поехали-ка ко мне. Поговорим. И вы, – кивнул он Алке, – то же.

...С Алкой следователь говорил недолго, к тому же она спешила на занятия. Следующей Зыков вызвал в кабинет Машу.

– Присаживайтесь.

Маша села. И вдруг остро почувствовала страх и жалость к себе. Как будто вся жизнь ее будет теперь состоять из таких вот пыльных милицейских комнат и пропахших лекарствами палат, нестерпимого чувства вины и утраты. Это длилось мгновение, но не ушло совсем, а вечным пониманием спряталось где-то в глубине ее сознания.

– Ну-с, милая, – произнес Зыков и вальяжно откинулся на спинку стула. – А вот теперь-то мы поговорим серьезно.

Все в нем изменилось – поза, выражение лица, интонации. Все дышало самоуверенностью и самодовольством.

– Я по-моему все написала, – ответила Маша, специально чуть нагловато, чтобы сбить накатившую на следователя спесь.

– Не-ет, Мария Викторовна, нет, милая, – Зыков принялся раскачиваться на стуле, – вовсе даже не все. Это – так... – он двумя пальцами поднял со стола исписанный ею на прошлом допросе листок, – фрагменты... – И листок, отпущенный им, спланировал на пол. – А меня интересует все. Вся история. Вся, понимаете? До мельчайших подробностей.

– Но мы же договорились...

– Договорились, – с легкой иронией в голосе перебил он так, как говорят иногда с детьми, – а теперь передоговорились.

Он перестал раскачиваться, уперся руками в стол и вдруг заорал:

– Где деньги, сука!

Такой поворот, наверное, сработал бы безотказно, будь перед ним обыкновенная девушка. Но Маша... Мария. Ее уверенность в себе, сознание вседозволенности и безнаказанности хоть и пошатнулись заметно в последние дни, но все же оставались чуть ли не главными составляющими характера.

– По какому праву вы разговариваете со мной таким тоном? – спросила она стеклянным слегка дрожащим голосом.

– Прекрасное самообладание. – Зыков потер подбородок ладонью и, буравяще глядя Маше в глаза, почти любуясь ею, пальцами другой руки принялся барабанить по столу.

Абсолютно спокойной Маша оставалась только внешне. В душе же ее что-то дрогнуло. "Почему?! Почему он вдруг решил, что на нее можно кричать, можно оскорблять ее? Ведь еще вчера он говорил с ней уважительно, чуть ли не со страхом... Он сказал, деньги. Почему он заговорил о деньгах? Арестован кто-то из банды? Или Алка? Нет, скорее – первое. Денег мне не жалко, отдам хоть сейчас. Но если он так... Война так война".

– "По какому праву", вы спрашиваете, Мария Викторовна? – следователь вновь неожиданно сменил интонацию на подчеркнуто корректную. – Да по такому, что вы – прекрасная актриса. Только на хитрую жопу, Мария Викторовна, есть, извините, член с винтом!..

– Маша порывисто поднялась и двинулась к двери.

– На место! – рявкнул Зыков.

На место Маша не села, но остановилась:

– Если вы еще раз повысите на меня голос, я просто исчезну.

– Исчезнешь? – следователь ухмыльнулся. – Ну-ну, давай, а мы посмотрим... Чего ж раньше не исчезла? Это же элементарно, Ватсон: девочка-невидимка дает вдруг себя арестовать... девочка-невидимка не желает незаметно пройти в больницу... И наконец: девочку-невидимку узнает ее заколдованный принц!

Ах вот в чем дело! Следователь просто решил, что она по каким-то причинам потеряла свои сверхъестественные способности, если они вообще были, и это не легенда. Что ж, все логично. И он перестал бояться ее, перестал быть эдаким старшим товарищем – предупредительным и участливым, а стал – грубым и вульгарным... ментом.

"Вульгарным ментом", – повторила про себя Маша, и вдруг это выражение показалось ей до невозможности смешным.

Одновременно с этим она испытала несказанное облегчение от того, что все стало понятно. Не удержавшись, она сначала прыснула в ладонь, а потом, убрав руку расхохоталась во весь голос и уселась обратно на стул.

– Актриса, актриса! – восхищенно улыбаясь, покачал головой Зыков.

– Вульгарный мент, – вслух произнесла она в ответ, сразу успокоилась и, утерев выступившие слезы, продолжила: – Значит, говоришь, я разучилась исчезать. Давай проверим.

На миг легкая неуверенность коснулась ее сердца. А может быть он прав? Может быть, не часики, а ЕЕ увидел Атос в больнице? Может быть, ее давешнее решение не пользоваться своим даром повлияло на него уничтожающе?

Она испугалась и, чтобы быстрее избавится от сомнений, глядя Зыкову в глаза, дала ему посыл...

Знакомый толчок в виски, знакомый звон в ушах. Знакомое выражение в глазах следователя.

То, как он повел себя в дальнейшем, характеризует его, как человека действительно умного и прозорливого. А может быть – просто трусливого, но способного держать себя в руках.

– Ладно, – напряженно сказал он пустоте перед собой. – Два – ноль. Только, Мария Викторовна, пожалуйста, без излишеств. Думаю, вы уже не сидите на стуле, так что не бойтесь. Я сдаю оружие. – Он расстегнул кобуру и выложил на стол пистолет. – Но брать его не советую. Из соображений вашей же пользы.

К пистолету Маша не притронулась.

– Сейчас я вызову конвойного, – продолжал он уже спокойнее. – Он проводит вас к выходу. – Он нажал кнопку под столом, затем чиркнул что-то на бумажке:

– Это – повестка на завтра. Тут будет другой следователь. Я, сами понимаете, не справился.

Маша не притронулась и к повестке.

Дверь отворилась, вошел молодой милиционер.

– Ну что ж, жаль, что так вышло. – Следователь поднялся. – До свидания. Или прощайте?

– Второе, – лаконично ответила Маша.

Конвойный удивленно покосился на нее.

– Проводите девушку, – вздохнул Зыков.

Выходя, Маша с опаской поглядывала на следователя: сейчас не трудно было определить ее местоположение, не схватится ли он за пистолет. Только потом она поняла, что если бы он сделал это и сумел убить ее, он никому не смог бы объяснить этот поступок, и это стоило бы ему, как минимум, карьеры.

3

"Моя душа принадлежит хаосу, – с легким испугом думала Маша, шагая по тротуару. Как иначе расценивать ту эйфорию, в которой я сейчас нахожусь?" Ведь, выходит, не тяжелое состояние Атоса более всего угнетало ее, а тот моральный запрет, который наложила она на свой дар, решение жить "нормальной" СКУЧНОЙ жизнью. Но вот запрет снят, и как же легко стало на душе.

"Вульгарный мент", – вспомнила она и опять хихикнула сама с собой. Может быть, все-таки, потому ей так хорошо, что она разоблачила лицемера и победила его? Он был таким беспомощным, таким униженным!

Как бы там ни было, ей было хорошо, и она прекратила бессмысленный самоанализ, интуитивно чувствуя, что, стоит ей докопаться до причины своей радости, как та сейчас же улетучится.

Он жив! И он выздоровеет!.. И что тогда? Интересно, может ли мужчина любить женщину, которую не видит? Вспомнилась где-то слышанная поговорка "мужчина любит глазами". А если даже не так, все равно им годы не быть вместе. От трех до семи, так, кажется, сказал Зыков.

Но и эти невеселые мысли не развеяли ее благодушия. Тут же она подумала: может быть уже вернулась мама и ждет ее? Телефон-автомат был поблизости, а рядом в киоске "Союзпечати" продавались жетоны.

Но когда она набрала свой домашний номер, трубка не ожила.

Идти сейчас к Алке? Хоть Маше и был дан ключ от ее квартиры, идти в пустое чужое жилье (Алка-то в институте) казалось ей чем-то неправильным. Слишком часто бывала она в чужих квартирах без приглашения и даже без ведома хозяев.

Нужно было подумать о последствиях своей сегодняшней выходки в прокуратуре, но в голову ничего не приходило.

Она присела на скамейку и закурила.

Оставаться на улице тоже не прельщало: становилось по-осеннему прохладно. И хотелось есть.

И вдруг, словно похмелье, черная волна нахлынула на нее. Одиночество. Все это время она не ощущала, как она одинока. В Питере был папа со своей смешной заботой, потом – Атос; и "бандиты" (для кого-то – бандиты, а для нее – безопасные и забавные человечки). Потом была всепоглощающая ревность, обида, страстная жажда мести... Плотность чувств с лихвой заменяла ей общение. Потом – радость встречи с домом, Алка, возвращение веры в любовь...

Сейчас – пустота. Пустота, пустота, пустота...

Это было ужасно глупо с ее стороны – вот так сидеть и упиваться своим одиночеством, и, наконец, она решила, куда сейчас отправится: в политех к Алке на занятия. И посоветуется с ней. Или посоветуется потом, а сегодня снова сходит с ней к ее ребятам в общежитие. Развеяться. А там – будет видно.

...Звонок возвестил об окончании пары, и из аудитории в коридор посыпались симпатичные молодые ребята. Это явно были совмещенные занятия нескольких групп: ребят было много. Нескольких она узнала, узнавали и ее кивали, приветливо улыбались.

Алка вышла одна из последних в сопровождении тоже знакомого Маше парня – того самого Сережи, который ухаживал за ней на той, памятной, вечеринке. "Очень характерно", – отметила про себя Маша. Алка с детства усиленно кокетничала именно с ЕЕ мальчиками. Они никогда не ссорились по этому поводу, ведь шансов у Алки "увести" мальчика практически не было, сама же она объясняла свое поведение так: "Просто, Машка, у тебя вкус хороший: только ты скажешь, что тебе мальчик нравится, смотрю, а он точно – классный..."

Увидев Машу, Алка обрадованно помахала рукой, а Сережа потупился. Маша внутренне усмехнулась: какие они все-таки дети.

– У нас еще пара, я тебе очень нужна? – спросила Алка, поравнявшись с ней.

– Да, у меня, кажется, неприятности.

– Ты в своем амплуа... Ладно, тогда я смываюсь, – Алка обернулась к Сергею. – Будь другом, устрой, чтобы на перекличке кто-нибудь за меня крикнул.

– Устрою, – вроде бы даже с облегчением тряхнул тот светлой шевелюрой и побежал догонять остальных.

– Что у тебя опять стряслось, пропащая ты душа? – накинулась Алка.

– Сейчас все расскажу. Где тут присесть можно?

– Деньги есть с собой?

– Смотря сколько.

– Тут прямо в корпусе кафе недавно открылось...

– Ну, на это-то хватит...

– Я всяко не "Форд" у тебя хотела попросить.

– Кто тебя знает. Хотя, если сильно попросишь...

– Ты уже достала своими барскими замашками. Пойдем.

...После рассказа Маши они довольно долго молчали, потягивая через соломинку коктейль. Неважный коктейль – отметила про себя Маша. За то – не дорогой.

– Знаешь, – начала наконец Алка, – когда мы от Леши шли, и ты не захотела исчезнуть, я тебя не понимала. Я привыкла думать, что ты живешь в Питере, что тут ты – в гостях... Но потом поняла: тебе, везде было плохо, дома ты – только здесь...

– Да нет, – перебила Маша, – иногда мне было очень хорошо...

– С ним, – кивнула Алка. – А знаешь почему? Потому что в нем твоя душа неприкаянная нашла хоть что-то стабильное. Домашнее. Ведь не влюбилась же ты в какого-нибудь пижона питерского, мало их там что ли?

– Хватает, – улыбнулась Маша, припомнив "Охту" и ее постоянных посетителей.

– Так вот. Он для тебя был частицей дома...

– Ну, не только...

– Не перебивай, дай договорить, – чуть повысила Алка голос, и Маша, кивнув, стала внимательно слушать ее.

– Из дома ты не сама уехала, тебя выперли. Отчим выпер. В Питере друзей настоящих ты себе не завела. И тут – Леша. Может быть, он для тебя и что-то большее, только лучше всего тебе было бы С НИМ и ЗДЕСЬ, понимаешь?

Маша кивнула:

– Да, ты, наверное, права.

– Короче, что я хочу сказать. Я поняла, почему ты не исчезла. Ты вернулась НАСОВСЕМ. Но тем, что ты устроила сегодня, ты себе это сильно усложнила.

Нельзя сказать, что Алка сообщила ей что-то новое, но она как бы упорядочила в машиной голове то, что она знала и раньше. И Маша была благодарна ей за это.

– И как мне быть дальше?

– К черту гордость. Нужно звонить в прокуратуру. Твоего Зыкова от дела отстранят, это факт...

– Да, он и сам сказал...

– Ну вот. А новый следователь поуважительней будет. И очень хорошо, что ты деньги не отдала. Нужно нанять самых лучших в городе адвокатов для тебя и для твоего Атосика. Тебе придется пройти через всю эту судебную волокиту, если ты действительно хочешь вернуться к спокойной жизни. Второй вариант – в бега.

– Нет. Меня больше устраивает первый. А насчет адвокатов, думаешь, это может помочь? Со мной-то проще, а вот Леша...

– Да там куча смягчающих обстоятельств! Его ведь тоже, как и тебя, использовали. И чем, к стати, дело кончилось: он пытался вырваться, ушел, не взяв ни копейки, а его "подельщики" приехали и ножом пырнули. За что? За то, что "завязал"... Чистосердечное признание, раскаяние, хороший адвокат, глядишь – три года строгого режима. Потом – за примерное поведение еще год скостят, останется два – как в армии. А то и вовсе под амнистию попадет...

Маша смотрела на подругу и поражалась.

– Откуда ты все это знаешь? Я помню, ты мечтала на юрфак поступить, но ведь не стала же.

– Потому и не стала, что всей этой ерунды объелась. "Открою кодекс на любой странице и не могу – читаю до конца..." Противно стало. Когда маленькая была, во всей этой уголовщине какая-то романтика виделась. А потом поняла: это же люди... Плохие люди.

К их столику кто-то подошел. Маша подняла голову. Сережа.

– Так и знал, что тут вас поймаю, – присаживаясь, сказал он.

Алка глянула на часы:

– Ни фига себе, всю пару проболтали.

– Пойдемте к нам, там сегодня опять какой-то сабантуй намечается, предложил Сергей.

– В связи?

– Двести лет граненому стакану, – плоско пошутил он.

– Ясно, – удовлетворенно кивнула Алка и обратилась к Маше: – Двинем?

Маша пожала плечами, хотя на самом деле чувствовала, что ей очень не лишним будет слегка развеяться. С этими ребятами она начинала чувствовать себя такой же маленькой, и это было приятно. Надо еще позвонить в прокуратуру... Да ладно, лучше сразу приду завтра. Тут она спохватилась:

– Я не одета...

– Так переоденься, – предложила Алка, – у тебя же платье с собой.

– Оно мнется сильно. Если только в общежитии погладить...

Сережа коротко оглядел ее с ног до головы. Сплошные джинсовые лохмотья.

– Отлично, – заявил он. – Не вздумай переодеваться. Так с тобой хоть разговаривать не страшно. А когда ты при параде, все просто цепенеют.

– Ого! – сделала большие глаза Алка. – А ты оказывается, мастер по части комплиментов!

– Я не волшебник, – в тон ей ответил он, – я только учусь.

Они засмеялись, и это явилось достойным началом последующей веселой оргии.

4

Домой возвращались втроем – Машу и Алку провожал Сергей.

Был первый час ночи, шли пешком – просто, чтобы проветриться: все трое, особенно юноша, были изрядно подшофе.

...Разворошить муравейник, находясь в нем. Оскорбить СИСТЕМУ своей неуязвимостью! Возможно, Андрей Васильевич Зыков и не был уж очень плохим человеком. Но его рапорт уже обсуждался в кабинете начальника. И можно понять тех, кто принял решение: да, девчонка, да – ничего уж ТАКОГО не совершила, но потенциально она несет страшную угрозу. Как орудие. Она уже была орудием в руках уголовников средней руки, а что будет, если она попадет в иные, более крепкие и жадные, руки? Бешеная собака тоже не виновата в своей болезни и по сути своей может быть даже очень милым псом. Но бешеную собаку пристреливают.

– Стоять! Руки за голову! – команда разорвала тишину ночи, когда ребята почти добрались до алкиного подъезда. Слепя, вспыхнули фары автомобиля.

Реакция сработала только у видавшей виды Маши: рухнув на асфальт (вовремя!) она, уже под грохот выстрелов, откатилась в сторону, в темноту. Хмель сняло как рукой.

Завизжала Алка. Краем глаза Маша увидела, как она и Сергей кинулись к подъезду. В них не стреляли. Стреляли в нее: пули ударялись об асфальт буквально в сантиметрах от нее. Она не успела испугаться. (Она не знала, что приказ был "уничтожить без предупреждения", а окрик "стоять!" был нарушением, глупой самодеятельностью исполнителей.)

Фары погасли, моментально потухли и огни в доме, но Маша успела заметить, что машина МИЛИЦЕЙСКАЯ и была просто поражена этим. Но инстинкт и тренировка (не раз они с Атосом моделировали подобную ситуацию) делали свое дело: ни секунды она не оставалась на месте – то, вскакивая, перебегала зигзагами с места на место, то, упав, откатывалась в сторону.

Наконец, она добралась до дома напротив и, шмыгнув за угол, припустила во всю прыть. Пальба тут же прекратилась. Взвыли двигатели машины.

Знакомые с детства проулки спасали ее. Глаза привыкли к темноте. Перебравшись через штакетник, она хотела обогнуть деревянный домик (таких в центре города осталось совсем немного) и заранее опасалась двух собак, которые жили в этом дворе. Но неожиданно оказалось, что нет не только собак, но и самого дома. На его месте – стройка, только-только возведен первый этаж.

С сердцем, бьющимся как молот, Маша по деревянному трапу вбежала в корпус. Тьма тут была кромешная, и она на ощупь добралась до лестницы. Присела на ступеньку и отдышалась.

Итак, снова вне закона. На нее объявлена охота. Именно ОХОТА! Ее пытались расстрелять – без суда и следствия. Неужели у них не дрогнула рука? Неужели они не удивились такому заданию – не найти, не поймать, а просто-напросто убить безобидную на вид и безоружную девушку? Или как раз поэтому пули и не достигли цели? Формально подчинившись, кто-то кто решил не брать грех на душу. И оклик, возможно, был не случайной ошибкой.

Но что же теперь делать? Без родителей, без дома, без друзей, без права на жизнь. Отчаяние не давало ей сосредоточиться.

Она не позволила себе впасть в панику. Добраться до аэропорта, взять из камеры хранения деньги и лететь ближайшим рейсом куда угодно. Она сумела успокоиться настолько, что подумала даже о том, что часть денег нужно будет оставить, потом позвонить Алке и, назвав номер ячейки и шифр, попросить ее нанять адвоката для Атоса.

Что Алка сделает это, Маша не сомневалась: ведь они подруги. И за работу она получит: денег нужно оставить побольше, все что сверху – Алке.

Ее мысли оборвала прозвучавшая неподалеку милицейская сирена. Маша вздрогнула, но тут же подумала, что та машина, которая ищет ее, вряд ли стала бы оповещать о своем приближении. Или ВСЯ милиция города разыскивает ее, чтобы убить? Маловероятно. В такой беспредел она поверить не могла.

И правильно. Дело обстояло иначе. Всем сотрудникам милиции был дан ее словесный портрет, но при обнаружении они не должны были ни задерживать ее, ни, тем паче, стрелять. Только сообщить. И уж тогда к месту помчится "машина-убийца" с особо доверенными людьми.

...Поймать частника до аэропорта не составило труда, с собой у нее было еще довольно много денег. Водитель – парень в очках – всю дорогу молчал, то ли думая о своем, то ли слушая музыку.

Ей дико повезло, что прямо перед ними к стоянке напротив центрального входа аэровокзала подошел "Икарус-экспресс", и они вынуждены были остановиться чуть поодаль.