Текст книги "Варяги и ворюги"

Автор книги: Юлий Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Можете не волноваться, – твердо пообещал Шнейдерман. – Я ему прямо сейчас скажу, чтобы никаких интервью…

Крякин положил правую руку на красную папку и пошевелил пальцами. Будто кошка, выпускающая и втягивающая коготки.

– Тебе чего, Борис, – вклинился помощник Крякина, – все разжевывать обязательно надо? Отснимут пленочку с его физиономией, узнают фамилию. Потом про презентацию фонда вспомнят. Туда, сюда. Правозащитники. Лубянка. Тебя притянут. Оно тебе надо?

Шнейдерман напрягся. Оно ему определенно было не надо.

– Значит так, – завершил обсуждение Крякин. – Вы все это в аккуратной форме, Борис Ефимович, до него доведите. И еще. Он тут у Дениса интересовался каким-то своим дальним родственником. Вот этот конверт передайте ему. И помогите разобраться.

Когда проинструктированный Борис Ефимович оставил кабинет, Крякин поманил помощника пальцем:

– Ты с моряками связался?

– Так точно, Сергей Сергеевич, – доложил майор Усков. – Связался.

– Ну и что?

– Подтверждают, Сергей Сергеевич. Военно-морской угольщик «Афакс». Но больше они ничего не знают.

– А им больше и неоткуда узнать. Давай так. В понедельник слетай во Владивосток. Зайдешь… знаешь к кому. Я насчет тебя предварительно позвоню. Меня все детали интересуют. Что вез «Афакс». Где разгружался. И в каком архиве могут находиться данные по дальнейшему движению груза.

Глава 23
Кандым

Великий писатель Жюль Верн сочинил все свои замечательные романы, ни разу никуда не выезжая и даже не выходя из собственного кабинета. Про Африку, Австралию, Кордильеры, тайны морского дна и подземного мира он узнал, прочитав всякие популярные книжки. Поэтому описания растительного и животного мира неведомых стран получились у него многословными и документально точными.

У обычных путешественников, а особенно у тех, которые перемещаются по миру исключительно по причине собственной дурости и непоседливости, подобных описаний вы, как правило, не найдете.

Потому что ими движет явно или неявно артикулируемая тяга к познанию рукотворного мира и человеческих отношений, а прочую окружающую среду они игнорируют.

В этом смысле господин Пиквик со товарищи нашим бродягам и пропойцам намного ближе.

Еще в семидесятые годы меня занесло в Якутию. Произошло это в силу непостижимого романтического порыва, суть которого состояла во внезапно овладевшем мною заблуждении, будто человек должен зарабатывать себе на хлеб насущный непременно в поте лица своего. И чем больше пота, тем этот хлеб вкуснее и праведнее.

Кроме того, меня в свое время потрясла чеканная фраза, услышанная в московской пивной от какого-то жуткого и совершенно пьяного громилы, украшенного темносиними узорами татуировки. Громила потрясал пивной кружкой и орал на всю пивную страшным голосом:

– Советская власть за Иркутском кончается! Поняли, бляди? За Иркутском советской власти нету!

Согласитесь, любопытно же посмотреть места, где советской власти нету?

В результате я довольно долго кочевал по Восточной Сибири. Время от времени совершал короткие наезды в столицу, потрясая еще сохранившихся друзей и тихо вымирающую родню туго набитым бумажником и невероятными впечатлениями.

А впечатлений было много.

Чего стоит хотя бы год работы в дыре с поэтическим названием Кандым! Во время оно кому-то из верхнего начальства пришла в голову светлая мысль построить в тундре город под куполом. Кругом – минус шестьдесят, а под куполом желтеют бананы, зеленеют ананасы и сыплются на землю опротивевшие местному населению перезревшие апельсины. Не то это был умственный вывих на идеологической почве – знай, дескать, наших, не то кто-то решил баснословно много украсть, но строительство и вправду началось. Сперва решили построить город, а потом уже переходить к куполу. До купола, естественно, так и не добрались, но город построили в расчете на то, что будущие поколения эту светлую мечту в жизнь воплотят. А чтобы эти самые будущие поколения, не дай бог, не утратили стимула к воплощению светлой мечты, все в городе возвели так, будто купол уже существует. Дворцы из стекла и бетона, с окнами во всю стену, чтобы на тропические пальмы, которые когда-нибудь да и вырастут, открывался хороший вид… Про минус шестьдесят я уже говорил? Ну, то, что эти витрины пришлось срочно зашивать изнутри пиломатериалами, завозимыми из Ленска, и баррикадировать брикетами из минеральной ваты, – это понятно. Хуже было другое. Якутия, вообще-то, находится в области вечной мерзлоты. Поэтому все городские коммуникации обычно зарывают в специальные коллекторы, на несколько метров под землю. Вроде бы там не так холодно. Но поскольку предполагалось накрыть город куполом и посадить пальмы, то решили деньги в землю зря не зарывать. Результат вполне можно себе представить.

Когда я приехал в Кандым и устроился в общежитии, то сразу же пошел нанести визит инструктору местного горкома. Его приятель из администрации Вилюйской ГЭС просил передать посылочку и привет. Посылочка состояла из трех лимонов и литровой фляги настоенного на каких-то целебных травах питьевого спирта. Инструктор, занимавший роскошный кабинет на третьем этаже бетонного дворца, встретил меня как родного, велел секретарше отвечать, что он на объекте, флягу спрятал в ящик, а на стол выставил две бутылки коньяка.

– Азебирджанский, – гордо сказал инструктор, и я немедленно вспомнил отца.

Когда первая бутылка закончилась, я деликатно спросил:

– Скажи, Жора, а где здесь у тебя туалет?

– Туалет? – переспросил Жора, и в глазах его появилась вроде бы тревога, тут же сменившаяся каким-то непонятным энтузиазмом. Будто ему в голову пришла чрезвычайно удачная мысль. – Тебе как – по большому или по маленькому? – заботливо поинтересовался он.

Я слегка удивился и объяснил, что по маленькому. Энтузиазм в глазах инструктора померк.

– Пойдем со мной, – сказал Жора и вывел меня в коридор.

Напротив его кабинета находилась дверь без опознавательных знаков. Жора достал из кармана ключ, открыл дверь и щелкнул выключателем.

– Ссы здесь, – приказал он, показывая в угол.

Я огляделся. В углу стояло издававшее зловоние ведро, накрытое куском картона. Еще несколько пустых ведер валялось вдоль стен.

– Вот так, – нравоучительно произнес он, когда мы вернулись в кабинет. – Так и живем. Север, ядрена мать. Ну давай еще по одной.

– А если серьезно приспичит, тогда что? – спросил я, следя, как в стакан наливается коричневая жидкость.

– Тогда вниз, – объяснил Жора, чокаясь. – Во дворик. Там у нас скворечник соорудили. Туалет типа сортир. С буквами «Мы» и «Жо». Зимой там не засидишься. На лету замерзает.

– И первый туда же бегает? – не поверил я.

– Ну прямо! Ему специальный человек ведра меняет. А мы сами таскаем. В очередь. Я чего спросил – может, тебе по большому надо. На первом этаже колонку поставили, принес бы пару ведер воды. По дороге.

И все время, пока мы допивали коньяк в роскошном, расположенном в бетонном дворце кабинете, Жора рассказывал мне, как наладится жизнь, когда город будущего наконец-то накроют стеклянным куполом.

Но вообще Кандым был очень интересным местом. Кроме райкомовцев, там проживали исключительно шофера и повара. Шофера возили всякие общественно-полезные грузы, а повара их за это кормили. Не ананасами, конечно, и не прочими рябчиками. Тушенка, сгущенка, баклажанная икра. Сухая картошка, крупы всякие. Компот из сухофруктов и питьевой спирт по шесть пятьдесят четыре пол-литра. Не у тещи на блинах, но жить можно.

Однако же тяга к разнообразию существовала и дважды в год давала о себе знать. Осенью через город, куда-то в сторону южную, тянулись стаи местных птиц. Весной же эмигранты возвращались и летели на совсем уж дальний Север. Вот в это время жители Кандыма расчехляли ружья.

До приезда в Кандым я такое количество оружия на душу населения видел только в ковбойских фильмах. А подобную канонаду и вовсе слышать не приходилось. Во время миграции птиц в городе начиналась непрерывная пальба. Стреляли поутру, не успев продрать глаза и отпихивая друг друга от окон. Палили с дощатых тротуаров. Идет по улице человек, задумается на секунду, потом вскинет карабин – бабах! – в темное от летящей стаи небо. И бежит подбирать добычу. Проходя в обеденное время мимо столовой, надо было внимательно смотреть под ноги, потому что все кругом было завалено стреляными гильзами. Подбитых уток тут же жарили и подавали на стол.

В эти золотые дни люди любили ходить друг к другу в гости. Сегодня приходишь в гости, приносишь в подарок только что застреленную утку. Приглашаешь назавтра к себе. Приходит с ответным визитом, тоже несет утку. Все сыты.

Шофера в это время уходили в рейсы только парами. Передняя машина идет на малой скорости, водитель прямо из окна садит из берданки вверх, а задняя машина время от времени останавливается, подбирает добычу и догоняет стрелка.

Стреляли и с автозаков, которые в это же время колоннами шли через Кандым. По весне автозаки перевозили заключенных из зоны, расположенной в восьмидесяти километрах к северу, куда-то на юг, где заключенным предстояло решать исключительно важную, судя по степени секретности, народно-хозяйственную задачу. А осенью их везли обратно.

Автозак представлял собой обычный газик с открытым кузовом. К укрепленным металлической арматурой бортам была намертво приварена железная клетка, и в ней, на скамейках, смирно сидел нахохлившийся контингент. Между клеткой и кабиной оставалось пространство, занятое направленным на клетку ручным пулеметом. При пулемете находился вооруженный автоматом стрелок. Время от времени стрелок оживал, хватался за автомат и выпускал в небо очередь. Городское население тут же дружно прекращало стрельбу, отступало с тротуаров и терпеливо ждало, пока люди из замыкающего колонну автобуса не соберут обрушившиеся на землю пернатые тушки.

В это время населяющий Кандым народ дружно радовался, что светлая мечта насчет купола так и не реализовалась. Потому что через купол хрен подстрелишь утку. Оно понятно, конечно же, что купол рано или поздно все равно развалился бы, потому что строить бы пришлось самим. И все же боязно. А ну как не развалился бы?

Глава 24
Правитель омский

Адриан честно пытался исполнить отцовское поручение, хотя предъявляемые Дицем-старшим требования повышенной секретности задачу не облегчали. Несколько раз ему чудом удавалось удержаться от того, чтобы рассказать Борису, в чем дело, и принять настойчиво предлагаемую помощь. Тем более, что никакого особого смысла в конспирации Адриан не видел. Подумаешь, исторические раскопки для систематизации старого семейного архива…

Библиотека, в которой Адриан черпал необходимую информацию, находилась недалеко от его дома, в старом московском переулке, круто спускающемся к реке. Здание библиотеки давно пришло в полную негодность, крыша протекала, и капли воды шуршали по полиэтиленовым полотнищам, укрывавшим шкафы с историческими фолиантами. Снизу за фолиантами охотились крысы, пытающиеся запрыгнуть на полки и яростно сверкающие красными глазками. Седенькие библиотекарши воевали с крысами, расставляя по периметру хранилища бессмысленные мышеловки, рассыпая по полу крысиный яд, от которого крысы только наглели еще больше, и укрывая от них баночки и сверточки с драгоценной едой.

С директором библиотеки Адриан познакомился в одно из первых посещений, пытаясь выяснить, каким образом он может скопировать интересующие его материалы. Директор производил впечатление совершенно погибшего человека, с потухшим взором, сгорбленной спиной и шаркающей походкой. В начале реформ он еще пытался воевать, качал права в министерствах и московском правительстве, требовал денег, нарывался на унизительные отказы, потом попытался провернуть две-три коммерческие операции с вполне предвидимым результатом, чуть не попал под следствие, а теперь сдался окончательно и блуждал по библиотеке, как по кладбищу, подолгу останавливаясь у дорогих его сердцу могил и постепенно осознавая неизбежность случившейся катастрофы.

Подаренный Адрианом ксерокс вывел директора из летаргии лишь на короткое время. Он на мгновение оживился, снял копию с очередной петиции на имя высокого руководства, а потом снова впал в апатию. Но про Адриана не забыл и от случая к случаю подкармливал его очередной порцией книг, хаотически разбросанных по хранилищу.

Начало истории Адриану было известно еще по рассказам деда. В свое время в России произошла революция, в ходе которой свергли царя. Как когда-то в Англии, а потом во Франции. В результате власть перешла к правительству, объявившему себя временным. Очевидно, в этом был некий элемент мистического предвидения, потому что правительство и вправду просуществовало чуть более полугода. Но за полгода оно успело немало совершить. В частности, это правительство решило провести денежную реформу и все царские деньги заменить на новые, демократические.

Так как с приходом к власти Временного правительства в стране наступила полная демократия, напечатать демократические же деньги в России оказалось делом совершенно невозможным. И тем более невозможно было напечатать их где-нибудь в Европе, которая поголовно воевала. Посему правительство решило печатать деньги в Америке и поручило это дело некоему князю Львову.

Слово «князь» Адриану было незнакомо. Пришлось заглянуть в словарь и узнать, что князь по-английски будет «prince». О! This is really something!

Заказ был своевременно исполнен, и князь Львов начал завозить деньги в Россию. В сентябре семнадцатого он поехал в Америку в очередной раз. Но пока он там находился, слово «временное» сыграло свою роковую роль, и князю пришлось возвращаться – спешно и без денег.

Захватившим власть большевикам демократические деньги Временного правительства были противны ничуть не менее, чем предшествовавшие им царские. Поэтому они напечатали свои – большевистские – и пустили их в оборот наряду с царскими и демократическими.

Интересно, что демократические деньги назывались по имени руководителя Временного правительства «керенками», а царские – по имени царя «николаевками». Естественно было предположить, что большевистские деньги поименуют «ленинками», однако этого почему-то не произошло и их называли «совзнаки».

В это время в России происходила гражданская война. Адриану про нее было известно еще меньше, чем про американскую гражданскую войну, а последнюю он знал исключительно по книге Фолкнера «Непокоренные» и бессмертному фильму «Унесенные ветром». Поэтому для него стало неким откровением, что гражданская война велась не только красными против белых, но еще и всеми против всех. Помимо красных и белых были зеленые, а также черные анархисты, плюс вооруженные силы всяких прочих цветов. Цветовая гамма отнюдь не исчерпывала всего многообразия политических противоречий, поэтому те, на чью долю красок не хватило, назывались либо по территориальному признаку, например «кубанцы», либо еще как-то. Важно отметить, что каждая военно-политическая сила по непонятным причинам испытывала фанатическую ненависть прежде всего к любым существовавшим помимо нее ассигнациям и первым делом начинала собственную денежную реформу. Поэтому наряду с уже упомянутыми по территории бывшей империи блуждали купюры «мухинские» и «краснощековские», «дутовские» и «самарские», «оренбургские» и «крымские». К оплате принимались обычные почтовые марки, учитываемые неизвестно по какому номиналу. А еще были французские франки, немецкие марки, английские фунты и румынские леи. Все было.

Тут Адриан ненадолго задумался. Судя по всему, подмеченная им ранее и не имеющая никакого рационального объяснения приверженность населения этой загадочной страны только и исключительно к денежным знакам, причем в первую очередь и за счет всего остального, имела определенные исторические корни.

В ноябре восемнадцатого, как стало известно Адриану из заинтересовавшей полковника Крякина книги Иоффе, произошло любопытное событие. В России появился верховный правитель, не признавший, естественно, большевиков и объявивший им войну не на жизнь, а на смерть.

Это был адмирал Колчак, захвативший контроль над всей территорией к востоку от Урала, со штаб-квартирой в Омске. Правитель омский.

Верховный правитель России принял дела от предшествовавшего ему Сибирского правительства, которое в силу печальной традиции также именовалось временным. О том, почему верховный незамедлительно приступил именно к денежной реформе – по зову сердца или купившись на дешевую подначку командира американского экспедиционного корпуса, ехидно заметившего, что эти русские могут все, кроме как наладить нормальное денежное обращение, – история умалчивает.

Реформа началась с поистине богатырским замахом. Идея состояла в том, чтобы напечатать много настоящих рублей, выкупить на них у населения все «дутовки» и «керенки», уничтожить эту макулатуру и оздоровить наконец-то российские финансы.

А ведь знаете что? Наверняка получилось бы. Но возникла небольшая проблема. Финансисты Колчака не смогли правильно посчитать, сколько самопечатных рублей им может понадобиться для решения этой титанической задачи. Немножко ошиблись. Что неудивительно на самом деле, поскольку значительную часть денежного обращения в Сибири обеспечивали совзнаки, бесперебойно поступающие с большевистских печатных станков.

Первоначально колчаковские теоретики предполагали все, что им принесет население, обменивать рубль на рубль. Население оживилось и поперло деньги мешками. За четыре дня в обмен ушел весь с трудом отпечатанный за две недели запас. Тогда было объявлено, что за десять керенских рублей будут давать девять новых и столько же – за одиннадцать николаевских. Поток поступлений не уменьшился. Буквально на глазах иссякали запасы бумаги и краски.

Если помните, кентервильское привидение, жестоко преследуемое новыми американскими хозяевами одноименного замка, дошло до того, что стало малевать неуничтожаемое кровавое пятно зеленой краской. Примерно то же самое произошло и с финансовым центром Сибири. Через исторически несущественный период новые рубли печатались уже на газетной бумаге и раскрашивались краской для крыш.

Роковую роль в дальнейшей судьбе проекта сыграли два обстоятельства. Первое состояло в том, что у сибирских финансистов не было монополии на кровельную краску. Поэтому возник параллельный интернациональный эмиссионный центр из трех поляков, одного японца и одного еврея (их имен история не сохранила), который начал весьма успешно конкурировать с правительством. А второе обстоятельство было вызвано к жизни исключительно непомерной жадностью. Единожды уценив все прочие деньга и убедившись, что от этого ничего не меняется, финансисты пошли дальше и объявили, что отныне за николаевскую десятку дают не более четырех рублей.

Население среагировало вполне предсказуемым образом. Оно запрятало все еще сохранившиеся на руках денежные суррогаты в сундуки и надежно уселось сверху, с интересом ожидая, что будет дальше.

Даже скучно рассказывать, настолько все очевидно. Колчаковское министерство финансов проявило вполне понятную инерционность и вовремя затормозить печатный станок не догадалось. В результате новых рублей образовалось настолько несусветное количество, что даже окопавшиеся в Сибири иностранные союзнические банки, искренне сочувствовавшие благородной миссии Колчака, от этих рублей начали шарахаться. А если и принимали, то практически по цене испачканной краской газетной бумаги. Летом девятнадцатого года один китайский лан, например, шел аж за сорок рублей.

Следует сказать, что финансистов эта история сильно тревожила. У адмирала Колчака была отнюдь не голубиная репутация. Надо было срочно что-то предпринимать. И тут они вспомнили, что князь Львов не успел вывезти из далекой Америки новенькие купюры, изготовленные для премьера Керенского. Поскольку они-то были напечатаны не на газетной бумаге, а по всем правилам, естественно было предположить, что население немедленно в эти деньги поверит и все как-нибудь да устаканится.

Связались с американцами. Помните, вы для России деньги печатали? Потрудитесь выслать.

Но американцы оказались людьми вредными и занудными. Про деньги помним, сказали они. А вот выслать никак не можем. Потому что мы их печатали для Временного правительства. А где сейчас это Временное правительство? Мы, конечно же, готовы поверить, что ваш адмирал – это и есть теперь настоящая законная власть, и охотно еще раз дадим указание нашему экспедиционному корпусу вас всячески поддерживать. А вот насчет денег – это вы бросьте. Уж больно быстро у вас там власть меняется, не уследишь. А ну как придут какие-нибудь следующие и тоже про деньги спросят, что мы им отвечать будем?

Судя по тому, какой тайной были окутаны последовавшие переговоры, сибирские финансисты предприняли кое-какие деликатные шаги. Доподлинно известно, что в результате этих шагов чуть меньше двух с половиной миллиардов рублей было погружено на военный корабль «Шеридан», отправлено во Владивосток и немедленно истрачено на текущие нужды.

Успех вдохновил финансистов. Давай, сказали они американцам, давай, ребята. Мы понимаем, что вы нам уже прислали все, что было. Но мы вам еще закажем. И без всяких там дурацких картинок с Государственной Думой, а чтобы по-нашему было, по-адмиральски. С двуглавым орлом, мечом, державой, крестом и сверху написать «Сим победиши». Чтоб не просто деньги были, а наглядная агитация.

Американцы радостно согласились. Только, говорят, нам бы насчет оплаты как-то решить. Нельзя ли, дескать, заплатить нам авансом? И тут же приступаем к делу.

С тем, чтобы заплатить, все обстояло благополучно. Дело в том, что адмирал Колчак наложил лапу на весь российский золотой запас. На то самое золото, которое, как говорят, у Колчака отбил героический интернационалист Мате Залка и спрятал где-то в глухой тайге. Так хорошо спрятал, что последующие поколения найти не смогли.

История со спрятанным золотом Адриана развлекла чрезвычайно, потому что из всех обнаруженных в библиотеке документов однозначно следовало, что золото это, до последней крупинки, Колчак преспокойно вывез в Соединенные Штаты, резонно рассудив, что там оно будет целее. И никакой Мате Залка даже рядом не стоял, и что он там прятал в глухой тайге – никому не ведомо.

Понятно было, что этим золотом и рассчитались за печатание денег.

Непонятно было другое. Почему отца так заинтересовала эта старая история. И зачем ему понадобились сведения о военном угольщике «Афакс». И почему он категорически отказывается отвечать на эти вопросы по телефону или факсу.