Текст книги "Экспансия – III"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Он понял, что, думая об этом, исследовал поведение Макайра; как он посмел расправиться с моими людьми? Ты сам толкал его к независимости, ответил он себе. Ты сам звал его к спору. Все верно, так было, но он знает мое отношение к Рэйнолдсу и Полычко с Липшицем. Он осведомлен, что я верил им и поручал самые сложные узлы операций… Почему он так повел себя?

…Даллес вышел в китайском квартале, вкусно поужинал в маленьком ресторанчике, засиделся там допоздна, наслаждаясь прекрасной музыкой; в метро ехать не решился, опасное время; вызвал такси.

Уснул со снотворным; наутро связался с Визнером, договорился о встрече и ознакомил его с досье на Макайра, – тот притащил с собой в Штаты нацистского шпиона «Раньше об этом знали он и я, а теперь узнали и вы, Фрэнк».

Роумэн, мафия (Нью-Йорк, сорок седьмой)

В Нью-Йорке Роумэн поселился в Гринвидж-Виллэдж; снял мансарду, хозяин не спрашивал ни водительской лицензии, ни документов на ношение оружия, только попросил уплатить деньги за месяц вперед: «Если вам понравится в этой глухомани, если не сожжете дом, договоримся на будущее; да, и еще: внесите часть страховки, верх деревянный, бросите спичку – станете Джордано Бруно».

Первый день Роумэн отлеживался; ночью вышел из убежища и тщательно проверился: хвоста не было; сбежать из госпиталя – прекрасная идея; Рабинович объяснил, что такие бзики бывают у тяжелых сердечников – форма нервного шока, желание уйти от самого себя, начать жизнь с чистой страницы, предсмертная ремиссия.

Он передвинул скрипучую кушетку к окну, чтобы видеть улицу. Криста наверняка бы устроилась в углу, села б по-китайски, кофе на полу, вокруг книжки; господи, вот счастье – иметь такую любимую, которая умеет вмиг обживаться в любом месте… Люди, влюбленные в цифру семь, вспомнил он ее слова, талантливы, склонны к авантюрам и несут на себе незримую печать удачи. Хорошо, что я дернул от Рабиновича седьмого, подумал он, действительно, счастливая цифра, макайры не просчитали возможность такого исхода, иначе бы поставили в клинике пост, у меня есть дня три форы, конечно, они меня найдут, в этом нет сомнений, но пара свободных дней – это очень много, это сорок восемь часов, вечность…

Нет, не вечность, возразил он себе, еще не известно, как пойдет разговор с Джоном Кэйри; это четыре года назад он требовал покарать убийц сестры; сколько воды утекло; возможно, его перекупили, а может, напугали, а может, споили, всяко может быть… Да и потом, наконец, отчего он должен мне поверить? Должен, сказал себе Роумэн, люди верят, если говоришь им правду про себя, всю правду, без остатка. Он воевал, он знает, что такое нацизм, он был ранен. Мне нечего скрывать, все надо называть своими именами, только тогда может получиться разговор. А если он позвонит в ФБР? Ну и пусть. Я не под судом. Против меня пока не возбуждено дело. Я свободный гражданин свободной страны… Как кинодраматург Лоусон… Или режиссер Чаплин… Или Брехт с Эйслером… Ох, не надо об этом, взмолился он, нельзя начинать, не веря в успех! Как бы ни было трудно, всегда следует верить в успех, ты должен сообщить всю свою энергию этому желанию, чем большим количеством энергии оно заряжено, тем вероятнее победа.

О деле Кэйри он узнал еще в самом конце сорок второго, за неделю перед вылетом в рейх; он тогда принимал участие в разработке разведывательных операций перед высадкой американских войск в Сицилии, запланированной на весну; Донован, отбирая кандидатуры военных, которые должны были контактировать с ОСС, довольно долго изучал формуляр генерала О'Дуайера: достаточно молодой политик, иммигрировал из Ирландии в семнадцатом; ну их всех к черту, этих католиков с протестантами, сказал он, приехав в Штаты, они готовят почву для большевиков, все междоусобицы приводят к революциям, а я их ненавижу, у нас нет разницы между католиками и протестантами, каждый молится, где хочет.

О'Дуайер поступил в полицию Нью-Йорка и вскоре провел десять блистательных операций, схватив убийцу Макдональда, за которым охотились сотни агентов в течение четырех лет, арестовал банду Эндрюса Валси – их было трое, а он один, – получил пулю в руку, пристрелил одного из мерзавцев, а других изуродовал так, что пришлось отправить в госпиталь; потом вышел на Банелли, тот был наемным убийцей, служил «Коза ностре»; старый полицейский Макрайен покачал тогда головой: «Не советую тебе связываться с мафией, сынок. Все, что угодно, только не они. Снесут голову, поверь». Тем не менее О'Дуайер скрутил мафиозо, хотя тот был на голову выше его и весил фунтов на двадцать больше.

Ночью к нему приехал Альберто Анастазиа, руководитель одной из семей мафии, которая контролировала порт Нью-Йорка и направляла деятельность «корпорации наемных убийц». Он приехал не один, а в сопровождении своего заместителя Энтони Ромеро и трех телохранителей; О'Дуайер не успел вытащить пистолет из-под подушки, вошли к нему, пользуясь набором отмычек, ступали по-кошачьи, пойди услышь шаги профессионалов…

– Послушай, парень, – сказал Анастазиа, сев рядом с кроватью О'Дуайера, – ты мне и впрямь нравишься, я люблю тех, кто лишен страха… Я сам такой же дурень… Но ты пошел не туда, поверь… Моего Банелли завтра отпустят под залог, ведь на меня работают лучшие адвокаты города… Я не хочу размазывать сопли об стену, вдруг кто заметит, что у тебя были гости, не надо этого. Тебе не надо, мне-то плевать, сам понимаешь, я, к сожалению, не смогу стать президентом этой страны, итальянец, а вот твое будущее зависит только от тебя.

– Если ты, паршивый бандит, пришел, чтобы убить меня, – сказал О'Дуайер, ощерившись, – убивай! Посмотришь, как умирают ирландцы…

– Если бы я хотел тебя убить, это бы уже сделали. Нет, я пришел к тебе с дружбой… Вот моя рука, пожми ее, и тогда я тебе расскажу, что я намерен тебе предложить…

О'Дуайер взял руку Анастазиа и начал медленно сжимать его пальцы; тот – тоже; в комнате было тихо, так тихо, что было слышно, как хрустят суставы; лицо Анастазиа стало красным от напряжения; О'Дуайер был по-прежнему бледен, никакого напряжения, только щерился, как волк.

– Ты победил, – сказал Анастазиа. – Не вздумай понудить меня встать на колени перед тобою, этого тебе не простят мои люди, я-то могу опуститься перед тем, кто сильней…

О'Дуайер отпустил его руку и сказал:

– Лучше пойдем в полицию. Пойдем, Анастазиа… Тебе многое простится, если ты сам придешь с повинной.

Тот кивнул:

– Верно. Скинут лет сорок… Получу всего двадцать, больше не натянут… И ты станешь лейтенантом, это уж точно… Но у меня есть иное предложение: мы купим тебе адвокатскую контору в городе… Нет, нет, нас защищать не надо! Нас защищает Таманни-холл, как-никак штаб-квартира демократической партии Нью-Йорка. А проработав тройку лет в адвокатской конторе, – ты ирландцев защищай, бедняков, набирай очки, – мы сделаем тебя судьей… А дальше – посмотрим… У тебя уже есть имя, ты сделал его без чьей-либо помощи, но теперь тебе нужна помощь, ирландец… Если ты не дурак, а человек, который хочет выбиться в первые… словом, в этой стране без помощи сильных невозможно подняться.

…Через семь лет О'Дуайер стал окружным судьей; когда в профсоюзах США произошел раскол и из Американской федерации трудящихся выделился мощный конгресс производственных профсоюзов, Анастазиа понял, что настал его час: кто держит профсоюзы, тот владеет страной. Руководители нью-йоркских демократов выдвинули О'Дуайера на пост окружного прокурора Бруклина: там катилась волна политических убийств, мафия нуждалась в человеке, который защитит ее деятельность, дела будут положены под сукно, а прятать было что: убили Сирника, члена профсоюза моряков, исчез профсоюзный лидер, борец против мафии Питер Панто, застрелили активистов профсоюза Бергстрома, Роберста, Симпсона, Ноя, Брайна…

– Я выведу мафию на чистую воду, – заявил журналистам Нью-Йорка О'Дуайер. – С «корпорацией убийц» будет покончено! Они знают, что со мной шутки плохи!

Через два дня О'Дуайер встретился – с соблюдением всех норм конспирации – с Анастазиа в маленьком домике на берегу Кони-Айленда.

– Слушай, брат, – сказал он главе семьи, державшей весь бизнес в портах побережья, сотни миллионов долларов ежегодной прибыли, – услуга за услугу. Либо ты отдашь мне десяток твоих подонков и я посажу их, – после погони, перестрелки, ну и всего прочего, спектакль должен быть поставлен как в Карнеги-холл, – либо я ничего не смогу сделать для тебя в главном…

– Как странно, – мягко улыбнулся Анастазиа, – вы, северяне, начинаете разговор с ультиматума, вместо того, чтобы спросить о здоровье, передать привет родственникам, посетовать, что мы так редко видимся…

– Между прочим, ты выглядишь достаточно плохо.

Анастазиа покачал головой:

– Ты не прав. Просто я сегодня мало спал. У меня было плохое настроение из-за того, что проиграла моя команда. И я много пил. А потом взял девку. Но она оказалась тигрицей. А я, глупый сицилиец, вместо того чтобы послать ее куда подальше, изображал из себя Голиафа… Мы же южане! Не можем показать слабину, пускаем пар ноздрями. Ничего не попишешь, национальный характер. Такая уж у нас участь…

– Я тоже дышу ноздрями, – усмехнулся О'Дуайер, – хоть и северянин…

– Кстати, будь осторожен с Лилиан, мы смотрели за ней, она принимает Никлсона, а он ставит на республиканца Дьюи… Не сердись, но он покрепче тебя, а баба с потрохами отдаст того, кто слабей… Кошки – они служат тому, кто гладит сильной рукой.

– Ты это серьезно? – спросил О'Дуайер.

– Да. Увы, я обречен на серьезность в разговоре с людьми, подобными тебе. Мы заинтересованы в тебе. Поэтому оберегаем от проколов. Не сердись. Я понимаю, как это противно, когда за тобой смотрят в оба глаза… Что же касается твоей просьбы, я отдам тебе пяток одиночек… Вполне престижные гангстеры… Волокут за собой мокруху. Газетчики будут довольны. Станешь звездой первой величины…

– Этого недостаточно… Мне надо, чтобы ты пока чуть сократил свою активность в Бруклине…

– Знаешь завет мудрых? – улыбнулся Анастазиа.

– Их много.

Анастазиа покачал головой:

– Один… Только один… «Проси у друга только то, что он в силах сделать». Не ставь его в неловкое положение. Это означает конец дружбы…

– Я вношу встречное предложение, Альберто… Ты проходишь мимо золотой жилы… Это Голливуд, профсоюз кинематографистов… Положи руку на владельцев кинотеатров, договорись с руководителями крупнейших кинофирм… Там другое побережье, дай мне здесь стать… После того, как это случится, будет лучше и тебе, и мне, если я хозяин, то и ты хозяин…

– Но ведь ты знаешь, что в Голливуде работает Вильям Биофф, телохранитель Аль Капоне, весьма сложный человек?

– Знаю. А ты не трогай его. Я дам тебе кое-какие сведения, которые позволяет тебе войти в долю с тем кому он платит. С преемником Аль Капоне – с Фрэнком Нитти.

– Хорошо, – ответил Анастазиа. – Это дельное предложение. Спасибо тебе. Я его изучу…

В тот же день он вылетел в Чикаго, повстречался с главой тамошней семьи Франком Нитти, затем отправился в Голливуд и внес сто тысяч долларов в кассу профсоюза межнациональной ассоциации концертно-театральных служащих; деньги принял председатель исполкома Джордж Браун; рядом с ним, устроившись в удобном кресле, сидел его первый заместитель, «подвижник охраны интересов трудящихся» Вильям Биофф, бывший начальник личной гвардии Аль Капоне; о'кей, сказал он тогда, ты в доле, Анастазиа, но имей в виду, над нами собираются тучи. Если потребуется, привлечешь своих законников. И еще: если ты не наладишь братские отношения с Фрэнком Кастелло, а он, как и ты, представляет интересы Нью-Йорка, мне будет трудно скользить между вами… Держать в кулаке хозяев «Уорнер бразерз», «Коламбиа», «Твэнти сенчури Фокс» – не простое дело. Пока мы справляемся, но если мне потребуется помощь, я хочу ее получить от всех вас незамедлительно…

Через месяц Биофф был внезапно арестован; О'Дуайер узнал, что дело будут разбирать не в Голливуде и не в Чикаго, а в Нью-Йорке; на конспиративной встрече он сказал Анастазиа:

– Альберто, к Биоффу подвели таких легавых, которые его раскрутят. Исчезни, вступи в армию, сейчас нужны солдаты, ты на мушке, брат.

Анастазиа записался добровольцем, его сразу же перебросили в Англию; Биофф развалился, назвал главу чикагской семьи Нитти и Ника Чирчелла, который собирал деньги, посещая руководителей крупнейших кинокомпаний; после полугода и он дрогнул; спросил следователя:

– А если я назову имена руководителей нью-йоркской мафии, можно рассчитывать на снисхождение?

– Тебя освободят до суда, – ответили ему.

Об этом стало известно людям, представлявшим интересы Анастазиа; через день Чирчелле принесли в камеру газету: на первой полосе было фото изуродованной Эстел Кэйри. Перед тем, как женщине перерезали горло, ее пытали сигарами, прожигая дыры в икрах, а после того, как она изошла кровью, сняли скальп.

Чирчелла забился в истерике, от встреч со следователями отказался, ни на один вопрос не отвечал, с трудом сдерживал икоту, которая била его, словно кашель.

Следствие установило, что Эстел Кэйри начала свою карьеру с официантки; прирожденный ум, сметка, прелестная мордашка и абсолютная фигура позволили ей за десять лет сделаться одной из самых престижных кокоток Чикаго; она снимала роскошную квартиру, сделалась членом самого престижного в городе яхт-клуба и получала часть прибыли из доходов игорного зала, находившегося здесь же, в клубе, владельцем был Ник Дик, он же содержал Эстел, относился к ней с нежностью, без ее совета не предпринимал ни одного сколько-нибудь серьезного шага; через три дня О'Дуайеру сообщили, что настоящее имя Ника Дика – Чирчелла…

На суде Чирчелла молчал; молчал и глава чикагской мафии Нитти; его место занял другой телохранитель Капоне – маленький, неповоротливый Энтони Аккардо; он включился в борьбу за судьбу друзей, которые были осуждены, несмотря на то, что молчали все, как один…

Первую тайную встречу, которую он провел, была с О'Дуайером; тот заверил Аккардо, что все гангстеры будут отпущены…

Тогда, в сорок втором году, Донован долго изучал дело О'Дуайера, потом, наконец, принял решение:

– Поскольку мафия в Сицилии является самой серьезной силой, поскольку Муссолини обещал ее искоренить, я пойду на риск и передам наши связи О'Дуайеру, в конце концов он протестант, северянин, обдумывает свои решения, и уж если мы отправляем в тыл фашистам Лаки Луччиано, пусть один сукин сын поддерживает контакт с другим, на этом этапе они служат нашему делу…

…Джон Кэйри, брат Эстел, женщины, с которой сняли скальп, работал в школе, преподавал историю в младших классах, жил в Бронксе, самом дешевом районе города.

Роумэн подошел к нему во время перемены; вокруг с визгом носились дети: почему они так истошно визжат, неужели и я был таким же; попросил выкроить часок для разговора: «Я Пол Роумэн, работал в разведке, воевал в Германии, был в нацистском концлагере, речь идет о сотне-другой гитлеровцев, которые живут припеваючи, мне это отвратительно, надеюсь на вашу помощь».

– Давайте через два часа, – ответил Кэйри, поглядывая на своих питомцев влюбленными глазами. – Я отпущу оболтусов, и мы посидим в «Джиппсе», это бар за углом, ждите меня там, о'кей?

Роумэн решил не искушать судьбу, всякая прогулка – в его положении – чревата, наверняка его ищут; они могут меня найти сразу же, если повторят ужас с мальчишками, подумал он, но они пойдут на это в экстремальной ситуации, сейчас еще рано; что ж, посмотрим, кто обгонит время. Если Спарк точно сыграет истерику после моего исчезновения, если Рабинович привезет к нему врачей с добрыми глазами наемных убийц, – все психиатры такие, они ж лишены реальной власти над больными, в отличие от хирурга, дантиста или педиатра, поэтому им приходится ставить на добрую, неотвратимую жестокость, – если они предпишут ему поменять климат и он спросит про Кубу, все пойдет как надо… Ой ли, спросил он себя. Не смей сомневаться, не смей! Ты делаешь чистое дело, и ты победишь. Рушатся те, которые ставят на грязь и зло. А на что ставят те, кто пришел с Трумэном? На что ставит эта сволочь Стриплинг из антиамериканской комиссии? На что ставит Макайр? На святые догмы справедливости? Ничему так не мешают, как добру. Зло идет по трупам. Оно не отягощает себя раздумьями о морали и принципах. Оно подчиняет себе и мораль, использует всуе слово божье, кричит о патриотизме и нации, зовет к порядку и справедливости, обращаясь к темноте среднего уровня, к обывателям, к тем, кто не умеет мыслить, но привык идти за большинством… Ох, не думай об этом, попросил он себя, не к добру это! Тогда уж лучше кончить все это дело, подписав перемирие с самим собою; дождемся иных времен, а они настанут, страна не может долго жить в изоляции, а мы катимся в изоляцию, мир начнет брезговать Маккарти… А кто тебе сказал, что изоляция не есть смысл того, чему служат все эти антиамериканские комиссии? Им всего удобнее удерживаться на плаву, когда границы тверды и непроходимы, когда все думают, как один, когда каждому ясно, что все неурядицы в стране происходят из-за красных, от кого же еще?! Вот покончим с ними, тогда все и образуется, но покончить с ними не просто, нужны годы, вот тебе и вексель на время – самый дорогой, единственный, по которому не надо платить проценты…

Какая мне разница, коммунист Лоусон или мусульманин? Мне важно только то, что он пишет для кино. Я не пойду смотреть фильм, напичканный коммунистической пропагандой, это не по мне, но ведь Хемингуэй воевал вместе с коммунистами в Испании, что ж мне – не читать книг Эрни?! Американцы сами умеют решать, что им нравится, а что нет. Свобода приучает к самостоятельности мысли; когда творчество человека запрещают только потому, что ему симпатичен Маркс, который мне совершенно несимпатичен, тогда начинается тихий террор, и еще надо решить, какой страшнее…

– Хай, Роумэн, – Джон Кэйри сел напротив, – я освободился чуть пораньше… Что будете пить?

– Я угощаю.

– Тогда стакан апельсинового сока.

– Что, не пьете?

Кэйри улыбнулся:

– А что делают с соком? Едят?

– Смешно, – Роумэн достал свои «Лаки страйк», размял сигарету, сунул ее в рот, закурил. – Тогда я тоже пожую сок… В зависимости от исхода нашего разговора у меня может быть довольно хлопотный день, да и ночь тоже…

– Спрашивайте – просто сказал Кэйри. – Я отвечу, если сочту ваши вопросы заслуживающими интереса.

– Где вы кончили войну?

– В Зальцбурге.

– Не приходилось освобождать концентрационные лагеря?

– Моя часть ворвалась в Дахау.

– Тогда мне легче говорить с вами… Я – Пол…

– А я Джон.

– Очень приятно, Джон… До недавнего времени я работал в разведке… У Донована… Слыхали про ОСС?

– Я очень уважал ваших ребят… Почему, кстати, вас разогнали?

– Потому что Донован собрал нас для борьбы против наци… А сейчас главным врагом Америки стали красные… А мы с ними порою контактировали, особенно в Тегеране, да и накануне вторжения на Сицилию тоже… И перед Нормандией… Мы не нужны нынешней администрации… Не все, конечно… В основном те, которые имеют хорошую память и верны основополагающим принципам нашей конституции… Словом, когда я узнал, что новые люди в разведке начали использовать нацистов, попросту говоря, привлекать их к работе, и не только в качестве платных агентов, но и как планировщиков операций против русских, а началось это уже в сорок пятом, осенью, когда слушались дела гитлеровцев в Нюрнберге, я очень рассердился…

– Я бы на вашем месте тоже рассердился.

– Спасибо… Словом, меня выгнали… Но и это полбеды… Я устроился на хорошую работу, двадцать тысяч баков в год, вполне прилично, согласитесь…

– Соглашусь, – улыбнулся Джон Кэйри; улыбка у него была медленная, какая-то нерешительная, но добрая.

– Меня ударили с другой стороны, Джон. Меня заставили замолчать, хотя я имею что сказать американцам: мафия похитила детей моего друга…

Зря я сказал «мафия», сразу же подумал Роумэн, заметив, как скорбные морщины возле рта сделали лицо Кэйри старым и настороженным. А что мне делать, спросил он себя. У меня нет времени на то, чтобы разводить комбинацию, или – или…

– Вы обратились ко мне из-за сестры? – спросил Кэйри. – Из-за несчастной Эстел?

– Да. И я поясню, почему я это сделал… Во-первых, я обещаю не упоминать ваше имя – ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти… Во-вторых, я обещаю не использовать вашу информацию против людей мафии… Но мне надо к ним подступиться, а для этого я должен знать. Меня интересует О'Дуайер…

– Вильям О'Дуайер? – уточнил Джон Кэйри. – Наш губернатор?

– Именно так, губернатор Нью-Йорка О'Дуайер… Но я знаю его как бригадного генерала, я передавал ему имена наших людей в Сицилии, когда он отправлялся туда с десантом… Он, кстати, храбро воевал, надо отдать ему должное… Теперь я хочу узнать все о его втором лице…

– Вам надоело жить? – спросил Кэйри.

– Наоборот. Я люблю самую прекрасную женщину на земле. И поэтому я хочу, чтобы она не знала горя… Я предложу генералу бизнес: баш на баш. Но для этого я должен знать то, чего не знает пресса. Я должен знать подробности, Джон. Генералы очень не любят подробностей, которые могут бросить тень на их репутацию. Они порою становятся сговорчивыми…

– Вы убеждены, что в этом кабачке нет людей, которые смотрят за вами?

– Я профессионал, Джон. И, повторяю, я очень люблю жизнь.

Кэйри допил свой сок, вытер рот ладонью; совсем как мальчишка, наверное, пьет молоко вместе с ними на большой перемене; покачал головой:

– А почему я должен вам верить?

– Как раз наоборот, – согласился Роумэн. – Вы должны мне не верить. Я понимаю вас, Джон… Знаете, как пытали нацисты?

– По-разному…

– Пошли в сортир, я покажу, как они это делали…

– Да вы здесь покажите… Если я захочу удостовериться, пойдем в сортир…

– Они прижигали сигаретами подмышки, тушили свои «каро» о кожу…

– Пошли, – Джон поднялся. – На это я должен посмотреть.

…Они вернулись через минуту; Кэйри взял спичку в рот, погрыз ее, пояснив, что бросил курить и ни в коем случае не начнет снова, что бы ни случилось:

– Измена начинается с маленькой сделки с самим собой, ведь правда?

– Это точно, – согласился Роумэн и снова закурил.

– А нас сейчас подводят к этому…

– Вам известно имя Эйба Рилза? – после долгой паузы спросил Кэйри. – Он не имеет прямого отношения к трагедии с моей сестрой, но губернатор о нем очень хорошо знает…

– Нет, не известно…

– Эйб Рилз был членом «корпорации убийц»… Он работал под руководством Анастазиа… Ну, а отношения Анастазиа с нашим губернатором вам, видимо, известны, это притча во языцех…

– Кое-что знаю…

– Так вот, Эйб Рилз сидел в тюрьме, его взяли с поличным, и парню грозил электрический стул. Тогда его жена – она ждала ребенка – пришла в ведомство окружного прокурора Вильяма О'Дуайера и сказала: «Мой муж во всем признается в обмен на жизнь». Через час О'Дуайер был в тюрьме, а еще через два часа, поздним вечером, привез мафиозо в свой кабинет. «Я дам вам ключ, прокурор, ко всем нераскрытым убийствам, а вы скостите мне срок и не обернете против меня ни одно из показаний, которые я намерен вам дать». Рилз был на связи у Анастазиа, Кастелло, Лаки Луччиано и Дженовезе, словом, у всего руководства подпольного синдиката. Он давал показания две недели. Стенографист исписал несколько томов, все улики были в руках у прокурора О'Дуайера. Когда его спросили, можно ли считать, что с «корпорацией убийц» покончено, он ответил: «Да, раз и навсегда, Рилз – мой коронный свидетель, как только мы оформим его показания и выведем его на процесс, я посажу на электрический стул мерзавцев из „Коза ностры“. Рилза – после того, как он до конца раскололся, – отправили в отель „Халф Мун“ – под чужим именем, ясное дело, и в сопровождении бригады полицейских агентов, которую возглавлял Фрэнк Балз. Ну и, понятно, через несколько дней Рилза нашли во дворе отеля, – кто-то выкинул его из номера, как-никак шестой этаж, свободное парение.

Зачем Штирлицу понадобился самолет, в который уже раз подумал Роумэн. Почему я должен научиться летать? Я же не говорил ему, что прошел курс во время подготовки к работе в ОСС… Но он никогда не обращается с просьбой, если не продумал ее досконально. Видимо, он придумал трюк. Почище, чем с Рилзом…

– А что показал начальник бригады сыщиков, этот самый Фрэнк Балз? – спросил Роумэн, прикидывая, как он может использовать эту информацию в разговоре с О'Дуайером и сможет ли вообще обернуть ее на пользу дела…

– Балз выдвинул версию… Он занятный человек, этот Балз, он сейчас заместитель шефа нашей полиции, могучий человек, все в его руках.

– Уголовные дела он ведет?

– Да. Особенно по борьбе с организованной преступностью…

Роумэн сломался, долго не мог успокоиться, потом сказал:

– Нет, знаете ли, все же я без виски дальше говорить не смогу. Составите компанию?

– Ни в коем случае.

– Что, когда-нибудь травились?

– Нет, я просто очень верю в бога и в то, чему он нас учит.

– Ну-ну, – согласился Роумэн, – с этим не поспоришь. Я вообще-то тоже верю в бога, но у меня с ним доверительные отношения, он многое мне прощает… Ночью надо крепко зажмуриться, в глазах сделается черно-зелено и появится божий лик… И я его спрашиваю: «Ну, что делать? Подскажи!» А он молчит. Тогда я начинаю ему рассказывать версии: можно так поступить, а можно эдак; если какая-то комбинация ему нравится, он мне улыбается… А однажды даже сказал: «Жми, парень, все будет о'кей».

Джон улыбнулся свой обезоруживающей, скорбной и в то же время детской улыбкой:

– Убеждены, что бог знает английский?

– Он знает все, – ответил Пол. – Попробуйте поспорить… Джон, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос… Я понимаю, он причинит вам боль… Вы пытались найти виновников гибели вашей сестры?

– После этого я и пришел в лоно церкви, Пол.

– Можете рассказать, как это случилось?

Кэйри пожал плечами, и только сейчас Роумэн заметил, какие они у него крутые, словно у профессионального боксера.

– Если это вам неприятно, я не смею настаивать, Джон…

– Мне это очень неприятно, но я вам расскажу, Пол… Я никому никогда не рассказывал про это, но вам расскажу, потому что вы очень правильно сделали, когда показали мне свои подмышки… Словом, Анастазиа ушел в армию, и О'Дуайер заставил своего преемника вычеркнуть его из списка разыскиваемых: «герой, доброволец, борец против нацистских ублюдков, бандиты так не поступают». И – точка… Его преемником стал Моран, кстати… Не слыхали?

– Нет.

– Это ближайший друг Фрэнка Кастелло… Знаете что-нибудь о нем?

– Мало.

– Некоронованный король Нью-Йорка. Именно он финансировал предвыборную кампанию губернатора О'Дуайера… Игорные дома, организованная проституция – миллионный бизнес, связи с сильными мира сего, – где, как не в клубе, за рулеткой, можно дать голове отдых?! Словом, когда я вернулся после победы, люди, связанные с убийством Эстел, еще сидели в тюрьме, но должны были вот-вот освободиться, хотя сроки они получали огромные, лет по двадцать каждый… За них по-прежнему бился Энтони Аккардо – с помощью О'Дуайера. Юристом Аккардо был Юджин Бернстайн, он еще Капоне обслуживал… А ближайшим приятелем Бернстайна является Пол Диллон, друг президента Трумэна, один из боссов демократической партии в Сент-Луисе… Словом, их освободили, перекупив всех, кого надо было купить, вы знаете, как это делается… Я установил адреса всех, кого выпустили… Чирчеллу, правда, пока держат в двухкомнатной камере, но он уж слишком замазан… А его друзья д'Андреа, Рикка и Кампанья начали крепко выступать… Что вы хотите, вышли из тюрьмы, когда каждому еще надо сидеть по пятнадцать лет… К ним сюда прилетел один из боссов мафии Фрэнк Синатра, певец, слыхали, наверное?

– Да. Я с ним знаком.

Кэйри вскинул глаза на Роумэна; взгляд был странным, ищущим:

– Ну и как?

– Сильный человек. Не хочу врать: он мне симпатичен…

– Ну-ну… Хорошо, что говорите правду… У меня к ним однозначное отношение… Словом, я стал охотником, настоящим охотником за двуногими зверями… Я ведь до этого трижды бывал у О'Дуайера, семь раз у Морана. «Дорогой Джон, поверьте, мы делаем все, что в наших силах; те мерзавцы, которые надругались над вашей несчастной сестрой, будут найдены. Мы посадим их на электрический стул, клянемся честью»… Охота предполагает умение скрадывать зверя… Вот я на свою голову и выяснил, что Моран, ставленник О'Дуайера, посетил Фрэнка Синатру, а там в это время гуляла вся голливудская четверка… Тогда я и сказал себе: «Они водят тебя за нос, Джон. Они прекрасно знают, кто убил твою сестру, чтобы заставить замолчать Чирчеллу. Если ты не заставишь их говорить, никто не откроет тебе правды». Ясно, куда идет дело?

– Ясно… В общих чертах… Вы начали свою войну… Как я – мою…

– Я выяснил, что освобожденный гангстер Рикка прекрасный сын, обожает отца, дона Витторе, старику шестьдесят четыре года, к мафии не имел никакого отношения, очень набожный человек… Вот я его и выкрал… Это было нетрудно сделать, он сам покупает овощи, все итальянцы, особенно старики, ходят на овощной базар, это у них какая-то страсть… А дальше… Знаете, какая-то трагикомедия… Старик – когда я привез его в хибарку на берегу – сказал: «Сынок, если тебе надо помочь, я и так помогу, без этих фокусов… У тебя глаза больные и руки трясутся… Ты не из тех, кто умеет делать зло…» Ну, я и открыл все старику… Он спросил, где здесь поблизости телефон… Я сказал, что в полумиле отсюда есть аптека. «Пойдем туда, сынок, – сказал он мне, – позвоним этому проказнику, думаю, все образуется». Пришли мы с ним в аптеку. «Знаешь, сынок, у меня диабет, мне надо по часам есть, давай-ка попросим омлет, а?» Я заказал омлет, мы с ним перекусили, а потом он позвонил сыну и начал говорить по-итальянски. Я понял, что через полчаса сюда приедут мафиози… Обидно, конечно, подыхать после того, как прошел фронт, но что делать, я знал, на что шел… Больно уж у старика были хорошие глаза… Словом, он дал мне два имени и адрес… «Мой мальчик не имел к этому делу никакого отношения, сынок, – сказал старик, – он поклялся, он не посмел бы мне лгать». – «Откуда же он знает эти имена?» – спросил я. «Сынок, чтобы быть в его деле, надо знать все и обо всех. Чем его бизнес позорней, чем работа шерифа? Или губернатора? Давай-ка будем искать такси, тебе надо спешить, если хочешь сквитаться; мой мальчик назвал имена, но он – по их законам – имеет право предупредить тех людей… Ты не вернешь несчастную девочку, а сам можешь погибнуть, стоит ли, сынок?» Вот так, – Джон Кэйри разгрыз еще одну спичку. – Понимаете, какая штука вышла…

– Вы отомстили?

– Один уже скрылся… А второго я пристрелил… Он собирал чемодан, а я выпустил в него обойму… А потом пошел в церковь. Когда я кончил исповедь, священник сказал, что я должен пойти в полицию. «Но там же Моран», – ответил я. «Кто бы ни был, но ты обязан предстать перед законом. Потому что закон на твоей стороне». И я пошел к Морану и сделал ему заявление. А он только посмеялся: «Мы знаем, кто убийца Джузеппе Сарелли, милый Кэйри. У нас есть информация, что это дело мафии, мы идем по пятам за настоящим преступником. Иди и проспись. Ты пьян. Или свихнулся на фронте…»