Текст книги "Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение"
Автор книги: Юлиан Семенов
Соавторы: Ольга Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» (июль 1989 г.)
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
«ИНФОРМАЦИЯ КРАЗМЫШЛЕНИЮ»
То, что наша экономика начиная с коллективизации строилась по законам кодлы, очевидно: любой хозяйственник не мог – да и сейчас не может еще – продуктивно работать, не нарушая нормативных актов, они пеленают его, как дитя, или, точнее, заковывают в кандалы, словно разбойника. В стране родился качественно новый синдром страха, неведомый ранее цивилизации: страх перед благим поступком во имя Отчизны. Лучше всего ничего не делать – сие не наказуемо. Была создана атмосфера, при которой нам было нельзя надеяться на появление собственных Фордов, Путиловых, Эдисонов, Сикорских, Морозовых... Либо нарушай закон и приноси благо стране, за что непременно поплатишься головой, либо «сиди и не высовывайся», пусть все идет, как идет, лишь бы дотянуть до пенсии – желательно персональной.
То, что мы об этом заговорили, и не где-нибудь, а в Кремле, на Съезде народных депутатов, – фактор громадного значения. Однако тьма-тьмущая запретительных нормативных актов до сих пор продолжает сковывать инициативу советских бизнесменов.
То, что мы открыто сказали о трагическом состоянии нашей экономики, о том, что мы на грани хаоса и кризиса, – свидетельство мужества, а не рабьей робости, свидетельство потенциальной силы общества.
Но какие реальные предложения утверждены Съездом народных депутатов (кроме создания авторитетных комиссий и комитетов)?
До тех пор, пока бумага – пусть с самым смелым и конкретным предложением хозяйственного или агропромышленного руководителя или же полубесправного и третируемого кооператора – будет месяцами ходить по инстанциям, мы перестройку не выиграем – потеряем в коридорах власти.
«Загнивающий Запад» строит свое предпринимательство, основываясь на двух основополагающих китах бизнеса: Банке и Законе.
Если Банк видит выгоду, реальность проекта, если бизнесмен имеет гарантии от серьезных держателей акций, он – Банк – немедленно дает ссуду под Дело, адвокаты незамедлительно оформляют этот акт в мэрии (муниципалитете, городском парламенте), и начинается работа. Время—деньги. Никаких проволочек, иначе начинаются инфляция, забастовки, экономический крах системы.
Так почему бы нам, не откладывая дело в долгий ящик дискуссий и прений, не взять за образец все лучшее из той экономической модели, которая себя оправдала? При подлинной народной власти это не есть отказ от социалистических идеалов, наоборот – приближение к ним, ибо ленинский принцип неизменен – все для народа!
Не на словах – на деле!
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» (сентябрь 1989 г.)
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА. «СОВЕРШЕННО ОТКРЫТО-2»
«Надо не бояться гласности... Мы не умеем гласно судить за поганую волокиту: за это всех нас и Наркомюст надо вешать на вонючих веревках. И я еще не потерял надежды, что нас когда-нибудь за это поделомповесят... Почему же невозможен приговор типа п р и м е р н о, такого:
Придавая исключительное значение гласному суду по делам о волоките, выносим на этот раз мягчайший приговор ввиду исключительно едкой добросовестности обвиняемых, предупреждая при сем, что... впредь будем сажать за это профсоюзную и коммунистическую сволочь (суд, пожалуй, помягче выскажется) в тюрьму беспощадно».
1. Я привел эту цитату Ильича не для того, чтобы эпатировать читателя яростной резкостью ленинских формулировок: просто-напросто вопрос о волоките не только не снят с повестки дня, но, наоборот, сделался раковой опухолью нашего общества, ибо с нею, с волокитою, смирились, как с явлением постоянным, начиная с думных еще дьяков, с XVI века.
Стоит спросить любого директора завода, сколько подписей ему нужно собрать, чтобы помочь выходу из кризиса нашей экономики, – то есть, например, реконструировать старую линию; сколько требуется виз для головастого руководителя совхоза, чтобы работать по-новому, каково со сбором разрешающих закорючек директору СМУ, председателю правления совместного предприятия, кои болеют сердцем за разруху в нашем общем деле, – ответ будет однозначным: в лучшем случае двадцать, в худшем – пятьдесят, да еще неизвестно, каким будет окончательное решение.
.Американская фирма «Рэд Эппл» ворочает миллиардными оборотами, располагая сетью гигантских супермаркетов, где можно купить все: от колбасы и сыра до обоев, гвоздей, клея, мыла.
Руководство фирмы обратилось с предложением: в течение десяти месяцев «Рэд Эппл» строит в Москве супермаркет, где восемьдесят процентов продуктов за рубли, двадцать – за «твердую» валюту. Большинство товаров привозится из США, часть закупается – по договорным ценам – у колхозников, арендаторов, совхозов, «архангельских мужиков».
Я позвонил в соответствующие ведомства и получил объяснение: по ныне действующему порядку иностранная фирма не имеет права на сделку, превышающую 100 000 наших полновесных, бумажных, неконвертируемых рублей.
Забастовки свидетельствуют, что терпению трудящихся приходит конец, дефицит всего лихорадит страну, но существует ее величество инструкция: «не более ста тысяч». Точка!
В кризисные времена любому государству архинеобходимы интеллектуальные силы «быстрого реагирования», а наши госмечтатели более всего заняты тем, чтобы смоделировать избежание негативных вероятий в будущем.
Время, однако, такое, что думать надо о настоящем.
Сто (ладно, тридцать для начала!) супермаркетов такого рода хоть в какой-то мере снимут напряженность, которая ныне подобна натянутой тетиве; последствия трескучего разрыва такого рода тетивы – непредсказуемы...
. Почему созданные совместные предприятия работают не в полную нагрузку, а часто и попросту распадаются?
Потому что Система, противостоящая им, работает навыками прошлого, все наши призывы покончить с административным командованием остаются словесами, и будет это до тех пор, пока процедура создания и деятельности совместных предприятий не будет упрощена до пределов разумных.
Снова обращаюсь к Ленину: «Собрать все сколько-нибудь ценное, особенно по части нормализации работы бюрократической. По-моему, нам теперь поучиться у Европы и Америки самое нужное».
Или: «Как подойти к социализму? Не иначе, как через НЭП. Смешанные общества: учеба».
«Система смешанных обществ есть единственная система, которая в состоянии действительно улучшить плохой аппарат... ибо при этой системе работают рядом и заграничный и русский купец. Если мы не сумеем даже при таких условиях подучиться и научиться и вполне выучиться, тогда наш народ совершенно безнадежно народ дураков...»
И еще: «Пользоваться смешанными обществами, чтобы серьезно и длительно учиться, – таков единственный путь к восстановлению нашей промышленности».
Что это, рок? Как не вспомнить слова Николая Первого: «Не я управляю Империей, но тридцать тысяч столоначальников...»
Я – противник мистики и роковой неизбежности. Александр Довженко как-то сказал: «Смотрите и в лужи, в них тоже можно увидеть звезды». В малом сокрыто большое, в частности – общее. Я вижу трагизм нынешней ситуации и в такой, казалось бы, «мелочи», как оформлен советский конверт: в отличие от конвертов всего мира, где сначала пишется фамилия, потом номер квартиры и дома, название улицы, а уж затем идет город и государство, у нас на первом месте государство, затем город и улица, и лишь на самом последнем месте – личность. Отсутствие гарантий для личной инициативы, пресс государства (а им руководит аппарат) заставляет людей прилипать к учреждениям, где можно сидеть за столом и не работать, – так или иначе зарплата, хоть и мизерная, – гарантирована. Инициатива – рискованна, лишена правовых гарантий, чревата. Выдающийся русский промышленник Морозов потратил три года на пробивание проекта строительства одного из своих заводов, а уж сколько взяток всучил сотням комиссий – не сочтешь . Многое ли изменилось с тех пор?
Повторяю: Личность – гарантии Банка и специалистов высочайшей квалификации – создание Дела, – будь то совместное предприятие, кооператив или ассоциация нескольких заводов. Чем скорее из нашего лексикона уйдет понятие «поставщик» (который всегда чего-то недодает), чем скорее он вольется в Ассоциацию или Концерн, тем скорее мы сможем сдвинуться с места – не на словах, а на деле.
И давайте, кстати, спросим себя: кто и каким образом смог вывести из перестроечного лексикона понятие «силы торможения»? Кто убрал «ускорение»? Кто положил табу на горбачевское: «что не запрещено, то разрешено»? Вопросы эти отнюдь не риторические.
И снова я нахожу ответ у Ленина:
«Все у нас потонули в бюрократическом "болоте" ведомств. Большой авторитет, ум, рука нужны для повседневной борьбы с этим. Ведомства – говно; декреты – говно. Искать людей, проверять работу – в этом все».
2. Сколько прекрасных особняков – шедевры русской архитектуры – стоят полуразваленные, с облупленной штукатуркой.
А после этого давайте заглянем в ведомства, которые регистрируют иностранные фирмы, готовые начать с нами бизнес. Гостиниц в Москве куда меньше, чем в любом провинциальном городе США. Строим медленно, разгильдяйски. Следовательно, разворачивать работу «смешанных обществ», у которых – по Ленину – нам надо учиться, – негде: в двух комнатах с одним телефоном бизнес не развернешь! Ну а если восстановить все полуразрушенные особняки Москвы, западные партнеры готовы это сделать на свои средства – за право аренды части помещения с ежемесячной выплатой валюты за каждый метр. Тогда и работа закипит, да и столица наша обретет цивилизованный вид. А пока что у нас можно ездить, не страшась сломать автобус или такси, лишь по тем трассам, где ездит правительство. Было бы интересно узнать, как часто московское руководство посещает рабочие районы Москвы, где дороги подобны фронтовым, а магазины – с веселыми витринами, измалеванными показушным изобилием, – напоминают продуктовые морги? Нашим выпускам «Детектив и политика», Бюллетеню «Совершенно секретно» и другим творческим подразделениям Московской штаб-квартиры Международной Ассоциации литераторов, пишущих детективные и политические романы (МАДПР), выделен дом – прекрасный особняк конца восемнадцатого века, который уже многие годы гнил, – безхозный. Иностранные партнеры предлагают: «Мы готовы восстановить особняк, платить вам арендную плату в валюте за тот метраж, который вы выделите под наши нужды, строительные работы закончим за год». (Наши кооператоры вряд ли восстановят особняк и за три года.)
– Субаренда? – грозно вопрошает безликий начальственный дядя. – Не дам, не пущу, не позволю!
– Что ж, пусть особняк, памятник архитектуры, совсем развалится?
– А это нас не касается, закон есть закон.
Какое кощунственное единство двух взаимоисключающих положений в одной фразе!
Как тут не вспомнить Владимира Даля: «Не было б закона, не было б преступника». Впрочем, если исходить из его же, Даля, основополагающего разъяснения, что есть «закон», то мы сразу же заметим противоречие: с одной стороны, это – «предел, поставленный свободе воли или действий», а с другой – «неминучее начало, основание».
Историю править невозможно, в ней и только в ней выражен характер народа, его подвиг и трагедия; коррективы же – наподобие «дополнений» к Конституции США – вносить нужно и должно. Что важнее, «предел» или «неминучее начало?» По-моему, ответ для всех однозначен.
Гниют и рушатся архитектурные памятники Москвы, а «предел, постановленный свободе», мешает сделать Первопрестольную красивейшим городом мира, вернуть человечеству ее прекрасные дома и улицы, – до каких пор будем терпеть ужас бюрократического гнета, когда отменим «предел свободной воле»?!
3. Во время визита Горбачева в Бонн я встретился с моим давним приятелем Питером Бенешем, в прошлом директором крупнейшей газеты «Ди Вельт», заместителем Шпрингера (разошелся с ним круто), статс-секретарем информации в кабинете Коля. Обсуждали мы на этот раз только одну идею: восстановление в Москве Немецкой слободы.
В последний день визита две крупнейшие газеты ФРГ опубликовали развернутые информации об этом нашем проекте. Во время пресс-конференции мне не удалось задать вопрос советскому лидеру об этом уникальном проекте: у ведущего не нашлось для меня времени, а может, какие другие причины помешали тому, чтобы эту сенсацию – с помощью ТВ – сделать общеевропейской.
После пресс-конференции я спросил Горбачева, как он относится к идее создания акционерного общества, которое восстановит в первозданности один из уникальнейших районов Москвы.
– Это было бы историческим событием, – ответил Горбачев.
– Можно рассчитывать на поддержку?
– Бесспорно. Может быть, товарищ Сайкин обратится к изучению такого рода проекта и внесет свои предложения?
(Я, впрочем, с ужасом вспоминаю термины типа «ТЭО», вижу сотни кабинетов, которые придется обойти для получения начальственных закорючек-виз, и мне делается страшно. Не за себя – я старый уже, с возрастом страх теряется – за наших детей, которым мы передаем в наследство Отечество...)
Не хочу уподобляться многочисленным плакальщикам, которые лишь критикуют происходящее. Вношу предложение: создать при Верховном Совете Комиссию (или Подкомиссию) по делам Совместных Предприятий, ибо человек, бюст которого стоит в зале заседаний нашего Парламента, однозначно и категорично требовал от нас учиться работать у зарубежных партнеров, – мы отстали от Запада и Востока (я имею в виду Японию, Южную Корею, Гонконг) не на годы, а на десятилетия. И первым актом такого рода должна быть немедленная и безусловная децентрализация неподвижно-громоздкого, заржавелого «утверждающего механизма», который на деле тормозит развитие экономики, а никак не помогает ей.
4. Хотим мы того или нет, но и строитель, и бюрократ в равной мере считаются людьми работающими.
Я снова обратился к Далю, стараясь понять, в чем же разница между беспомощным бездельем (или – хуже того – саботажем) одних и работой (порою невероятно вялой, апатичной) других.
И потрясло меня то, что понятие «работа», «работник» наш великий ученый выводит от слова «раб, невольник, крепостной, человек, обращенный в собственность ближнего своего, состоящий в полной власти его; рабами писались сами, в унижении своем; в просьбах царям, князьям, даже вельможам, подписывались рабами, рабишками»... Приводит Даль и пословицы: «От работы не будешь богат, а будешь горбат», «Одна работа не кормит». И далее: «Рабочий дом – исправительное, карательное заведение, где присужденные работают под затвором». «Рабочий день – казенный, летний – 12 часов, осенний – 8 и 10, фабричный – от 12 до 14». (Это – для патриархальщиков, которые идеализируют Русь прошлых веков.)
А в каких еще языках, подумал я, понятие работа берет свое начало от «раба», «рабства?!
У англо-американцев «работа» – «уорк, «раб» – «слэйв», ничего общего в корнях нет; у немцев – «арбайт», «раб» – «склав»; у французов – «травай», к понятию «рабства» также никакого отношения не имеет.
Может быть, историки и социологи просчитают эту поразительную версию идентичности «работы» и «рабства», рожденную трагизмом нашей истории? Может быть, общинное желание не дать рабочему человеку получить деньги по конечному труду есть традиция? Может, пришло время всерьез заняться социологическим рассмотрением нашей истории, чтобы до конца понять и провал реформы Сперанского, и яростное противодействие сановников отмене крепостного права, и убийство Столыпина, который решил сделать крестьянина самостоятельным фермером, вольным в своих решениях, – вне приказов управителей и помещиков, всех тех, словом, кто обладал счетами в банках и реальной властью, не зная при этом смысла работы?
Россия всегда жила решением Столицы; местные власти были исполнителями монаршей воли, любой проект замыкался на Санкт-Петербург.
Нам и эта традиция передалась!
Власть народа – власть Советов! Но ведь ни один поселковый Совет не вправе принять решение, не согласовав его и не утвердив с Советом районным, – где же тут власть народа? Или в поселках не народ живет? Где начинается отчет «народа»: с поселкового Совета или с Кремля? Когда мы научимся верить Народу?
Ждать новых заработков? Расписывать в газетах, как прекрасно забастовочные комитеты держали порядок в городах? Верно, наши шахтеры наконец провели реальный раздел между понятием «раб» и «рабочий». Но не лучше ли именно Москве дать поселкам, районам, городам, – не говоря уж о республиках, – полную экономическую самостоятельность? На эксперименты времени нет. Забастовщики показали, что именно они, а не местная власть могут управлять ситуацией.
Неужели этого урока недостаточно? Не пора ли создать по всей стране ассоциации и объединения? Например, шахтеры, металлурги и железнодорожники, – все, что реализовано ими сверх выполняемого госзаказа, идет именно рабочим коллективам, их Советам, – с них и спрос, а не с Москвы.
Управлять экономикой гигантской державы из единого центра невозможно, полагать, что можно вести все планы, соединить их воедино и ждать после этого выхода из экономического тупика, – маниловская утопия. Рынок, оборот, предпринимательство, инициатива на местах, не связанная кандалами нормативных актов, – в этом мне видится надежда на выход из кризиса. Но, увы, «писатель пописывает, читатель почитывает». Решительные и однозначные меры по централизации экономики и придания реальных исполнительных функций местным Советом до сих пор не приняты. Чего ждем?
5. В журнальных публикациях последнего времени все чаще появляется трагический вопрос: «А что может случиться, если мы проиграем Перестройку?» Дается однозначный ответ: грядет тоталитарная диктатура пострашнее сталинской.
Сторонники Сталина, как правило, мифотворцы, люди малоинтеллигентные, часто – необразованные (сужу по количеству ошибок в их письмах). Они, эти сторонники государственного ужаса, оперируют былинами: «При Сталине каждый год цены снижали! При Сталине преступности не было! При Сталине магазины были завалены товарами, и икра стоила всего сто шестьдесят – по нынешнему шестнадцать рублей».
Почему бы нашему Госкомстату не привести наконец реальные данные сталинской поры? Почему не просветить тех, кто заблуждается, – о фанатиках говорить не стоит, форма невменяемости.
Но ежели, не дожидаясь, пока раскачается Госкомстат, сказать, что в сталинское время в концлагерях и ссылках находилось не менее сорока миллионов, все крестьяне были приравнены к рабам и лишены паспортов без права выезда в город и голодали в своих деревнях, – а это примерно семьдесят миллионов, – то окажется, что в городах в те годы жило не более сорока – пятидесяти миллионов, в то время как сейчас – более двухсот.
И несчастные Иваны и Матрены кормили эти сорок – пятьдесят миллионов, сами не ведая вкуса масла и колбасы с сыром, – «финны» отбирали все, подчистую, хуже баскаков во времена ига. Итак, пятьдесят миллионов горожан жили припеваючи? Неверно это. Была еда в Москве, Питере, Киеве, столицах республик. А многострадальная Пенза, Гомель, Херсон и Сызрань и тогда жили на скуднейшем довольствии.
При Сталине снижали цены? Верно. Каждый год. Но в этот же день на всех заводах снижали расценки, завинчивая гайки полурабского труда еще круче.
Почему-то никто из сталинистов не хочет вспомнить, что за анекдот, который сейчас весело рассказывают в троллейбусе, не только «язычник», но и все его соседи получили бы по восемь лет лагерей – без суда и следствия, по решению Особого совещания.
Почему-то никто из сталинистов не хочет вспоминать про пакеты, которые получала вся номенклатура, – несчитанные деньги, благодарность за рабью готовность уничтожить, арестовать, растоптать каждого, кто осмелился бы слово сказать против «великого друга физкультурников, пожарников, детей, выдающегося корифея науки, стратега, экономиста, философа, генералиссимуса и отца родного»...
Почему-то никто не хочет вспоминать про воровские бандформирования вроде «Черной кошки», которые терроризировали страну, про хулиганские малины, про миллионы стариков и старух, получавших пенсию в размере трех – пяти рублей в месяц, полное отсутствие туризма, уродливость казарм – школ для мальчиков и девочек, тотальную ложь в обществе, когда (чисто по-оруэлловски) миллионы обманутых дружно скандировали: «Ложь – это правда! Преступник – это святой! Тюрьма – это санаторий!»
Пора бы Госкомстату и другим ведомствам раскрыть свои совершенно секретные архивы и показать народу, каким был рацион питания подавляющего большинства народа, сколько радиоприемников находилось в пользовании трудящихся, холодильников, велосипедов, мотоциклов, мопедов, зимней обуви, цивилизованного женского белья.
Ни одна газета в сталинские времена не печатала ни слова о преступности: проституции, хулиганстве, бандитизме. Считалось: «Социализм не имеет социальной базы для преступлений!» Не печаталось ни единого слова о коррупции – «такого не может быть в социалистическом обществе!» А ведь группа Брежнева – Черненко и Щелокова еще тогда правила Молдавией по законам мафии, что не помешало Сталину выдвинуть Леонида Брежнева кандидатом в члены Президиума ЦК на XIX съезде – на том самом съезде, когда Сталин – при слепых овациях оболваненного народа – окончательно покончил с понятием «большевизм», переименовав партию так, как к тому вели его имперские амбиции.
Политика – наука взвешенной смелости, которая не прощает двусмысленных и – особенно – запоздалых решений.
После Кронштадтского восстания Ленин в плане своей речи о нэпе писал бесстрашно, яростно, однозначно, думая не о реакции «революционных идеалистов», но о судьбе страны: «...Чем можно экономически удовлетворить среднее крестьянство? Мелкого товаропроизводителя?
а) свобода оборота = свобода торговли (= свобода капитализма). Назад к капитализму?
Слишком поспешный, прямолинейный, неподготовленный "коммунизм" наш вызывался войной и невозможностью ни достать товары, ни пустить фабрики.
Кооперация... экономически наилучшая форма свободного оборота...
Где достать товары?
а) Заем. (100 миллионов золотом) ...
б) Торговый договор с Англией, Америкой.
в) Концессии.
Государственный капитализм, блок с ним вверху, – свобода оборота для крестьян и пр. – внизу.
Переутомление вроде Бреста, передышка экономическая. Улучшить положение рабочих.
Улучшить положение крестьян и двинуть оборот.
Индивидуальный товарообмен?
Да! Усилим производство, двинем оборот, дадим передышку, усилим мелкую буржуазию, но гораздо больше укрепим крупное производство и пролетариат. Одно с другим связано.»
Заметим, как часто в этом наброске Ленин употребляет слова «свобода» и «оборот».
Ленин не побоялся бросить гвардии «революционных идеалистов» такой вызов, как понятие «оборот», в двадцать первом; из партии вышли не сотни, а тысячи большевиков: «Ленин сдает позиции капиталу, за что боролись?!» Тем не менее – без насильственных реквизиций – в двадцать пятом СССР начал вывозить хлеб за границу, – в стране голодных не было, продавали излишки.
На сессии Верховного Совета я видел нападки депутатов на кооперативы, на само понятие «торговля», «предпринимательство».
И это меня более всего насторожило: такого рода нападки есть форма мечты о тоталитарной диктатуре и реанимации казарменного «социализма», что обернется презрением к нам человечества, случись такая трагедия.
Да, видимо, настало время, когда надо повторить лозунг:
«Вчера было рано, завтра будет поздно, начинать надо сегодня».
Не подыгрывание «хвостистским» настроениям лентяев и трусливых обывателей, привыкших жить по приказу, а не по собственному разумению, не оглядывание на тех, кто боится или не умеет конструктивно мыслить (они по традиции ненавидят тех, кто сноровистее и компетентнее), но безоговорочное определение и законодательное утверждение позиций, за которое выступают наши лучшие ученые-экономисты и социологи. Лишь в этом – залог противостояния могущественной реакции консервативных элементов, этакой бюрократической Вандеи, сплотившей в своих рядах легионы бездельников, «блатных» выдвиженцев патриархальных плакальщиков по «светозарному» былому.
