Текст книги "Золотой дождь (рассказы)"

Автор книги: Юдора Уэлти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Юдора Уэлти
Золотой дождь

«Читатель и писатель, пожелаем друг другу всего доброго. Ведь мы хотим одного и того же… Рассказа о красоте и страсти, нового, незатасканного приближения к человеческим истинам».

Юдора Уэлти

Остановленное мгновение

В молодости мисс Юдора Уэлти увлекалась фотографией. В 1936 году в Нью-Йорке состоялась персональная выставка ее работ, тридцать пять лет спустя вышел фотоальбом «Время и место. Миссисипи в годы Депрессии». В промежутке она успела стать известной писательницей, автором десятка книг – среди них романы, сборники рассказов, литературные и автобиографические эссе. Как бы то ни было, опыт фотографа и опыт литератора в представлении самой Уэлти сопряжены. В том и в другом искусстве главное, считает она, умение подстеречь момент, когда предмет вдруг раскрывается, являет глазу свою подлинность, неповторимость. Вовремя щелкнуть затвором, однако, еще не значит поймать ускользающее мгновение. Предстоит еще вернуться домой, проявить сделанные снимки, просушить их за ночь, и лишь наутро, когда вглядишься не торопясь в каждый, станет наконец ясно, что же удалось в итоге увидеть и запечатлеть. Процесс литературного творчества включает в себя сходные два этапа. Первый «на совести» писателя: ему надлежит быть наблюдателем жизни, зорким и хватким, терпеливым и мудрым. Ибо: «Всякое чувство живет ожиданием жеста, в котором оно себя обнаружит и выразит. Жеста всегда непредсказуемого, каким бы он ни оказался». В непредсказуемости этой сокрыт, по Уэлти, источник больших и малых откровений. Второй этап – «проявление» текста – осуществляется в воображении читателя, функцию проявителя выполняет стиль. Стиль Уэлти обманчиво прозрачен, на поверку – требователен. Вполне оценить ее прозу и получить от нее наслаждение можно лишь при условии настороженно-бережного, активного чтения, приближающегося к сотворчеству.

Хороший рассказ, говорит Уэлти, привычно прибегая к «зрительной» метафоре, не похож на рождественскую елку с ее классически предсказуемыми очертаниями и непременным украшением на верхушке – нет, он вольно «ветвится», опровергая то и дело наши догадки и ожидания. Кульминация – не эффектный поворот сюжета, а момент – к которому подкрадываешься исподволь, издалека, на ощупь, предчувствуя и боясь пропустить, – момент, когда «лирический импульс», одушевляющий целое, достигнет высшей полноты и ясности воплощения. Остановленное мгновение оживет – для нас.

Уэлти – лирик по характеру дарования. Всем литературным жанрам она предпочитает рассказ (и признает, что каждый из ее трех романов родился «случайно» – переродился из рассказа, непомерно разросшегося по ходу работы). В рассказе Уэлти любит сосредоточенность, жесткую экономию средств и вместе с тем некоторую принципиальную «эфемерность», эскизность – летучий намек, подтекст, мерцание символа. Мимоходом оброненная деталь начинает резонировать неочевидными значениями. Читая рассказ о старой негритянке Феникс Джексон, которая каждое Рождество «хоженой тропой» бредет в далекий город за лекарством, продлевающим жизнь ее больному внуку, можно помнить, а можно и не помнить о мифической птице, возрождающейся из пепла каждые три тысячи лет. История любви мисс Сноуди Маклейн к ее великолепно-беспутному супругу («Золотой дождь») скорее всего приведет на память миф о Зевсе и Данае, но и это не обязательно. Библейские аллюзии в «Пожарищах» обогащают эмоциональное звучание текста, но и в их присутствии нет нарочитости (откуда вступил в гостиную мисс Тео и мисс Майры белый конь – со двора, запруженного солдатами-северянами или из Откровения Иоанна Богослова?). Вы как будто гуляете по безмятежно ровному лугу, поросшему сочной зеленой травкой, только чувствуете время от времени, как пружинит под ногами почва, давая знать о древних, немеренных глубинах, спрятанных ПОД.

О чем же рассказывает мисс Уэлти Америке и миру на протяжении пяти десятилетий? О том, как живут ее земляки и соседи – об обольщениях юности и чудачествах старости, семейных ссорах, любви и одиночестве, благородстве и глупости, обо всем, что заполняет обыденную жизнь человека не только в городке Джексон, штат Миссисипи, где Юдора Уэлти родилась восемьдесят лет назад, но на любом континенте и на любой широте. О «всякой женской чепухе», как выразилась, довольно безжалостно, по поводу прозы Уэлти ее младшая сестра по писательскому ремеслу Джойс Кэрол Оутс. Добавив однако: «чепуха» непостижимым образом завораживает, порою – пугает.

Литературная репутация Юдоры Уэлти устоялась давно: бытописательница провинциального американского Юга, одна из спутниц Фолкнера, его, так сказать, «дамский», усушенный вариант. На вопрос – в лоб – интервьюера, не обижают ли расхожие суждения об ограниченности ее литературной палитры, Уэлти вежливо ответила: нет, не обижают. «Искусство всегда чем-то так или иначе ограничено… Оно и должно быть ограничено – чтобы бить ключом!»

Ключ бьет из земли, которую от рождения до смертного часа Уэлти называла и называет своей: «Это просто моя частица мира, она меня питает и воспитывает». В органичности, незаемности художественного видения – высшее достоинство ее произведений, и даже слава «первой леди американской литературы» (а женская половина последней сегодня как никогда богата талантами) к нему прибавить ничего не может.

Свой дар рассказчицы Уэлти с характерной скромностью относит на счет местных условий. В местах, где прошла ее жизнь, чуть не каждый второй – рассказчик «от бога». Неторопливый, полудеревенский уклад жизни, долго сохранявшийся на американском Юге, включал в себя как главное, а бывало, почти единственное развлечение всякого рода посиделки с рассказами да разговорами. О чем? О протекающей жизни и ее капризах, о родне, знакомцах и незнакомцах. Вполне заурядный случай, будучи рассказан, обретал рельефность, выразительность, преображался в приключение. Кочуя из уст в уста, история с каждым разом становилась все увлекательнее. Долгую ее жизнь питало желание потешить себя и людей и еще нечто, по-человечески более существенное, – искренний интерес, доброе любопытство к жизни.

Всю жизнь для Уэлти величайшим наслаждением было слушать. И среди своих рассказов она выделяет в особую категорию те, что пишутся «со слуха». «Когда я пишу эти рассказы, я их просто слышу… Слышу голос, еще даже не зная ЧЕЙ». Под кажущейся безыскусностью, полнейшей естественностью рассказа-монолога – тонкое искусство речевого портрета, в котором, как и в живописном или в удачном фотографическом портрете, личность раскрывается глубоко и неожиданно.

…Летом 1963 года в Джексоне был убит негритянский активист, борец за равноправие. Рассказ «Чей это голос?» писался Уэлти под свежим впечатлением, за одну ночь. Это, может быть, единственное ее произведение, которое родилось, оплодотворенное не любовью, а возмущением и ненавистью. Убийца еще не был найден – велось следствие. Волей-неволей писательница оказалась в роли детектива: вслушиваясь в «чей-то», в воображении звучащий голос, она пыталась угадать черты внешнего и внутреннего облика убийцы. И многое угадалось настолько точно, что при публикации рассказа (предшествовавшей судебному процессу) наиболее разительные «совпадения» пришлось по настоянию юристов убирать.

Проникновенность, точность, легкость психологического рисунка – одно из покоряющих свойств прозы Уэлти. Она сравнивает рассказ с китайским фонариком, расписанным внутри и снаружи. Стоит фонарику зажечься, как внутренний рисунок становится видимым – совмещается с внешним. В рассказах Уэлти удивительно тонкие эффекты достигаются благодаря мастерскому (зачастую парадоксальному) соположению объективного и субъективного, явного и тайного, жеста и движения души.

Двое посторонних, не особенно молодых людей – в рассказе «Мы не встретимся больше, любимая» – сталкиваются случайно вдали от дома, в шумном и светском, придавленном летней жарой Новом Орлеане. И мчат неведомо куда, на край света – в молчании, в ожидании, в тайной надежде. Тычутся под колеса «форда» крабы, рачки и черепахи, копошатся в канавах по обочинам какие-то вовсе допотопные твари, «чью шкуру не пробить и пулей»… «Какое счастье для них и для окружающих, что они толстокожие», – думает она. Эти двое и желают, и боятся наготы-беззащитности: пожили, повидали жизнь, нагляделись в жестокие ее глаза. (Первоначально рассказ назывался «Глаза Горгоны».) Безымянное, трудноопределимое чувство, соединившее их, развивается, как все живое, повинуясь ритму: две души будто танцуют церемонно и пугливо, сближаясь, расходясь, снова сближаясь – разлучаясь навеки. От двух одиночеств родится ли дитя любви? Крик новорожденного – одновременно предсмертный крик. «И то, во власти чего они были весь этот день, вдруг исчезло. Оно мгновенно взметнулось, огромное, как ужас, крикнуло голосом человека и кануло».

Здесь – нерв всего творчества Уэлти. Более всего ее тревожит и занимает внутренняя ущербность, дефектность, которая таится или развивается в человеке с годами, подобно болезни, – мешая познать себя, мешая раскрыться перед другим человеком, с ним сблизиться. Привыкая довольствоваться торопливым, шапочным знакомством, люди друг в друге видят только случайных «попутчиков», растрачивают культивировавшиеся столетиями навыки полноценного, несуетного общения и в душе оплакивают потерю, умом ее не всегда сознавая. Как разорвать одиночество, как преодолеть отчуждение, сохраняя вместе с тем необходимое пространство духовной автономии? Что ни рассказ, то опыт – опыт – опыт, каждый раз неповторимо-индивидуальный и каждый (почти) раз неудачный, хотя и надежды не отнимающий.

«Отношения между отдельными людьми, – говорит Уэлти, – для меня исполнены неизмеримо большего смысла, чем какие угодно глобальные идеи». Но глобальное взаимообусловлено в конечном счете «домашним», бытовым, частным. Этому учит на множестве примеров XX век.

Рассказ «Остановленное мгновение» Уэлти считает самым любимым и самым удавшимся своим произведением. Его хочется назвать притчей, хотя конкретность, достоверность, выпуклость каждой, мельчайшей даже детали с этим определением мало согласуются. Но такова Уэлти. Равнодушная к философским абстракциям, она любит повторять: «Я думаю глазами».

В цветущем, поющем, кишащем жизнью лесу, на древней Натчезской тропе, еще зверьем, до человека, проложенной сквозь девственную чащу, происходит странная встреча-невстреча. Пересекаются три пути, три судьбы. Проповедник Лоренцо Дау, разбойник Маррелл и натуралист Одюбон – все лица исторические. Впрочем, для нас в данном случае это не так важно. Важно, что каждый по-своему одержим: один служит богу, другой дьяволу, третий науке. Каждый на свой манер устремляется к абсолюту: один – спаситель душ, другой – душегуб, третий – наблюдатель и регистратор всего живого. Три ненасытных вихря сталкиваются и – на миг замирают. Остановившееся мгновение – как чистый глубокий источник, заглянув в который, человек видит не привычное собственное отражение, а нечто неожиданное, ошеломляющее. Откровение принимает вид белоснежно-элегантной цапли, опустившейся на болотную траву. Вот она – красота, и свобода, и неразложимая, неисчерпаемая анализом полнота жизни, в сравнении с которой любой абсолют ущербен, частичен. Окунитесь в мгновение жизни – вы не достанете до дна. Но, вынырнув, опомнившись, вернувшись в привычное жизненное измерение, устремившись дальше по своей стезе – что и происходит с героями рассказа, – вы сохраните, хотя бы в памяти, будоражащее и просветляющее ощущение бытия как тайны.

Писателю, полагает Уэлти, это ощущение надлежит хранить как зеницу ока. Видеть и изображать жизнь, сложную, и странную, и вечную, – вот в чем его назначение. Видеть и изображать – не идти походом, не ратовать. Смешивать два ремесла – художество и публицистику – Уэлти не охотница даже в тех случаях, когда обращается к теме «горячей», больной, остродискуссионной.

О чем идет речь в рассказе «Предвестники»? Английское его название «The Demonstrators» означает буквально «демонстранты» или «демонстраторы». В тексте таковых явно нет, разве только парень, сжигающий призывную повестку, – фотография на газетной странице. Уэлти сталкивает первичное значение и изначальный смысл слова, злобу дня и вечность быта. В рассказе, по собственному ее слову, «каждый персонаж – демонстрант… даже птицы в последней сцене, даже платья, что сушатся на веревке, – всё и вся демонстрирует нечто. Иначе говоря, обнаруживает, являет горестную и трагическую подоплеку современной общественной ситуации, в которой „тот, кто больше других чувствует, бессилен, а тот, кто думать не способен, облечен властью“.

Что может искусство в отношении тех, кто, имея власть и силу, „думать не способен“? Ничтожно мало. Пожалуй, и просто ничего. После публикации рассказа „Чей это голос?“ в Джексон долго названивала журналистка из Нью-Йорка – все интересовалась, не было ли попыток отомстить автору, не жгли ли куклуксклановцы крест на ее газоне. На роль мученицы за права человека Уэлти не сгодилась. „Не тратьте вы понапрасну деньги на телефон, – посоветовала она газетчице, – те, кто жгут кресты, мой рассказ не читали и вряд ли когда прочтут. Он не им адресован“.

Т. Венедиктова

Лили Доу и дамы

Миссис Уоттс и миссис Карсон были на почте, когда пришло письмо из Эллисвилской лечебницы для слабоумных. Эми Слокум выбежала из-за стойки с целой пачкой корреспонденции в руке, протянула письмо миссис Уоттс, и они все вместе стали читать его. Миссис Уоттс держала письмо, крепко ухватив своими ручками, а миссис Карсон медленно водила по строчкам пальцем в наперстке. Все остальные посетительницы затаили дыхание.

– Но что скажет Лили, когда мы сообщим ей, что отправляем ее в Эллисвил? – воскликнула наконец миссис Карсон, и лицо ее озарилось лучезарной улыбкой.

– Запрыгает от радости, не иначе, – сказала миссис Уоттс и зычным голосом пояснила даме, которая была туга на ухо: – Лили Доу берут в Эллисвил!

– Попробуйте только отправиться к ней без меня – я вам век не прощу! – заявила Эми Слокум и поспешила к своей конторке заканчивать разбор почты.

– Как вы считаете, ей там будет неплохо? – обратилась миссис Карсон к нескольким дамам-баптисткам, которые стояли в сторонке и ждали. Она была жена баптистского проповедника.

– Я слышала, там хорошо, только, может быть, слишком людно, – ответила одна из дам.

– Лили ведь всегда всем подчиняется, – сказала другая.

– Вчера вечером на этом джазе… – начала было третья и вдруг прикрыла рот ладошкой.

– Не смущайтесь, я знаю, что существуют такого рода представления, – сказала миссис Карсон, уставясь в пол и теребя мерную ленту, висевшую у нее на шее.

– Ах, миссис Карсон… Ну так вот, вчера возле этого их шатра кассир чуть не заставил Лили купить билет…

– Билет?!

– Но тут подошел мой муж и объяснил ему, что она не совсем в здравом уме, и все это подтвердили.

Дамы сокрушенно зацокали.

– Однако концерт был на славу, – сказала дама, которая на нем побывала. – И Лили так мило себя вела. Ну просто настоящая леди – сидела себе тихонечко и смотрела во все глаза.

– Да, да, она может прекрасно себя вести. Это верно, – сказала миссис Карсон, кивая и возводя глаза к потолку. – Оттого-то и сердце разрывается…

– Да, мэм, она просто глаз не сводила с… как эта штука называется? Он так потрясающе играл на ней… с ксилофона! – сказала дама. – Ни разу не повернула головы – ни направо, ни налево. Она сидела впереди меня.

– А вот интересно, чем она занималась после представления? – с озабоченной деловитостью спросила миссис Уоттс. – Для своих лет Лили слишком уж развилась.

– Ах, Этта! – запротестовала миссис Карсон, бросив на приятельницу укоризненный взгляд.

– Оттого-то мы и решили отправить ее в Эллисвил, – закончила свою мысль миссис Уоттс.

– Ну вот, я готова. – Эми Слокум, напудренная добела, выбежала из-за стойки. – Все разложила. Не знаю уж как, но все разложила.

– Что ж, будем надеяться, там ей будет лучше, – в один голос сказали другие дамы. И помедлили, прежде чем подойти к своим ящикам за почтой, – они были слегка обижены.

Три дамы остановились у водокачки.

– А вот где нам искать Лили? – сказала Эми Слокум.

– Куда она могла запропаститься? – сказала миссис Уоттс; она несла в руке письмо.

Дамы двинулись дальше.

– Нигде ее не видно, ни на той стороне, ни на этой, – объявила миссис Карсон.

Эд Ньютон подвешивал на проволоку, натянутую через всю лавку, школьные дощечки.

– Если вы Лили ищете, она сюда недавно заглядывала. Сказала, замуж собирается, – сообщил он.

– Боже мой! – вскричали дамы в один голос, хватая друг друга за руки. Миссис Уоттс начала судорожно обмахиваться письмом из Эллисвила. Она носила вдовий траур, и от малейшего беспокойства ее бросало в жар.

– Замуж? Какие глупости, Эд! Она уезжает в Эллисвил, – сказала миссис Карсон. – Мы с миссис Уоттс и Эми Слокум отправляем ее на свои собственные деньги. К тому же у нас в Виктори молодые люди блюдут свое достоинство. Лили не выходит замуж, просто это ей вдруг в голову взбрело.

– Ну что ж, помогай вам Бог, – сказал Эд Ньютон, похлопывая себя по боку дощечкой.

На перилах моста через железнодорожные пути сидела Эстел Мейберс и лениво потягивала апельсиновый напиток.

– Ты Лили не видала? – спросили ее дамы.

– Да вроде бы я должна была ее тут дожидаться, – сказала Эстел, словно это не она сидела на перилах и ждала. – Только Джуэл говорит, Лили зашла недавно в лавку, выбрала шляпку за двадцать девять долларов восемьдесят центов и унесла с собой. Джуэл хочет у нее эту шляпку на что-нибудь выменять.

– Ах, Эстел, Лили сказала, что выходит замуж! – вскричала Эми Слокум.

– Вот это да! – сказала Эстел. Да разве от нее толку добьешься.

Тут яростно затявкал клаксон – мимо катила Лорали Эдкинс на "виллисе" и ей не терпелось узнать, про что разговор.

Эми замахала руками и выбежала на мостовую.

– Лорали, Лорали! Везите нас к Лили Доу. Она замуж выходить собралась!

– Ого! Ну тогда садитесь скорее!

– Сейчас сами во всем убедимся, – проговорила миссис Уоттс, покряхтывая, – дамы помогали ей забраться на заднее сиденье. – Мы должны, мы просто обязаны объяснить Лили, что в Эллисвиле ей будет куда лучше, чем замужем.

– Ну дела!

"Виллис" свернул за угол. С тихой печалью зашуршал голос миссис Карсон – точно курица устраивалась под вечер на насест:

– Мы схоронили бедную беззащитную мать Лили. Мы полностью обеспечили Лили едой, топливом, одели с ног до головы. Определили ее в воскресную школу, чтобы она постигала слово Божие, окрестили ее, приняли в свою баптистскую общину. А когда старик отец начал колотить ее да еще хотел отрезать ей ножом голову, мы забрали ее от него и дали ей убежище.

Некрашеный каркасный дом с флюгерами на крыше был где в два этажа, где в три, стекла в окнах по фасаду желтые и фиолетовые, узорчатые, над крыльцом резной карниз. И весь он кренился на один бок, к железной дороге, а ступенек на крыльце вовсе не было. Набитая дамами машина подъехала к кедру.

– Теперь Лили, можно сказать, уже выросла, – продолжала шуршать миссис Карсон. – Теперь она совсем взрослая, – заключила она, вылезая из машины.

– И нате вам – замуж собралась, – брезгливо сказала миссис Уоттс. – Езжайте домой, Лорали, спасибо вам.

Перешагнув через пыльные циннии, они взобрались на крыльцо и, не постучав, прошли в незапертую дверь.

– Какой всегда странный запах в этом доме. Сразу бьет в нос, – сказала Эми Слокум.

Лили была дома. Она стояла на коленях в полутемной прихожей, склонившись над маленьким сундучком.

Увидев дам, она сунула в рот циннию и замерла.

– Здравствуй, Лили, – с укоризной сказала миссис Карсон.

– Привет, – сказала Лили и звучно пососала стебелек циннии – точно сойка заверещала. На ней была одна только нижняя юбка – помимо всего прочего миссис Карсон твердо внушила ей, что юбку она должна надевать обязательно. Из-под новой шляпки свисали пряди соломенно-желтых волос. Если знать, на шее у нее можно было разглядеть извилистый шрам.

Толстухи миссис Карсон и миссис Уоттс уселись в двойное кресло-качалку. Эми Слокум – на витой железный стул, дар сгоревшей аптеки.

– Чем это ты занимаешься, Лили? – спросила миссис Уоттс, покачиваясь в кресле.

Лили улыбнулась.

Сундучок был старый, оклеенный желтой и коричневой бумагой, по которой, точно звезды по небу, рассыпались кружочки и колечки потемнее цветом. Дамы молча обменялись взглядами: и откуда только взялся этот сундучок? Если не считать куска мыла и зеленой махровой салфетки-мочалки, которую Лили сейчас расстилала на дне, он был пуст.

– Так ответь же нам, Лили, чем ты занимаешься? – подхватила Эми Слокум.

– А то не видите – укладываюсь, – сказала Лили.

– И куда же ты собралась?

– Замуж собралась, а вы небось мне ой как завидуете, – сказала Лили. Но тут она вдруг оробела и снова зажала в зубах циннию.

– Расскажи мне все, дорогая, – попросила миссис Карсон. – Расскажи старой миссис Карсон, почему тебе вдруг захотелось выйти замуж.

– Не расскажу, – немного поколебавшись, ответила Лили.

– А вот мы для тебя кое-что получше придумали, – сказала миссис Карсон. – Почему бы тебе не поехать в Эллисвил?

– Это будет просто замечательно, – подхватила миссис Уоттс. – Что может быть лучше!

– Там очень приятно, – без особой уверенности добавила Эми Слокум.

– А что это у вас за шишки на лице? – спросила ее Лили.

– Эми, дорогая, не вмешивайтесь, пожалуйста, – забеспокоилась миссис Карсон. – Стоит вам слово сказать, и в Лили прямо бес вселяется.

Лили задумчиво разглядывала Эми Слокум.

– Ну так как, Лили? Хочешь ты поехать в Эллисвил? – спросила миссис Карсон.

– He-а, – сказала Лили.

– Почему же нет? – Дамы в невыразимом удивлении склонились к Лили.

– Потому что я замуж выхожу, – сказала Лили.

– Ах так! И за кого же ты выходишь замуж, детка? – спросила миссис Уоттс. Она-то умела кого хочешь припереть к стенке и заставить отказаться от собственных слов.

Лили закусила губу, потом расплылась в улыбке. Она полезла в сундучок, вытащила оттуда оба куска мыла и помахала ими.

– Ну скажи же нам, – подбадривала ее миссис Уоттс. – Скажи нам, за кого ты выходишь замуж?

– За того, вчерашнего.

Дамы дружно ахнули. А ведь у нее и в самом деле может быть любовник! Страшные догадки обрушились на них, точно летний град на голову. Миссис Уоттс поднялась с качалки, с трудом удерживая равновесие.

– За этого актеришку? За музыканта? – вскричала она.

Лили подняла глаза – они сияли восторгом.

– У вас… у вас с ним что-то было? – Миссис Уоттс, одна только миссис Уоттс была способна выяснить все до конца.

– Да, мэм, – сказала Лили. Она любовно погладила мыло своими маленькими пальчиками и положила в сундучок вместе с салфеткой.

– Что-о! – Эми Слокум вскочила со стула и, опережая свой крик, рванулась к Лили. – Что было? – снова закричала она на всю прихожую.

– Не расспрашивайте ее, – сказала миссис Карсон, подступая следом. – Ответь мне, Лили, скажи только: да или нет – ты такая же, как была прежде? Да или нет?

– На нем красная куртка, – мечтательно сказала Лили. – И он берет палочки и делает так: пинь-пон! динь-дон!

– Ах, мне дурно! Сейчас я упаду в обморок, – вскричала Эми Слокум.

Но дамы сказали:

– Не упадете.

– Ксилофон! – догадалась миссис Уоттс. – Он – ксилофонист! Несчастный трус, его надо изгнать из города, посадить на первый же поезд, и пусть катится!

– Изгнать из города? Да его уже и след простыл, – крикнула Эми Слокум. – Разве вы не читали? Афишу на кафе? Виктори – девятого, Комо – десятого. Он уже в Комо. В Комо!

– Ну и что? Мы заставим его вернуться! – решительно заявила миссис Уоттс. – От меня ему не убежать!

– Спокойно, – сказала миссис Карсон. – Лично я не вижу в этом никакого смысла. Уж если на то пошло, лучше ему исчезнуть из нашего города навсегда. Негодяй! Он домогался лишь ее тела, он не принесет ей счастья, даже если мы под дулом пистолета заставим его вернуться и жениться на бедняжке.

– Но как же… – широко раскрыв глаза, начала было Эми.

– Замолчите, – отрезала миссис Уоттс. – По-моему, вы правы, миссис Карсон.

– Вот мой сундук с приданым, – благовоспитанно сообщила Лили в наступившем молчании. – А вы даже и не заглянули в него. У меня уже мыло есть и мочалка. И шляпа – вот она, на мне. А вы что мне подарите?

– Лили, – сказала миссис Уоттс, решительно приступая к делу, – мы подарим тебе много-много чудесных подарков, но только с одним условием: ты не будешь выходить замуж, а поедешь в Эллисвил.

– А что подарите-то? – допытывалась Лили.

– Я подарю тебе две наволочки с мережкой, – сказала миссис Карсон.

– Я – большущий торт с глазурью, – сказала миссис Уоттс.

– А я – сувенир из Джексона. Копилочку, – сказала Эми Слокум. – Ну как, поедешь?

– Нет, – сказала Лили.

– Я подарю тебе очень красивую маленькую Библию, и на ней золотыми буквами будет вытиснено твое имя, – сказала миссис Карсон.

– А хочешь крепдешиновый розовый бюстгальтер с пряжками на бретельках? – мрачно спросила миссис Уоттс.

– Что ты такое говоришь, Этта!

– Он же ей нужен, – сказала миссис Уоттс. – Не хватало только, чтобы она бегала по Эллисвилу в одной нижней юбке, как туземка с островов Фиджи.

– Ах, как бы мне хотелось поехать в Эллисвил! – мечтательно сказала Эми Слокум.

– А что я там у них буду делать? – тихо спросила Лили.

– Все что только пожелаешь. Будешь плести там корзинки, будешь… – миссис Карсон растерянно поглядела на своих подруг.

– Да, конечно, тебе разрешат плести всякие корзины и корзиночки, – подхватила миссис Уоттс и тоже смолкла.

– Нет, мэм, уж лучше я замуж выйду, – сказала Лили.

– А вот это чистое упрямство с твоей стороны, Лили Доу! – Миссис Уоттс повысила голос. – Ты ведь уже почти согласилась, и на тебе – начинай сначала.

– Все мы уповали на Бога, мы взывали к нему, – внушительно заговорила миссис Карсон, – и вот что Господь поведал нам – и мистер Карсон тоже: тебе надлежит быть в Эллисвиле, ты обретешь там счастье.

Лили почтительно склонила голову набок, однако упрямое выражение не сошло с ее лица.

– Нет, мы обязаны немедленно, сейчас же отправить ее туда! – вскричала вдруг Эми Слокум. – Ей ни в коем случае нельзя здесь оставаться! Вы только представьте себе…

– Ах нет, нет, что вы! – заторопилась возразить миссис Карсон. – Мы не должны так думать.

Дамы сели, их охватило отчаяние.

– А можно мне взять с собой сундучок с приданым… ну, туда, в этот Эллисвил? – робко спросила Лили, косясь на дам.

– Конечно, конечно, – твердо заверила ее миссис Карсон.

Дамы снова молча встали.

– Вот если б мне взять с собой сундучок с приданым…

– Никакого жениха у нее нет, один сундучок, – прошептала Эми.

Миссис Уоттс хлопнула в ладоши.

– Все, договорились!

– Слава тебе господи! – прошептала себе под нос миссис Карсон.

Лили посмотрела на дам, и глаза у нее заблестели. Она гордо вскинула голову и, явно кому-то подражая – неизвестно кому, – небрежно бросила:

– О’кей, милашка!

Дамы тем временем, кивая и улыбаясь, отступали к двери.

– Судя по всему, мне лучше остаться, – сказала, вдруг останавливаясь, миссис Карсон. – Боже мой! Где она могла услышать такое ужасное словечко?

– Укладывайте вещи, – сказала миссис Уоттс. – Лили Доу отбывает в Эллисвил вечерним поездом. Сегодня!

На станции попыхивал парами паровоз. Население Виктори чуть ли не в полном составе собралось на перроне, все ждали отбытия поезда. Музыканты из городского оркестра явились все до единого по собственному почину и рассеялись в толпе. Эд Ньютон уже подавал на своем бассетгорне первые сигналы к сбору. Кто-то пришел с корзиной, полной маленьких цыплят, цыплята вылезли из нее и бегали под ногами. Всем хотелось полюбоваться на принаряженную Лили, но миссис Карсон и миссис Уоттс тайком провели ее в вагон с другой стороны поезда.

Обе дамы решили сопроводить Лили до Джексона, чтобы пересадить ее на другой поезд и удостовериться, что она следует в должном направлении.

Лили сидела между ними на плюшевом диванчике, аккуратно причесанная – волосы собраны в пучок, а к нему пришпилена голубая шляпка, которую Джуэл подсунула ей взамен красивой новой. Одета она была в дорожное платье, сооруженное из отдельных частей летнего траурного наряда миссис Уоттс. Сквозь материю нежно просвечивали розовые бретельки. На коленях у Лили лежали сумочка, Библия и коробка с еще теплым тортом.

Эми Слокум только что управилась с исходящей почтой: проштемпелевала все конверты и связала их пачками. Теперь она стояла перед купе, где сидела Лили, и из глаз ее катились слезы.

– До свидания, Лили, – сказала она. Эми принимала все близко к сердцу.

– До свидания, Эми-дурочка, – сказала Лили.

– Боже мой, надеюсь, они получили нашу телеграмму и встретят ее в Эллисвиле! – горестно воскликнула Эми, мысленно прикидывая, как далеко отсюда до Эллисвила. – Так трудно было объяснить все в десяти словах.

– Выходите же, Эми, сейчас поезд тронется, и вы сломаете себе шею, – сказала миссис Уоттс; она удобно расположилась на сиденье и весело обмахивалась изящным веером. – Однако, скажу я вам, тут такая жарища, как только отъедем от города, я расслаблю корсет.

– Ты, Лили, смотри не плачь там. Веди себя хорошо и делай все, что велят, – тебе ведь все хотят добра… – У Эми задрожал подбородок. Она уже пятилась по коридору к выходу.

И тут Лили засмеялась. Она протянула руку над пышным бюстом миссис Карсон и показывала пальцем на какого-то мужчину. Он сошел с их поезда и сейчас стоял в нерешительности среди оживленных горожан. Какой-то не известный никому мужчина в кепочке.

– Смотрите, – сказала Лили и, прикрыв рот ладошкой, опять тихонько засмеялась.

– Не смотри! – железным голосом приказала миссис Карсон, будто вколачивая эти два слова в размягченный маленький мозг Лили. – Вообще ни на что не смотри, пока не доедешь до Эллисвила! – добавила она.

Эми Слокум вышла из вагона, и слезы хлынули из ее глаз с такой силой, что она чуть не сбила с ног того самого незнакомого мужчину. Низенького, в кепочке и, похоже, надушенного – о боже!

– Не скажете ли вы мне, мадам, – обратился он к ней, – где живет в вашем городке такая маленькая девушка по имени Лили Доу? – Он почтительно приподнял кепочку – он был рыжий.

– А зачем вам это знать? – парировала Эми, еще не сообразив, что к чему.

– Говорите громче, – попросил незнакомец. Сам он почти шептал.

– Она уехала. В Эллисвил!

– Уехала?

– Уехала в Эллисвил!

– Вот так да! – Коротышка выпятил нижнюю губу и дунул на волосы так, что они взметнулись у него надо лбом.

– А, собственно, что у вас за дело к Лили? – вдруг заволновалась Эми.

– Да мы хотели с ней пожениться, только и всего, – сказал коротышка.