Текст книги "Сын"

Автор книги: Ю Несбё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10

Йоханнес вылил воду из ведра в сточную раковину и поставил швабру в кладовку. Он вымыл все коридоры второго этажа плюс контрольное помещение, и теперь ему хотелось почитать оставленную в камере книгу. «Снега Килиманджаро». В книге было несколько рассказов, но он снова и снова перечитывал только этот. О мужчине, заболевшем гангреной. Он знает, что умрет. И это знание не делает его ни лучше, ни хуже, а только более здравомыслящим, более честным и менее терпеливым. Йоханнес никогда не отличался любовью к чтению, эту книгу ему дал тюремный библиотекарь, и поскольку Йоханнес интересовался Африкой с тех времен, когда ходил вдоль Берега Слоновой Кости и Либерии, он прочитал несколько страниц об этом совершенно невинно пострадавшем, но все же умирающем в палатке посреди саванны мужчине. В первый раз он просто пролистал рассказ. Теперь же он читал медленно, слово за словом, в поисках чего-то, что он сам не мог определить.

– Привет.

Йоханнес повернулся.

Приветствие Сонни прозвучало хрипло, а сам он, стоявший перед Йоханнесом со впалыми щеками и горящим взором, был таким бледным, что казался прозрачным. Как ангел, подумал старик.

– Здравствуй, Сонни. Слышал, ты был в изоляторе. Как дела?

Сонни пожал плечами.

– У тебя хороший левый джеб [5]5
   Длинный прямой удар рукой в боксе.


[Закрыть], парень. – Йоханнес осклабился и указал на дыру рядом с передними зубами.

– Надеюсь, ты сможешь меня простить.

Йоханнес сглотнул:

– Прощение нужно мне, Сонни.

Они стояли и смотрели друг на друга. Йоханнес заметил, как Сонни украдкой оглядывает коридор. Он ждал.

– Ты мог бы сбежать за меня, Йоханнес?

Йоханнес задумался, перебирая в голове эти слова в надежде увидеть в них смысл, а потом спросил:

– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь бежать. К тому же бежать мне некуда, меня моментально поймают и приведут обратно.

Сонни не отвечал, но во взгляде его сквозило полное отчаяние, и тут Йоханнеса озарило:

– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я выбрался отсюда и добыл тебе дозу?

Сонни по-прежнему не отвечал, глядя в глаза старику диким, яростным взглядом. Бедный мальчишка, подумал Йоханнес. Чертов героин.

– Почему ты обратился именно ко мне?

– Потому что ты единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и ты можешь это сделать.

– Нет, я единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и я знаю, что это сделать невозможно. Двери можно открыть только пальцем, отпечаток которого есть в компьютерной базе. А моего отпечатка там нет, милый мой. И он туда не попадет, если я не получу резолюцию на заявлении в четырех экземплярах. Я видел…

– Все двери можно закрыть и открыть из контрольного помещения.

Йоханнес покачал головой и огляделся, удостоверившись, что в коридоре, кроме них двоих, по-прежнему никого нет.

– Даже если выйти из здания, у выезда с парковки сидит охранник. Он проверяет документы у всех, кто входит и выходит.

– Абсолютно у всех?

– Да. За исключением времени смены дежурных утром, днем и вечером, тогда знакомые машины и лица пропускают без проверки.

– И возможно, людей в форме надзирателей?

– Наверняка.

– А что, если ты раздобудешь себе форму надзирателя и сбежишь в пересменку?

Йоханнес коснулся подбородка большим и указательным пальцем. Челюсть все еще побаливала.

– А где я возьму форму?

– В шкафчике Сёренсена в раздевалке. Ты легко взломаешь его отверткой.

Сёренсен, один из надзирателей, второй месяц сидел на больничном. Нервный срыв. Йоханнес знал, что сейчас это называется как-то иначе, но смысл тот же: чертов клубок чувств. Он испытал это на себе.

Йоханнес покачал головой:

– В пересменку там полно других надзирателей, они меня узнают.

– Измени внешность.

Йоханнес рассмеялся:

– И чем же я, старик, буду угрожать надзирателям?

Сонни поднял длинную белую рубаху и выудил из кармана брюк пачку сигарет. Он зажал сигарету пересохшими губами и чиркнул зажигалкой. Зажигалка имела форму пистолета. Йоханнес медленно кивнул:.

– Дело не в наркотиках. Ты хочешь, чтобы на свободе я сделал что-то другое, так ведь?

Сонни втянул пламя зажигалки в сигарету и выпустил дым. Он плотно зажмурил глаза.

– Сделаешь? – Этот теплый, мягкий голос.

– Ты отпустишь мне грехи? – спросил Йоханнес.

Арильд Франк заметил их, когда поворачивал за угол. Сонни Лофтхус положил руку на лоб Йоханнеса, стоявшего перед ним с опущенной головой и закрытыми глазами. Они были похожи на двух хреновых гомиков. Он видел их на мониторе в контрольном помещении, они стояли в коридоре и разговаривали. Иногда он жалел, что микрофоны установлены не во всех камерах, потому что по бдительным взглядам заключенных он видел, что они беседуют не о лотерейном билете. Потом Сонни вынул что-то из кармана. Он стоял спиной к камере, так что невозможно было сказать, что именно, но потом Франк увидел поднимающийся у него над головой табачный дым.

– Эй! Попрошу не курить в моей тюрьме, спасибо!

Седая голова Йоханнеса вскинулась вверх, рука Сонни упала вниз.

Франк подошел к ним, указывая большим пальцем себе за спину:

– Иди вымой что-нибудь, Халден.

Франк подождал, пока старик отойдет на достаточное расстояние.

– О чем вы говорили?

Сонни пожал плечами.

– Ах да, ты же давал подписку о неразглашении. – Арильд Франк засмеялся лающим смехом. Звук его смеха метался от стены к стене в коридоре. – Ну что, Сонни, ты передумал?

Молодой человек затушил сигарету о пачку, убрал и то и другое в карман и почесал руку.

– Чешется?

Парень не ответил.

– Мне кажется, есть вещи похуже чесотки. Есть вещи и похуже ломки. Слышал о заключенном из сто двадцать первой? Думают, что он повесился на крючке от светильника. Но, отбросив от себя стул, пожалел о том, что сделал, и поэтому расцарапал себе горло. Как же его звали? Гомес? Диас? Он работал на Нестора. Были опасения, не стукач ли он. Никаких доказательств, только обеспокоенность. И этого оказалось достаточно. Ну разве не странно, лежа на койке посреди ночи, думать о том, что ты сейчас в тюрьме и больше всего боишься того, что дверь в твою камеру незаперта? Что кто-то в контрольном помещении одним нажатием кнопки позаботился о том, чтобы доступ к тебе получила целая тюрьма убийц?

Сонни склонил голову. Но Франк заметил у него на лбу капли пота. Парень образумится. Франк не любил, когда заключенные умирали в камерах его тюрьмы, от этого у кого-то всегда ползли вверх брови, вне зависимости от того, насколько правдоподобно все выглядело.

– Да.

Это прозвучало так тихо, что Франк автоматически нагнулся вперед.

– Да? – повторил он.

– Завтра. Вы получите признание завтра.

Франк сложил руки на груди и покачался на каблуках.

– Хорошо. Тогда завтра утром я привезу господина Харнеса. И на этот раз никаких чудачеств. А когда будешь ложиться спать, посмотри внимательно на крючок от светильника на потолке. Понятно?

Парень поднял голову и встретился взглядом с помощником начальника тюрьмы. Франк давно уже отверг утверждение, что глаза – это зеркало души: он видел слишком много честнейших глаз заключенных, которые изливали потоки лжи. Кроме того, само выражение было странным. Зеркалодуши? Логически это означало, что, глядя в глаза другому, человек видит свою собственную душу. Возможно. Неужели поэтому ему так неприятно встречаться взглядом с этим мальчишкой?

Франк отвернулся. Надо было сосредоточиться на важном, а не начинать задумываться над тем, что ведет в никуда.

– Там привидения, вот почему.

Грязными пальцами Ларс Гилберг поднес ко рту тонкий хабарик и прищуренными глазами посмотрел на двоих полицейских, склонившихся над ним.

Симон и Кари потратили три часа на то, чтобы обнаружить его здесь, под мостом Грюнербруа. Они начали разгадывать ребус с пансиона «Ила», где Гилберга не видели уже больше недели, продолжили в благотворительном кафе на улице Шиппергата, на Плате у Центрального вокзала, где по-прежнему, как на рынке, торговали наркотиками, в социальном центре Армии спасения на улице Уртегата, откуда их направили к реке у Лося – у скульптуры, обозначавшей границу между спидом и героином. По дороге Кари объяснила Симону, что в настоящее время торговлей амфетамином и метамфетамином вдоль реки на юг от Лося вплоть до моста Ватерланд занимаются албанцы и североафриканцы. Вокруг одной из скамеек, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, стояли четверо сомалийцев в низко натянутых на лбы шапках. Один из них кивнул, взглянув на фотографию, которую им показала Кари, махнул рукой на север, в страну героина, и, подмигнув, спросил, не нужна ли им пара граммов кристаллов на дорожку. И все засмеялись вслед Симону и Кари, взбирающимся по тропинке наверх к мосту Грюнербруа.

– Ты не захотел жить в «Иле», потому что, по-твоему, там полно привидений?

– Не, мужик, не по-моему. Чертовы кости. В той комнате, блин, вообще нельзя было жить, она уже была занята, это сразу понимаешь, как зайдешь туда. Я мог проснуться посреди ночи, и там, конечно, никого не было, но я же знаю, что секунду назад кто-то стоял и дышал мне в лицо. И такое творилось не только в моей комнате, спроси у других жильцов. – Гилберг неодобрительно посмотрел на докуренный хабарик.

– И ты решил разбить лагерь здесь? – спросил Симон, протягивая ему свою коробочку жевательного табака.

– Ну, привидения привидениями, а если честно, я не выношу, когда меня запирают в таких крохотных комнатах. А это… – Гилберг махнул в сторону подстилки из газет и дырявого спальника, валяющегося неподалеку, – чудесное местечко летом. – Он показал рукой на мост. – Потолок не течет. Вид на воду. Никаких коммунальных расходов, близость к транспорту и магазинам. Чего еще можно желать?

Он взял три пакетика табака из коробки Симона, засунул один под верхнюю губу, а два других – в карман.

– И что, работаешь священником? – спросила Кари.

Гилберг склонил голову набок и, прищурившись, посмотрел на Симона.

– Она о воротничке, который ты носишь, – сказал полицейский. – Возможно, ты прочитал в своих утренних газетах, что недалеко отсюда вверх по реке был найден мертвый священник.

– Ничего не знаю.

Гилберг вынул пакетики табака из кармана и положил их обратно в коробку, которую протянул Симону.

– Криминалисты потратят ровно двадцать минут на то, чтобы доказать, что воротничок принадлежал тому священнику, Ларс. А тебе двадцать лет придется провести на зоне за убийство.

– Убийство? Про убийство ничего не…

– Значит, ты читаешь про происшествия? Он умер до того, как его сбросили в реку. Это видно по синякам на коже. Он ударился о камни, а синяки мертвого отличаются от синяков живого. Понимаешь?

– Нет.

– Хочешь объясню? Или объяснить тебе, какой крохотной покажется тюремная камера, в которую тебя запрут?

– Но я же не…

– Даже подозреваемые проводят по нескольку недель в камере предварительного заключения. А она, если честно, еще меньше по размеру.

Гилберг задумчиво посмотрел на них и пару раз смачно обсосал пакетик табака.

– Что вы хотите?

Симон опустился перед Гилбергом на корточки. У бездомного нет запаха, у него есть вкус. Сладкий гнилой вкус опавших фруктов и смерти.

– Мы хотим, чтобы ты рассказал, что произошло.

– Я не знаю, говорю же вам.

– Ты ничего не рассказал, Ларс. Но кажется, для тебя это важно – молчать. Почему?

– Это просто воротничок. Его прибило к берегу и…

Симон поднялся и схватил Гилберга за руку:

– В таком случае пойдем.

– Подождите!

Симон отпустил его.

Гилберг опустил голову, тяжело дыша.

– Это были люди Нестора. Но я не могу… Ты знаешь, что Нестор делает с теми, кто…

– Да, я знаю. А ты знаешь, что он узнает обо всем, если тебя зарегистрируют в журнале допрошенных в Полицейском управлении. Поэтому предлагаю рассказать нам все, что тебе известно, прямо сейчас, и тогда я подумаю, можно ли не возить тебя на допрос.

Гилберг медленно покачал головой.

– Давай, Ларс!

– Я сидел на скамеечке под деревьями в том месте, где тропинка опускается под мост Саннербруа. Я находился метрах в десяти от моста, поэтому хорошо разглядел тех, кто на нем был. Не думаю, что они видели меня: сейчас, летом, там очень густая листва, так ведь? Их было двое, один держал священника, а другой взял в захват его голову. Я находился так близко, что видел белки глаз священника. Кстати, в его глазницах были только белки, зрачки закатились внутрь черепа, так ведь? Но он не издал ни звука. Как будто знал, что это бесполезно. А потом тот парень рванул его голову назад, как какой-нибудь мануальный терапевт. Я слышал хруст, я не шучу, похожий на хруст ветки под ногой. – Гилберг прижал указательный палец к верхней губе, два раза моргнул и уставился вдаль. – Потом я огляделся. Черт, они только что убили мужика прямо посреди моста, а выглядят совершенно спокойными. Но вот ведь удивительно, как пусто может быть в Осло посреди лета, да? А потом они перекинули его через каменную ограду в том месте, где заканчивается решетка.

– Сходится. Там как раз есть торчащие из воды камни, – сказала Кари.

– Он немного полежал на тех камнях, а потом его подхватило водой и потащило дальше. Я сидел тихо, как мышь, и не двигался. Если бы те типы поняли, что я видел их…

– Но ты их видел, – сказал Симон. – Ты сидел так близко, что мог бы опознать их, если бы снова увидел.

Гилберг покачал головой:

– Никаких шансов. Я их уже забыл. Вот в чем недостаток тех, кто ширяется всем, чем попало. С памятью становится очень плохо.

– Я думаю, ты хотел сказать «преимущество», – произнес Симон, проводя рукой по лицу.

– Однако ты знал, что эти типы работают на Нестора. – Кари нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

– Костюмы, – сказал Гилберг. – Они выглядят абсолютно одинаково, как будто сперли партию костюмов-двоек, предназначенных для Союза норвежских похоронных бюро. – Он потрогал пакетик табака языком. – Так ведь?

– Мы включим это дело в число приоритетных, – сказал Симон в машине по дороге в Полицейское управление. – Я хочу, чтобы ты проверила все передвижения Воллана за двое суток перед убийством и составила список всех, всех без исключения, с кем он вступал в контакт.

– Хорошо, – ответила Кари.

Они проехали мимо клуба «Бло» и остановились перед потоком молодых пешеходов. Хипстеры, идущие на концерт, подумал Симон и бросил взгляд на Кубу. Пока он рассматривал большой экран на открытой сцене, Кари позвонила отцу и сообщила, что не сможет прийти на ужин. На экране показывали черно-белый фильм. Пейзажи Осло. Похоже на пятидесятые. Он помнил эти пейзажи с детства. Для хипстеров такие кадры – всего лишь любопытный мир, что-то давно минувшее, но невинное и, вполне возможно, очаровательное. Он слышал смех.

– Меня интересует одна вещь, – сказала Кари, и Симон понял, что она уже закончила телефонный разговор. – Вы сказали, что Нестор узнает, если Гилберга приведут на допрос. Вы это серьезно?

– А ты как думаешь? – спросил Симон, давя на газ и направляясь к улице Хаусманна.

– Я не знаю, но мне показалось, что вы говорили серьезно.

– Я не знаю, серьезно или нет. Это долгая история. Многие годы ходили разговоры о том, что в полиции завелся крот, который напрямую докладывает обо всем одному человеку, управляющему почти всей наркоторговлей и торговлей людьми в Осло. Но это было давно, и хотя тогда об этом говорили все, никто не мог доказать, что крот и этот человек существуют на самом деле.

– А кто этот человек?

Симон посмотрел в боковое окно:

– Мы называли его Близнецом.

– Близнецом, – сказала Кари. – В отделе наркотиков о нем тоже говорили. Почти так же, как Гилберг говорил о привидениях в «Иле». А это реальное лицо?

– Да, Близнец вполне реальное лицо.

– А как насчет крота?

– Скажем так. Один человек, по имени Аб Лофтхус, совершил самоубийство и оставил после себя письмо, в котором признавался, что был кротом.

– Разве это не доказательство?

– Для меня – нет.

– Почему?

– Потому что Аб Лофтхус – самый неподкупный человек, когда-либо служивший в полиции Осло.

– Откуда вам это известно?

Симон остановился на красный сигнал светофора у улицы Стургата. Казалось, из окружающих фасадов домов начала сочиться тьма, а вместе с ней на улице появились ночные звери. Они ходили шаркающей походкой, стояли, прислонившись к стенам домов у дверей, из которых доносилась музыка, или сидели в машинах, выставив локти в боковые окна. Ищущие голодные взгляды. Охотники.

– Потому что он был моим лучшим другом.

Йоханнес посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Десять минут после закрытия. Остальные уже заперты в своих камерах, его же самого запрут вручную после завершения уборки в одиннадцать часов. Удивительное дело. Когда долго сидишь в тюрьме, дни начинают казаться минутами, а девочки с календарей, висящих в твоей камере, не успевают идти в ногу с месяцами. Но последний час показался ему годом. Долгим нехорошим годом.

Он вошел в контрольное помещение.

Сейчас здесь несли дежурство три человека, на одного меньше, чем обычно дежурят днем. Один из них отвернулся от мониторов, скрипнув стулом:

– Привет, Йоханнес.

Это был Гейр Голдсруд. Он ногой вытолкнул из-под стола мусорную корзину – движение, уже ставшее автоматическим. Молодой начальник смены помогает престарелому уборщику с больной спиной. Йоханнесу всегда нравился Гейр Голдсруд. Он вынул из кармана пистолет и нацелил его в лицо начальнику смены.

– Круто! Откуда это у тебя? – спросил другой надзиратель, светловолосый парень, игрок футбольной команды третьего дивизиона «Хасле/Лёрен».

Йоханнес не ответил. Он продолжал стоять, не отводя взгляда и дула пистолета от точки между глазами Голдсруда.

– Ну-ка дай мне прикурить! – Третий надзиратель взял в рот сигарету.

– Опусти его, Йоханнес.

Голдсруд говорил тихо, не моргая, и Йоханнес видел, что он все понял. Понял, что в руках у него не забавная зажигалка.

– Ну прямо порно в стиле Джеймса Бонда. Сколько хочешь за него? – Футболист поднялся и подошел к Йоханнесу, чтобы поближе рассмотреть пистолетик.

Йоханнес направил маленькое оружие на один из мониторов под потолком и нажал на курок. Он не знал, чего в точности ожидать, но в отличие от остальных не удивился, когда раздался хлопок, монитор взорвался и вниз посыпались осколки стекла. Футболист застыл.

– Лечь на пол!

Вообще-то, Бог наградил Йоханнеса звонким баритоном, однако сейчас голос его был тонким и визгливым, как у истеричной бабы.

Но это подействовало. Осознание того, что отчаянный человек стоит перед тобой со смертельным оружием в руках, производит больший эффект, чем командный голос. Все трое опустились на колени и сложили руки за головой заученным движением, как будто их долго учили, как себя вести, когда тебе угрожают пистолетом. А может, так и было, и их научили, что единственный выход – это следовать всем распоряжениям угрожающего. И наверняка при их зарплате это был единственный приемлемый выход.

– На пол! Морды в пол!

Они послушались. Как в сказке.

Йоханнес посмотрел на панель управления, нашел кнопку, открывавшую и запиравшую двери камер, и кнопку управления шлюзами и главными дверьми, и в конце – большую красную главную кнопку, отпиравшую абсолютно все двери. Этой кнопкой следовало пользоваться при пожаре. Ее он и нажал. Длинный гудок сообщил, что тюрьма открыта. Внезапно Йоханнесу пришла в голову удивительная мысль: наконец-то он находится там, где всегда мечтал. На мостике, как капитан корабля.

– Смотреть в пол, – сказал он. Голос стал лучше. – Если кто-нибудь из вас попробует меня остановить, то я со своими подельниками приду за вами и вашими семьями. Помните, что я все знаю о вас, парни. Трине, Валборг…

Он продолжал называть имена жен и детей, школы, в которых они учились, их хобби, адреса проживания, всю информацию, собранную за эти годы, – все это он исполнил речитативом, глядя на мониторы. Закончив, Йоханнес покинул контрольное помещение. Он побежал по коридору, потом вниз по лестнице на первый этаж. Дернул первую дверь. Открыто. Он побежал дальше по следующему коридору. Сердце уже тяжело стучало: он не занимался спортом, хотя следовало бы, ведь форму он совсем не поддерживал. Вот сейчас и начнет. Вторая дверь, тоже не заперта. Ноги больше не хотели бежать в том же темпе. Наверное, это из-за рака, наверное, он уже вгрызся в мускулатуру и ослабил ее. Третья дверь вела в шлюз. Шлюз представлял собой маленькую комнатку с решетчатыми дверями с обеих сторон. Одну дверь надо закрыть, прежде чем можно будет открыть вторую. Считая секунды, Йоханнес ждал, пока дверь позади него с тихим жужжанием отползет назад. Ему был виден коридор, ведущий к раздевалкам и личным шкафчикам. Когда он наконец услышал, как дверь захлопнулась, он схватился за дверную ручку перед собой, нажал ее вниз и потянул.

Заперто.

Черт! Он потянул еще раз. Дверь не сдвинулась.

Он посмотрел на белую пластину с сенсором у двери и прижал к ней указательный палец. Индикатор несколько секунд помигал желтым, потом погас, и зажглась красная лампочка. Йоханнес знал: это означает, что устройство не распознало отпечаток пальца, но все равно снова потянул за ручку. Заперто. Он проиграл. Он опустился на колени перед дверью. В тот же миг в комнате раздался голос Гейра Голдсруда:

– Прости, Йоханнес.

Голос доносился из динамика под потолком. Он был спокойным, почти утешительным.

– Это наша работа, Йоханнес. Если бы мы прекращали делать ее каждый раз, когда кто-то угрожает нашим семьям, в Норвегии не осталось бы ни одного тюремного надзирателя. Расслабься, мы сейчас придем и заберем тебя. Ты сам просунешь пистолет через решетку, Йоханнес, или хочешь, чтобы мы сначала напустили газу?

Йоханнес поднял глаза на камеру наблюдения. Видят ли они отчаяние на его лице? Или облегчение? Облегчение оттого, что здесь все закончилось, но жизнь все равно будет продолжаться, как и раньше. Почти как раньше. Теперь ему вряд ли доверят мыть полы на втором этаже.

Он протолкнул позолоченный пистолет между прутьями решетки, потом лег на пол, сложил руки за головой и скрючился, как оса, только что совершившая свой последний и единственный укус. Но когда он закрыл глаза, то не услышал воя гиен, он был не в самолете и не направлялся к вершине Килиманджаро. Он по-прежнему был нигде и по-прежнему жив. Он был здесь.