Текст книги "Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей"

Автор книги: Йорг Циттлау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Почему Ницше умер не от сифилиса

«Он сидел в углу дивана и осматривал свои руки, как будто удивлялся, что они еще ему принадлежат. Очень редко он оставался внимательным, слушая другого… Достойна удивления выдержка престарелой фрау пастор; сознание бесполезности своих усилий ничуть не умерило ее пыла».

Письмо композитора и писателя Генриха Кезелитца, написанное 26 февраля 1892 года, разрушило последние иллюзии. Жизнь Ницше катилась под откос. Философ «Сверхчеловека», порвавший с моралью, состраданием и здравым смыслом и услышавший вместо них «голос жизни», был теперь всего лишь неизлечимо больным, нуждающимся в постоянном уходе человеком, который без чужого сострадания был бы обречен на смерть.

Мать Ницше приняла его к себе. Тогда как немало людей из ее окружения полагало, что сам Господь наказал Фридриха тупоумием и помешательством за антихристианские измышления, она видела в нем «любимого пациента, который не внушает ни малейшего страха, которого всегда хочется ласкать, что часто и случается и, как кажется, приносит ему радость». Однако Франциска Ницше не успела многого для него сделать. Она умерла 20 апреля 1897 года, и с этого момента его жизнь стала настоящим кошмаром, поскольку о нем начала заботиться его сестра Элизабет. Она превратила своего беззащитного и знаменитого брата в своеобразную куклу для общественности: на него надевали белую простыню, его апатия истолковывалась как состояние мистического парения – и вот уже готов был портрет гуру из лучшего мира. Но этого мало: как убежденная антисемитка, Элизабет позаботилась о том, чтобы «сверхчеловеческая» философия ее брата превратилась в основание идеологии фашизма. Затемненное сознание Фридриха не могло с этим ничего поделать.

За всю свою взрослую жизнь Ницше никогда не был вполне здоров. Он говорил о «сильном ревматизме, который начинался в руках, переползал в шею, а оттуда распространялся на спину и зубы» и о «колющей головной боли». Его часто рвало, да и состояние глаз вызывало у него опасения: «Скоро я либо умру, либо ослепну». Врачи предполагали мигрень, но не могли ему ничем помочь. Боли были так сильны, что в 1879 году в возрасте тридцати пяти лет Ницше вынужден был оставить свою профессорскую деятельность на филологическом факультете в Базеле. Примирившись с судьбой, он изрек: «Надо быть рожденным для своего врача, иначе погибаешь от него». Писательские его творения в это время тоже менялись. Формулировать длинные тексты он уже не мог из-за постоянных головных болей и ухудшения зрения, и поэтому перешел в область афоризмов: они стали его «фирменной продукцией». Студенты были благодарны ему за то, что в отличие от Канта, Маркса или Гегеля он не мучил их многословными сочинениями. Досрочная пенсия ненадолго улучшила состояние философа. Восемью годами позже его друзья поразились ужасу положения, в котором он находился: «Исчезла былая гордая осанка, пружинящая походка, струящаяся речь, – говорил Пауль Дейссен, знавший философа со школьных лет. – Казалось, он с трудом волочится, чуть наклонившись на сторону, а речь его часто становилась тяжелой и прерывистой».

С января 1889 года Ницше жил в своем любимом городе Турине. Там он пережил последний кризис, после которого так и не восстановился. Душевное расстройство проявлялось в заявлениях, будто он хотел бы посадить Папу Римского в тюрьму или расстрелять Бисмарка и кайзера Вильгельма. Кроме того, он танцевал обнаженным в своем номере и приказал слугам снять со стен все картины, чтобы комната больше походила на храм. По ночам он неистово играл на фортепиано, а днем в долгих монологах объяснял, почему он привержен «мертвому богу». Однажды его пришлось вызволять из рук полиции, потому что он устроил на улице всеобщее столпотворение. Известная легенда, будто он из жалости повалился на шею отстеганному кучером ослу, скорее всего, недостоверна: Ницше никогда не был любителем животных. Говорить с ним было едва ли возможно. Его друг Франц Овербек отмечал: «Он, несравненный мастер выражения, оказался не в силах выразить свои восторги и радости иначе, чем тривиальнейшими словами или причудливыми плясками и прыжками».

Немецкий врач по имени Бауман еще в Турине поставил ему уничтожающий диагноз: слабоумие. Он видел Ницше один-единственный раз в течение нескольких минут. Его также удивил тот факт, что пациент постоянно хочет есть. «Кроме того, он не в состоянии как-либо позаботиться о себе; еще говорят, что этому знаменитому человеку все время нужна баба». Неумеренность в еде и сношениях, бахвальство и завышенная самооценка – основываясь на таких критериях, можно добрую половину рода человеческого записать в слабоумные. Но несмотря на то, что диагноз Баумана являлся скорее поверхностным суждением, чем экспертной оценкой, он бездумно повторялся потом многими специалистами.

Невролог и психиатр Вильгальм Ланге-Эйхбаум позже продвинулся еще на одну ступень вперед в том же направлении: «Ницше был как потухший кратер, и его можно расценивать как типичного сумасшедшего».

Именно Ланге-Эйхбаум объяснил душевное расстройство Ницше сифилисом, укрепив мнение, пользующееся популярностью и по сей день. Этот недуг, якобы все больше разрушая мозг мыслителя, довел его до безумия. Проблема состоит только в том, что сифилис передается исключительно половым путем, а Ницше был более чем застенчив и воздержан. Но и здесь Ланге-Эйхбаум приготовил объяснение: философ якобы подцепил болезнь еще в юности, посетив публичный дом. Доказательств этого Ланге-Эйхбаум предоставить не смог. Хотя, как критик морали, Ницше должен был симпатизировать проституции, а позже, в сумасшедшем доме, бредил о «двадцати четырех блудницах», кружившихся у него в кровати, сам он вряд ли пользовался любовными услугами. Когда он однажды молодым человеком зашел в один кельнский бордель, он тут же сел за фортепиано, чтобы развлечь сотрудниц и гостей сомнительного заведения своей игрой. Этим его визит и закончился. Имели ли место дальнейшие посещения, до сих пор неясно, а отношения Ницше с женщинами из его окружения не имели никакого сексуального подтекста. На основании всех этих фактов можно установить, что он умер девственником.

Даже если чрезвычайно стеснительный мыслитель однажды и был с кем-то в связи, это вряд ли имело отношение к его болезни. Согласно мнению Леонарда Сакса из Монтгомери-центра в Мэриленде, «гипотеза о сифилисе при ближайшем рассмотрении фактов оказывается несостоятельной». Американский физиолог установил, что в случае Ницше симптомы, обычно сопровождающие сифилис, и вовсе не наблюдались: «Так, например, отсутствовало типичное подрагивание языка». Также пациент в интересующий нас период не выказал никаких признаков затрудненной речи; выражение его лица еще не было безразличным. После туринской катастрофы он еще долго мог писать и говорить. Врачи отмечали, что у Ницше разного размера зрачки, однако это никак не относится к признакам сифилиса, поскольку такая особенность у философа была с детства. На размышление наводит и то, что Ницше после своей душевной катастрофы 1889 года прожил еще одиннадцать лет, намного дольше, чем в то не знавшее антибиотиков время мог прожить заразившийся человек. Больной умирал обычно где-то через пять лет после начала болезни. Сакс предполагает, что сумасшествие Ницше произошло в результате опухоли мозга в области правого зрительного нерва. Об этом свидетельствуют прежде всего сильные боли в правой части головы, которые преследовали мыслителя всю жизнь, а также нарушения зрения: еще задолго до туринских событий Ницше был практически слеп на правый глаз. Врачи того времени были не в состоянии найти причину слепоты, они могли увидеть в ней либо природный дефект, либо заражение – об опухоли мозга они и не помышляли. Неясно только, почему гипотеза о сифилисе, не будучи подкреплена фактами, существует и по сей день. Возможно, ответ кроется в действиях Элизабет, сестры философа. После смерти брата именно она запретила проводить вскрытие, так как эта процедура не увязывалась с образом непорочного святого. Ницше был похоронен без патологоанатомического осмотра – и это отняло у нас прекрасную возможность узнать правду о его трагическом уходе.

Второе объяснение жизнеспособности сифилитической гипотезы – это существование и в наши дни врачей, оставивших свои научные устремления где-то далеко в стороне и охотно служащих рупорами для провозглашения полуправды. Таким был уже упоминавшийся психиатр Ланге-Эйхбаум, который свои заявления о сифилисе у Ницше представлял как неоспоримую истину: «Ни один сведущий психиатр не может в этом усомниться». Книга его называлась «Ницше. Болезнь и ее действие» и обещала представить неоспоримые доказательства сифилитической природы умственного расстройства философа. В действительности же Ланге-Эйхбаум избегал научных фактов, а в качестве ниточек для плетения паутины своей теории использовал несколько неподтвержденных сплетен. Научной точности ждать от него в этой книге не приходится. Скорее всего, он увидел неплохую возможность прославиться и решил ею воспользоваться. Ведь только что окончилась Вторая мировая война, и люди жаждали объяснения, отчего происходили зверства последних лет. Это было время подведения итогов, необъяснимое нужно было доступно истолковать, и потому люди были благодарны психиатру, который объявил Гитлера и его идеологического вдохновителя Ницше сумасшедшими. Каждый мог почувствовать себя свободным от вины за соучастие в темных делах Третьего Рейха, отрекшись от прошлого: «Кто бы смог противостоять этому безумству?»

Ланге-Эйхбаум мог быть уверен, что со своей теорией он выступил в подходящий момент. Она создала ему такую добрую репутацию, что его без всякого зазрения совести цитировали десятилетиями. Только в начале XXI века появились некоторые сомнения. Но звучат они еще недостаточно громко и уверенно, особенно если учесть, что идея Ланге-Эйхбаума считается неоспоримым фактом и на страницах книг, и в лекционных залах. Выходит, великий нигилист был все же прав, когда сказал: «Полузнание сильнее положительного знания: оно видит вещи проще, чем они есть на самом деле, и от этого становится доходчивее и убедительнее».

Двойная смерть на Штарнбергском озере: сумасшедший Людвиг и его заблуждавшийся врач

Первое летнее солнце высоко стояло над Мюнхеном и местной психиатрической больницей, когда 8 июня 1886 года четыре врача подписывали документ совершенно особого рода. Речь шла об акте, который объявлял короля Людвига II Баварского невменяемым и неизлечимо больным. «Его Величество в очень высокой степени душевно нездоровы: их душевное заболевание относится к разряду тех, что психиатрия по многолетнему опыту именует паранойей (сумасшествием)». Теперь можно было безбоязненно отстранить «Его Величество» от престола и заменить кем-нибудь другим. Итак, четверо медиков приготовили некое околоврачебное подобие отречения от престола, чтобы правомерно отстранить от дел законного монарха Баварии.

Во все времена человека могли признать недееспособным. Особенность случая с Людвигом состоит в том, что ни один из составлявших заключение врачей его ни разу не обследовал. Трое медиков даже за день до подписания документа не знали его содержания; он был составлен за одну ночь лишь одним из этих четырех, заведующим клиникой Бернхардом фон Гудденом, непосредственно после празднования его шестьдесят второго дня рождения. Он, в свою очередь видел короля Людвига однажды и мельком, но обстоятельно не осматривал; его выводы основывались целиком на неточных показаниях свидетелей.

Но в то время едва ли кто обращал внимание на такие детали. Политической клике нужно было только одно: убрать короля Людвига, не убивая его. Дальше все пошло бы по плану. Чуть позже Людвиг все-таки ушел из жизни – и прихватил с собой обследовавшего его профессора фон Гуддена.

Уже в возрасте одного года Людвигу пришлось пережить первую свою смертельно опасную болезнь. У него был жар и сильнейшие боли; возможно, его заразила менингитом нянька. Жизнь короля висела на волоске, но волосок этот выдержал. Болезнь не вызвала никаких осложнений: Людвиг благополучно рос и развивался. Только вот его юношеские интересы лежали не в той области, в которой их хотели бы видеть его импульсивный отец Максимилиан и религиозная мать Мария. Людвиг всего себя посвящал миру грез, который открывался ему через книги и театр.

В семнадцать лет он поступил в университет, чтобы изучать философию, физику и химию. В это время он впервые повстречал Отто фон Бисмарка. Прусский премьер-министр счел его весьма приятным, ему лишь бросилась в глаза некоторая рассеянность наследника баварского престола.

Осенью 1863 года Людвига свалила с ног тяжелая лихорадка. Она продолжалась два месяца, что говорит о серьезности болезни, но ничего конкретнее об этом эпизоде не известно.

10 марта 1864 года умер Максимилиан, и уже поправившийся Людвиг стал королем баварским. Очевидно, это событие вызвало сильный стресс, потому что лихорадка вновь возобновилась. С этого момента начались непереносимые боли.

Врачи определили заболевание как neuralgia supraorbitalis (надглазничная невралгия), болезнь, вызывающая сильную боль в области глаз и основания носа. Они нашли для этого недуга латинское наименование, но это не помогло избавить Людвига от страданий, которые оставались скрытыми от чужих глаз. Придворные замечали лишь, что новый король всегда вел себя напыщенно и высокомерно и иногда проявлял признаки какого-то душевного расстройства: он мог живо заинтересоваться чем-то, а в следующий момент потерять всякое любопытство и глядеть в пустоту.

С годами Людвиг становился все нелюдимее; его государственные дела касались будто бы только верхней Баварии. В 1867 году он обручился с Софи, младшей сестрой австрийской императрицы, – только для того, чтобы в том же году разорвать союз. В это время он поддерживал теплые дружеские отношения со многими другими людьми, но позже он отказался и от них. В католической Баварии на все это смотрели без восторга. Появились первые слухи о том, что король не в своем уме. Что касается принцессы Софи, то она перенесла разрыв довольно спокойно, потому что через три дня после помолвки успела влюбиться в одного мюнхенского коммерсанта…

В 1876 году баварский король практически исчез из поля зрения общественности. Он соприкасался разве с одними лакеями, а если министру нужна была королевская подпись, он вынужден был отыскивать Людвига по отдаленным хижинам в горах. От столь прекрасного и видного ранее юноши не осталось и следа. В возрасте чуть более тридцати лет Людвиг выглядел как престарелый, отечный, беззубый и нервный алкоголик, который исключительно из приличия вел себя по-человечески. Перепады настроения становились все резче, приступы агрессии – все сильнее. Он насмехался над «глупостью», «ограниченностью» и «бездуховностью» своей матери, а когда был недоволен ее слугами, помещал их под арест, лишал пищи и применял к ним телесные наказания. Без предупреждения он посещал уличные пивные, чтобы побыть неузнанным среди «простого народа», но, когда это заходило уж слишком далеко, телохранители умели позаботиться, чтобы «простого народа» в избранном заведении не оказалось.

В общем и целом Людвиг вел расточительную жизнь. Роскошные постройки наподобие замков Нойшванштайн, Линдергоф и Херенхимзее баварский бюджет был не в состоянии финансировать, и поэтому монарх вынашивал планы чуть ли не ограбления банков и прочих преступных деяний. Правда, только в мечтах. Однако репутация Людвига была уже испорчена. Его образ действий был неприемлем ни с политической, ни с экономической стороны, и поэтому среди баварских политиков царило замечательное единодушие. Но как избавиться от короля? Нельзя же уволить монаршую особу! Здесь-то и пришло время профессора Бернхардта фон Гуддена.

Этот психиатр, уроженец Клеве, был заведующим мюнхенской психиатрической клиникой и признанным корифеем в своей области. Такую репутацию он заработал прежде всего мастерством окружать себя квалифицированными сотрудниками и записывать их успехи на свой счет. Его можно было видеть на многих врачебных конгрессах; также он был мастер вытряхивать деньги из спонсоров. Не следует забывать и то, что Гудден был исключительно трудолюбивым человеком: он прилежно систематизировал факты и работал до глубокой ночи.

Способность к ночной работе чрезвычайно ему пригодилась при составлении отчета о состоянии здоровья Людвига II. Его «заказчик», председатель совета министров Иоганн Лутц, хотел получить документ как можно скорее из опасения, что Людвиг применит свое королевское право и распустит правительство до того, как оно успеет объявить его недееспособным. Одним словом, король и парламент наперегонки готовили друг другу отставку. Это и усадило Гудцена за работу. Систематизируя факты, он опирался на письма самого короля, свидетельства двух слуг, двух кабинет-секретарей и одного шталмейстера (все пятеро имели близкий доступ к королю). Поскольку все нужно было делать быстро, психиатр не стал тратить время на то, чтобы выслушать или хотя бы увидеть своего пациента. Остальными участниками освидетельствования были избраны три врача, из которых один был зятем фон Гуддена. Они не имели ни малейшего понятия о состоянии Людвига и просто поставили подписи под документом.

Заключение вышло безжалостным. Баварского короля записали в душевнобольные. Это значило, что проявления его свободной воли были «полностью исключены», шансов на улучшение этого состояния не было, и такое положение должно было сохраняться «всю его жизнь». Людвиг был в политическом ауте. Едва подписи под заключением высохли, как в Нойшванштайн отправилась государственная комиссия. Но мнимый душевнобольной узнал об этом: он приказал усилить свою охрану жандармами, а перед воротами замка собрал чернь, чтобы линчевать «предателей». «Предатели» едва избежали готовившейся им участи благодаря тому, что руководитель жандармов признал подлинность документа о лишении Людвига престола и отпустил членов комиссии. У них, однако, пропало всякое желание совершить вторую попытку, и они предоставили это право профессору фон Гуддену.

Ему это удалось лучше, чем его предшественникам, так как он заручился поддержкой шефа жандармов и захватил с собой пять санитаров со смирительными рубашками. 12 июня 1886 года Людвиг был арестован и отправлен в замок Берг, где к тому времени с внутренней стороны дверей сняли ручки, а окна закрыли решетками. Свергнутый король не оказывал сопротивления. Престол занял его дядя, принц Луитпольд. Таким образом, царствующая династия не пресеклась.

Пребывание Людвига в замке продолжалось очень недолго. 13 июня в 18:30 он вместе с Гудденом отправился на пешую прогулку к Штарнбергскому озеру. При них был санитар, но профессор отослал его назад, так как знал, что парк охраняется тремя жандармами. Кроме того, он полагал, что Людвиг неопасен. Что случилось в следующие полтора часа, до сих пор точно не известно. Ни один из них не вернулся обратно. Около 21 часа начались интенсивные поиски пропавших. В 23 часа придворный офицер наконец нашел сюртук бывшего короля, а рядом его зонтик и шляпу; в двадцати шагах от них лежала и шляпа профессора. Через некоторое время управляющий замком обнаружил у озера тела обоих пропавших.

Во время последующего вскрытия у фон Гуддена были выявлены многочисленные телесные повреждения, у Людвига же нашли лишь несколько ссадин. Кроме того, у озера обнаружились следы борьбы. Возможно, Людвиг задумал самоубийство, а фон Гудден попытался этому помешать, за что и поплатился жизнью, после чего король без каких-либо помех смог наложить на себя руки. В пользу этого говорят и суицидальные намерения, высказываемые бывшим монархом в последние дни его жизни. Эта версия и была официально обнародована.

Между тем появилось и еще несколько предположений. Их объединяет уверенность в том, что Людвиг убил своего врача. Гораздо меньше согласия наблюдается в вопросе о том, спонтанное это было убийство или задуманное заранее, а также о том, действительно ли король хотел совершить самоубийство, или все же он собирался сбежать – ведь в ту ночь на озере видели лодку – и при этой попытке погиб. В таком случае неясно, кто помогал ему устроить побег.

Скорее всего, невозможно полностью прояснить события того трагического вечера. Зато вскрытие недвусмысленно установило, что мозг Людвига был сильно поврежден менингитом. Это объясняет многие странности в его поведении, а правдоподобной причиной нездоровья могут послужить две перенесенные им опасные болезни – детская и юношеская. Паранойей или шизофренией он, однако, не страдал: до самой гибели его слова и действия оставались достаточно здравыми. Команда исследователей под руководством профессора Ганса Ферстля из Мюнхенской университетской клиники внимательно изучила материалы профессора фон Гуддена и пришла к выводу, что в случае Людвига речь шла о так называемой «шизотипической индивидуальности». Люди с этим нарушением отличаются странным и эксцентричным поведением и манерой напыщенно говорить о повседневных вещах, кроме того, они избегают общества своих близких, но сами не страдают от своего заболевания.

Подводя итоги, можно сказать так: Людвиг был сложным человеком, а в качестве правителя страны и вовсе невыносимым, но параноиком или сумасшедшим назвать его нельзя. Профессор Гудден совершил серьезный промах в своем отчете – и, право, лучше бы он лично осмотрел пациента. В этом случае 13 июня он не отпустил бы от себя санитара, посчитав Людвига безобидным сумасшедшим, которого можно держать под контролем. Последний был вполне в состоянии спланировать и осуществить попытку побега и в любом случае физически превосходил профессора. Психиатр недооценил надломленной натуры короля и поплатился за это жизнью.

Для баварской истории ошибочный отчет фон Гуддена был, однако, счастливым подарком, ибо преемник Людвига, его дядя Луитпольд, бережливо и с любовью к народу правил двадцать пять лет. Под его властью Бавария наконец смогла залечить раны, нанесенные ей страстью к строительству и расточительностью Людвига.