Текст книги "Блудницы Вавилона (Whores of Babylon)"

Автор книги: Йен (Иен) Уотсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Двумя пальцами свободной руки индиец выловил из тарелки с супом оставшуюся там одинокую луковицу, двумя другими открыл женщине рот и протолкнул луковицу между губами.

Едва освободившись, прислужница метнулась к ближайшему факелу, выплюнула луковицу в его пылающую сердцевину и, не произнося ни звука, возобновила движение по кругу. Один из вавилонян сказал что-то на своем языке, и вся четверка негромко рассмеялась.

– Зачем ты это сделал? – воскликнул Набу. Дебора настороженно оглянулась, и именно к ней Гупта обратился с разъяснением.

– Я сделал это, чтобы заглянуть ей в рот.

– Вы врач? – спросила Дебора.

– Нет. Хотя и мог бы им быть. За те десять дней, что я здесь, женщина не произнесла ни слова. Теперь я знаю почему.

– Как вы можете это знать, если вы не врач?

– Вы бы тоже знали, уважаемая госпожа, если бы оказались на моем месте, – ей вырвали язык!

– Что?

– Ха-ха! Шутка. – Глаза индийца блеснули. – Обманул, да? Не обращайте внимания. Вас ведь я не оскорбил, верно? Вас такое возбуждает?

Он высунул язык и выгнул его так, что коснулся кончиком носа. В следующий момент язык исчез с быстротой, которой мог бы позавидовать хамелеон.

– У меня на родине, – продолжал Гупта, – люди могут проделывать языком удивительные вещи. Некоторые мудрецы разделяют его ножом на две части, правую и левую. Потом закрывают этими двумя половинками обе ноздри, лишая себя кислорода, и предаются медитации. Другие заглатывают язык на десять минут. Да-да, буквально! Потом изрыгают. Конечно, на тренировку уходят месяцы и годы, ведь язык нужно не только удлинить. Я не врач, блистательная госпожа, а фокусник. Фокусник должен хорошо знать человеческое тело. Иногда ему приходится прятать в нем что-то и предъявлять в должный момент. Я могу, например, спрятать в глазу большую жемчужину. Иногда фокуснику приходится совершать телом невероятные движения. Да, чудеса тела! Все его скрытые секреты! Ваше тело, блистательная госпожа, тоже чудо. Ваша шея – белая выя трубящей в небеса гусыни; ваши плечи – ее белоснежная грудка. Я мог бы научить вас проглатывать самые разные длинные предметы: змей, стальные лезвия, полый бамбук…

Дебора фыркнула.

Гупта перенес внимание на Алекса.

– Хотите что-нибудь спрятать, молодой человек? Гупта поможет вам.

Алекс почувствовал, что краснеет.

– Все что угодно и где угодно! – Индиец хлопнул в ладоши, но от хлопка не получилось ни алмаза, ни джинна. – Я могу спрятать вещь у вас на глазах, и вы никогда ее не найдете. Вообще-то, – он повертел ладонями, в которых ничего не было, – я уже ее спрятал.

Если поначалу Гупта казался скользким, вертким ловкачом, то теперь он выглядел и вел себя иначе: уверенно и смело. Как будто неким скрытным образом расставив все в требуемом порядке и подготовив столовую, как сцену, к демонстрации фокуса, чувствовал себя теперь хозяином положения.

– И что же такое я спрятал? А-а, это мой маленький секрет.

– Я был жонглером, – сказал Алекс. – Жонглировал ножами. Бросал их в мишени, обозначавшие тех, кто меня обидел.

– Так что, Гупта, – торопливо вмешался в разговор Набу, – покажешь нам свой фокус?

Индиец все еще смотрел на Алекса – с презрением, наигранной веселостью и – да – сознанием своего полного права делать то, что заблагорассудится.

– Что спрятано? Где? И почему? Гупта всегда знает секреты. Взгляд его, – произнося это, индиец уперся взглядом в Дебору, – проникает сквозь стены, тростник, кирпичи. Через камень, одежду, кожу.

Неужели Гупта, по некоему жуткому стечению обстоятельств, был на той же улице, когда ишаки сорвались в галоп? Неужели он видел, как Алекс подобрал сверток, и запомнил его? Или он просто хороший физиономист и чтение мыслей строится на наблюдении за сокращениями лицевых мышц и другими непроизвольными реакциями?

В любом случае, решил Алекс, с первым светом утра нужно достать картридж из тайника в стене и держать его при себе, пока не найдется местечко понадежнее. Лучше где-нибудь в городе. В ямке, под камнем, может быть, на территории храма.

– Хватит, – сказал Набу. – Перестань дразнить наших добрых знакомых. Не порти настроение людям. Все, достаточно.

– А мне даже интересно, – сказала Дебора.

– Конечно, интересно, – согласился Гупта. – А вашему спутнику, мастеру метать ножи, ему тоже интересно?

– Хм-м, хм-м, м-м, – сказала прислуга.

Глава 2

в которой Алекс совершает акт священной любви и знакомится с цирюльником

От кошмара его спас крик. Алекс только что установил стержень взрывателя бомбы, чтобы ровно через час уничтожить весь мир. Почему он это сделал? Все дело было в послании, которое он то ли получил, то ли не получил. Отвратительно и ужасно быть тем, чей долг погубить столько надежд, красоты и любви. Услышав крик Деборы, Алекс вскочил с тюфяка, прикрылся первой попавшейся под руку тряпкой и, выскочив из комнаты, помчался по коридору в направлении голосов.

Из открытой двери слышался раскатистый, возмущенный голос Набу:

– Послушайте, это отвратительно! Омерзительно!

– Нет, если у них такие обычаи! – возражала Дебора.

– А зачем оставлять дверь открытой? Чтобы все видели?

Алекс заглянул в комнату. Дебора и Набу стояли в нескольких шагах от порога, причем Дебора, похоже, сдерживала нубийца. Гупта, небрежно поджав ноги, сидел совершенно голый на голом полу в ясном свете наступающего утра. Одна его рука шевелилась под ляжкой, другая висела у рта, и из нее выползала коричневая шелковая лен та. На глазах у Алекса другой конец ленты появился из ануса индийца. Рядом с ним, на полу, лежала маленькая прозрачная коробка. Отправляя в рот пленку из кассеты, Гупта не просто поедал ее, но и извергал из себя через задний проход!

Алекс бессильно прислонился к дверному косяку. Пока он спал, индиец пробрался в комнату и выкрал картридж! И вот теперь он… превращал пленку в экскременты.

Заметив Алекса, Гупта кивнул ему и вежливо осведомился:

– Доброе утро! Что-то потеряли?

Выдать себя поспешным заявлением Алексу помешал Набу.

– Вот она, гигиена по-индийски! Проглотить, подождать, пока оно выйдет из вас, а потом подергать туда-сюда! И притом оставить дверь открытой, чтобы все видели. Меня от этого тошнит.

Дебора хихикнула.

Кадык у Гупты судорожно задвигался вверх-вниз, после чего индиец изрыгнул на ладонь нечто напоминающее ленточного червя. Другая рука выдернула из-под задницы вторую ленту.

– Оба совершенно чистые. Ха-ха! Маленькая шутка! Эти два отрезка вовсе и не были соединены. Ты, Набу, принял их за одну ленту. Почему? Потому что на днях я рассказывал тебе о том, как некоторые мудрецы у меня на родине, умеющие контролировать внутренние мышцы, прочищают кишечник, проглатывая и проводя через него, как змею Кундалини, очень длинное полотенце.

Гупта поджался, приняв позу лотоса и тем самым скрыв свои гениталии.

– Ну, разве не замечательно? Вы видите то, что хотите увидеть, когда на самом деле ничего нет. И наоборот!

Индиец ловко намотал пленку на средний палец и засунул ее в коробочку, которая была сделана вовсе не из пластика, а из рога или чего-то похожего. Пленка оказалась совсем и не пленкой. Она была шире и мягче. Резина, объяснил Гупта. Алекс смог наконец выдохнуть.

Гупта пристально, словно через магический кристалл, посмотрел на Алекса. Последний видел перед собой хищную птицу с колючими глазками.

– Увидели что-то интересное для вас лично?

– Нет. Просто кошмар приснился.

– Господи, и это в первую ночь в Вавилоне!

– Не очень хорошее предзнаменование, – беззаботно заметила Дебора.

– Дорогая госпожа, сон здесь не считается предзнаменованием. В Вавилоне снам не придают большого значения, хотя иногда профессионалы берутся за их толкование. Не забывайте, вавилоняне и сами сон, не так ли? Я знаю, как интерпретировать сны, так что, Алекс, вы пришли со своей проблемой туда, куда надо.

– Если вы интерпретируете сны, то как насчет интерпретации Вавилона? – резко спросил Алекс.

Может быть, Гупта профессиональный наблюдатель, маскирующийся под мерзкого факира?

– А! Вот мы и подошли к сути. То, что вы, как вам показалось, увидели здесь, как-то связано с восприятием города? – Гупта свернул вторую ленту и положил в ту же коробку, хотя ее определенно не мешало бы помыть и просушить. – С восприятием и пониманием Вавилона как изнутри, так и извне? Ну, тепло?

А если Гупта агент не института, а некоей другой заинтересованной стороны? Какого-то иностранного правительства?

– Чушь! – фыркнул Алекс, отвечая и себе, и индийцу. Гупта усмехнулся.

– Вам стоит посетить храм Мардука. Помолиться за победу.

– Помолиться? – изумленно повторил Алекс.

– Да. Ведь молитва есть всего лишь средство поправления рассудка и приведения в порядок мыслей. Помолитесь за победу. Победу над страхом, который уничтожает.

Точно. Именно это ему и снилось – уничтожение целого мира. Теперь Алекс вспомнил.

Достав картридж из тайника в стене – разумеется, Гупта его не украл! – и спрятав сверток в набедренную повязку под туникой, Алекс вместе с остальными позавтракал овсянкой. На пересекающей голубое небо стене с чириканьем прыгали воробьи, надеясь слететь потом на стол и подчистить миски раньше, чем до них доберется безумная прислужница.

– Так ты идешь в храм Мардука? – осведомилась Дебора.

– Нет. – Впрочем, храм может оказаться подходящим местом, чтобы спрятать кассету. Он ведь и сам об этом думал. – Да. Может быть.

– Позвольте мне быть вашим проводником, – предложил Гупта. – И вашим тоже, прекрасная госпожа.

– Мы пойдем одни, – быстро ответил Алекс. Дебора вскинула бровь.

– Мы?

Если Дебора пойдет с ним, то не помешает ли она спрятать кассету? Черт бы ее побрал! Кассету, конечно. Так и свихнуться недолго на почве навязчивой идеи. Но пока он не избавится от нее, не спрячет в надежном месте, покоя не будет.

С другой стороны – и Алекс прекрасно это понимал, – если он пойдет один, Гупта наверняка ухитрится умыкнуть Дебору у него из-под носа. А что, если она ненароком откроет ему их секрет? Проболтается о своих планах? О возникшей между ними пока еще хрупкой связи?

Смелость. Победа.

– Извини, Деб. Думаю, молиться следует в одиночестве. Мы можем встретиться потом, а? Перекусим, посмотрим достопримечательности? Как насчет… – Он замолчал, не зная, какое место предложить.

– У главного выхода из храма, на прибрежной дороге, – подсказал Гупта.

– Да. Там. – Алекс поднялся из-за стола.

– Когда? – спросила Дебора, что было хорошим знаком.

– Не забывайте, – вставил индиец, – что после полудня у большинства горожан наступает сиеста.

Глядя многозначительно на Дебору и старательно не замечая Гупту, Алекс назвал час.

Набу смахнул с нижней губы прилипший комочек каши и тоже встал.

– Я пойду с тобой, Алекс.

– Нет, не утруждай себя. Я сам найду храм.

– Ну, поступай как знаешь, друг. Тебе виднее. – Оскорбленный в лучших чувствах нубиец протопал к выходу.

Маршрут, как и обрисовал его привратник постоялого двора, оказался не из сложных. Взяв курс на юг, Алекс прошел по улочкам кожевников и плетельщиков, кузнецов и кондитеров до главного перекрестка, улицы Мардука – широкого мощеного бульвара, вдоль которого вытянулись высокие, без окон здания. Солнце жалило спину, а сияющая впереди Вавилонская башня снова притягивала к себе, как будто это грандиозное спиральное строение и в самом деле искажало геометрию города, концентрируя пространство в себе наподобие того, как это происходит в водовороте.

Неспешно прогуливающиеся вавилоняне, в тюрбанах и с тросточками – по большей части верхушка местной аристократии, – едва удостаивали башню взглядом, Алекса же как будто влекла к ней неудержимая сила. Подчиняясь ей, он шагал и шагал на юг по аллее Процессий, пока не достиг длинной подъездной дороги, ведущей на запад, к храму бога победы.

По обе стороны улицы раскинулись шатры торговых рядов, под которыми в многоголосой, гудящей суете переходили из рук в руки мешки с пшеницей и кунжутом, ящики с сушеной рыбой, вязанки тростника, узлы кож и шерсти, короба с сыром. Снующие во все стороны носильщики вызывали на свою голову проклятия торговцев и покупателей. В дополнение к заключаемым там и тут частным сделкам в нескольких местах полным ходом шли шумные аукционы. Обескураженный столь энергичным и многоликим проявлением деловой активности, Алекс отказался от мысли пошататься по базару и вскоре добрался до внешнего двора храма с тайной надеждой, что прихожан в городе меньше, чем продавцов и покупателей.

Надежды его оправдались лишь отчасти и только благодаря значительным размерам двора, на территории которого разместились многочисленные торговцы, предлагающие проходящим через ворота гражданам ладан, масло и блеющих ягнят, бутыли с вином, пирожки с разнообразной начинкой и всевозможные амулеты. Ограждающие двор высокие и гладкие стены были выкрашены желтой и белой эмалью. Никаких выбоин, никаких трещин. Да и не прятать же сверток на глазах у десятков свидетелей.

Внутреннее устройство храма отличалось запутанностью, так что в нем вполне могли отыскаться потаенные уголки и неприметные щели. Широкие пандусы круто уходили вверх, закручивались в спирали, пересекались, окружая увенчанные башенками многочисленные ярусы цвета засохшей крови. По переходам безостановочно, двигаясь в обоих направлениях, сновали верующие. Возможно ли, чтобы они все пришли сюда помолиться? Вознести свои надежды и чаяния богу? Богу войны? Или для большинства поход в храм был просто физическим упражнением, сопряженным с возможностью полюбоваться с высоты видом города?

Подстрекаемый любопытством Алекс обратился к покидающему храм и опирающемуся на резной посох с рукоятью из кости почтенному вавилонянину с бородой и в тюрбане:

– Простите, я здесь впервые. Скажите, вы действительно поклоняетесь богу войны? – Или это только «для поправления рассудка» ?

Мужчина обжег его сердитым взглядом.

– Глупец! – рыкнул он и, отодвинув Алекса плечом, продолжил путь.

Свидетелем этого короткого диалога оказался некий старик, который приблизился к Алексу с кривой усмешкой извинения и, остановившись, уперся в пол оплетенной бронзовым узором палкой с набалдашником в виде головы быка.

– Может быть, грек, достойнее поклоняться несуществующим богам? – загадочно спросил он. – Может быть, из-за того, что вы молитесь им, они становятся реальнее? С другой стороны, где еще в наши дни можно столь же невинно поклоняться войне? Может быть, все эти люди просто ищут утраченную невинность – невинность скота, не задающегося вопросом, встанет ли завтра солнце? И есть ли оно вообще, это завтра.

– Да? Продолжайте.

Отмеченное бороздами времени лицо старика казалось серым, словно в морщины въелась пыль десятилетий. У Алекса возникло ощущение, что он смотрит на состарившегося себя самого.

Поглаживая бронзовую голову быка, старец продолжал:

– Животное не имеет представления о завтра. Вчера уже стерлось из памяти. Все, что есть, это настоящее, сегодня, сейчас. И этот миг настоящего повторяется для него непрестанно. Так оно и ему подобные существуют миллионы лет. У животных нет истории, ее им заменяет инстинкт. Но, может быть, грек, боги войны так часто уничтожают империи со всеми их письменами и памятниками лишь для того, чтобы груз памяти не калечил нас, пригибая к земле? Может быть, без этого нам бы недостало энергии для новых предприятий, которые, по сути, есть повторение старых усилий, забытых, а потом получивших новое дыхание.

И как это понимать? Алекс пребывал в растерянности. Кто такой этот старик? Философ, фантазер, сумасшедший? Или футуролог? Пытается ли он сказать, что мир и цивилизация подлежат уничтожению ради того, чтобы у них было продолжение? Что Америка должна прийти в упадок для возвышения империи Амазонии или Ашанти? А как же тогда все те ракеты с ядерными боеголовками, ждущие своего часа в подземных шахтах и пусковых установках субмарин? Возможно ли, чтобы общество рухнуло и рассыпалось, а ракеты так и остались на месте, ржавея и не находя применения?

Задать эти вопросы здесь, в сотне шагов от храма Мардука, он не посмел.

Старик же, опираясь на палку, исполнил незамысловатый скачок.

– И, может быть, грек, Мардук не имеет к войне никакого отношения. Не почитай себя мудрецом только потому, что ты чужеземец. Происходящее повсюду отражается здесь. Происходящее здесь отражается повсюду. Ты явился сюда познать Вавилон. Вавилон же стоит здесь не для того, чтобы познать тебя.

Он подмигнул и легкой, пружинящей походкой отправился по своим делам.

– Благодарю за любезность! – крикнул ему вслед Алекс. Старик остановился.

– Не за что. И это не любезность – мой каприз.

– А что вы имели в виду, когда сказали, что Вавилон здесь не для того, чтобы познать меня?

Старик покачал пальцем.

– У вас, греков, есть выражение: «Познай себя». Вы ошибаетесь. Жизнь человеческая бессмысленна и бесцельна, хотя, конечно, мир не имел бы смысла, не будь он населен людьми. Собирай информацию, мой мальчик! Забудь о принципах и обобщениях! Веди учет того, что с тобой происходит, и не старайся подводить итог.

Помахав на прощание рукой, старик двинулся дальше, оставив Алекса в полном недоумении. А может, шутка была как раз в том, чтобы, как и тот, другой, обозвать его глупцом, но только не в лоб, а вот так, иносказательно.

Так или иначе, а храм ждал. Алексу все еще нужно было спрятать картридж с кассетой, которая могла содержать массу ценной информации, а могла и быть пустой.

Он стоял, отдуваясь, на вершине храма. Сердце колотилось, злосчастный сверток все еще прижимался к животу.

Подъем дался тяжело – слишком много народу. Одна из площадок была занята громадной клеткой, внутри которой прыгали крошечные проворные обезьянки с блестящими любопытными глазками. С другой открывался проход к центру храма, скупо освещенному коптящими лампадами и заполненному мрачными тенями. Под громоздкими зловещими статуями бесшумно передвигались фигуры магов. Холщовые занавеси скрывали музыкантов. Приглушенно звучали литавры, журчали арфы, посвистывала окарина – услада для Мардука, чьи бронзовые ноздри вдыхали запах обуглившейся плоти и крови. Внутри этот геометрический храм с напоминающими сталагмиты колоннами представлял собой пещеру. Потайных мест здесь было предостаточно, но хватало и других мест, тех, откуда за ним могли наблюдать затаившиеся в полумраке неизвестные. Надежно спрятать здесь что-то мог бы разве что человек, хорошо знающий храм.

Вот почему Алекс добрался до вершины, где и отдыхал, оглядывая окрестности: раскинувшиеся на западе, за рекой, пригороды с вкраплениями зелени между домов; излучина Евфрата на юге; протянувшийся к полям канал Борсиппа; дорога в Ниппур на востоке.

За спиной у него стоял терракотовый дракон – похожий на собратьев у врат Иштар, но только на задних лапах, – опирающийся на зажатую в передней лапе лопату. Лопата и дракон – символы Мардука. На одном из нижних ярусов ему попались терракотовые статуи львов. А над всем высился утыканный шипами стержневой громоотвод. Спиной к дракону Алекс стоял не случайно – статуя закрывала вид на север, повернуться куда его неудержимо влекла Вавилонская башня.

Компенсируя огорчение гордостью – как-никак на пик все-таки поднялся, – он спустился вниз и, выйдя сО двора через западные ворота, скоро добрался до прибрежной дороги в нескольких сотнях локтей от большого каменного моста. Мимо проходили люди самых разных рас и национальностей, как будто здесь был порт мирового значения. Алекс видел арабов, армян, индусов, греков (конечно же) и даже китайцев. Оглядевшись, он заметил Дебору, одиноко стоящую у парапета набережной, но прежде чем успел подойти ближе, на ступеньках, ведущих к причалам, появился улыбающийся Гупта.

– Привет, Алекс! Нашли, что искали? Или потеряли? Ха-ха! Молились? Просили руководства и наставления? Если да, я к вашим услугам.

Алекс лишь теперь понял, что совершенно забыл помолиться. Нет, неправда. Он вовсе и не собирался молиться, хотя, может быть, и стоило бы…

– Привет, Алекс, – сказала Дебора.

– Что там, внизу? – спросил он, не приближаясь к парапету.

К берегу приставали большие лодки.

Как эти неуклюжие, нескладные суденышки ухитряются не сталкиваться друг с другом и с быками моста, представлялось ему загадкой, и единственный возможный ответ заключался в том, что вода сама направляла их по нужному курсу. Другой переправы через Евфрат не было, а поскольку она соединяла старый город с новым, то и нагрузка на нее приходилась немалая. На прочные столбы укладывали рядами доски. Позднее Алекс узнал, что с наступлением ночи центральную секцию разбирали, и доски оставляли на берегу под охраной. Мосты ведь строят не для того, чтобы по ним гулял враг! Но этот находился в самом сердце Вавилона. Разве не болит разделенное сердце? А может, мост соединял два полушария мозга, и каждый раз, засыпая, город видел два разных сна: сон о прошлом и сон о будущем?

– Что там, Деб?

– Туннели к базарам, – отозвалась она. – Груз выгружают, лодки разбирают, а ослов ведут через туннели. Так что там, внизу, только туннели. И один плачущий раввин.

– Кто?

Алекс шагнул к парапету и сразу же заметил у стены бородатого мужчину с ермолкой на затылке, молитвенным платком на плечах и черной коробочкой с филактерией, привязанной ко лбу лентой и похожей на футляр для пуговиц. Он стоял, повернувшись спиной к лодкам, ослам, корзинам с фруктами, мехам с вином и ящикам с рыбой, и слезы стекали по его щекам.

– Приходит сюда каждое утро, – пояснил Гупта, – оплакивать разрушение Храма Соломонова. В праздничные дни на набережной собирается немало евреев. Языческих ритуалов сторонятся.

– Сумасшедшие.

– Почему это сумасшедшие?

– Почему они должны притворяться евреями и раввинами?

– Они и есть евреи, – резко ответила Дебора. – А он раввин.

– О! – сказал Алекс.

Перекусили купленными с лотками пирожками с рыбой. Пока облизывали пальцы, Гупта сказал:

– Давайте заглянем в Зал Чудес Человечества. – Он посмотрел на высоко стоящее в небе солнце. – После сиесты? – Пешеходов на улицах уже стало заметно меньше. Была уже вторая половина дня. Люди возвращались домой. – Так что, пойдем? Я бы хотел показать вам обоим знаменитый Зал Чудес. Хотя, будь на то моя воля, ха-ха, поместил бы туда совсем другие чудеса!

– Чудеса, которые исчезают у вас на глазах. Например, мыльные пузыри, – заметил Алекс.

– Так мы идем? – не отставал Гупта.

– Да, – сказала Дебора.

Вернувшись в «Меж двух шкурок», разошлись по комнатам.

Алексу приснилось, что ракеты уже запущены, бомбы упали, Америки и России больше нет, а Европа и Китай стерты с карты мира. Рукотворные бедствия сотрясали планету. Наступил коллапс, конец технологической культуры, глобальных правительств и корпораций.

А вот Вавилон выжил. Здесь, в забытом уголке американской пустыни – хотя самой Америки больше не было, – Вавилон сохранился в целости и неприкосновенности. Нетронутый. И не просто сохранился, но и остался Вавилоном.

Как будто вся высвободившаяся мощь боеголовок прорвала ткань пространственно-временного континуума, сбила часы солнца и календарь луны и, вырвав этот древний город из минувшей эры, перенесла его в будущее, поскольку ничего, кроме будущего, и не осталось.

Вавилон процветал. Евфрат катил воды по замкнутой цепи. Проходили годы, потом десятилетия. В конце концов вавилоняне принялись колонизировать то, что прежде называлось Америкой. Они уже ничего не знали ни об обычаях погибшей Америки, ни об умершем двадцать первом веке. Они забыли ее язык. Они знали только себя, вавилонян. Длинные волосы и благовония, плетеные лодки-ко-раклы и зиккураты, Иштар и Мардук. Да, Мардук все же одержал победу. Ту, за которую столь многие молились.

И, может быть, где-нибудь в Анголе или Аргентине новы й ассирийский волк или второй Александр уже собирал силы, чтобы снова двинуться на Вавилон?

Зал Чудес Человечества занимал скромный угол в задней части царского дворца. Это был первый музей в мировой истории, открытый для широкой публики Навуходоносором.

– Ха-ха, – рассмеялся Гупта, – узрите чудеса света!

Длинную сумрачную галерею со спиральными опорами заполняли древности, среди которых были глиняные таблички и цилиндры, письмена Из Ура, каменные чаши и фигурки арамейских божков, касситские палицы, месопотамские изваяния, фундаментные камни старинных храмов, барельефы, стелы, фиванские обелиски, головы булав и дубин, украшения, защитные доспехи и еще многое.

И всего три посетителя.

– Каковы диковины! – воскликнул Гупта.

Восторгается он увиденным или насмехается над заботливо собранными экспонатами – понять было невозможно.

Куратор – мрачного вида ровесник древностей, сооруженный метелкой из перьев, – очевидно, решил, что гость проявляет неуважение к вверенным его заботам ценностям, и, поглаживая черепки и камни, подобрался ближе.

Не обращая внимания на буйного индуса, старик обратился к Деборе и Алексу:

– Здесь, греки, перед вами все, что было. Летопись времен.

На мгновение Алекс поверил ему – Рим Цезарей ушел, как и Рим пап, ушли распятия и мечети, Ренессанс и космический век. Их не было. Пока. А значит, не было никогда.

Дебора, должно быть, почувствовала нечто похожее.

– Как странно, да? – пробормотала она. – Здесь нет столь многого.

– Здесь нет почти всего, что мы считали важным, – подхватил Алекс, радуясь тому, что Дебора наконец-то вышла за границы роли – пусть даже под влиянием мертвых камней, а не живого города.

– А мир все так же полон, – продолжала она, – и у пего есть своя история.

Он попробовал подстроиться под ее настроение.

– И будущее, кульминация прошлого, лишь только началось, когда этот музей открылся. Верно? И каким фантастическим представляется это будущее! Какая безумная мечта! В нем люди, подобно богам, летают по небу и к звездам, мечут молнии, как копья, пересылают мысли и картинки в мгновение ока. И миф не позади, а впереди.

– Здесь все, что было, – с нажимом повторил куратор.

– Представь, что есть такая штука, как двадцать первый век, – прошептал, наклоняясь к Деборе, Алекс. – А потом прыгни на тысячу лет вперед. И каким же ничтожным и скучным он покажется. Потому что А еще не случилось. Или Б или В – а они ведь так чертовски важны. Для истории. Потому что они меняют абсолютно все. Пришельцы со звезд, бессмертие… ну, не знаю. А потом, еще через тысячу лет, А, Б и В отойдут в тень Г и Д… Дебора огляделась.

– Поверить, что это все! Все, что было! Знать это всем сердцем! Какое облегчение! Как будто камень с плеч. Мы поплывем с течением лет, а не пойдем ко дну.

– Вот почему нас и отправили в Вавилон. Отправил мир, которого нет и никогда не было. – Если не считать некоей кассеты, мысленно добавил Алекс.

Может, на ней только музыка…

– Был и нет, – вставил Гупта.

– Здесь все, что было, – произнес нараспев куратор, как будто и не знал других слов, как будто был неким големом-хранителем, укомплектованным ограниченным набором реакций и метелкой из перьев.

– Послали, чтобы мы научились не тонуть, – вздохнул Алекс.

Да, действительно, чудеса были здесь, хотя чудо и не обитало в потрескавшихся старинных дубинках и обелисках, в глине и бронзе этого первого музея – как в противоположности, скажем, паровым двигателям, ракетам «Сатурн» или компьютерам. Чудо приходит с рассветом, когда вы достигаете такого ментального состояния, при котором вещи вроде ракет, спутников, наручных компьютеров и сердечных имплантатов стоят наравне с булавами и доспехами, когда вы видите двадцать первый век через перевернутый телескоп времени. Это и есть ухватить и понять настоящее, далекое будущее.

Мы построили для себя чужой город, думал Алекс. Все равно что город на Марсе. Мы построили его, чтобы отдалиться, отвратиться от настоящего, которое, как нам кажется, разлетается на части. И как только Вавилон перестанет быть нам чужим, мы сможем приступить к спасению, искуплению будущего. Мы очистим его от угрозы. Мы познаем его не только через метод Дельфи или компьютерное прогнозирование – модели мира или алгоритмы, коренящиеся в настоящем. Не разумом. Но эмоционально.

И тогда, может быть, мы начнем понимать собственные чувства. В особенности чувства к Деборе. Каковы бы они ни были.

– Знаешь, – признался он, поверяя ей свой сон, – мне сегодня снилась война.

– А чего еще ждать, – бодро воскликнул Гупта, – если вы посетили храм Мардука!

Волшебный миг… Был и нет. Дебора легкомысленно рассмеялась.

– Для одного дня чепухи вполне достаточно. Пойдемте отсюда.

Гупта взял ее за руку.

На улице Дебора снова вернулась в роль заезжей греческой дамы. И, отняв руку у Гупты, пошла сама по себе.

На следующее утро Дебора, несмотря на призывы гонга, не вышла к завтраку. Четыре торговца-вавилонянина еще накануне покинули постоялый двор со своими ишаками, а их заменил лишь один новенький. Точнее, новенькая – желчная и грубая особа неопределенного возраста, припарковавшая во дворе ручную тачку с клеткой, набитой резвыми курами-пеструшками.

Новоприбывшая сидела в столовой, ковыряя ложкой овсянку. Набу тоже был на месте и выглядел так, словно, взяв пример с Гупты, проглотил собственный язык. Присутствовал и индиец, улыбавшийся несколько туманно и натянуто. Прислужница обходила комнату привычным дозором.

Алекс отодвинул пустую миску.

– Дебора, должно быть, еще спит. Я, пожалуй, подниму ее.

– Ага, – сказал Гупта. – Она ушла. Отправилась в храм Иштар. Ни свет ни заря.

– Шутите?

– Конечно, нет. Я тоже проснулся рано. Выполнял упражнения йоги для сохранения подвижности.

– Уж то хорошо, что хоть за ней не помчался, – фыркнул Набу. – Дал уйти в отрыв, а?

– С какой стати мне преследовать Дебору? Я ей не чужой. И на ее благосклонность сегодня не претендую. Вообще-то, – он с ухмылкой взглянул на Алекса, – смею предположить, что она ушла так рано для того, чтобы посидеть у ворот храма. Немногие мужчины жаждут потрахаться рано утром, разве что кто-то страдает утренней эрекцией. Ха-ха, петушок поет! В более подходящий час женщина калибра Деборы не засидится. Может, причина в скромности? Кто знает?

– Извините. – Алекс торопливо поднялся. Прямой маршрут к храму Иштар прервался у канала

Либил-хегалла. Он подошел к платформе между двумя складами над широкой мутной водой. Тупик. Лодок было немного. Груженные капустой, табуретами, овечьими шкурами, они двигались в обоих направлениях, исчезая за подступающими вплотную к каналу зданиями. Из выступающих из стен труб вытекали бурые струйки – нездорового запаха, однако, не замечалось, поскольку вода в канале все же уходила, лениво, медленно, но заметно.

Как он мог забыть о канале? Теперь Алекс вспомнил, что, направляясь к постоялому двору, они с Деборой пересекли его по какому-то мостику. Мостик был где-то недалеко, по где – справа или слева? Как найти его, чтобы не упереться в еще один тупик? Все эти улочки, хоть и пересекались преимущественно под прямым углом, все равно складывались в лабиринт.