Текст книги "Чужая жена – за долги (СИ)"

Автор книги: Яся Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Но спорить я не хочу. Честно сказать, устала очень. Нет ни сил, ни желания.

Вазир трактует моё молчание по-своему.

– Ничего, Наташа, так бывает. Блеф называется. Ты попробовала, у тебя не вышло. – Он встаёт из-за стола и идёт ко мне, но, к счастью, останавливает в полуметре, но и с такого расстояния рядом с ним трудно дышать. – Я сегодня добрый, Наташа. Вот мы тебя взяли, и шайтана твоего скоро возьмём. Тогда будет другой разговор, Наташа. Ты, правда, говорить не будешь. Только кричать или причмокивать. Но пока иди, тебя проводят в комнату. Иди, Наташа, молись своим богам, чтобы я не порвал тебя, когда буду трахать.

Меня передёргивает от отвращения от одних только слов. Но то, что он отпускает меня – радует. Значит, пока меня не тронут. А утром, может быть, найдут и спасут.

Бык и Рыба провожают меня в комнату.

Я на негнущихся ногах дохожу до кровати, падаю на неё, сворачиваю калачиком и даю волю слезам.

Мне страшно, одиноко, больно от осознания, что меня могли предать. Могли кинуть в пасть к Зверю.

За что, Кирилл? За что? Это – твоя месть, что я не влюбилась в тебя? Твой урок мне?

Реву, не сдерживая слёз, которые отравой льются по щекам, обжигая кожу.

Ах, отец, как же ты ошибся, утверждая, что нашёл мне мужа, с которым я буду счастлива и в безопасности. Как же ты ошибся, папа!

И меня утаскивает в воспоминания о том дне, когда родной отец толкнул меня в пропасть…

Глава 3 (1)

Два года назад

Я смотрю на своего отца и не могу поверить, что это он. Такой любящий, дрожащий над своей «принцессой» – ведь я единственный поздний ребёнок. Папа всегда разрешал мне всё, прощал любую шалость. А тут – мой осознанный выбор…

– Значит, колледж ты заканчивать не будешь? – ещё раз уточняет он.

– Я уже сказала, – взвиваюсь, – нет, не буду. Не вижу себя учителем младших классов.  Хочу быть флористом. А для этого мне надо поехать в школу «ЭФдизайн» в Москву. И я поеду, потому что мне уже девятнадцать лет и я…

– Ты никуда не поедешь! – резко и строго отрезает отец.

Для сегодняшнего разговора он даже надел военный китель со всеми наградами. Форма подчёркивает благородную седину у него на висках и оттеняет строгие правильные черты лица.

Я всегда гордилась отцом и горжусь. Лётчик. Боевой генерал. Мама до сих пор влюблена в него, как девчонка.

Я тоже всегда даже немного хваталась перед подружками и одноклассницами: вот мой папа! настоящий герой! он на большом военном самолёте летает.

Папа всегда меня баловал, впрочем, как и маму.

Знаю, он очень любит нас. Зовёт «мои драгоценные девочки». Папа всегда был для меня идеалом мужчины. В детстве я мечтала, что мой муж будет таким же – смелым, сильным, красивым.

Но теперь я выросла, у меня другие планы и красивая мечта. Поэтому отповедь боготворимого мною отца задевает особенно.

Вскидываю голову и, пронзая взглядом, спрашиваю:

– Почему?

Меня просто опаляет злостью. Как он может?! Мало, что я поддалась их с мамой уговорам и поступила в этот дурацкий педагогический колледж, лишь бы остаться в нашем городе, так теперь мне ещё запрещают получить профессию мечты! Немыслимо! Я уже совершеннолетняя, мне больше не семнадцать, я могу уехать, куда хочу.

Это и выпаливаю родителям – мама, кстати, тоже здесь. Сидит в стороне, листает журнал и не вступает в разговор. И это – моя нежная обожаемая мама?! Кто-то подменил мне родителей?!

Но в конце моего выступления мама всё-таки вскидывает голову и бросает на меня чуть ироничный взгляд.

– Дарина, милая, – ласково произносит она, – уехать ты, конечно, можешь. Дело нехитрое, но как жить будешь? Ты же, дорогая, уверена, что деньги растут на деревьях вместо листвы. А в столице средства сквозь пальцы утекают, поверь мне.

Отец подходит к креслу, в котором сидит мама, одной рукой опирается о спинку, другой – берёт холёную мамину ладошку и подносит к губам.

Мама смотрит на него с нежностью и любовью.

– Нет, Марусенька, – воркующим тоном произносит он, заправляя ей золотистый локон за маленькое ушко, – никаких денег в неё не будет.

И это обо мне! В третьем лице! Когда я здесь!

Но папа продолжает, глядя только на маму, будто я внезапно стала прозрачной:

– Хочет ехать Москву покорять – скатертью дорога. Только финансировать её безумства я не собираюсь. А потом знаем мы, чем такие поездки заканчиваются. Я, конечно, приму внука, даже если он будет незаконнорожденным,  – и тут отец поворачивается ко мне, и я замечаю печаль в его глазах: – но тебе, Дарушка, зачем нужна искалеченная жизнь?

Фыркаю и даже подпрыгиваю на месте:

– То есть, принять твой вариант – это не искалечить себе жизнь?

Вообще папа начал разговор с того, что сын его друга – некого Владимира Петровича Тихомирова; известного дипломата, между прочим? – попросил моей руки.

Ну да – в моей семье так говорят «незаконнорожденный ребёнок», «попросил руки» – будто мы не в двадцать первом веке живём.

– И что? – отозвалась я, чувствуя, как в груди вскипает волна негодования и протеста.

– Я дал ему своё согласие, – буднично отозвался отец.

– Феерично! – возмутилась я. – А моим согласием ты не подумал озаботиться?!

– Дарина, – строго сказал отец, – ты выйдешь за него замуж. И точка.

– Папа! – кипела я. – Ты веком не ошибся?! Сейчас девушки не выходят замуж по воле отца! Сейчас выходят по любви и взаимному согласию.

– А ты – выйдешь, – с нажимом произнёс отец, выделяя слово «выйдешь». – К тому, он порядочный парень, офицер, сын уважаемых интеллигентных людей и давно любит тебя.

– Твой порядочный парень что – педофил? Как давно он любит меня? Мне только девятнадцать!

Вначале моей тирады папа поморщился и бросил на меня взгляд из серии «чтоб я таких слов от тебя не слышал!», но потом – смягчился:

– Два года. С тех пор как увидел тебя на выпускном.

– На выпускном?! Он что – то же со мной в школе учился?

Поморщила лоб, силясь вспомнить какого-нибудь Тихомирова из параллели.

– Нет, она уже давно не школьник, просто заезжал тогда за двоюродной сестрой.

– И сколько же лет этому не-школьнику? – спросила я, холодея.

– Тридцать один.

Мне поплохело, и я неуклюже плюхнулась на стул.

Вот это папа называет – не искалечить жизнь?

Смотрю на отца в упор, сверлю взглядом.

– Да, – без тени сомнения говорит он, – мой вариант значит «не искалечить». Дарина, – голос отца наполняет нежно, он сжимает мамину руку, как бы призывая её в свидетели, – я очень люблю тебя. И, поверь, никогда бы не отдал тебя мужчине, который искалечил бы тебе жизнь. Но в порядочности Кирилла и его чувствах к тебе я уверен.

– Ах, так! – вспыхиваю я. – Ну вот и выходи за него сам!

Мать откладывает журнал и поднимается из кресла:

– Ты как с отцом разговариваешь?! – её идеальные брови сходятся к переносице.

Мама, несмотря на свои пятьдесят пять, по-прежнему тонкая, стройная, подтянутая. Иной молодой фору даст. И хотя она невысокого роста (этим я – в неё пошла), особенно на фоне высокого и широкоплечего отца, сейчас выглядит величаво и грозно, как богиня.

Отвожу взгляд и сглатываю колючий комок (я люблю смотреть на родителей, когда они вместе – как символ мужчины и женщины, созданных друг для друга). Мне не хочется грубить маме, у неё сердце, ей нельзя нервничать, но…

Я сражаюсь за свою свободу и право выбора.

Поэтому тоже гордо вскидываю голову, вскакиваю со стула и говорю:

– Разговариваю, как считаю правильным. А вы тут форменный тоталитаризм развели! Никакой свободы воли!

– Доченька, Дарюшка, – тут же смягчается мама (не умеет она долго быть строгой, слишком нежная и мягкая, поэтому и мужа себе выбрала, за которым – как за каменной стеной), – мы же добра тебе хотим.

– Добра! – кричу я. – Выпихивая замуж за человека, который старше меня на двенадцать лет!

– Ничего, – поправляет мама, – Стёпа, – любящий взгляд на папу, – старше меня на десять лет. И ничего, прожили душа в душу.

У меня на глаза наворачиваются злые слёзы – как они не понимают?!  как они могут лишать меня того, что было у них самих?!

– Мама! Вы же поженились по любви! Ты же сама говорила! – достаю последний и самый важный аргумент.

Взаимная любовь – то, что удерживает вместе маму с папой вот уже тридцать пять лет. То, что позволяет им светиться, когда они просто находятся рядом друг с другом. На моей памяти они даже не ссорились ни разу.

Взаимная любовь – то, о чём я так мечтала для себя, любуясь родителями всю свою сознательную жизнь.

Мама улыбается:

– Ты тоже полюбишь Кирилла. Твой отец прав – он очень хороший мальчик.

Ага, а вернее дядя в тридцать с хвостиком!

– Похоже, вы знаете об этом Кирилле больше, чем я! А замуж мне выходить предлагаете!

– Познакомитесь, – обнадёживает отец, – не завтра же в ЗАГС.

– А когда? – вырывается у меня.

– В эту субботу.

И тогда я впервые ругаюсь при родителях. Потому что цензурных слов у меня не хватает.

Сначала родители смотрят на меня шокировано, потом мама хватается за сердце (я давлю в себе порыв кинуться к ней), да и не успеваю, потому что отец, бережно усадив её в кресло и прошептав в волосы: «Держись, Марусенька, я сейчас!», подлетает ко мне, хватает под руку и тащит в мою комнату.

По пути нам попадаются наши управляющий, Игорь Викентьевич (ну да, у нас ведь не дом, а целая усадьба) и главная горничная, Нина Дмитриевна. Они взволновано интересуются, что случилось?

– Она, – отец встряхивает меня, как куклу, а я смотрю на него зло, – под домашним арестом. Чтобы никто не смел выпускать!

Игорь Викентьевич и Нина Дмитриевна козыряют ему:

– Так точно, Степан Михайлович! Будет сделано!

Предатели!

Отец же буквально зашвыривает меня в комнату, закрывает дверь и запирает её на ключ!

Я бьюсь, ору, молочу кулаками дорогое дерево:

– Это произвол! Родительская тирания! Я буду жаловаться! Я в соцсетях напишу!

– Я уже позаботился об этом, – спокойно отзывается отец из-за двери. – Интернета у тебя не будет до субботы. А потом – пиши, что хочешь и где хочешь.

Ах, так!

Ну, ничего, у меня есть ещё козыри в рукаве.

– Я покончу с собой! Ты забыл, что тут – второй этаж! Я выброшусь из окна.

– Выбрасывайся, – всё тем же ледяным тоном отзывается мой любимый родитель, – сама же потом на всю жизнь калекой останешься.

Я сползаю вниз по двери, захлёбываясь слезами. И слушаю, как удаляясь, по-военному чеканит шаг мой отец.

3(2)

Ещё долго рыдаю, сидя на полу и держась за ручку двери.

За что со мной так?!

Я ведь всегда была примерной дочкой – отличница, медалистка, участница олимпиад, в колледже шла на красный диплом, пока не поняла, что профессия – совсем не моя. У меня всегда было примерное поведение. В конце концов, я до сих пор ещё девственница! Хотя большая часть моих одногруппниц рассталась с этим «недоразумением» ещё на выпускном, а некоторые – и раньше.

Так в чём же я провинилась?

Всхлип…

Душит несправедливость, отчаяние.

Ладно, отец, хотя и от него не ожидала. Но мама! Мамочка моя! Как она могла согласиться на… насилие…

Это ведь насилие! Самое настоящее! И принуждение!

И это – собственные родители в сверхблагополучной обеспеченной семье.

Нет, я не стану этого терпеть!

Они ещё пожалеют, что поступили так со мной.

Решительно встаю, смахиваю слёзы и иду к окну. Распахиваю, забираюсь на подоконник и смотрю вниз…

уууууууууу….

Дом у нас высокий, потолки первого этажа – пять метров, да ещё метра полтора до моего окна.

Что будет с человеком, если он упадёт с шести с половиной метров? Если отец не отключил мне Интернет, я бы погуглила. Но проверять опытным путём – разобьюсь ли я насмерть или останусь калекой – желание отпадает.

Спрыгиваю с окна, забираюсь на кровать, обнимаю колени и тихо скулю.

Попробовать сбежать? Но как?

Вообще-то из окна можно спуститься, например, смотав простыни. Но, во-первых, физическая подготовка у меня сильно хромает, во-вторых, даже если я спущусь вниз – до забора бежать ещё около пятисот метров, притом – через лужайку. Меня точно заметят.

Можно попробовать вокруг дома, там до забора ближе, но там – флигель охраны. Да и вообще, если честно, играть в догонялки с папой-генералом как-то не хочется. Я знаю, как мой отец умеет «активировать резервы», если ему что-то надо.

Мысли о побеге немного успокаивают меня. Откидываюсь на подушки, смотрю на натяжной потолок – по голубому небу парят белые облака в обрамлении изящной искусственной лепнины.

Моя комната – обитель принцессы: кровать с пологом, изящный светлый антиквариат, обои с цветочками в стиле викторианской эпохи, лёгкие шторы, цветочные композиции в стиле шебби-шик – уже моё творение – на пузатых консолях, симметрично расставленных у стен. Моя мама – опытный дизайнер. У неё сеть агентств по всему нашему региону. И это злит ещё меня ещё больше: в своё время мама сама сбежала из дома, чтобы получить профессию, которую её родители считали никчёмной. Приехала в столицу, поступила, а потом – на одной из студенческих вечеринок встретила молодого лётчика, Степана Воравских, и влюбилась. Классная история, почти сказочная. Потому что красавец-лётчик ответил на её чувства и, оказавшись человеком порядочным и с принципами, тут же сделал предложение. С тех пор они живут в любви и согласии вот уже тридцать пять лет: степенный, крепкий и надёжный папа и воздушная, будто летящая над жизнью, мама.

Мама, мамочка, мамуля… Как ты, познавшая такую любовь, можешь лишать меня счастья? Я тоже хочу крылья за спиной и бабочек в животе. А с навязанным мужем мне такое не светит.

…Вот и луна.

Незаметно наступил вечер. Я всё ещё лежу и смотрю в потолок. Так и не могу решить – что мне делать? Как выпутаться из замкнутого круга?

… и вдруг свет меркнет – в окне появляется тень человека. В окне второго этажа! Которое, между прочим, в шести с половиной метрах от земли!

Господи, какой же он огромный! Вон, вторую створку ему пришлось открыть. Залазит, садится на подоконник.

Меня накрывает паника, оглядываюсь в поисках оружия. Кроме длинной тонкой дизайнерской вазы под руку ничего не попадается.

Грабитель… Насильник… или кто он там – тихо смеётся.

– У вас хорошее оружие, – говорит он, отсмеявшись. – Таким испокон веков девушки от воров отбивались.

Голос у него низкий, чуть хрипловатый, с бархатистыми нотками. А ещё тёплый – если так можно сказать про голос.

– А вы вор? – вся дрожа, спрашиваю я.

Потому что отлично понимаю  – мне от такого верзилы, как тот, кто сидит сейчас на моём подоконнике, не отбиться.

– Конечно, – без зазрения совести признаётся он, – я собираюсь ограбить этот дом. Украсть отсюда самое ценное сокровище.

И почему эти лёгкие нотки иронии не злят, а наоборот – будто ласкают? И паника, охватившая меня сначала, отступает, убаюканная его голосом. Мой ночной гость такой большой – вон, плечи почти всё окно загораживают… И, наверняка, опасный, раз залез сюда при помощи какой-то верёвки. Но… рядом с ним я не чувствую угрозы и страха. Рядом с ним тепло и хочется улыбаться.

Но всё равно говорю строго, хмуря брови:

– Учтите, я буду кричать. И сюда прибежит отец. А ещё у нас есть охрана…

Гость, похоже, совершенно не проникается, наоборот – улыбается, и хотя лицо его я разглядеть не могу, ощущаю эту улыбку, прикладывает палец к губам и тянет:

– Тссс…  – понижает голос до шёпота, такого бархатного, обволакивающего, что у меня внутри начинает всё трепетать, – пожалуйста, не надо кричать. Ведь я собираюсь похитить вас.

– Меня? – вскидываю брови и инстинктивно крепче сжимаю вазу.

– Да, вас, – заверяет он. – А разве в этом доме есть другое сокровище?

Вот он  – путь к свободе! Разве ты не этого хотела, Дарина? Выбраться отсюда. А с таким союзником это возможно, кем бы незнакомец не был. Ведь он мне явно не опасен.

Но выяснить его мотивы не мешает.

– Зачем вам это?

Он пожимает плечами.

– Наверное, у меня обострённое чувство справедливости. Не выношу, когда прелестных маленьких принцесс запирают в башне. Сразу хочется прибежать и спасти. Вызволить из темницы. А там, глядишь, – в его бархатистый голос закрадываются искристые нотки лукавства, – и поцелуй получить можно.

Вот же самоуверенный! А у меня от таких перспектив вспыхивают щёки. Даже вазу – своё единственное оружие – кидаю на кровать, чтобы их обхватить.

Незнакомец продолжает сидеть на окне, но его взгляд… я чувствую… касается, ласкает, трогает. И это очень смущает. Как и незнакомый мужчина у меня в окне. Смущает и будоражит одновременно. Заставляет кровь бурлить в предчувствии приключений.

И я тоже перехожу на таинственный шёпот:

– Замётано! Вы вытащите меня отсюда  – я подарю вам поцелуй. Нет, даже два.

Почему-то в этот момент меня совсем не останавливало то, что я обещаю поцеловать мужчину, у которого не спросила даже имени. Почему-то мне кажется, что его имя может разрушить всю чудесность момента. Не хочу его знать.

– Даже два, – повторяет он. – Да ради такой награды и луну с неба можно достать. Только вот… Вам надо полностью довериться мне, иначе я не смогу вас похитить тихо и надёжно.

Он протягивает мне руку – ладонь такая, что моя в ней утонет, но при этом выглядит по-мужски изящной: красивая, сильная, с тонкими длинными пальцами. Я вкладываю в неё свою.

Мужчина бережно, словно боясь навредить моей ладони, сжимает её, а потом – галантно подносит к губам и целует, обжигая кожу затаённой страстью.

– Это аванс, – говорит он, и голос у него при этом немного севший, а глаза, – различаю даже в призрачном лунном свете  – сияют.

У него немного шершавые пальцы, но моим – нравится их касаться. Несколько секунд мы заворожено изучаем друг друга кончиками пальцев. Потом он неожиданно притягивает меня к себе и осторожно обнимает. Как нечто невесомое и очень хрупкое. У меня даже ноги подкашиваются от удивительного коктейля силы и нежности, в который меня погружают эти объятия.

Пару мгновений он прижимает меня к себе, потом отстраняется с явной неохотой.

– Достаточно, чтобы довериться?

Я киваю.

Он выскальзывает за окно, повисает на верёвках. Я забираюсь на подоконник, наклоняюсь вперёд, цепляюсь за широкие плечи незнакомца. Наши лица так близко.

Сейчас, когда он попадает в яркую полосу лунного света, я могу рассмотреть, как он красив. Будто сказочный принц или голливудовский актёр. По тёмным волосам разливаются отблески лунного серебра. И мне заворожено хочется их коснуться.

– Вы не боитесь, – шепчу я, – что мой отец, если узнает, очень разозлится?

Незнакомец мотает головой.

– Не боюсь. Сегодня я вас похищу, а завтра – пусть меня даже казнят. Миг рядом с вами – стоит целой жизни.

Я, наверное, уснула, и мне снится дивный сон.

Потому что в жизни не бывает таких невероятных, таких обворожительных мужчин.

Он помогает мне спуститься, держась за верёвку. Когда до земли остаётся около двух метров, он ловко прыгает вниз, а я – повисаю на верёвках.

– Давайте, – подбадривает он, – не бойтесь. Я поймаю.

Зажмуриваюсь, отпускаю руки, лечу.

Меня ловят, прижимают к сердцу, и я слышу, как оно гулко стучит. От моего похитителя одуряюще пахнет – терпкий парфюм ему идёт. Он осторожно опускает меня на землю, протягивает руку и говорит:

– Бежим!

И мы срываемся с места.

Боже! Мне так хорошо! Так весело сейчас! Хочется хохотать и кружиться. Я убегаю из дома сурового отца с самым красивым мужчиной на свете. Всё так феерично, что даже не верится в реальность происходящего. Лишь когда я ещё раз прыгаю в его объятия – на этот раз с забора, окружающего нашу усадьбу, то понимаю: у нас получилось!

Я свободна!

А мой похититель смотрит на меня заворожено и влюблено.

И я могу вволю любоваться им: такой высокий, однозначно, выше отца, стройный, широкоплечий. Но он не производит впечатления шкафа с антресолями, как нанятые отцом охранники. Скорее в его фигуре и облике сквозят изящество и аристократизм. Даже, несмотря на то, что одет он сейчас в простую толстовку с изображением мохнатого серого пса, тёмные джинсы и кроссовки.

Он стоит, опираясь о чёрный, немного хищный Bugatti, и выглядит расслабленным и спокойным, но при этом во всей его фигуре чувствуется затаённая грация хищника. И спокойствие это так обманчиво. Но мне по-прежнему ничего не угрожает рядом с ним, я уверена.

Он снова берёт меня за руку и, глядя в глаза, говорит:

– Раз уж я похитил принцессу, то должен и увезти её.

– Обязательно, – киваю я.

Он открывает дверь своего шикарного авто и достаёт букет. Этот скромный нежный подарок резко контрастирует с роскошью машины. Ведь в букете только незабудки и ландыши – мои любимые цветы. Мужчина с улыбкой наблюдает за тем, как я прячу лицо в душистое облако. Мои щёки заливает румянец смущения и удовольствия.

Сильные мужские пальцы поддевают мой подбородок, наши взгляды встречаются. Глаза мужчины лучатся концентрированным обожанием. Мне даже неловко слегка, что неизвестный мне человек любит меня так сильно. Но я принимаю эту любовь, тону в ней, растворяюсь, лечу.

– Кажется, – вкрадчиво произносит он, – я заслужил первый поощрительный поцелуй?

И прежде, чем я успеваю ответить, наклоняется и целует – невесомо, нежно, знакомясь. Но и этого хватает, чтобы земля ушла из-под ног.

Он помогает мне сеть в машину, и мы летим куда-то по пустой ночной автостраде.

Остановимся на берегу озера – за городом у нас живописные озёра. В отблесках луны озёрная гладь выглядит особенно красиво.

Мужчина стелет плед на песок и предлагает мне сесть. Я усаживаюсь, устраиваю на коленях букет, прикрываю глаза и наслаждаюсь тем, как ветер ласково треплет мои волосы. Обычно они золотистые, но сегодня – словно из серебра.

Мой похититель набирает их полные пригоршни и осыпает поцелуями.

А потом – поцелуй касается и моих, чуть приоткрытых губ. В этот раз он целует меня куда более уверенно, так, будто имеет на это право, вторгаясь в мой рот и сплетая наши языки в страстном танце любви. Я цепляюсь за его плечи, он прячет ладонь в моих волосах, массируя затылок. Мы растворяемся в этом поцелуе, сливаемся, переплетаемся, как нити ДНК. Единое целое! И даже сердца стучат в унисон.

Он с трудом отрывается от моих губ, берёт мои ладони в свои и, глядя мне в глаза, шепчет хриплым севшим голосом:

– Дарина, выходите за меня замуж. Я обещаю сделать вас счастливой.

Сердце болезненно ёкает от дурного предчувствия. Я высвобождаю руки, отвожу взгляд и спрашиваю, уже заранее зная ответ:

– Может быть, сначала представитесь, чтобы я знала, кому давать ответ.

На несколько мгновений он замолкает, я не смотрю на него, слышу только взволнованное дыхание и бешеный стук сердца.

Потом он произносит, так тихо, словно не имя своё говорит, а приговор собственный читает:

– Кирилл Тихомиров.

И волшебство этой ночи разлетается на куски.

3(3)

Вот значит как! Мужчины снова решают, что лучше для женщины. А мне ведь даже мысль не закралась: как неизвестный человек оказался на территории хорошо охраняемого двора?! А теперь понимаю… Папа ведь сказал мне: «Ещё познакомитесь», вот и познакомились. Не иначе, как с папиной подачи этот спаситель явился «принцессу из башни» вызволять.

На душе становится так гадко, из-за того, что самый близкий мне человек, тот, кого я все эти годы беззаветно любила, мой родной отец! – распоряжается мной, будто вещью. Обидно до слёз, до колючего кома в горле…

Предательство – какой же горький привкус у этого слова. И с каким же громким треском бьются наши иллюзии, сталкиваясь с реальностью.

Вскакиваю, швыряю букет в озеро, обхватываю себя руками за плечи, прячу слёзы и говорю, так холодно, как только могу:

– Кирилл, пожалуйста, отвезите меня домой…

– Дарина, сначала выслушайте меня, – он шагает ко мне, замирает в шаге, протягивает руку, чтобы коснуться, но потом отдёргивает. – Не придумывайте себе того, чего нет. Не накручивайте себя.

Вскидываю на него взгляд, надеюсь, достаточно гневный, и невольно срываюсь на крик:

– А вы не указывайте мне, что делать! Как вы смеете спрашивать у меня, выйду ли я за вас замуж, если вы с отцом уже всё решили?!

– Смею! – его голос холодеет до температуры арктических льдов. Теперь в нём нет и бархата. Только холодная беспощадная сталь. – Никто ничего не решил. Я, как и положено мужчине, попросил вашей руки у вашего отца, он – дал согласие. Всё. Никто не собирается тянуть вас под венец силком.

– Но отец же запер меня, чтобы я никуда не сбежала до свадьбы…

– Он запер вас, чтобы вы сбежали со мной, – честно признаётся Кирилл, подтверждая мои догадки о причинах разыгравшего у нас дома спектакля.

– Феерично! – замечаю я, кривя губы в горькой усмешке. – Собственный отец!

– Поверьте, ни он, ни я не стали бы действовать подобным образом, если бы были уверены, что вы не натворите глупостей.

Его голос тоже срывается, дрожит, бьётся о стену моего отчуждения. Но Кирилл не оставляет попыток достучаться до меня.

– То есть то, что я хочу уехать в Москву учиться на флориста, для вас глупость? – и всё же эта противная предательская дрожь прорывается в мою пылкую речь, портя впечатление. – Предлагаете мне предать мечту?

Он всё-таки приближается и берёт меня за руку, а потом и вовсе требует:

– Дарина, посмотрите на меня.

И не знаю почему, – оттого ли, что приказ звучит мягко, почти просящее, или оттого, что мне самой хочется видеть его глаза, – я починяюсь.

Наши взгляды скрещиваются. В его глазах – сейчас тёмных, почти чёрных – плещется тревога, боль, нежность, вина.

Он снова целует мне руку, но только в этот раз – перевернув ладошкой вверх, в самый центр, посылая от кисти до плеча электрический импульс.

– Я люблю вас, Дарина, – говорит он, возвращая в голос бархат, а во взгляд – сияние, – и меньше всего на свете хочу к чему-то принуждать. А уж тем более – к замужеству. Но вы не оставляете мне выбора.

– Вот как, – фыркаю я, пытаясь высвободить руку, но он не намерен меня отпускать, удерживая бережно, но крепко, – поэтому вы решили не оставить выбора мне?

– Да, потому что вы – не ведаете, что творите. Не думаете о последствиях.

– А вы, – смотрю ему прямо в глаза, – вы думаете? Как вы станете жить с женщиной, которую заставили отказаться от мечты?!

Он морщится.

– Вот только давайте без пафоса и патетики. И да, думаю. От мечты вам отказываться не нужно. Вы просто не поедете в Москву.

– Почему? Потому что вы с отцом так решили?

Он горько усмехается.

– Нет, Дарина, потому что вы – не знаете жизни. Вы – тепличный цветок, бережно лелеемый любящими родителями. Вы не представляете, что с одинокой юной девушкой может случиться в чужом огромном городе. Реальность просто растопчет вас. Дарина, сейчас мужчине хочется извиниться перед вами, за то, что он иногда позволяет себе смотреть на вас с вожделением. И да, я хочу, чтобы вы такой и оставались. Хочу беречь вас, холить, лелеять, как делали ваши родители. Защищать от всех бед и невзгод. Просто позвольте мне это – выйдете за меня.

Его слова заставляют утихнуть мою злость. Потому что он прав, и родители правы – я не знаю жизни. Деньги для меня действительно пока что растут на деревьях. И да – мне очень-очень страшно уходить в большую жизнь самой. Но… разве согласиться сейчас – не значит сдаться? Утратить право голоса и отказаться от права выбора? И поэтому я достаю последний и, как мне кажется, самый веский аргумент:

– Но я не люблю вас.

Кирилл вздрагивает, как от удара, бросает на меня какой-то странный, болезненный взгляд, но произносит уже спокойно и даже как-то буднично:

– Я знаю. Вы пока не умеете любить. Я вас научу.

Какой самоуверенный!

Хмыкаю:

– А если так и не полюблю?

– Значит, я – плохой учитель.

Убеждать он умеет, этого не отнять. Тем более что у меня закончились аргументы.

Вздыхаю – выбора мне не оставили – и тихо произношу:

– Согласна.

Лицо Кирилла сияет, он наклоняется и нежно целует меня в губы. А потом, улыбнувшись, говорит:

– Третий – примирительный – поцелуй.

И я, почему-то, даже не злюсь: наверное, вымоталась за сегодня эмоционально. Впрочем, сегодня медленно ползёт к концу. Вон уже утренняя заря разливает пурпур по серебру озёрной глади.

Кирилл привлекает меня к себе, прячет в объятиях, и мы так и стоим, наблюдая, как занимается новый день.

– Зря букет выбросила, – говорит он, легко переходя на «ты», – он очень тебе шёл. К тому же цветы твои любимые.

– Откуда ты знаешь? – фыркаю я, тоже отбрасывая «вы» – мы ведь решили быть семьёй.

– Я многое о тебе знаю, – он наклоняется к уху и обдаёт меня горячим дыханием, – даже какого цвета твои любимые трусики.

Заливаюсь краской, выскальзываю из его объятий, смотрю зло и соплю.

– Не злись, ПоДарёнок, – ласково говорит он, – хотя злость тебе очень идёт. Просто собирать информацию об интересующем объекте – моя работа.

– Я – интересующий объект? – вскидываю голову и бросаю на него, хочется надеяться, грозный взгляд.

А у Кирилла в глазах пляшут бесенята. Сейчас я могу рассмотреть цвет его глаз – серо-синий, как у грозового неба, и ресницы – пушистые, длинные, на зависть любой девчонке. При свете солнца мужчина кажется ещё более нереальным. Ночь способна воплощать фантазии. А день… День – высвечивает реальность: тёмные волосы с золотистым отливом, смуглая кожа, прямой нос, чётко очерченные губы, твёрдая линия подбородка. Ни одного изъяна – не в лице, не в фигуре. И это будоражащая аура спокойного хищника. Так, наверное, выглядели боги, когда принимали человеческое обличье.

Впрочем, напрасно я решаю, что хищник спокоен: мгновение – и я оказываюсь в его объятиях. Вскидываю руку в попытке оттолкнуть, но он тут же перехватывает моё запястье, сжимая его аккуратно, но так, что становится понятным, кто здесь главный. И проводит языком по нежной коже, от чего в низ живота бьёт горячая волна. Я выгибаюсь в его руках, как травинка на ветру. И замечаю, как опасно загораются его глаза – в них пламя и голод. Это гипнотизирует, завораживает.

Он наклоняется к уху и обжигает кожу шёпотом:

– О нет, ты не объект, – теперь поцелуи уже без счёта, горячей дорожкой от уха к ключице, – ты наваждение. Одержимость. Соблазн. Ты сводишь с ума.

Голос низкий, хриплый, бархатный. Отзывается внутри меня сладостными вибрациями.

И в тот миг, хватаясь за его плечи и судорожно хватая воздух, потому что он вдруг весь выгорел, я почти верю, что научусь любить этого невозможного мужчину…

Глава 4(1)

Под утро я всё-таки отключаюсь.

И просыпаюсь от возни у двери. Несколько минут испуганно оглядываюсь, не в силах сообразить, где я нахожусь. Потом понимаю, пугаюсь ещё больше, тяну на себя одеяло. Хотя уснула вчера полностью одетой, даже туфли не сняла.

Дверь, в конце концов, открывается, и на пороге появляется вчерашний рыбоморд. Лыбится довольно. Проходит в комнату, ставит на стол поднос, где я замечаю овсянку, гренки и сок.

Рыба ухмыляется:

– Босс добрый сегодня. Глянулась ты ему. Сказал вот кормить. Не любит голодных и несчастных трахать.