Текст книги "Танцовщица из Идзу"

Автор книги: Ясунари Кавабата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ясунари Кавабата
Танцовщица из Идзу

1.

Дорога устремилась вверх крупными извилинами, казалось, перевал Амаги уже близко, как вдруг, выбелив леса криптомерии на подножии горы, за мной стремительно погнался дождь.

Мне было двадцать лет. Одет по-дорожному: студенческая фуражка, кимоно с рисунком конгасури[1]1
  Конгасури – дешевое хлопчатобумажное кимоно синего цвета с белым стрельчатым узором.


[Закрыть], хакама, через плечо переброшена сумка для книг. Уже четвертый день, совсем один, я странствовал по горам Идзу. Первую ночь провел возле горячих источников Сюдзэндзи, две ночи в Югасиме, а потом надел высокие гэта и начал восхождение к перевалу Амаги.

Горы, волнами наплывавшие друг на друга, густые леса, глубокие ущелья были пленительно, по-осеннему прекрасны, но я торопливо шел вперед, подгоняемый тайной надеждой…

Посыпались крупные капли дождя. Я побежал как мог быстрее по крутой петляющей дороге и, задохнувшись, добрался наконец до чайного домика на северной стороне горы. И замер на пороге – так внезапно и чудесно сбылась моя надежда. В чайном домике остановилась отдохнуть труппа бродячих артистов.

Заметив меня, юная танцовщица встала, поспешно повернула другой стороной подушку, на которой она сидела, и подвинула ко мне.

– М-м-м! – с трудом пробормотал я и опустился на подушку. Я все еще не мог отдышаться, не мог опомниться от неожиданности. Даже простое «спасибо» не шло у меня с языка.

Танцовщица села прямо напротив меня. Вконец растерявшись, я нашарил сигареты в рукаве. Она подала мне пепельницу, стоявшую перед ее соседкой. Но я и тут промолчал.

Танцовщице на вид было лет семнадцать. В обрамлении черных густых волос, уложенных в причудливую старинную прическу, каких я никогда не видал, ее лицо, овальное, как яичко, и такое прелестное, казалось совсем маленьким, но все сочеталось в единой гармонической красоте. Вспоминались девушки с преувеличенно пышными копнами волос, как их любили изображать на страницах старинных романов.

В небольшой труппе, кроме танцовщицы, были три женщины: пожилая, лет сорока, и две молодые, да еще мужчина лет двадцати пяти, в куртке с гербами [2]2
  В широком японском рукаве имеется карман. …в куртке с гербами…– короткая куртка слуги или рабочего с гербом или именем хозяина.


[Закрыть] гостиницы при горячих ключах Нагаока.

Уже дважды довелось мне увидеть танцовщицу. Первый раз на полпути в Югасиму. С ней шли две молодые женщины. Я обогнал ее у моста через Югаву, неподалеку от Сюдзэндзи. Танцовщица несла большой барабан. Я все оборачивался и смотрел на нее. Лишь тогда я впервые по-настоящему почувствовал очарование путешествия.

Я был в Югасиме уже два дня, когда, к вечеру вернувшись в свою гостиницу, вдруг увидел ее опять.

Она плясала на дощатом полу прихожей. Я уселся на ступеньке лестницы и смотрел, не в силах отвести глаз.

«Вчера в Сюдзэндзи, нынче вечером в Югасиме,– сказал я себе,– а завтра, наверно, она пойдет на юг через перевал Амаги, к горячим источникам Югано? На горной дороге Амаги, длиной всего в семь ри, я уж где-нибудь непременно нагоню ее…»

Вот с какой тайной надеждой я так спешил, пока дождь не загнал меня в чайный домик. И все же встреча застала меня врасплох, я обомлел от смущения.

Но тут хозяйка пригласила меня в другую комнату. Должно быть, этой комнатой редко пользовались, она была вся открыта: ни дверей, ни окон. Внизу расстилалась прекрасная долина, такой глубины, что не видно было дна.

От холода я покрылся гусиной кожей, меня била дрожь, зубы стучали. Хозяйка принесла мне чаю. Я сказал ей, что ужасно озяб.

– Ах, господин, да вы до костей промокли! Пожалуйте туда, вам надо скорее обсохнуть. И она чуть не за руку повела меня в свою собственную комнату. Там горел очаг. Из растворенных дверей пахнуло сильным жаром. Я в нерешительности остановился на пороге. Возле очага на корточках сидел старик, весь опухший и посиневший, как утопленник. Он посмотрел на меня больными угасшими глазами, даже зрачки в них, казалось, налились желтизной. Вокруг старика громоздились целые горы старых писем и бумажных пакетов. Он словно был погребен среди бумажной рвани. С виду не человек, а горное чудовище. При этом зрелище я застыл как вкопанный.

– Вы уж простите меня, этакую страсть вам показала! Да не пугайтесь, это мой старик. Глядеть на него неприятно, но ведь он с места сдвинуться не может. Сделайте милость, потерпите…

И хозяйка пустилась рассказывать: вот уж много лет, как мужа разбил паралич, все тело сковано. Неспроста кипы бумаг вокруг нагромождены: со всех уголков страны идут письма с советами, как вылечить паралич, отовсюду присылают пакеты с лекарствами. Старик прислушивается к словам путников, идущих через перевал, просматривает газетные сообщения – словом, ничего не пропускает в поисках какого-нибудь верного средства или снадобья. Письма и бумажные пакеты не дает выбрасывать. Собрал вокруг себя и разглядывает. Вся его жизнь в этом. Так за долгие годы выросли груды всяких бумаг.

Не находя слов для ответа, я уставился на очаг. Дом вдруг заходил ходуном

– мимо проехал автомобиль.

«Здесь даже в осеннюю пору стоят такие холода! Скоро перевал будет похоронен под снегом. Отчего же,– думал я,– старик не хочет жить в долине?»

Открытый очаг пылал жаром. От моего платья повалил пар, голова разболелась.

Хозяйка вышла в комнату для гостей и завела разговор с женщинами из бродячей труппы:

– Неужели это она? А была совсем девочка, когда вы прошлый раз здесь побывали. Скажите, как выросла! Да ты прямо взрослая девица, славно, славно! И какая хорошенькая! Девочки, они быстро растут.

Немного времени спустя я услышал шум сборов. Наверно, бродячая труппа сейчас уйдет… Медлить было нельзя. Сердце так и застучало в груди, но я не находил в себе мужества встать с места.

«Положим, эти женщины привычны к путешествиям, а все-таки быстро ходить не могут. Пускай опередят меня на десять тё, даже на двадцать, я живо нагоню их»,– думал я, изнывая от нетерпения возле очага.

Бродячие артисты ушли вместе с танцовщицей, но тут мое воображение сорвалось с привязи и, помчавшись вслед за ними, начало свой резвый танец.

Проводив их, хозяйка вернулась.

– Где остановятся на ночлег эти артисты? – спросил я.

– Побродяжки-то? Разве угадаешь? Где их кто пригласит, там и заночуют. Сами не знают наперед.

Пренебрежительные слова хозяйки оказали на меня обратное действие: сильнее разожгли во мне надежду. «Что ж, если так,– возмечтал я, сегодня же приглашу танцовщицу провести со мною ночь». Дождь, затихая, поредел, небо над горными вершинами просветлело. Хозяйка упрашивала меня обождать немного, пока совсем не разъяснится, по мне не сиделось спокойно.

Дедушка, поберегите себя в зимние холода, – от души сказал я и встал на ноги.

Старик с трудом поднял па меня свои пожелтевшие глаза и слегка кивнул.

– Господин, господин! – с криком припустилась за мной хозяйка. – Вы уж слишком много денег мне пожаловали. Не возьму, совесть не дозволяет.

Она уцепилась за мою сумку, стараясь удержать меня. Как я ни отнекивался, хозяйка грозилась, что от меня не отстанет. Прихрамывая, она плелась за мной добрую часть дороги и все твердила:

– Было бы за что! Нет, не заслужила я таких денег. Но я нас хорошо запомню. Непременно пожалуйте ко мне в другой раз. Уж я вас отблагодарю!

Всего-то одна монетка в пятьдесят сэн– и вдруг столько благодарности! Я был изумлен и тронут почти до слез. Но старуха еле-еле ковыляла, и это было досадной помехой. Наконец мы пришли к туннелю па перевале.

– Большое спасибо! Теперь идите домой, не годится так долго оставлять старика одного, – сказал я.

Насилу-то старуха выпустила сумку из своих рук.

Я вошел в темный туннель. Сверху со стуком падали холодные кайли. Впереди маленьким кружком светился выход к южной части полуострова Идзу.

2.

Защищенная с одной стороны белой оградой, дорога сбегала в долину зигзагом молнии. У самого подножия уступчатого склона маячили фигурки бродячих артистов. Не прошел я и шести те, как нагнал женщин. Но нельзя было нарочито замедлить шаг, чтобы пойти с ними вровень, и я с равнодушным видом обогнал их.

Мужчина шел несколько впереди остальных. Заметив меня, он остановился.

– А вы хороший ходок! Погодка-то, по счастью, разгулялась…

Я с облегчением вздохнул и зашагал рядом. Мой спутник стал расспрашивать меня о том о сем. Услышав, что мы беседуем, женщины трусцой подбежали к нам.

Мужчина нес на спине большую плетеную корзину. Пожилая женщина держала на руках щенка. Остальные несли тяжелую поклажу: старшая девушка – громоздкий узел, вторая – плетеную корзину, юная танцовщица барабан с подставкой.

Пожилая женщина вставляла иногда слово-другое в наш разговор.

– Он – студент высшей школы,– шепнула танцовщице старшая девушка.

Я оглянулся, и она засмеялась:

– Уж это точно! Настолько-то и я разбираюсь. К нам на острова частенько ездят студенты.

Мой спутник сообщил мне: все они живут возле гавани Хабу на острове Осима.[3]3
  Остров Осима – самый большой из архипелага семи островов, расположенных к юго-востоку от полуострова Идзу.


[Закрыть] Весной покидают остров и проводят лето в странствиях. Но уже настал канун холодов, а у них нет с собой зимней одежды. Дней десять проведут на юге, в

Симоде[4]4
  Симода – портовый город на юго-востоке полуострова Идзу, богат историческими памятниками.


[Закрыть], потом из гавани Ито[5]5
  Ито – гавань и курортный город на полуострове Идзу.


[Закрыть] отправятся домой, к себе на остров.

Услышав, что танцовщица – с острова Осима, я стал глядеть на ее прекрасные волосы с особым поэтическим чувством. Мне захотелось побольше узнать об этом острове, и я начал расспрашивать моего собеседника.

– Студенты частенько приезжают к нам плавать в море, – сказала танцовщица своим спутникам.

– Летом, наверно,– обернулся я.

– Зимой тоже, – еле слышно отозвалась танцовщица.

– Как? Даже зимой?

Она поглядела на других девушек, подавив смешок.

– Разве можно зимой плавать в море? – снова спросил я.

Танцовщица вспыхнула румянцем и слегка кивнула с очень серьезным видом.

– Глупышка она, совсем дитя,– засмеялась пожилая женщина.

До Югано оставалось еще более трех ри. Дорога шла вниз, вдоль берега реки Кавацу. Миновав перевал, мы почувствовали себя на юге: горы вокруг выглядели по-новому, даже цвет неба стал иным.

Я без умолку болтал со своим спутником, мы скоро подружились. Когда позади нас остались деревни Агинори и Насимото, а внизу в долине уже можно было различить соломенные крыши Югано, я решительно заявил своему новому другу, что пойду вместе со всей компанией в Симоду. Он страшно обрадовался.

В Югано перед гостиницей самого низкого пошиба пожилая женщина хотела было со мной распроститься, но мой попутчик возразил:

– Господин студент желает путешествовать с нами дальше.

– Вот радость-то! – простодушно воскликнула она.– Говорят: в дороге добрый попутчик, в жизни – сердечное участие. Мы люди ничтожные, оно конечно, а все разгоним дорожную скуку. Сделайте милость, зайдите сюда с нами отдохнуть с дороги.

Девушки молчали и застенчиво поглядывали на меня.

Все поднялись по лестнице в комнату для гостей и сложили вещи на пол. Фу сума и циновки на полу были обветшалые, грязные.

Танцовщица принесла чай к нам наверх. Когда она опускалась на колени передо мной, лицо ее залил румянец, руки задрожали и чашка на блюдце опасно накренилась. Танцовщица быстро поставила ее на циновку, и чай пролился. Я был поражен, до чего она смутилась.

– Вот тебе и на! Девочка-то выросла. Никак уже втюрилась. Скажите! – досадливо подняла брови пожилая женщина и бросила танцовщице полотенце.

Девушка подняла его и с напряженным видом начала вытирать циновку.

Это неожиданное заявление вдруг отрезвило меня. Все мои тайные надежды, подогретые болтовней хозяйки гостиницы, развеялись в единый миг.

– А у господина студента хорошее кимоно! – заметила пожилая женщина, пристально меня разглядывая.

– Пестрый узор в точности как на кимоно у моего Тамидзи. Да, уж верно, совсем такой, и нечего тут,– заспорила она с другими женщинами.

– У меня на родине остался сынок, ходит в школу,– принялась она рассказывать.– Вот он мне и вспомнился. Кимоно у него вроде вашего. В теперешнее время даже материя конгасури стоит дорого. Ну просто беда!

– А где он учится?

– В пятом классе начальной школы.

– А-а, уже пятиклассник, вот как!

– Посещает школу в Кофу. Мы уже давненько живем на острове Осима, но родина наша – Кофу в провинции Каи.[6]6
  Каи – название старой провинции (ныне часть префектуры Яманаси) на востоке острова Хонсю. Кофу – город, а также местность в Центре префектуры Яманаси.


[Закрыть] Когда я часок отдохнул, мой дорожный товарищ повел меня в другую гостиницу. Я-то думал, что остановлюсь имеете со всеми в их захудалой ночлежке.

Спустились вниз по обрывистой дороге, по каменным ступеням, и перешли по мосту через струившийся потоком горячий источник. Напротив моста раскинулся сад гостиницы.

Я пошел купаться. Мой спутник погрузился в воду вслед за мной.

Он начал рассказывать мне о своей жизни. Ему было двадцать четыре года. С женой его уже дважды случалась беда: выкидыш, потом преждевременные роды. Ребенок помер… Мой новый знакомый носил куртку с гербом гостиницы в Нагаоке, вот почему я принял его за тамошнего жителя. Судя по наружности и манере говорить, он был человеком не чуждым образования. Я вообразил, что он из прихоти путешествует по горам или, может быть влюбившись в бродячую артистку, следует за ней с поклажей.

После купанья я сразу же пообедал. Мы вышли из Югасимы в восемь часов утра, а было уже три. Спустившись в сад, мой спутник поднял глаза на меня и крикнул:

– До свиданья!

– Купите на это что-нибудь… хотя бы немного хурмы. Прошу извинить, что передаю так небрежно…– И я бросил ему сверток с деньгами.

Попутчик мой хотел было отказаться, но бумажный сверток упал прямо на землю. Он вернулся, поднял его и кинул мне обратно.

– Пожалуйста, не надо этого.

Сверток упал на соломенный навес. Я снова бросил его вниз, и на этот раз подарок был принят.

К вечеру полил сильный дождь. Горы побелели и, потеряв глубину, стали плоскими. В речке громко зашумели бурые, мутные воды. «Бродячие артисты с танцовщицей ни за что не придут в такой ливень»,– думал я. Мне не сиделось на месте. Я несколько раз ходил купаться. В комнате было темно. Единственная лампочка свешивалась с перекладины фусума над квадратным отверстием и освещала сразу две комнаты.

– Тон-тон-тон! – сквозь шум сильного дождя откуда-то еле слышно донесся стук барабана. Я так рванул ставни, что едва не выломал их, и высунулся наружу. В лицо мне ударил порывистый ветер с дождем. Я закрыл глаза, весь превратившись в слух. Куда движется барабан, уж не сюда ли? Вскоре послышались звуки сямисэна, протяжные выкрики женщин, оживленный смех.

«Значит, бродячих артистов пригласили в ресторанчик на другой стороне улицы, как раз напротив гостиницы»,– понял я. Можно было различить голоса мужчин и женщин. Я все еще надеялся, что ужин скоро кончится и артисты придут ко мне. Но пирушка, как видно, вышла из границ обычного веселья и грозила обратиться в шумную попойку. Время от времени звонкий возглас женщины молнией пронзал тишину.

Я сидел, весь напрягшись в нервном ожидании перед рапахнутыми ставнями. Каждый раз, когда до меня доносился стук барабана, я невольно переводил дыхание: на сердце становилось легче.

«А-а, значит, танцовщица все еще сидит с гостями. Сидит и бьет в барабан».

Но как невыносимо тягостно, когда барабан затихает! Шум дождя погружал меня в бездонную пучину.

Вдруг послышался беспорядочный топот шагов: бегали там друг за дружкой или устроили пляску? Я уставился в темноту горящими глазами. «Отчего вдруг все затихло? – пробовал я разглядеть хоть что-нибудь сквозь завесу мрака. – Неужели кто-нибудь осквернит танцовщицу этой ночью?» – терялся я в мучительных догадках.

Наконец я закрыл ставни и лег в постель, но сердце у меня ныло. Я снова пошел купаться к горячему источнику. Долго и неистово плескался в воде. Дождь кончился, луна выплыла из облаков. Омытое дождем, вечернее небо засияло кристально чистым блеском. Мне хотелось выскочить из купальни, бежать к танцовщице босиком. Но что я мог бы поделать?

Был уже третий час ночи.

3

Часов в девять на другое утро мой попутчик наведался ко мне. Я только что встал и пригласил его пойти со мной к источнику. Пониже купальни полноводная от дождя речка тепло лучилась под солнцем в этот безоблачный день осени, по-весеннему мягкой на юге Идзу. Мучения прошлой ночи сейчас представлялись мне сном, но все же я сказал:

– Шумное вчера шло веселье, до позднего часа,

– Как! Вы нас слышали? – Еще бы не слышать!

– Ах, эти местные жители! Разойдутся вовсю, шуму много, а толку мало,– заметил он, словно для него это было делом обычным, и я замолчал.

– Глядите-ка, они на том берегу. Пришли купаться. Вон-вон, приметили нас, засмеялись.

Он показал пальцем туда, где на другой стороне речки была устроена общая купальня. В клубах пара смутно виднелись семь-восемь голых тел.

Вдруг из темной купальни выбежала нагая девушка, сложила руки над головой и замерла на краю помоста, готовясь прыгнуть в воду. Она что-то кричала нам. Это была танцовщица. Я глядел на ее стройные ноги, на ее белое тело, она тянулась вверх, похожая на молодое деревце павлонии. И мое сердце вдруг словно омыла струя свежей воды, я и с облегчением перевел дух, и счастливо засмеялся. Да ведь она ребенок! Обрадовалась, что видит нас, выскочила нагишом на солнечный свет и встала на цыпочки. Совсем ребенок! Я смеялся, полный светлой радости. Мысли мои прояснились, словно дочиста протертое стекло. Тихий смех не сходил с губ.

А я-то думал, ей лет семнадцать-восемнадцать. А все потому, что у нее была такая высокая прическа, да и нарядили ее под стать взрослой девице. Как глупо я ошибся!

Не успели мы вернуться в мою комнату, как старшая девушка из бродячей труппы явилась поглядеть на хризантемы в саду. Танцовщица проводила ее до середины помоста. Пожилая женщина вышла из купальни и строго поглядела на обеих. Танцовщица дернула плечиком и улыбнулась, дескать: «Дальше идти не смею!» – и побежала назад.

Пожилая женщина подошла к мосту и громким голосом пригласила меня:

– Пожалуйте к нам в гости!

– Пожалуйте к нам в гости! – как эхо повторила старшая девушка, и они вернулись к себе.

Мой попутчик сидел у меня до самых сумерек.

Поздно вечером я играл в го[7]7
  Го – старинная игра в шашки на многоклеточной доске.


[Закрыть] с оптовым торговцем бумагой, как вдруг в саду гостиницы послышался знакомый стук барабана. Я было рванулся с места:

– Музыканты пришли!

– Чего там, куда они годятся, попрошайки эти. Ну же, ваш ход! Я пошел вот так!

Бумаготорговец, до самозабвенья увлеченный игрой, с громким стуком ставил костяшки на доску. Пока я маялся сам не свой, музыканты уже стали собираться в обратный путь.

Мой приятель крикнул мне из сада:

– Добрый вечер!

Я вышел в коридор и поманил их рукой. Бродячие артисты немного пошептались между собой и пошли к дому.

Все три молодые девушки хором повторили:

– Добрый вечер!

Войдя в коридор, они отвесили мне церемонный поклон до земли, как это делают гейши.

Между тем на доске сложилась трудная ситуация, мне грозило поражение.

– Делать нечего! Проиграл.

– Не может быть! Я ведь против вас слабый игрок. Дайте подумать, тут дело тонкое.

И, даже не взглянув на музыкантов, бумаготорговец пересчитал одну за другой костяшки на доске и еще глубже погрузился в игру.

Девушки положили барабан и сямисэи в углу комнаты и начали играть в гобанг[8]8
  Гобанг – игра в пять шашек на многоклеточной доске.


[Закрыть], а я тем временем упустил верный выигрыш.

– Ну давайте еще одну, последнюю,– насел на меня с уговорами мой партнер.

Я только уклончиво улыбнулся. Наконец он отступился и встал с места.

Девушки подошли к игральной доске.

– Сегодня вечером вы опять пойдете искать работу?

– Вообще-то пойдем…– Бродячий артист взглянул на девушек.

– Ну так вот что! Никуда не ходите, останьтесь у меня в гостях.

– Ой, как мы рады!

– А нам не влетит за это?

– Так ведь ходили-ходили – и никто не нанял. Девушки забавлялись игрой в гобанг почти до часу ночи.

Танцовщица ушла наконец, но заснуть я не мог, голова оставалась ясной. Я вышел в коридор и позвал:

– Господин коммерсант! Господин коммерсант!

– А, слышу! – И старик, которому уже вот-вот стукнет шестьдесят, ринулся из своей комнаты, полный боевого пыла.

– Значит, играем. Ну что ж, играть – так всю ночь. До самого рассвета.

Я тоже вошел в азарт.

4

Мы условились выйти из Югано в восемь утра. Я надел охотничью шапочку, купленную накануне в лавчонке возле общей купальни, а свою студенческую сунул в сумку и пошел в ночлежный дом, где остановились мои попутчики. Сёдзи на втором этаже были растворены настежь. Не долго думая, я поднялся по лестнице и замер в полной растерянности. Бродячие артисты еще не вставали.

У самых моих ног танцовщица, заалев от стыда, прижала руки к лицу. Она делила постель с младшей из девушек. На лице танцовщицы еще были заметны следы вчерашних белил. Губы и уголки глаз тронуты пурпурной краской. Приманчивая красота девушки совсем заворожила меня. Вдруг она быстро перевернулась на другой бок, выскользнула из-под одеяла и, все еще закрывая руками лицо, села на пол в церемонной позе.

– Благодарим вас за вчерашний вечер,– склонилась передо мной танцовщица в красивом поклоне.

Это меня вконец сконфузило.

Бродячий артист спал рядом со старшей из девушек. До этого я и не подозревал, что они муж и жена.

– Простите, нам, право, совестно! – начала извиняться пожилая женщина, сидя на постели. – Мы условились нынче утром выйти в дорогу, но вечером, поговаривают, состоится званый ужин. Вот мы и решили побыть здесь еще денек. Если вам несподручно подождать нас, встретимся в Симоде. Мы всегда останавливаемся в гостинице Косюя, ее легко разыскать.

Я почувствовал себя покинутым,

– А может, обождете до завтра? Дольше мы не задержимся, матушка не позволит. С попутчиками идти лучше. Завтра утром отправимся все вместе,– предложил бродячий артист, и пожилая женщина присоединилась к его просьбе:

– Уж будьте добры! Вы нам честь оказали, путешествуете в нашей компании, и нам так совестно, что мы вас подвели. Завтра уж непременно отправимся в путь, даже если с неба копья посыплются. Ведь послезавтра сорок девятый день, как умер наш младенчик. Мы еще раньше задумали отслужить в Симоде скромную поминальную службу, вот и торопимся поспеть туда к этому самому дню. Простите за смелость, но, верно, неспроста судьба соединила нас. Может, послезавтра вы помолитесь вместе с нами?

Я обещал пойти с ними и спустился вниз. Ожидая, когда женщины встанут и выйдут ко мне, я завел разговор в грязной конторе с приказчиком гостиницы.

Мой попутчик пригласил меня прогуляться. Мы немного прошли по большой дороге и увидели красивый мост. Опершись на его перила, бродячий артист начал рассказывать.

Он долгое время работал актером в токийском театре новомодной театральной школы. Еще и теперь он участвует в спектаклях на острове Осима. Из дорожного узла выпирает, как нога, бутафорский меч: иногда случается давать представления в какой-нибудь гостиной. Плетеная корзина битком набита платьем и утварью: разные чашки и сковородки…

– Я загубил себя и упал на самое дно. Мой старший брат в Кофу теперь глава семьи и неплохо ведет хозяйство. А я там лишний…

– Я думал, что вы из Нагаоки, местный житель.

– Выходит, нет! Старшая из молодых женщин – моя супружница. Она на год вас моложе, ей девятнадцать лет. Уже второй раз жена родила до срока во время наших скитаний по большой дороге. Ребенок жил на белом свете всего-то одну неделю. Она до сих пор не совсем оправилась. Ну, а женщина почтенного возраста доводится ей родной матерью. Танцовщица – моя сестренка.

– Да, помню, вы говорили, что у вас есть сестра четырнадцати лет.

– Это она и есть. Я все время голову себе ломал, как хоть сестренку-то не таскать с собой, да вот приходится, так уж все неудачно сложилось.

Он сказал мне, что зовут его Эйкити, жену – Тиёко, а танцовщица носит имя Каору. Еще с ними идет служанка по имени Юрико, ей семнадцать лет, она им не родня, уроженка острова Осима. Эйкити сильно расчувствовался и стал глядеть на реку с таким видом, словно вот-вот заплачет.

На обратном пути мы увидели танцовщицу. С ее лица уже были смыты белила. Присев на корточки, она гладила щенка. Я сказал ей, что иду к себе в гостиницу,

– Приходите навестить меня.

– Я бы и рада, но одной нельзя.

– А вы приходите вместе с братом.

– Мигом придем.

Но ко мне явился один Эйкити.

– Где же другие?

– Матушка не пустила.

Но когда мы сели с ним играть в гобанг, женщины перешли через мостик и быстро взбежали вверх по лестнице. Отвесив вежливые поклоны, они нерешительно сели на пол в галерее. Первой поднялась на ноги Тиёко.

– Заходите ко мне без стеснения, это моя комната,– пригласил я.

Побыв у меня часок, бродячие артисты отправились в купальню при гостинице. Они звали меня с собой, но я вконец смутился при мысли, что там будут три молодые женщины. Вскоре танцовщица опять поднялась ко мне наверх с приглашением от Тиёко.

– Сестрица сказала, что помоет вам спину.

Но я не пошел и начал играть с танцовщицей в гобанг. Неожиданно она оказалась сильным противником. Без труда побеждала Эйкити и своих товарок. Я был хороший игрок, мало кто мог со мной потягаться. Но она – иное дело. Приятно было, что с ней не надо нарочно делать слабые ходы.

Сначала танцовщица чинно протягивала руку, чтобы издали взять костяшку, но мы были с ней наедине, и вскоре она, забыв про все на свете, низко склонилась над доской. Густые пряди ее до неправдоподобия прекрасных волос почти касались моей груди.

Вдруг она закраснелась:

– Извините! Меня будут бранить,– и, прервав игру, опрометью бросилась вон из комнаты.

Матушка стояла перед общей купальней на том берегу реки. Тиёко и Юрико торопливо выскочили из купальни при гостинице и, даже не простившись со мной, воротились бегом.

Весь этот день, с утра до позднего вечера, Эйкити провел у меня. Простодушно-заботливая хозяйка не преминула заметить мне, что не годится скармливать хорошую еду таким людишкам, дело зряшное.

Вечером я наведался в ночлежный дом. Танцовщица упражнялась в' игре на сямисэне под руководством пожилой женщины. Увидев меня, она положила сямисэн на пол, но по приказу матушки снова взяла его в руки.

Когда она начинала тихо подпевать себе, матушка одергивала ее:

– Не пой, говорят тебе!

Эйкити позвали в ресторанчик на другой стороне улицы, нам было все видно и слышно. Он что-то тянул нараспев.

– Что б это могло быть?

– Ах, это? Утаи[9]9
  Утаи – отрывки из пьес старинного театра Но, исполняются особым напевным речитативом.


[Закрыть].

– Утаи? Вот не ожидал.

– Он у нас мастер на все руки. Вперед не угадаешь, за что примется.

Тут сосед по гостинице, человек лет сорока, как я слышал, торговец птицей, отодвинул фусума и, заглянув к нам, позвал девушек на угощенье. Танцовщица вместе с Юрико вышла в соседнюю комнату, захватив с собой палочки для еды. Девушки стали выбирать со сковороды лакомые кусочки куриного мяса. Торговец, сказать по правде, уже порядочно ее опустошил.

Когда девушки возвращались обратно, он легонько стукнул танцовщицу по спине.

Матушка состроила страшное лицо:

– Эй, вы! Не смейте к ней прикасаться! Это моя дочка. Танцовщица стала упрашивать торговца почитать вслух книгу «Странствия Мито Комона»[10]10
  Мито Комон (1628—1700) – историк и конфуцианец. Речь идет о народной книге из репертуара рассказчиков.


[Закрыть].

– Дядя, дядя! – умильно повторяла она.

Но он вскоре ушел. Танцовщица не решилась попросить меня прямо, а принялась уверять, что матушке страх как хочется послушать чтение. Я взял книгу с тайной надеждой. И в самом деле танцовщица начала потихоньку придвигаться ко мне ближе и ближе. Почти касаясь моего плеча головой, она с очень серьезным выражением уставилась на меня горящими немигающими глазами. Должно быть, танцовщица всегда так делала, слушая чтение. Когда торговец птицей читал ей вслух, она чуть не прижималась лицом к его лицу.

Большие черные глаза танцовщицы, сиявшие удивительным блеском, были ее главным очарованием. Линии век казались невыразимо прекрасными. Она смеялась, как цветок. Смеялась, как цветок, – это подлинная правда.

Но вскоре служанка из ресторана пришла позвать танцовщицу. Она надела свое самое нарядное платье и сказала мне:

– Я скоро вернусь. Подождите меня, пожалуйста. Мне так хочется дослушать до конца.

Танцовщица вышла в галерею и, опустившись на колени, низко поклонилась:

– Позвольте отлучиться ненадолго.

– Только не вздумай петь! – приказала ей матушка. Девушка слегка кивнула и взяла барабан. Матушка повернулась ко мне:

– У нее как раз теперь меняется голос.

В зале ресторана танцовщица уселась в чинной позе и начала бить в барабан. Я видел ее со спины так близко, словно из соседней комнаты. Звуки барабана заставили мое сердце весело забиться.

– Барабан всегда оживляет застолье.– Матушка поглядела, что творится в доме напротив.

Тиёко и Юрико тоже отправились в ресторан. Через какой-нибудь час все трое вернулись.

– Вот только это.– Танцовщица разжала кулак и уронила на ладонь матушки монетку в пятьдесят сэн.

Я опять какое-то время читал вслух «Странствия Мито Комона». Потом они начали рассказывать о ребенке, умершем в пути. Младенец родился прозрачный, как вода. Даже не в силах был плакать и через неделю перестал дышать.

Они были всего лишь бродячие артисты, отбросы общества, но я об этом и думать позабыл. А они, казалось мне, глубоко, всей душой поняли и ощутили, что нет у меня к ним ни поверхностного любопытства, ни презрения, а чувство искренней дружбы.

Я обещал им, что непременно побываю у них на острове.

– Надо поместить его в доме дедушки. Там просторно. А дедушка пусть на время переберется куда-нибудь, чтобы гостю было покойнее. Он сможет заниматься все время,– толковали они между собой, а мне сказали: – У нас два маленьких дома. Домик в горах очень светлый.

Условились, что я помогу им, когда в новогодние праздники они будут давать представление на Осима, в приморском селенье Хабу.

Скитальческая жизнь бродячих артистов не была такой тяжелой, как я думал вначале. Скорее беспечная, она несла с собой запах лугов. Все в этой маленькой труппе были крепко связаны между собой родственной любовью. Только служанка Юрико всегда держалась отчужденно и угрюмо, может быть по застенчивости.

Я ушел от них после полуночи. Девушки проводили меня до порога. Танцовщица повернула мои тэта носками к выходу, чтобы мне было удобно их надеть. Выглянув из дверей, она бросила взгляд на ясное небо:

– А-а, как светит луна! Завтра будем в Симода, вот радость! Помолимся об умершем ребенке, а матушка купит мне гребешок, и еще будет много интересного. Сводите меня в кино!

Для артистов, бродивших по горам Идзу и Сагами[11]11
  Сагами – название старой провинции, ныне часть префектуры Каннагами.


[Закрыть], портовый город Симода был желанным прибежищем, от него словно бы веяло родиной.