Текст книги "Аринка, Жена Ваньки_Каина (СИ)"

Автор книги: Ярослав Николов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Николов Ярослав Николаевич
Аринка, Жена Ваньки_Каина

Роберт Орешник

АРИНКА, ЖЕНА ВАНЬКИ-КАИНА

трагедия в 2-х частях

время действия: середина XVIII века

место действия: Москва

действующие лица:

АРИНКА, 13+ лет. Дочь Корытина от первого брака

ФЕДЬКА Половцев, 15+ лет. Сын копииста Сыскного приказа

ВАСИЛИЙ, 40 лет. Странствующий монах

ОСИПОВ Иван "Каин", 33+ года. Вор

"КАМЧАТКА" Пётр, 39+ лет. Вор

КОРЫТИН Андрей Афанасьевич, 37+ лет. Протоколист Сыскного приказа

ДАРЬЯ, 35+ лет. Супруга Корытина

ПОЛЕЩИКОВ Яков Никитич, 25+ лет. Князь, судья.

Часть 1

СЦЕНА 1. Июнь. Овраг. Василий кончает обед.

ВАСИЛИЙ (напевает). Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу, Тя величаем. (Оправляется.) В руце твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой. Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь. (Укладывается.)

С обрыва спускается Аринка. Из кустарника, крадучись, выбирается Федька.

ФЕДЬКА. Сарынь на кичку! (Обхватывает Аринку.)

АРИНКА (вскрикнув). Дурак! Федька, пусти! Получишь!

ФЕДЬКА. А что дашь?

АРИНКА. Ах, ты ж обормот. (Борцовским приёмом высвобождается.)

ФЕДЬКА. Опять папка новый приёмчик показал? Больно же, пусти, слезь с меня, Ариша, слезай... А хотя пусть, сиди себе, только прижмись плотнее, чтоб я тебя ещё лучше прочувствовал, радость моя.

АРИНКА. Похабник. (Поднимается, отпустив Федька.) Я пошла.

ФЕДЬКА. Жениться решил.

АРИНКА. Ну, так и засылай сватов, куда хочешь, нечего из-за кустов на девушек набрасываться.

ФЕДЬКА. Пойдёшь за меня?

АРИНКА. За кого тятя прикажет, за того и пойду.

ФЕДЬКА. Так ты мне чужая, что ли?

АРИНКА. Так ведь и не своя.

С обрыва спускаются Осипов и Камчатка.

ФЕДЬКА. Идут сюда кто-то, мужики.

АРИНКА. По закону, знаешь ведь, рано мне замуж, не знаю, что тятя скажет.

ФЕДЬКА. Расходились тут, под деревом монах Василий спать завалился. Люблю я тебя, Арюха.

АРИНКА. Помолчим. Не бойся, я с тобой.

Осипов и Камчатка проходят мимо Аринкы и Федькаа.

КАМЧАТКА. Ну, что, Ваня, марш по каютам?

ОСИПОВ. По норам, Камчатка, какие каюты, Москва – не твои корабли, так – лоханка болотная.

ФЕДЬКА. Слышала "Камчатка"? А тот, что Ваня, уж не сам ли Ванька-Каин?

Осипов резко останавливается, толкнув Камчатку в спину, тот тоже, оба оборачиваются к Аринке и Федькау.

АРИНКА. Уходим в кустарник.

ФЕДЬКА. Зачем?

АРИНКА. Шевелись.

ОСИПОВ. А ну, постой, молодняк.

АРИНКА. Федька, валенок. Со святым праздником вас, уважаемые, радости вам...

ОСИПОВ. Хорошо, порадуемся, красавка. Разом или по очереди, как желаешь?

ФЕДЬКА. Не надо, дяденьки.

ОСИПОВ. Убери его, Пётр. (Хватает за ворот Аринку.)

АРИНКА. Не тронь!

КАМЧАТКА (достав нож). Как звать, парень, чтоб знать, кого помянуть?

АРИНКА. Тятенька за меня тебя из-под земли достанет.

КАМЧАТКА. Опять стращают, заткнись, задирай подол да радуйся.

ВАСИЛИЙ (с дубиной). А ну, охолонулись, разбойнички, оставьте детишек.

КАМЧАТКА. Василий, ты-то здесь откуда...

АРИНКА. Пусти, проклятый!

ОСИПОВ. Пришёл благословить нас, с девкой, отче, или присоседиться?

ВАСИЛИЙ. Будешь ножом махать, как баба, или, как мужик, кулаки предъявишь?

АРИНКА. Федька, что стоишь, помогай!

КАМЧАТКА. Не дури, попяра.

ВАСИЛИЙ. Да что с вами разговаривать. (Бьёт Камчатку дубиной по ноге.)

КАМЧАТКА (падая). Сволочь!

АРИНКА (проводит боевой приём против Осипова). На тебе, гад.

ОСИПОВ (упав навзничь). А? Пусти!

АРИНКА. Вор. (Пинает Осипова в пах.) Федька, бежим!

ОСИПОВ (корчится от боли). А, дрянь, ааа...

ФЕДЬКА. Аринка, я за тобой! (Убегает.)

КАМЧАТКА (поднимаясь). Ну, ты чёрный ворон, считай, нарвался.

ВАСИЛИЙ. А считать-то поздно. (Бьёт дубиной в висок Камчатки.)

КАМЧАТКА (катается по земле, схватившись за голову). Ох, ты ж выродок...

ВАСИЛИЙ. Так уж вышло. Аминь. (Убегает, подхватив котомку.)

КАМЧАТКА. Ванька, он меня убил по голове...

ОСИПОВ. Монах жалостливый, по самому ненужному месту тебе влупил. Зато мне хоть бы что и так сладко от бабской нежности...

КАМЧАТКА. Она тебя в пах, что ли? Мудро.

ОСИПОВ. Непутёвые мы разбойники, Петро, может, взять в атаманы монаха?

КАМЧАТКА. А в жёны эту девчонку.

ОСИПОВ. Не могу, я чего-то ржу.

КАМЧАТКА. Пойдём уже.

ОСИПОВ. Хороша девка, и пахнет, как скошенный луг, закачаешься...

КАМЧАТКА. Так что, раб божий Ванька-Каин, с праздником тебя иконы Божьей Матери "Достойно есть".

ОСИПОВ. И тебя, раб божий Петюня Камчатка, ибо "Милующая".

ГОЛОС ФЕДЬКИ. И никакие вы, дяденьки, не рабы, но сыны Божьи.

КАМЧАТКА. Свят-свят-свят...

ОСИПОВ. Выходи из кустов, богослов.

ГОЛОС ФЕДЬКИ. А не убьёте?

КАМЧАТКА (поднимает камешек). Чего надо?

ГОЛОС ФЕДЬКИ. С вами хочу быть, поступить в вашу ватагу.

КАМЧАТКА. А ну, выйди. (Кидает в кустарник камень навесом.)

ГОЛОС ФЕДЬКИ. Ой!

ОСИПОВ. Как ты так, не видя, попадаешь?

КАМЧАТКА. Выходи, булыжник ведь метну.

ФЕДЬКА (из кустарника). Иду-иду уже. (Выходит.) Вот, я вышел.

КАМЧАТКА. Да он же тот самый, а где девка?

ФЕДЬКА. В безопасности.

ОСИПОВ. И почему же мы не рабы?

ФЕДЬКА. Сказано в Евангелии Апостола Луки: "Не бойтесь, я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдёте Младенца в пеленах, лежащего в яслях. Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего Единородного, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего "Авва, Отче!" Посему ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа".

КАМЧАТКА. Может, в кабак, Вань? Развеем умственные туманы-растуманы...

ФЕДЬКА. Мне пятнадцать лет, отец – копиист Сыскного приказа, Герасим Половцев. Меня не скарб с хоромами влечёт и прочее добро, воли хочу, силы, право ходить, куда иду, любить, что вздумается, и не шарахаться от собственной тени, никого и ничего не бояться, самому быть тем, кто страх наводит. Так-то бы проще поступить в сыщики, чем кого-то просить, да самому и наводить порядок, хоть среди государевой, хоть среди вольной лихости, только правильному пацану на службу поступать позорно. Когда тебя, Иван Осипович, перевезли из села Иваново Ярославской губернии на господский двор купца Филатьева, было тебе тринадцать. Ты в тот же год обокрал хозяина и бежал. Стакнулся с бывшим матросом Петром Камчаткой, который принял в ватагу. Я сейчас старее, чем ты тогда, дядя Ваня, прими! Я ж уже искал тебя, а тут такой случай.

КАМЧАТКА. Дядя Ваня, у тебя племянничек нарисовался.

ФЕДЬКА. Я песню про тебя новую знаю. (Поёт.) По Покровке едут сани, Кони мчат во весь опор. Погоняет Ванька-Каин, Погоняет Ванька-вор. А у вора чёрный волос, А у вора острый глаз. Ванька жалости не знает, Время к ночи – ванькин час. Ванька, Ванька, Ванька-Каин – Не боярин, не холуй. Ванька, Ванька, Ванька-Каин, Ванька-Каин, не балуй!

КАМЧАТКА. Ёшкин-свет, вот гадская монашина, нога болит аж в голову отдаёт, как копьём протыкает. А девку тебе, паря, не жалко бросать?

ФЕДЬКА. Девок на Москве много, а жизнь единственная. Когда ты меня не возьмёшь, сам стану Ванькой-Каином.

Осипов бьёт Федьку в голову, тот падает без сознания.

КАМЧАТКА. Хлюпик, ты его ладошкой слегка приложил, а он сразу спать. Ишь ты, в Каины захотелось. Хороший парнишка, дельный, а ведь я его чуть не порешил.

ОСИПОВ. Монахи дерутся, девки не даются, пацаны перед серьёзными ворами речь держат, куда жизнь катится. Идём. (Уходит.)

КАМЧАТКА (на ходу). Маловато страха, будем добавлять. Вот же царь недоделанный, надо же так по ноге садануть. Хотя добавлять некуда, Ваня, Москва и так уже трещит по швам. (Уходит.)

Из кустов выходит Василий, берёт Федьку на руки.

ВАСИЛИЙ (поёт). Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу, Тя величаем. (Уходит.)

СЦЕНА 2. Сентябрь. Горница в доме Корытина. Корытин, Дарья и Аринка обедают.

КОРЫТИН. Аринка, принеси квашенки.

ДАРЬЯ. Андрей, дай дочери поесть спокойно, я уже отобедала, схожу.

АРИНКА. Что вы, матушка, мне в удовольствие. С брусничкой, тятя?

КОРЫТИН. Пожалуй, с морошкой.

АРИНКА. Я – мухой. (Убегает.)

КОРЫТИН (вослед). Гляди, о притолоку лоб не расшиби, муха! Замечательная ты у меня, Дарьюшка, чужое дитя тебе, как родное. Калитка стукнула, пришёл кто-то.

ДАРЬЯ. Неродных детей у женщины быть не может, родина не та, что рожает, а та, что любит. Точно кто-то в дом вошёл.

КОРЫТИН. Мне повышение обещают, достаток в доме и без того есть, не пора ли тебе своё дитя нам подарить.

Стук в дверь, входит Осипов.

ОСИПОВ. Хлеб – соль, хозяева.

КОРЫТИН. Спаси Бог, и тебе не отощать. За стол не зову, на врагов пищи не рассчитано, а друзей к обеду не ждали. Красный угол, если что, вон там.

ОСИПОВ. Не люблю углов, мне привычнее простор, чем шапку ломать. Посудачить пришёл, тебя, Андрей Афанасьевич, разные люди за достойного сыщика рекомендуют вас с человеческим нутром, едва ли не справедливым. На улице особо светится мне резону никакого, опять же сентябрь от сырости нынче особенно промозглый, так что, обожду в сенях, покуда отобедаете.

КОРЫТИН. По делам просителей принимают в Приказе.

ОСИПОВ. А у меня и дело, и слово, можно сказать, Государево.

КОРЫТИН. Ого. Вот как?

ДАРЬЯ. Я выйду и Аринке накажу, чтоб в горницу ни шагу.

ОСИПОВ. Заринка!?

ДАРЬЯ. Бог с вами, господин, я Дарья.

ОСИПОВ. А, да-да-да-да, у Заринки нос был с горбинкой и глаза широчее, виноват, двадцать с лишним лет, со времён купца Филатьева не виделись, обознался.

ДАРЬЯ. Бог с вами. (Уходит.)

КОРЫТИН. Купец Филатьев? У него дворовая девка Заринка была. Смекаю, ко мне пришёл никто иной, как Ванька-Каин?

ОСИПОВ. Он, господин протоколист, он, проклятый.

КОРЫТИН. Бойся меня, разбойная утроба, колодки по тебе не то, что рыдают, стенают, а ещё я не люблю мутных.

ОСИПОВ. Слышал, мол, справедливость – твой бог, сыщик.

КОРЫТИН. Мой бог – православная вера, а служу я государю. Хватит суесловить, излагай свою муть, небось, развиднеется.

ОСИПОВ. Хочу служить государю. Доносителем.

КОРЫТИН. Ох, ты ж, матерь божья... не ждал.

ОСИПОВ. Чего хочу, господин Корытин, одно – представь меня тому, кто в Сыскном Приказе имеет полномочия выслушать и тут же решить судьбу моего хотения.

КОРЫТИН. Я следователь, а не конвоир.

ОСИПОВ. Меня не надо доставлять, сам приду. Хочу твоей защиты от ретивых псов, что могут загрызть по пути.

КОРЫТИН. К честному служаке явился подлец с большой дороги и просит охранить от справедливой людской расправы. Знал, что ты крыс, злобный, ненасытный, бешеный, но чтоб сделать из тебя крысоеда, в ум не приходило, да только ты и тут всех за пояс заткнул, сам затмил для меня самые мрачные людские фантазии.

ОСИПОВ. Берёшься?

КОРЫТИН. Куда деваться, исполню. Идём.

ОСИПОВ. Нет, не сегодня, сначала обсуди, обмусоль с нужным начальником, чтобы он уже ждал меня, а не изображал из себя охрендевшую девицу, шедшую погулять, а попавшую на собственную свадьбу.

КОРЫТИН. Я должен взять тебя под стражу.

ОСИПОВ. Думаю, к началу октября времени для работы вашего ума хватит, а сейчас прощай и лучше тебе не дёргаться. Я сам дам о себе знать как-нибудь. (Уходит.)

КОРЫТИН. Чудны дела твои, господи, коварны планы твои, сатана.

Вбегает Аринка, за ней входит Дарья.

АРИНКА. Тятя, держи его, это сам Ванька-Каин, арестуй!

КОРЫТИН. Знаю. Квашенка где, я просил.

ДАРЬЯ. Арестуй, говорит, не суй свой сопливый нос, куда не следует.

АРИНКА. А знаешь ты, что он меня летом сильничал?

КОРЫТИН. Сильничал, Аринка?

АРИНКА. Ну, не совсем, монах Василий вступился, я тому Каину про меж ног носком засадила и сбежала, а ведь чуть было не угробил.

КОРЫТИН. И где тебя носило, что разбойничью тропу перешла?

АРИНКА. В Богородицын день на "Милующую" к Троицыному собору ходила.

КОРЫТИН. Около Кремля?

АРИНКА. Да там недалеко, как идёшь по Великой, потом вправо свернёшь...

КОРЫТИН. Когда дом в другой стороне?

ДАРЬЯ. С Федькой, небось, лясы точила.

КОРЫТИН. Половцев сын там тоже был?

АРИНКА. Да.

КОРЫТИН. А защищал тебя монах, не Фёдор Герасимович?

ДАРЬЯ. Да что он мог, сопляк.

АРИНКА. Его Камчатка чуть не зарезал.

КОРЫТИН (одевается). А монах смог! Не побоялся. Так их двое было или больше?

АРИНКА. Двое, тятенька.

КОРЫТИН. Я – на службу. Каин спросил, кто ты?

АРИНКА. Не помню. Но я сказала, что ты его, если что, из-под земли найдёшь.

КОРЫТИН. Подлый жирный крыс, столько доброго народу перебить, столько невинности погубить, на дочь мою покусился так ещё и за справедливостью ко мне является... Что ж, будет ему справедливость. (Уходит.)

ДАРЬЯ (снимает с вешалки плётку). А ну, ляг на лавку.

АРИНКА. За что!

ДАРЬЯ. Как хочешь, мне лёжа не так больно было. (Хлещет Аринку плёткой.) Молись, бесстыжая, не молчи.

Входит Корытин.

КОРЫТИН. Правильно, чтоб по оврагам не шаталась. Шапку забыл. Вот что, дочь, про Федьку забудь, свадьбы не будет. Дарья, чтоб до Рождества со двора ни ногой и никаких подружек. Гляди, шкурку дочери не попорти. (Уходит.)

ДАРЬЯ (вешает плётку). Помогай прибрать со стола, пошевеливайся.

АРИНКА. Премудросте Наставнице и смысла Подательнице...

СЦЕНА 3. Улица. Корытин торопится. Навстречу идёт Полещиков.

ПОЛЕЩИКОВ. Эй, как тебя, Корытин?

КОРЫТИН. Точно так, ваше превосходительство, иду с обеда из дому, опоздания не будет.

ПОЛЕЩИКОВ. А я за тобой битых два часа как человека послал сыскать. Что это ты дело купца Чухонцева решил возобновить тогда, как я лично подписал его в архив.

КОРЫТИН. До обеда посещал место убийства извозчика на Сретенке, после осмотра сразу домой пошёл, чтобы время не тратить. Я докладывал по команде, в ходе расследования проведения противозаконных гусиных боёв вскрылись новые обстоятельства касательно окружения Чухонцева, а именно его единокровного старшего сына и наследника...

ПОЛЕЩИКОВ. Чухонцевых никого не трогать, я сказал.

КОРЫТИН. Ваше превосходительство Яков Никитич, хочу объяснится в отношении купцов Чухонцевых. Вы у нас человек новый...

ПОЛЕЩИКОВ. Разговариваешь?

КОРЫТИН. Так ведь сыск – дело разговорное.

ПОЛЕЩИКОВ. Молчать. А ты старый. Скоро в Приказе будет много новых, большинство, а-то и полностью. Оставим пару-тройку опытных сыщиков для передачи опыта, не больше. Я слышал, ты упёртый, до верховного судьи можешь дойти. Так что со Чухонцевыми?

КОРЫТИН. Я же не спорю, вше превосходительство, не перечу, я только хотел объяснить, как до сего дня было заведено. Обещаю придумать, ваше превосходительство, как обстряпать дело к нашему с вами удовольствию. Одно знаю наверное, что без копииста Половцева некоторые протоколы нового дела, из-за которого всплыло имя купца Чухонцева переписать можно было бы прямо сегодня же.

ПОЛЕЩИКОВ. Который ему год?

КОРЫТИН. Ну, раз мне ещё тридцать седьмой, то ему уже сорок один. Фамилия...

ПОЛЕЩИКОВ. Половцев. У меня превосходная память.

КОРЫТИН. Так-так, без превосходной памяти в карты играть лучше не садиться, хотя "фараон", скажем, навскидку прост и не требует умственных...

ПОЛЕЩИКОВ. А знаешь что, Корытин, когда мы вдвоём, не говори мне "превосходительство", не люблю такого обращения, обращайся ко мне просто, при всех: "ваше сиятельство". Может, есть какие вопросы, в служебное-то время ко мне таким, как ты, не попасть, спрашивай хоть сейчас.

КОРЫТИН. Да нет, ваше сиятельство Яков Петровмч, вопросов нет, а те, что есть не стоят вашего беспокойства. Разве, вот только что сделалось одно обстоятельство, которое сладить, понятно, можно было бы и самому, но решение должно быть принято чиновником вашего ранга, не менее. Пришёл нынче Ванька-Каин, собственной персоной.

ПОЛЕЩИКОВ. Кто таков?

КОРЫТИН. Таких головорезов во всей Империи раз-два и обчёлся, по нему все египетские казни рыдают уже лет двадцать. Пришёл не с повинной, а предложил сделаться доносителем. Однако, хитромудрит тать. Попервости, понятно, сдаст кого не жалко, врагов, конкурентов, но своих прикроет и только жиру больше наберёт. Так что, ваше превосходительство Яков Никитич, проку немного, зато поимка самого Ваньки-Каина, да ещё с боем и засадой, очень даже обрадует не только что Санкт-Петербург, но и сам императорский дворец.

ПОЛЕЩИКОВ. Я для тебя, Корытин, теперь не превосходительство, а ваше сиятельство. Решено, бумаги к вечеру мне на стол, я вызову. А всё же кланяешься ты неловко, русскому князю кланяться – это ведь даже не то, что графу, зайдёшь когда с бумагами, займи себе время с запасом, я лично покажу, как надо. (Уходит.)

КОРЫТИН. Боже хвалы моей! не премолчи, ибо отверзлись на меня уста нечестивые и уста коварные; говорят со мною языком лживым... (Уходит.)

СЦЕНА 4. Улица. Федька выходит из калитки. Из кустарника выходит Аринка.

АРИНКА (прыгая на Федьку). Сарынь на кичку!

ФЕДЬКА. Аришка... пропащая ты моя...

АРИНКА. Тятя запретил из дому выходить аж до Рождества, ужас. Скучал?

ФЕДЬКА. Ничего, я терпеливый, до свадьбы дотерплю.

АРИНКА. Миленький ты мой, красивенький, солнечный-подсолнечный, тятя сказал, свадьбе нашей, Федюша, не быть.

ФЕДЬКА. Нет! Да нет же, нет...

АРИНКА. Дарья засветло за порог, я и сбежала к тебе, чтобы сказать, вернётся, прибьёт, пора мне.

ФЕДЬКА. Что же за напасть-то на наши Половцевы головы, чем бога прогневали. У нас батю со службы выпнули, вся семья теперь разбрелась по разным работам, как-то перебиваемся. Меня в лабаз купца Ибрагимова пристроили, ничего, что не русский, зато не дерётся, хотя шпыняет всех и в хвост и в гриву.

АРИНКА. Я виновата, к нам Каин приходил, я сдуру заорала, мол, тятя, держи вора, а он говорит, откуда знаешь, принудил рассказать про ту сшибку в овраге. Как же ты похож на него, ужас, глаза, что ли, взгляд, бороду отпустить, небось, один в один.

ФЕДЬКА. Ты это уже говорила.

АРИНКА. Да нет же, я про это никому.

ФЕДЬКА. Запала, что ли?

АРИНКА. Чур меня, в нелюдя! Ради всего святого, не уйди в разбойники. Федюня, может, нам в бега?

ФЕДЬКА. Мне в лабаз бежать, я найду тебя.

АРИНКА. Жду.

ФЕДЬКА. Ариш!

АРИНКА. Что?

ФЕДЬКА. Может, и в бега. "Боже, милостив буди мне грешному".

АРИНКА. Я не передумаю. (Убегает.)

ФЕДЬКА. Боже, милостив буди мне грешному. (Убегает.)

СЦЕНА 5. Кабацкий двор. Из дверей выходит Камчатка, оглядывает всё. Из-за поленницы выходит Дарья.

ДАРЬЯ. Камчатка.

КАМЧАТКА. Сударыня, я не извозчик. Камчатка же полуостров, за тысячи вёрст...

ДАРЬЯ. Так чего ж ты тогда выперся раздетый на холод из кабацкого жара. Дуботолк, бзыря, выпороток, маракуша, сдёргоумка, фетюк. Ещё?

КАМЧАТКА. Да...

ДАРЬЯ. Хмыстень, сняголовь, окаём, моркотник...

КАМЧАТКА. А вот тут неправда, мы очень с понятием. Заринка, свербигузочка...

ДАРЬЯ. Где Ваня?

КАМЧАТКА. Дай хоть пощупать достойную дойную девку.

ДАРЬЯ. А по сусалам?

КАМЧАТКА. С вечера, как в прорубь канул, ни следа, ни запаха.

ДАРЬЯ. Значит, в застенке теперь искать. Днями Ваня к мужу моему приходил, а вчера ввечеру подслушала, мол, Каину засада сделана и осталось дождаться.

КАМЧАТКА. И кто у нас муж?

ДАРЬЯ. Алхимик Аптекарского приказа.

КАМЧАТКА. Так Ванька паршивец все эти годы знал, где ты да как и с кем. Твой травкой приторговывает или золото моет?

ДАРЬЯ. Пришёл, увидел меня, узнал, но не выдал. Я ж давно не Иванова и не Заринка. Мужа не смей даже пальцем торкнуть.

КАМЧАТКА. Замела следы, ведьмачка, молодца тебе за это, разыскивали по Каинову наказу, добротно искали, не нашли. Ну, так что, силы есть, сноровка тоже, людей сколько хочешь, с лишком, как насчёт фантазии, чтоб вызволить?

ДАРЬЯ. Оденься, в Угрюмом овраге обожду, живее, Пётр, зябко. (Уходит.)

КАМЧАТКА. Господи, благослови. (Уходит.)

СЦЕНА 6. Темница. Здесь Каин в цепях. Входит Василий, с горящим факелом.

ВАСИЛИЙ. Есть кто?

ОСИПОВ. А чёрт его знает, может, и есть.

ВАСИЛИЙ. Я – монах Василий, покажись, Иван. Сегодня праздник воздвижение животворящего Креста Господня, меня позвали окормить узников. Ну, и вонь же здесь.

ОСИПОВ. А по другому плоды не родятся даже в райском огороде, без навоза нельзя. Окорми меня мясом, брат, рыба сил телу не даст.

ВАСИЛИЙ. Не вижу тебя, а, вот вроде... эх, как тебя отделали.

ОСИПОВ (освещённый факелом). Так ещё не всё видно. Больно мне, царь-батюшка, и память палач отшиб. Кстати, как я выгляжу, сойдёт для девок?

ВАСИЛИЙ. Так и знал, что я тебе не нужен, и я тебе не зеркало. Тут и других, нуждающихся хватает, пойду.

ОСИПОВ. Так ты всё же был царём или народ, как всегда, врёт?

ВАСИЛИЙ. Прощай.

ОСИПОВ. Отказываешься спасать главного московского душегуба, а какая была бы слава, обрати ты Каина в правоверные. Слабак.

ВАСИЛИЙ. Никакой ты не душегуб, Осипов, ничьей душою, ни чужой, ни своей, ни один человек не властен, ибо душа всегда в руках Божьих, даже если порою руки в шерсти и когтисты.

ОСИПОВ. Что-что?

ВАСИЛИЙ. Всё есть Бог, а Бог есть всё. Ты не душегуб, ты простой тупой убийца. Все ли имена сатаны ты помнишь? Говорят, тебя, подлого лжеца, в этот раз самого обманом взяли?

ОСИПОВ. Убийца, да, но не тупой. И обманули, верно. Я пришёл к сыщику Корытину домой, открыто, попросился на государеву службу доносителем, а меня вместо спроса ради пользы их величества схватили и – на дыбу, в день воздвижения креста господня меня, земного червя, тоже распяли, удостоили, можно сказать, только что не приколачивали, гвозди, небось, на домашние нужды растащили. Но что там насчёт чёртовых имён, а-то меня, припоминаю, тоже кликали сатаной, а его – не рабом ли божьим Иваном?

ВАСИЛИЙ. Люцифер. На латыни lux "свет", fero "несу", выходит, что Lucifer – это по-нашему "светоносный". Вишь, как бывает, поначалу утренняя звезда, а после он же, но уже мрак, а ведь тоже сын божий.

ОСИПОВ. Я хотел вернуться к честной праведной жизни.

ВАСИЛИЙ. Через предательство друзей?

ОСИПОВ. Несущий свет в звериных лапах. Озорно. И есть над чем размыслить.

ВАСИЛИЙ. Нет у меня друзей, скажет Каин, одни подельники, и все подлецы, чуть больше, чуть меньше, да никого у него нет. Что ж, Иван, разве на всём свете нет честных людей? А он ответит: разве Россия – весь свет? За рубежами, кто знает, там-то он не бывал. А вот здесь ему, холопу, всегдашнему крепостному, как добраться до богатой достойной жизни, не воруя и не донося? Никак. И если ты не монах Василий, сказал бы он, но покойный император, знаешь про то лучше, просто ты, мол, Пётр Алексеевич Второй, сверху вниз спустился, а он, Иван Осипович Единственный, поднимается снизу вверх.

ОСИПОВ. Ловко ты за нас обоих, каждому своё озорство по жизни.

ВАСИЛИЙ. Разве ты желаешь взойти на вершину ради новой праведной жизни, задам я вопрос ему, но не ради ответа, ибо знаю, что нет, что поднимается он ради новой сытости, только безнаказанной, и того лучше – неподсудной. Одиночество, Иван, вот исток обновления человеческого для каждого, и неважно где ты был, на горке или у подножья, хочешь стать сильным, научись быть одиноким. Бог сделал только одного человека, не двух-трёх, не сонм, одного. А в помощь ему, из него же самого, сделал жену, возьми её себе и твоё одиночество сделается раем. Но тебе нужен мир, каков он есть видимый, другого, думаешь ты, всё одно не будет, зато этот мир весь. Не выйдет, мир человеку принадлежать не может, ибо Господь прежде создал его, и только потом человека по образу и подобию этого божьего мира, ибо мир и есть Бог. И только наедине с самим собой можно найти путь к истине, что заложена в каждом человеке, в корне его души, и обретя её, обретёшь свой собственный мир, ибо столь же глубок и высок, как тот, что виден всем, вот он-то и есть мир Божий, а твой – в тебе. Нет, ты не понимаешь, как можно забраться самому в себя да ещё и за собою, мол, пусть весь мир создал Бог, но Москву строил не Он, она наша, человеческая, а значит, Каинова. Ой, Иван, русскому мужику, что в лоб, что по лбу, всё одно уткнёшься в ненасытное пузо. Об одном спрашиваю тебя: ужели ты сумел вытравить из своего ума всё святое? Глупо. Душу-то вытравить не под силу, напрасные муки терпишь, человече, ради пустоты на вершине, там лютый холод и дышать нечем. Пора, люди ждут.

ОСИПОВ. А правда, что каждый человек не раб божий, но божий сын?

ВАСИЛИЙ. Неправда.

ОСИПОВ. Так и знал, что пацан обманул.

ВАСИЛИЙ. Не правда, но истина. Правда – это то, что придумывает человек ради собственного обеления, а истина всегда непреложна, даже если ты чёрен сердцем и грязен телом, душа твоя всегда бела и чиста, ибо принадлежит Господу. Прощай.

Открывается дверь, на пороге – Камчатка, с факелом.

КАМЧАТКА. А ты-то кто? Монах? Василий...

ОСИПОВ. Камчатка?!

Камчатка вонзает нож в спину Василия, тот падает.

КАМЧАТКА (устанавливая факел). Иду, Каин! Чёрт-те что, кого в тюрьме только ни встретишь, только подсвечу.

ОСИПОВ. Я на цепях.

КАМЧАТКА. А у меня ключи, Пётр я или не Пётр. (Отпирает замок.)

ОСИПОВ. Где монах?

КАМЧАТКА. Ушёл, я проводил, ножом под лопатку. Заринка сообразила, что тебя повязали, всё придумала, охрану подкупила, но просила её не беспокоить. Что с ним, с монахом, делать-то было, куда с ним деваться, а как у меня нога после его клюки, помнишь в овраге, до сих пор ноет. А замки смазанные, любит московский сыск их величества своих разбойников проклятых, потерпи, уже скоро. Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Василия...

СЦЕНА 7. Овраг. Входит Федька с полным мешком за плечами.

ФЕДЬКА. Ариша... Аринка, я пришёл.

Из-за дерева выходит Корытин.

КОРЫТИН. Ну, здравствуй, зятёк.

ФЕДЬКА. Андрей Афанасьевич...

КОРЫТИН. У сыщика дочь украсть? Смешной ты, Половцев.

ФЕДЬКА. Это вы сделали так, чтобы отца моего отставили из Приказа.

КОРЫТИН. Полный мешок, в дальнюю дорогу собрался, хорошо, счастливый путь, ты умён и проворен, не пропадёшь, и чтоб я тебя больше никогда не видел рядом с моей дочерью, лучше бы тебе вовсе вон из Москвы. Аринку ты не защитил, пожалел себя, любимого и ненаглядного, такого труса, такой немощи в мою семью не требуется.

Входит Аринка, с котомкой.

АРИНКА. Тятя...

КОРЫТИН. Сбежала, таки, из дому, выскользнула.

АРИНКА. Отпусти нас с миром, тятя, век за тебя Богу буду молиться.

КОРЫТИН. А я отпускаю, но одного его. Или что не так, Фёдор?

ФЕДЬКА. Прости, Аринкушка. Так, господин Корытин, сейчас так, а там как знать.

АРИНКА. Федя, не уходи!

ФЕДЬКА. С Богом. (Уходит.)

КОРЫТИН. Вишь, опять струсил. Иди домой, дочь.

АРИНКА. Я руки на себя наложу!

КОРЫТИН. Нет на свете такого живого человека, ради кого стоит жизнью жертвовать, а Господу такой жертвы не требуется, Он нас и так ждёт к себе от самого нашего рождения и, не поверишь, дождётся. Я не стану тебя пасти, дочь, делай, как сделаешь, а только в тринадцать лет человек должен быть с головой на плечах, а не с кочаном. И бегать от меня, от сыщика, не след, тем паче по оврагам, хорошо пока день, а только осенью свет короче. А так-то прости, что вмешался, но так уж заведено по жизни, что родитель пасёт дитя, аки пастырь, хотя мне всегда мечталось, что мы с тобой во всяком выборе будем едины. Отец родит дитя для счастья и радости, и потому бережёт для надёжных рук. Мне надо на службу, Аринка, ступай домой, встретимся за обедом. (Уходит.)

АРИНКА. Покровитель мой, мой ходатай пред лицом Бога Единого христианского! Святый ангеле, к тебе взываю с мольбой о спасении души своей... (Уходит.)

СЦЕНА 8. Ноябрь. Двор дома Корытина, у калитки стоит Корытин. С улицы подходит Дарья, с корзиной и сумкой наполненными рыночными покупками.

ДАРЬЯ. Нечего мёрзнуть, Андрей, я сама занесу снедь в дом, ноябрь шутить не любит, на рынке сегодня нечего было и взять, скудно. Что ты?

КОРЫТИН. Я знаю, кто ты, Даша, ты – Заринка. Обманом ты вошла в мой дом, но я смолчал бы, может быть сказал что, но стерпел, потому что люблю. Но надо же тебе было вызволить из темницы Каина, и мне уже нельзя смириться с предательством и позором. Сегодня же соберёшься и уйдёшь прочь.

ДАРЬЯ (ставит в снег корзину и сумку). Спаси Бог, Андрей. (Идёт от дома.)

КОРЫТИН. Куда ты?

ДАРЬЯ. Прочь. (Уходит.)

КОРЫТИН (взяв корзину и сумку). Ты есть путь и истина, Христос. В спутники ангела твоего слугам твоим ныне, как в свое время Товии, ниспошли для сохранения. И невредимых к твоей славе от всякого зла в благополучии соблюди, молитвами Богородицы, единый человеколюбец. (Уходит в дом.)

СЦЕНА 9. Двор деревенского дома. Осипов выходит на крыльцо, с пустыми вёдрами, но усаживается погреться на солнце. Достаёт из-за пазухи чипсан. К забору подходит Дарья.

ДАРЬЯ. Детство вспомнил, пастушок?

ОСИПОВ. С ума сойти... Заринка, мамочка ты моя.

ДАРЬЯ. Хорошо же тебя тряхануло в застенке, что на музыку потянуло.

ОСИПОВ. Сколько лет, хорошо, ещё одной зимы не понадобилось.

ДАРЬЯ. Вот и свиделись.

ОСИПОВ. Вспомниться вспомнилось, но посвиристеть уже дня три не решаюсь. Совсем пацаном был, помню, коровы пасутся, я сижу на косогоре, играю на этом самом чипсане, а мимо, по дороге, карета едет со стороны Москвы, с военной охраной, подумал ещё вот бы мне на ней, но в обратную сторону. А поближе разглядел, карета чёрная, на окошках решётки, понял, что какого-то особенного человека везут, и тут он в окошко лицо сунул. Я сначала даже и не понял, что с лицом, старик пастух как раз подошёл, объяснил, что это какой-нибудь страшный государственный преступник, которому наверняка заменили четвертование вечной каторгой, а прежде наказали кнутом, вырвали ноздри, а на лбу и щеках выжгли слово вор. Не хочу надудеть себе на долю то прошлое, толком, правда, не знаю, чего страшусь больше – очутиться ли каторжником в карете или пастушком с чипсаном. Видишь, только достал его, а уже чудо – ты.

ДАРЬЯ. Я тоже мимо, Ванечка. Корытин прознал, кто я, и прогнал, а я тяжёлая.

ОСИПОВ. Да уж, пытали меня справно, с чувством, проняло. Ну, и чиновник теперь пошёл, их и так никто не любит, так они ещё и собственное будущее дитя выпинывают вон.

ДАРЬЯ. Он не знает. Хотя мог бы и заметить.

ОСИПОВ. Баран.

ДАРЬЯ. Что ж ты к барану приходил договариваться, сынок?

ОСИПОВ. Муж рассказал?

ДАРЬЯ. Да нет, своего ума хватило. Что-то чёрное задумал ты, Осипов.

ОСИПОВ. Моё дело.

ДАРЬЯ. Твоё. Тогда вспомни пастушье детство, пас ведь баранов, знаешь, как управляться с ними.

ОСИПОВ. Что ты имеешь ввиду?

ДАРЬЯ. Чтобы тупые бараны шли, куда требуется пастуху, в отару подселяют вожаком козла, его-то вразумить можно. В Приказе есть судья князь Полещиков Яков Никитич. Пастух тебе не по зубам, а вот с козлом почему не переговорить, с твоей-то наглостью, но никак не с бараном же, Ваня...

ОСИПОВ. Проходи, мамочка, в дом, сама знаешь, всё моё – твоё.

ДАРЬЯ. Сказала же, мимо я, жить в разбойничьей ватаге для матери, хоть и будущей, подло, да и совестно.

ОСИПОВ. Всё равно отдохни, наберись сил, возьми из моей казны, сколько требуется и пойдёшь себе, куда хочешь, мамочка, или разбойные деньги руки обожгут?