Текст книги "Зеркало сновидений"

Автор книги: Ярослав Вольпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

И тут я падаю на землю, споткнувшись обо что-то… Нет! Об кого-то! На полу лежит исхудавший человек, и от его запястий и лодыжек к стене тянутся цепи. Даже в полутьме мне видно, как вздымаются его бока: рёбра едва не пропарывают кожу при каждом вздохе. Он всё ещё жив, но, хотя весь храм рушится вокруг него, не поднял и головы. Повинуясь наитию, я переворачиваю его на спину – и едва сдерживаюсь, чтобы не выскочить назад, в покрывающийся льдом зал.

– Бенни? – восклицаю я.

– Король Бен-Хевлет? – восклицает тот, кто снится.

Мертвенно-бледные губы беззвучно шевелятся, но мне и не нужно ответа. Так вот где был обречён окончить свои дни правитель, "бесследно пропавший в пустыне", как было сказано народу. Он был замурован в камере прямо за спинкой трона Эль-Мари, чтобы голод и жажда постепенно отняли у него жизнь. И, хотя стена была достаточно тонкой, он ни разу не закричал, не позвал на помощь: он был согласен на любую смерть рядом с той, которая когда-то любила его.

Тот, кто снится, считает, что замуровала его жестокая Эль-Мари, решившая найти себе нового "избранника богов"; но я-то знаю, что король Бен-Хевлет… нет, просто Бенни сам отдал храмовой страже такой приказ. И я бы не поручился, что Эль-Мари знала об этом.

Эл – та знала наверняка.

И я прикасаюсь к руке, похожей на кожаный мешок с костями, и всматриваюсь в помутневшие глаза, из которых даже близкая смерть не могла стереть то последнее, что Бен-Хевлет хотел сказать своей жрице: "Любовь моя, я всегда…"

Я рванулся вперёд так резко, что чуть не вывихнул шею. Моё сердце колотилось так, что весь дом должен был проснуться на грохот.

Что мне там говорил Гипнос? Могу отделаться сильно стучащим сердцем? Он не предупреждал, что грудная клетка может разлететься, как стеклянная.

Но любые свои претензии я предъявлю ему потом – во-первых, потому, что найти его можно лишь во сне, а возвращаться туда я ни в коем разе не собираюсь. Да и кроме того, в тот момент меня волновало совсем другое.

Более тяжёлые последствия, о которых предупреждал Гипнос.

Выскочив из кровати, я схватил мобильник; ненароком смахнул что-то со стола, как показалось по звуку – что-то бьющееся, но почти не обратил внимания. Мои пальцы тряслись так, что набрать правильный номер удалось не сразу.

Гудки. Каждый гудок отнимает у меня пару лет жизни, как минимум.

И затем – голос Эл; такой злой, что даже не кажется заспанным:

– Ты что, с ума что ли сошёл вообще? Чего тебе приспичило в пять часов утра? Мог бы хотя бы дать сон досмотреть…

Нет, милая, не мог. И твой голос, в котором сквозит желание меня убить наиболее циничным способом, мне дороже любого ласкового шёпота, который я от тебя слышал. Самое главное, что ты сейчас сидишь на кровати в ночной рубашке и ругаешь меня последними словами, а не смотришь в горящие голубые глаза ледяного дракона.

Не отвечая ничего, даже не выключая мобильник, я опустился прямо на пол, словно мои ноги растаяли подо мной. Образы покрывающихся инеем плит постепенно растворялись в моём сознании: но я знал, что следующей ночью они вернутся.

Сумею ли я заснуть?

Должен суметь. Меня ждёт следующее видение из череды чужих снов.

*****

Я лежал на спине, глядя в потолок и видя, как он постепенно уплывает от меня. Нет, это не он летит вверх: это я сам проваливаюсь вниз, в сон. Но нет, ещё рано: я должен в последний раз сконцентрировать свои мысли на том, в чьё сознание собираюсь проникнуть. Это может дать мне хотя бы приблизительное представление о том, что меня может ждать.

Итак, Бенни. Любит чёрную одежду и готическую музыку, а также всё, что с ней связано. Знает, что живёт не только для себя, но и для многих других: но чем больше у тебя людей, ради которых ты живёшь, тем меньше времени остаётся на собственные нужды. Бенни пытается успевать везде, не жалея себя. Поэтому у него всё чаще темнеют такие круги под глазами, которые сделали бы честь любому готу.

Но гораздо больше готической музыки и готических же вечеринок Бенни любит Эл. Вы, я думаю, уже и сами об этом догадались.

Мне вспомнились те самые посиделки у Эл, когда я повстречался с Вивиан. Дело шло к ночи, люди успели разбрестись по дому, и я, отлучившись по нужным делам, ходил по комнатам в поисках в поисках своей светлоглазой певицы. Подойдя к одной из полупрозрачных дверей, я уже положил пальцы на ручку, но успел разглядеть за ней два силуэта и услышать обрывок фразы:

– Если бы ты любила меня хотя бы вполовину так, как я люблю тебя…

И входить уже смысла не было. Я знал, кто был в той комнате – равно как и то, о чём шёл разговор.

Бедняга Бенни, ты всё ещё хочешь награды за свою любовь, не понимая, что награды за неё не дождался ни один человек, даже если его чувства были сильнее, чем твои – хотя таких, признаться, немного… Ты по-прежнему считаешь несправедливым, что ты думаешь о своей милой каждый миг, а она о тебе – только в свободное время… Я сам был таким. Как я тебя понимаю…

И, чёрт возьми, как же я жалею, что попал именно в твой сон. Наверняка никого, кроме Эл, я там не найду…

Мои веки опустились, не в силах больше выдерживать собственную тяжесть. Очертания комнаты, отпечатавшиеся в моих глазах, как на негативе, постепенно переплавлялись в новые, неизвестные. Окно расползлось во всю стену, а дома напротив приблизились и осели, из девятиэтажных превратившись в трехэтажные. Передо мной уже проступали очертания кирпичных стен и старой черепицы, как вдруг…

Процесс проявления образа резко остановился. Я словно бы стоял посреди недописанной картины, на которую уже наложили основные цвета, а тени и блики добавить не успели. Зато фигура в сером плаще возникла передо мной полностью прорисованной – и возникла сразу, как будто её резким движением налепили сюда, вырезанную из другой картины.

– Гипнос? – недоверчиво спросил я. – Я не звал тебя…

– Ещё бы! – бросил тот; по его голосу могло показаться, что Гипнос долго бежал, чтобы успеть перехватить меня. – В самых обычных снах ты шагу не можешь ступить без моей помощи, а теперь…

Он умолк, переводя дыхание.

– А что теперь? – воскликнул я; шутки Гипноса успели мне порядком надоесть, но видеть его настолько серьёзным мне нравилось ничуть не больше. – Что случилось?

– Он спрашивает меня, что случилось! – голова Гипноса запрокинулась, но капюшон сидел на ней, как приклеенный. – Ты что, уже забыл тот сон, в котором вчера побывал?

– Ты имеешь в виду дракона? – недоумённо спросил я. – Согласен, я спасся чудом, но ведь спасся же! И с Эл ничего не случилось, и с остальными вроде бы тоже…

– Слушай меня внимательно, парень, – чёрное пятно лица придвинулось вплотную к моим глазам, – этот дракон – сущие пустяки по сравнению с тем, что может встретиться тебе в будущем. Помнишь, я говорил тебе, что сквозь открытые врата может пройти кто угодно? В океане снов плавают самые разные твари – злые, равнодушные, иногда даже добрые. Но то, с чем тебе довелось повстречаться…

– Что это было? – на этот раз я сам едва не схватил Гипноса за грудки. – Хватит ходить вокруг да около! Что я видел во сне Эл?

– Ты видел Смерть, Джерри.

Вот теперь мне по-настоящему хотелось проснуться. Но у меня не было сил даже на то, чтобы крепко сжать веки.

Я слышал голос Гипноса словно сквозь стену: так и хотелось сказать – как во сне.

– Это существо сродни сну, но в тысячу раз опаснее. Оно подчиняет себе сон и превращает его в реальность. Человек, которого оно настигнет, не проснётся никогда. Имя этому монстру – Танатос; я бы назвал его своим братом, если бы мне не мешало омерзение. Я не знаю, что за злой рок провёл его сквозь врата, которые я открыл для тебя, но скажу тебе одно: ты должен немедленно прекратить своё путешествие по снам. Он обитает в твоём сознании и может проникнуть в любой сон, в который придёшь ты. Сейчас ты – смертельная угроза для всех твоих друзей. Мы должны закрыть врата: в твоих собственных снах ты сможешь с моей помощью одолеть Танатоса, прогнать его в ту бездну, откуда он поднялся…

– Нет, – коротко ответил я.

– Что значит – нет? – чуть не задохнулся Гипнос. – Неужели ты не понимаешь…

– Прекрасно понимаю, – я не глядел ему в лицо; всё равно это было бесполезно. – Ты взял на себя ответственность, открыв врата, а я – пройдя в чужие сны. Я от своей ответственности отказываться не собираюсь. Если Танатос снова ворвётся в тот сон, где буду находиться я, я тут же проснусь; а не смогу проснуться – погибну вместе со всеми остальными. В любом случае стыдно мне уже не будет. Но я не прекращу свой поиск из-за того, что на моём пути встало чудовище из глубин океана снов, каким бы опасным оно ни было. Я найду Вивиан – неважно, какой ценой.

– Я не пущу тебя дальше, – в голосе Гипноса слышалась угроза. Складки его плаща вновь развернулись, и сам он стал расти, закрывая небо, а тень его навалилась на меня удушающей тяжестью.

Но я отвернулся и поймал взглядом стену дома рядом со мной. Она казалась вырезанной из тёмного картона с выдавленными на нём очертаниями окон и дверей. Однако я чувствовал, что в этой стене скрыты краски; они уже созданы чьим-то сознанием, они готовы просочиться наружу, в бытие, они хотят существовать. И точно так же этого хочет сознание, что породило их. Ещё одно усилие – и бутафория декораций станет настоящим миром, готовым принять в себя актёров – и даже режиссёра. Они уже за сценой, они всем сердцем жаждут выхода; их воля точно так же помогает родиться краскам, как и моя…

– Нас много, Гипнос, – сквозь зубы, но с торжеством прошептал я, – а ты один.

Мир вокруг меня наполнялся цветом. Под ногами появились камни мостовой, в стенах уже можно было различить очертания кирпичей, за окнами виднелись занавески. Пейзаж напоминал викторианскую Англию, мокрую от вечного дождя. Картина оставалась серой, но уже играла многочисленными оттенками: белые блики в каплях воды, бурая грязь под ногами, тусклая зелень деревьев, бледно-голубое небо, проглядывающее в прорехи туч. Только плащ Гипноса не менял цвет, становясь всё более и более неуместным…

– Тебе пора, – сказал я. – Ещё минута – и мне придётся знакомить тебя с Бенни, Эл… и Вивиан.

– Влюблённый идиот, – прошипел Гипнос и растаял в воздухе.

Возможно, я просто льстил себе, но в его словах мне послышалось уважение.

Дома и деревья вокруг меня начинают двигаться. Ещё не слышно никаких звуков, а краски этого мира только начинают выбираться из-под гнёта серого цвета; из-за этого мне кажется, будто я попал в немое кино. Однако вскоре до моих ушей доносится какой-то стук. Нет, это цоканье копыт.

Я еду в каком-то открытом экипаже. Повернув голову, я вижу прямо перед собой широкую спину извозчика. Что ж, это вполне естественно. Будем надеяться, что он в ближайшее время не спросит меня, куда править дальше.

Повернув голову в другую сторону, я вижу рядом с собой молодого человека. На нём чёрное пальто, между колен пристроился зонтик. Несмотря на холодный ветер, никакой головной убор не покрывает его длинные растрёпанные волосы. Бледное лицо обрамлено чёрными бакенбардами. Наверное, именно они, да ещё выражение подавленного страха помешали мне сразу узнать Бенни.

Тот, кто снится, подсказывает мне, что лучше называть его Вениамин.

Я бросаю ещё один осторожный взгляд на своего попутчика, но ему, похоже, было бы всё равно, если бы я продолжал рассматривать его в упор. Он смотрит прямо перед собой остановившимися глазами, не обращая внимания ни меня, ни на дорогу, по которой нас везёт экипаж. Его челюсти стиснуты, а на искусанных губах видны капельки крови.

Ладно. Если какие-либо беседы мне пока не грозят, можно в очередной раз порыться в памяти персонажа, которого я играю. Новые картины разворачиваются в моём сознании так легко, как если бы я листал сценарий; вот только окрашены они в основном в тёмные тона.

Судя по всему, ничего весёлого меня в этом сне не ждёт.

Наш экипаж направляется к Гримроуд-парку, который расположен почти в самом центре города, но в последнее время не пользуется популярностью. Собственно говоря, это даже не парк, а скорее небольшая роща, в глубине которой стоит церковь. В былые года её своды часто принимали как верующих, так и тех, кто просто искал уединения и спокойствия вдали от мира, уже почти готового навеки сдаться шуму. Однако теперь об этом немногие помнили – или по крайней мере, немногие хотели вспоминать. В церковь пришло зло, и от её старых стен расползлось по всему парку. Теперь после захода солнца никто не отваживался входить в его кованые ворота – хотя и до захода желающих находилось не так уж много.

Я украдкой смотрю на небо. За серыми тучами невозможно разглядеть ни солнце, ни его заход. Однако несложно понять, что скоро совсем стемнеет. У нас остаётся не более получаса.

Остаётся только выяснить, за каким чёртом нас понесло в зловещий Гримроуд-парк на закате дня.

Чужое сознание охотно подсказывает мне ответ. В семь часов вечера Вениамин явился в дом Элеонор, своей невесты, чтобы вместе с ней отправиться в оперу, однако дома её не застал. Испуганная горничная сообщила ему, что молодая леди ушла на прогулку в Гримроуд-парк – и не вернулась. Недолго думая, Вениамин бросился к единственному, кто мог ему помочь – священнику Джереми…

Недолго думая? Лучше бы ты всё-таки хоть немного подумал, Бенни!

…И вместе с ним поспешил на выручку своей возлюбленной. Солнце уже садилось, и надежды успеть до заката почти не оставалось.

Всё ясно. Итак, что мы имеем на этот раз? Готический триллер с осквернённой церковью и нечистью, которая ночью выходит на охоту. После недавнего разговора с Гипносом всё это смотрится особенно обнадёживающе. Молодой влюблённый очертя голову бросается навстречу опасности, рискуя жизнью (добро бы своей, так ещё ведь и моей в придачу!) ради дамы сердца. Остаётся лишь один вопрос: что этой самой даме сердца понадобилось в самом опасном месте города в столь неподобающий для прогулок час?

Тот, кто снится – не знает. Более того, не знает, очевидно, и сам Вениамин.

Я механически ощупываю свой наряд, чтобы понять, чем располагаю в этом приключении. Очевидно, священник Джереми полагается только на тяжёлый крест, висящий на груди. Да, арбалет с серебряными стрелами остался в другой реальности. В кармане ещё обнаруживается небольшая фляжка с чеканными узорами: но если учитывать мою нынешнюю роль, там, скорее всего, не коньяк (как мне хотелось бы), а святая вода.

Решив извлечь из фляжки хоть какой-то прок, я поворачиваю её к себе обратной, отполированной стороной и подношу к лицу. На металле проступает моё отражение.

Что ж, могло быть и хуже. Свои черты я вижу плохо: и зеркало попалось не из лучших, и мягкая широкополая шляпа бросает тень на лицо. Однако ничего страшного, кроме совершенно не идущей мне бородки, я не замечаю. Я – обыкновенный священник, изнурённый соблюдением поста и прочих обетов, зато приобщившийся к высшим истинам.

Спасибо и на том, Бенни.

Экипаж останавливается, и на бледном лице Вениамина проступает некое подобие жизни. Он бросает несколько монет в подставленную ладонь извозчика и соскакивает на землю. За ним следую и я.

Тяжёлые ворота Гримроуд-парка открыты перед нами, словно объятия радушного хозяина. Однако лично я совсем не спешу упасть в эти объятия, которые сулят удар острым кинжалом. И кованые шпили над воротами лишь усиливают это ощущение. Их недобрый блеск хорошо виден даже в меркнущем свете… Странно, старые чугунные ворота не должны так блестеть. Разве что эти шпили были недавно заточены…

Подойдя ближе, я с удивлением вижу, что их острия не только заточены, но и покрыты серебром. Серебряные накладки украшают и створки ворот: особенно много их рядом с петлями для замка. Новое, блестящее серебро. Его много, и все эти украшения наверняка стоили немалых денег. Но у властей не возникло даже тени мысли о том, чтобы сэкономить на серебре для ворот, а у горожан – о том, чтобы отпилить кусочек-другой на хозяйство. В обоих случаях вышло бы себе дороже.

– Послушайте, Вениамин, – говорю я, – наверное, не стоит нам двоим идти в парк сразу. Уже темнеет…

И, неожиданно для меня самого, фразу заканчивает тот, кто снится:

– …И вам лучше подождать здесь. Если с Элеонор всё в порядке, я приведу её в целости и сохранности. Если же нет… вы всё равно ничем не сможете помочь ни ей, ни мне.

Вот здорово! Чей это сон, в конце-то концов? Я уже было смирился с ролью второго плана, а тут мне придётся разыгрывать охотника на вампиров в одиночку? Тем не менее, времени на пустые сетования не остаётся. К тому же, единственный, кому я мог бы пожаловаться – это Гипнос, а он, похоже, на меня в обиде.

Чёрно-серебряные ворота остаются за спиной – а вместе с ними и все звуки вечернего города. Остаётся только скрип гравия под ногами. Теперь, когда ветви деревьев сомкнулись над моей головой, кажется, что солнце уже давно село. Я иду, не решаясь даже посмотреть по сторонам, и не отвожу глаз от дорожки, которая через каждые десять шагов разделяется то надвое, то натрое. Интересно, как я в этом лабиринте собираюсь найти Элеонор? Чтобы обойти этот лес, нужен не один час – и это если не сходить с дорожек. А внутренний голос подсказывал мне, что неосторожная невеста моего друга гуляла не по дорожкам…

Но тут же я вспоминаю, что события в этом мире зависит не от законов логики, а от воображения Вениамина. Написанный им сценарий вряд ли позволит мне бродить по лесу до ночи; кого-нибудь я да встречу…

Слева от меня раздаётся шорох. Похоже на шаги. Только не на человеческие.

Сразу же – рефлекторные движения того, кто снится: рука – к кресту на груди, взгляд – влево. Лично я бы не стал делать ни того, ни другого; но роль нужно играть до конца. Я успеваю заметить лишь длинную приземистую тень, змеёй мелькнувшую между деревьев. Не двигаясь с места, я вслушиваюсь в тишину…

Имеющий уши – да услышит. Из сумрака доносится глухое рычание.

Вот теперь тот, кто снится, может говорить всё, что угодно: из двух дорожек, лежащих передо мной, я выберу ту, что ведёт направо. Чтобы в одиночку бросать вызов нечисти Гримроуд-парка, мне не хватило бы даже пресловутого арбалета с серебряными стрелами. И чем позже мне придётся столкнуться с ней, тем лучше…

Я иду навстречу, всё ускоряя шаг. Тут же – новая развилка.

На этот раз рычание доносится справа. Выбор напрашивается сам собой.

Новые и новые развилки, шаг превращается в бег, рычание – в вой, сумрак – в мрак. Я уже не помню, сколько раз поворачивал и куда, и думать могу лишь о том, что долго я так не пробегаю. Скоро, уже скоро придётся узнать опытным путём, какая сила скрывается в кресте и фляжке со святой водой…

Я выбегаю на небольшую полянку. Ветви над ней не смыкаются так густо, и мне видно серое небо. На нём уже проступает бледное пятно луны. Кроме той тропинки, что привела меня сюда, в разные стороны расходятся ещё четыре. Куда повернуть? Волчий вой больше не слышен…

Но поворачивать мне никуда и не надо. На другом конце поляны появляется чёрная тень, которая тут же распадается на два силуэта – человеческий и звериный. Мне несложно узнать и тот, и другой: и лохматого чёрного волка, пристально смотрящего на меня жёлтыми глазами, и девушку, которая держит руку у него на холке.

Мы опоздали – и я, и Вениамин-Бенни. Элеонор уже находится под заклятием волка-оборотня – равно как и Эл уже во власти чар Мэтта. Ох, Бенни, какую же неприглядную картину тебе нарисовала твоя ревность. Если бы ты откровенно поговорил со своей подругой, а не взялся домысливать всё за неё, может быть, и не пришлось бы мне стоять сейчас в заколдованном лесу перед оборотнем и вампиршей…

– Мы рады, что ты пришёл, Джереми, – слышу я голос – прекрасно мне знакомый голос Эл, лишь немного искажённый лёгкой хрипотцой и затаившейся болью. Но я не могу отделаться от мысли, что говорит волк, а не Элеонор. Более того – что именно она сейчас сидит у его ног, а не наоборот. – Мы ждали тебя…

Я снова теряю контроль над собой, растворяясь в вязких сумерках, бесплодно пытаясь оторвать взгляд от фигур на другой стороне поляны. И вроде бы неподвижно сидит чёрный волк, низко опустив тяжёлую голову и рассматривая меня исподлобья, и не колышется ни единая складка на платье Элеонор… но всё равно каким-то образом эти двое приближаются ко мне.

– Теперь всё будет хорошо, – шуршит шёпот в моих ушах. – Вениамин хотел, чтобы ты нашёл меня – и ты нашёл… Тебе остаётся только привести его сюда – и больше мы не расстанемся… Мы сможем вечно ходить по тёмным тропинкам; к нам будут приходить новые друзья, которые станут нам верны, не обманут, не предадут, не убегут… Мы всегда будем вместе…

Я силюсь поднять руку – к груди, к кресту; но рука налита тяжёлым металлом – жаль, не серебром… Пальцы цепляются за пояс, шевелятся в поисках оружия… и встречают что-то холодное. Это фляга – со святой ли водой, с колодезной ли, поздно гадать. Подняться чуть выше… одним пальцем крутануть крышечку…

Элеонор и волк уже совсем рядом.

Взмах руки – и струя воды летит прямо в них. Волк срывается с места настолько стремительно, что на миг превращается в смазанное серое пятно. Он бросается вправо, боком сбивая с ног Элеонор. На неё попадает лишь несколько капель, прожигая платье и кожу и исторгая из груди хриплый вопль, больше похожий на волчий вой. Я смотрю на неё с ужасом: но часть ужаса вызвана мыслью о том, что я едва не разрушил её красоту… К счастью, святая вода не попала на лицо, и ожоги останутся лишь на плече, на руке, там, где они будут не слишком заметны…

Ушатом холодной воды приходит следующая мысль. Кому замечать эти ожоги, кроме волка? А ему-то, скорее всего, всё равно…

Волк. Он тяжело поднимается с земли: его бок и передняя лапа превратились в чёрно-бурое месиво слипшейся шерсти и обваренной кожи, но, в отличие от стонущей Элеонор, он не издал ни звука. Зверь утратил часть своей стремительности – но это я успеваю осознать уже после того, как его челюсти щёлкают у моего плеча, срывая клок одежды и посылая по руке пылающую волну боли.

Правая рука отказывается мне служить: но левая, как это всегда бывает, обретает новые силы. Не дожидаясь приказа от меня, она срывает с груди крест и вонзает его волку в загривок. Крест входит так легко, словно бы был заточен и раскалён. Лапы волка на миг подкашиваются – но этого мига мне хватает, чтобы броситься бежать по первой попавшейся на глаза тропке.

Я не тешу себя напрасными надеждами. Волка-оборотня не убить одним ударом; Элеонор вытащит крест, и они оба пустятся за мной в погоню. Жажда мести придаст им сил, а мне силы взять негде… Не отыскать дороги… Не найти укрытия…

И тут, словно наперекор моим мыслям, деревья расступаются, открывая тускло светящуюся в лунном свете церковь.

Закон жанра: ночью в церкви гораздо опаснее, чем в лесу. Особенно в церкви Гримроуд-парка, от которой, по слухам, по округе и расползлось зло. Да и сама по себе она не выглядит гостеприимной. Две узкие башни, тянущиеся к небу, напоминают клыки – не самая приятная ассоциация в моём положении. Однако сзади ко мне приближаются вполне реальные клыки, и у меня нет другой дороги, кроме как внутрь.

В готический храм. Где мой электрический ёжик?

Я толкаю дверь… и на мгновение мне кажется, что я ослеп, оглох и обезумел.

Ни в каких ёжиках необходимости нет. Со всех сторон в меня летят лучи света, режущие глаза больнее, чем зубы оборотня. Голова раскалывается от визга и воя, в котором я через несколько секунд угадываю пение. Тут же я вижу и самого певца: он мечется по сцене, занявшей место алтаря, и крутит перед лицом микрофон, словно бы примеряется его перегрызть. Его скулёж сопровождает вовсе не орган, а тройка электрогитар, которые дёргаются в руках музыкантов наиболее похабным образом.

А между мной и этими сумасшедшими беснуется чёрно-бело-красная толпа.

Я пытаюсь зажмуриться; но тот, кто снится, всё равно видит их лица. Мертвенно-бледная от пудры кожа; чёрные круги под глазами, расползающиеся на пол-лица; беспорядочно висящие комья спутанных волос; кожаные шипастые ошейники, встречающиеся здесь столь же часто, как галстуки-бабочки на светском приёме; и глаза, такие же чёрно-бело-красные, как и вся эта орда, глаза, в которых не осталось ничего человеческого.

Это не люди: это нежить. Высокий парень в наброшенном на голое тело кожаном жилете – выпирающие рёбра, оскаленные зубы, чёрные провалы глазниц; не человек, а лишь остов человека. Девушка, лицо которой белее мела, с одним лишь неестественно красным пятном губ; голодная кровопийца. Существо непонятного пола, чьё лицо прошито кольцами и булавками; новое чудовище Франкенштейна. Совсем маленькая девочка в белом балахоне – она не нуждается в гриме; её искажённой бессмысленной жестокостью лицо и так просится на афишу фильма ужасов. И это лишь те, кто заметен сразу; обыкновенных растрёпанных ведьм, гривастых оборотней и бледных призраков здесь десятки, если не сотни. И все они извиваются в такт музыке, как черви в котле, виснут на шее друг у друга и взасос целуются с такими рожами, на которые и смотреть противно.

На моё плечо ложится скользкая когтистая лапа. Я то ли охаю, то ли ору во весь голос – в пронзительной музыке не разобрать. Лапа оказывается блестящей кожаной перчаткой со стальными накладками и принадлежит бритой наголо девице в коротеньких шортах и чёрных лентах поперёк груди. В её ноздрях висят кольца, от которых к серёжкам идут тоненькие цепочки. Её глаза настолько мутны, что я не уверен, на меня ли она смотрит.

– Потанцуем? – по её губам читаю я. Не дожидаясь ответа, она прижимается ко мне бёдрами, начиная двигаться в ритм оглушительным басам. В том же ритме начинает пульсировать рана у меня на плече, оставленная клыками волка.

Человек, укушенный оборотнем, рано или поздно сам превратится в оборотня. Я чувствую, что если останусь здесь, то превращение завершится в считанные минуты. И отшвырнув бритоголовую, я бросаюсь к дверям. Снаружи меня ждут всего лишь двое чудовищ; здесь же их сотня. Я снова вываливаюсь в готический вымысел, оставляя готическую реальность за спиной.

Снова – тьма, слегка разбавленная лунным светом. Снова – шелест ветвей, где каждый листик пытается подражать звуку шагов. Снова – безумный бег туда, куда глаза глядят; но на этот раз я не ощущаю даже лёгкой усталости. Ведь это не я бегу, а тот, кто снится. Он знает дорогу не лучше меня, но ему легче следовать той роли, которую написал Бенни…

И когда прямо мне навстречу выплывают поблескивающие серебром ворота парка, я понимаю, что это не удача, не промысел Божий, а всего лишь эпизод моей роли.

Это не те ворота, через которые я вошёл. И Вениамина здесь нет. Вместо него неподалёку стоит какая-то девушка в серой шали. Когда она бросается ко мне, я с большим трудом удерживаю себя на месте: мне нужно больше времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что я уже за пределами Гримроуд-парка и не всё, что движется, хочет меня ухватить и разорвать.

– Отец Джереми! Как прекрасно, что вы здесь…

Вот с этим я мог бы поспорить.

– Я повсюду искала вас… Я – Магдалена, сестра Вениамина…

Магда? Ой, как интересно! И что же ты делаешь во сне Бенни?

– …Вениамин отправился искать Элеонор, и я поняла, что он пошёл в Гримроуд-парк, а потом стемнело, и я просто не находила себе места, и… Вы знаете, где он? Вы можете ему помочь?

Магда говорит ещё что-то, но я уже плохо различаю смысл слов, не понимаю даже того, что сам отвечаю ей, пытаясь утешить, обнадёжить. Я вижу, как луна начинает сползать с неба – но не за горизонт, а куда-то вглубь, в темноту, которая почему-то пошла складками. Сон Бенни заканчивается; но моя роль ещё не сыграна до конца, и я – её заложник. И я снова бегу, теперь к тем воротам, где оставил Вениамина; я знаю заранее, что не обнаружу его там, что он уже в парке, вместе с Элеонор, но ничего не могу с собой поделать. Один семимильный шаг, второй – и я смотрю на опустевшую улицу перед воротами. Третий, четвёртый шаг – и я снова в Гримроуд-парке, куда бы не пошёл дажё под страхом расстрела. Плечо наливается тупой болью, начинают чесаться дёсны, но я знаю, что Бенни проснётся раньше, чем я стану волком.

Я опять на поляне, откуда расходятся пять тропинок. В прошлый раз я шёл к ней полчаса, теперь – полсекунды; время в гаснущем сне сжимается, как и пространство. На этот раз передо мной три силуэта…

Только теперь, слишком поздно, приходит понимание. Я – словно персонаж, которому за миг до финала дали прочитать почти написанную книгу. Я наивно возомнил себя главным героем, хотя с самого начала знал, что мне отведена лишь одна из второстепенных сюжетных линий. Мои блуждания по лесу не имели для книги почти никакого значения: она была о том, как Вениамин, немного подождав священника Джереми у ворот, сам отправился в Гримроуд-парк – чтобы встретить там свою невесту, теперь навеки обвенчанную с потусторонним миром. И когда Элеонор раскрыла свои объятия, Вениамин видел лишь её губы, не замечая выдвигающихся из-за них клыков… И почти одновременно с тем, как в его жилах перестала течь кровь, на его руке сомкнулось металлическое кольцо; по мере того, как он переставал быть человеком, холодный металл жёг всё сильнее и сильнее…

Теперь я вижу лишь развязку. Волк лежит чуть поодаль, а Элеонор надевает на шею Вениамину цепочку с ключом.

Этот ключ – от оков, которыми рука Элеонор соединена с рукой Вениамина. И мне даже отсюда виден блеск серебра и гримасы боли на их лицах; у неё – лёгкая, подавленная, а у него…

– Отпусти меня! Умоляю тебя, отпусти!

– Нет, – шипит Элеонор. – Сам возьми ключ и освободись… если хочешь…

– Но он из серебра! Теперь я не могу коснуться его!

– Какое мне дело… Отныне ты обречён на меня и на боль – и на знание того, что путь к спасению в твоих руках, но тебе до него не дотянуться…

Слышит ли он это – не Вениамин, а сам Бенни? Понимает ли?..

– Джереми, – долетает до меня сиплый шёпот, – беги… Со мной всё кончено… Скажи Магдалене…

Но у меня уже нет времени слушать, что он хочет передать Магдалене. Я бегу через парк, между уползающими в землю деревьями, мимо обрушивающейся церкви, к воротам, за которыми ждёт одинокая девушка. Мир гаснет, я уже почти ничего не вижу, не слышу, не чувствую, не думаю…

– Отец Джереми! Он жив? Скажите, у меня есть надежда?

Почти на ощупь – найти её руки, увидеть глаза – последнее, что я увижу здесь…

– Надежда есть, дитя моё. Но не более.

Пробуждение было не столь резким, как в прошлый раз. Мои глаза распахнулись, пришло сознание того, что ещё один этап пути позади, что я успел найти дорогу в сон Магды за секунду до того, как сон Бенни закончился; но я не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. В душе медленно оседала тоска – и страх; чувства, которые приходят после того, как заглянешь опасности прямо в лицо.