Текст книги "Без имени, без веры, без надежды (СИ)"

Автор книги: Янина Жураковская

 
Память. Шендже Рио, мастер-механик бывшего Братства Осколков.
В камине тихо потрескивали яблоневые поленья. По комнате гулял сквозняк, заставляя мелодично звенеть колокольчики ветра в дверной проёме. Шендже неотрывно смотрел на побеленный потолок, закинув руки за голову, и слушал, как за окном невнятно, точно жалуясь на что-то, пришепетывает дождь, и на карниз грузно шлепаются хлопья мокрого снега.
Дождь пополам со снегом. Снег вприкуску с дождем. Славная погодка для первых дней снеженя.
Один зинжи шмыгнул в окошко, но – цап! – его поймала кошка.
Второй зинжи пошел на пруд купаться, и в камышах пришлось ему остаться.
А третий дома чай остался пить, но поперхнулся – и ему не жить…
Ночь обещала быть долгой.
Когда прошел слух, что Гвин'эйто мертв, ему показалось, второй раз пал Миродар. Меченый был живым напоминанием о минувших временах, когда они могли жить, а не выживать, когда любили и были любимы – несгибаемый, несокрушимый, как скала. Легенда при жизни… правда, среди очень узкого круга людей. И если умирают те, кто выжил после Плети Каррока и уцелел во время резни, на что надеяться простым смертным?
Странно, прежде Шендже не задумывался о том, что значит для него этот убийца. Он был из другой ветви, к Тайным никакого отношения не имел и заботился только о своём цехе, инструментах и механизмах, требующих починки. В те времена, когда стояла Цитадель Осколков, Шендже даже не знал, что есть в их гильдии такой человек. У Рук Тайных не было ни лиц, ни имен. Они хорошо умели только одно – убивать. Поэтому когда Меченый взялся собирать уцелевших Осколков, яростно, словно волк, вгрызаясь в обязанности гильдмастера, для Шендже это стало полнейшей неожиданностью. Он, как и другие, ожидал, что верховодить станет кто-то из прежнего Совета, может быть, Твила или Эшальт, но те после падения Миродара казались тенями себя, прежних. В них будто угасло что-то, Меченый же, напротив, словно очнулся после долгого сна.
Из убийцы вышел превосходный вождь – лучший на памяти Шендже. Скоро он держал всех Осколков в кулаке не хуже, чем до этого свои метательные ножи. Многие сперва отнеслись к нему настороженно, но Меченый сумел доказать – не словом, делом – что он стоит того, чтобы за ним идти. Пожертвовав одним из самых охраняемых секретов Тайной ветви, он вскрыл Убежище, которое не смогли обнаружить даже лучшие ищейки Неподвластных, и быстро превратил старый лесной форт в настоящую крепость. Здоровых воинов в гарнизоне можно было перечесть по пальцам, но Осколки получили самое важное – время, чтобы хоть немного зализать раны, и крышу над головой. Что же касается прежних союзников… Шендже не знал, да и не хотел знать, как добился этого самозваный гильдмастер, но все они внезапно вспомнили свои обязательства и подтвердили их, несмотря на то, что имя Братства было вычеркнуто из Вечных книг. Вскоре Меченый увёл людей из Убежища и щедро рассыпал Осколки по городам и весям бывших союзных гильдий, где их приняли, как своих. Шендже ни разу не довелось услышать брошенное в спину, презрительное «бродяжник».
Много позже он узнал, что Убежище было оставлено за неделю до того, как туда наведался карательный корпус Неподвластных. И преисполнился непоколебимого доверия к Меченому.
Половина выживших ненавидела и боялась шрамолицего потайника, другая боялась и благоговела перед ним, но никто не брался угадать, что творится в его голове.
Едва все Осколки оказались более или менее пристроены, Меченый ушел. Без лишних слов и ненужных прощаний, не сказав, куда идёт, не пообещав, что вернётся. Люди не стали задавать вопросов и пытаться остановить его – в конце концов, он не был их гильдмастером по закону и обычаю. Его не избирал Совет, он не обещал служить и защищать, положив руку на Клятвенный жезл, и никому ничего не был должен. Осколки и без него знали, что им делать. Они врастали в плоть чужих гильдий, медленно, не спеша, привлекали нужных людей, обзаводились полезными связями, мало-помалу расширяли свой круг и вежливо отказывались от предложений принять новый герб и печать, хотя среди них попадались весьма и весьма лестные.
Так делал и сам Шендже.
Ни один Осколок не сомневался, что придет день, и их Цитадель восстанет из пепла ещё краше, чем была. Но на сей раз они никому не позволять повергнуть их и поставить на колени.
Если не по букве закона, то по его духу Меченый все же был их вождём.
Его не провожал никто.
Но ждали все.
И он возвращался.
Шендже был кузнецом, мастером-механиком, и потому лучше остальных понимал своего «не-гильдмастера». У хорошего работника любой механизм выправлен, отлажен, работает как часы, не требуя постоянного присмотра. Если же он гремит и бренчит, если нельзя отойти на шаг без того, чтобы не отлетела очередная деталь, значит, дрянной это работник.
Считал ли сам Меченый гильдию механизмом, который нужно только собрать и завести, а дальше он справится и сам, Шендже не знал. Ему это было ни к чему. В бывшем убийце кузнец всегда видел создателя, такого же, как он сам – пусть в нём не было и отблеска Искры. Только создатель может почувствовать, когда его детище готово дать сбой. А Меченый всегда приходил, когда в нём нуждались.
Всегда вовремя.
И теперь…
Меченый мертв! – звучало так, словно умерла сама надежда.
В ожидании Шендже бесцельно мерил шагами просторный дом, внезапно ставшим маленьким и тесным, не находя себе места. Сначала внутри все клокотало от отчаяния, но затем на смену ему пришла ярость, холодная и беспощадная. Только бы узнать наверняка, что с ним случилось, и кто приложил к тому руку. Только бы узнать… Оставалось ждать, пока всё станет известно наверняка. Нельзя было бросаться на поиски, сломя голову, как в прежние времена. Нельзя было допустить, чтобы пошло прахом всё, что с таким трудом удалось сохранить. И он ждал. Ждал и просыпался среди ночи в холодном поту – снова видел кошмарный сон, терзавший его с самого падения Цитадели. Свинцовое небо, низко нависшие тучи. И – полыхающий адским пламенем дом, который Он-из-Сна хорошо знает, но в котором Он-из-Яви никогда не был. Вспыхивают, точно сухой хворост, мебель и потолочные балки, звонко лопаются оконные стёкла, дико кричат какие-то люди и корчатся от невыносимой муки. Чернеют, скукоживаются, как пергаментные листы, рассыпаются облаками серого пепла. Из окон выплескивается жадное ослепительно-белое пламя и неожиданно в нем возникают силуэты атакующих химер, драконов, скалящих клыки. Содрогаются, словно от невыносимой муки стены. Они то появляются, то вновь исчезают, и Ему-из-Сна кажется, что он одновременно и мечется по огненной западне, не в силах выбраться из неё, и неподвижно стоит на улице, удерживая тонкую фигурку, рвущуюся вперед в отчаянной попытке помочь, спасти, вытащить…
Вороны чертят широкие круги над пожарищем, и картина почти величественна.
На миг в пламени проступает искаженное гневом лицо со шрамом от Плети Каррока… а затем здание складывается, словно карточный домик. И только жирный пепел, словно хлопья черного снега, кружится в воздухе, оседает на землю, липнет к вспотевшей коже…
 
 
Пепел, только пепел…
И боль.
Этого ещё нет, звенело эхом в ушах Шендже. Ещё нет. Но если он жив… если он придёт…то так будет. Когда-нибудь. Завтра. Луну спустя. Через год или десять лет… но так будет. И ты не сможешь переменить его судьбу.
Если б он мог… если бы он только мог поговорить с кем-нибудь… рассказать об увиденном… попросить совета… Но чужим мистикам Шендже не доверял, а своих у Осколков не осталось. Послушники, надевшие серое уже после падения Миродара, были ещё слишком молоды, и не он к ним – они к нему приходили за утешением. Даже не видя лиц, зная, что тайна исповеди нерушима, он не мог сказать малышам, что если Меченый вернётся, то вернётся лишь затем, чтобы умереть. И старшим, тем, рядом с которыми прожил всю жизнь, тоже не мог.
Известие о гибели Меченого подрезало Осколков, как коса берёзку. Одни не могли простить себя за то, что не удержали его и что просто не пошли следом, другие кляли Меченого за то, что дал себя убить. И подряжались на самую тяжелую, самую грязную работу, уходили в наёмники, бесстрашно подставлялись под чужие копья и мечи – и врагов на свои мечи ловили десятками, чтобы только не думать… забыться… хоть на миг…
Спасением Шендже была только она. Фелисита, Феичка, Фея, Хрустальный голос Осколков. И могучий, не знающий покоя дух, по недоразумению заключенный в хрупкое женское тело. Она не знала, что такое терять надежду или разочаровываться в вере. Верить для неё было всё равно, что дышать, а жить – значило надеяться. Потому она ни на миг не поверила в смерть Меченого и смеялась, и качала головой, когда ей говорили, что он мёртв, и всё кончено. Ей не было дела до логики и мудрых рассуждений. Она будет ждать, заявляла девушка, до тех пор, пока не увидит мертвое тело и не просидит над ним всю ночь. А процент веры и надежды пусть высчитывают другие – те, что слишком много думают, а после идут как бараны на заклание.
Шендже совсем не понимал бардов и давно отчаялся понять женщин. Но одним он заразился от Фелиситы – надеждой. И больше всего на свете боялся потерять её…
Он ждал…
Ждал…
И ждал…
Потому что…
Ничего…
Другого…
Не…
Оставалось…
Равномерный шелест дождя убаюкивал, а дневная усталость брала своё. Рваное дыхание мастера-механика выровнялось, складка между бровями начала разглаживаться. Он спал.
Тишину, нарушаемую ровным дыханием двух людей, нарушил странный звук – и сновидение мгновенно разлетелось на мелкие осколки. Шендже резко открыл глаза, нащупывая стилет под подушкой. Оружие всегда должно быть под рукой – это первое, что вложил в головы Осколков новый гильдмастер.
Некоторое время мужчина лежал неподвижно, осторожно оглядывая комнату, и, не заметив ничего подозрительного, медленно сел, сжимая рукоять стилета. Один взгляд на висящие на стене амулеты дал понять, что паутина охранных чар, окутывающая дом, не потревожена. Глазки «огоньков» и «ветерков», установленных в каждой комнате, горели спокойным зеленоватым светом.
«Кошка шалит, что ли…» – с лёгкой досадой подумал Шендже и уже готов был улечься обратно, когда странный звук, потревоживший его сон, повторился. Мужчина стремительно обернулся – звук шел от окна, но непогода была не при чем. Это явственно звякнула о стекло горсть мелких камешков. Шендже поднялся и, не убирая стилета, неслышно подошел к окну. Стекла были зачарованы на неразбиваемость, и мастер, не опасаясь случайной стрелы, взглянул вниз, на тускло освещенную улицу. Серая пелена дождя и снега значительно ухудшали обзор, и сразу Шендже показалось, что улица пустынна, но затем внимательный взгляд поймал какое-то движение под ближайшим фонарём. Одна, две, три фигурки… четыре, пять… слишком маленькие и хрупкие, чтобы это могли быть воры или убийцы, посланные за его головой… шесть, семь… дети или, скорее, подростки… Какого гьёрге им здесь нужно?!
«Мальчишки, – с тяжелой злостью подумал Шендже и отошел от окна, не пытаясь присмотреться к ночным бродягам. – И не лень им в такую погоду шнырять по улицам? Да ещё и камни в окно кидать! И ведь знают, знают, в какое окно бросать надо – чтобы не разбить и разбудить… Поймаю – выпорю так, что до Бельтайна сидеть не смогут!..»
Он снова лег, нечаянно потревожив посапывавшую жену – та подняла голову, сонно поморгала и, пробормотав: «Ты со своим Меченым совсем умом двинулся…», повернулась на другой бок. Шендже убрал стилет под подушку и уставился на потолок, знакомый до последней трещинки, страдальчески морщась при мысли об ещё одной бессонной ночи. Это было неоднократно проверено: коль скоро он просыпался, без снотворного зелья больше уснуть не мог. Но весь запас в тайнике кончился, нового мастер сварить не успел, а купить не мог – спасибо заботливым друзьям, целителям, следящим чарам и чересчур нервной супруге. Глупость какая, он ведь не собирался кончать с собой, просто немного превысил дозу…
Сторожевые «огоньки» несколько раз быстро моргнули – и засияли как прежде. Стилет мгновенно оказался в руке. Шендже прислушался: внизу, в большом зале, кто-то был. И этот «кто-то» был не один. Половицы поскрипывали под ногами пришельцев, слышались приглушенные голоса, с шумом и стуком передвигалась мебель. Явиться вот так, среди ночи, могли не только друзья, но лишь тот, кто носил печати Осколков, был способен беспрепятственно пройти сквозь защитные чары.
В последнее время, впрочем, подобная избирательность защиты хозяину резко разонравилась.
Снизу донесся длинный, протяжный звук, похожий на стон, потом грохот, и с жалобным дрызгом разбилось что-то стеклянное. Шендже стиснул зубы так, что заныли челюсти.
После неудачного инцидента с зельем, который все его знакомые отчего-то сочли попыткой самоубийства, подобные визиты (спасибо одной бардессе) случались постоянно. У Фелиситы был мягкий характер, но временами она проявляла исключительное упорство, сломить которое нельзя было ни советом, ни принуждением. Слова Шендже о том, что ему не нужны ни обычные целители, ни ментальные, ни травники, ни энергики, ни барды с душеспасительными беседами, пролетали мимо её ушей. И поток утешителей не иссякал.
Это снова был бард. Да, без сомнения, бард. Или барды. Только им было невдомёк, что людям когда-то нужно спать, и явиться в гости Слышащие Ветер могли в любое время суток. А ещё у них у всех складывались необычайно нежные отношения с любимой вазой его жены: сначала они восхищались её красотой, а затем – разумеется, случайно – разбивали на мелкие осколки. Они неизменно извинялись перед хозяевами, вызывался маг, который воссоздавал вазу в её былом великолепии, и она вновь занимала своё место на каминной полке, пока не приходил другой бард, и история не повторялась с начала.
Супруга Шендже упрямо отказывалась перемещать подарок любимой тетушки из большого зала, но маг-починщик по секрету признался хозяину, что ещё несколько несчастных случаев, и даже магия не соберет целое из фарфорового крошева. Кузнец даже поблагодарил бы неведомого гостя, если бы не был так зол.
«Кто бы ни явился, вышвырну, – яростно пообещал себе Шендже, вслепую просовывая руки в рукава халата, – даже если сама Фея. Надоело. Если у них есть, что мне сказать, пусть дождутся утра. Или письмо напишут!!!»
Кутаясь в халат, он аккуратно прикрыл дверь спальни и стал спускаться по лестнице, ведущей на первый этаж. Сделал несколько шагов… да так и замер посреди пролета, судорожно хватаясь одной рукой за перила, чтобы не скатиться вниз, а другой – судорожно стискивая рукоять стилета.
Осветительные шары не горели, и большую гостиную освещало только пламя в камине. С десяток подростков в походной одежде, не замечая хозяина, негромко переговаривались, обменивались шуточками, стаскивали промокшие плащи и раскладывали на стульях и обеденном столе свои вещи. А рядом с камином в любимом кресле Шендже сидел…
Эту полуседую гриву, гордо поднятую голову и четкий профиль он узнал бы даже во сне. Хотя чем считать теперешний сон – ожившим кошмаром или сбывшейся грезой – мастер решить не мог. Меченый вернулся в своей излюбленной манере: не стучась в двери, не взламывая замков, но вот его не было – а мгновение спустя он сидит в облюбованном кресле с таким видом, словно ненадолго отлучался выпить пива. И шансов вытряхнуть его из этого кресла у хозяина не больше, чем голыми руками свернуть шею дикому туру.
Мастер-механик, собрав остатки воли в кулак, сунул стилет за пояс, шагнул на следующую ступеньку, и только тогда заметил, что рядом с Меченым на полу устроился тощий белоголовый мальчишка. На расстеленной перед ним тряпице лежали красивая, черная с серебром флейта и арфа со снятыми струнами, которую юнец любовно протирал кусочком замши. Выражение лица у него было совершенно бардовское – мечтательное, отсутствующее, словно он прислушивался к чему-то далекому, а в явь возвращался, только когда в этом возникала необходимость. Но тяжелый боевой нож на поясе мальчишки отнюдь не выглядел неуместным.
Мальчишка поднес флейту к губам, легонько подул, и звук, похожий на стон, который Шендже слышал прежде, повторился. Мастера словно встряхнуло. Ослабив хватку на перилах, он выпрямился и стал осторожно спускаться по лестнице.
Никто из гостей ещё не успел заметить хозяина дома – кроме Меченого. У убийцы глаза должны быть даже на затылке, иначе проживёт он не намного дольше своей жертвы. Когда гильдмастер заговорил, его голос звучал почти дружелюбно. Дружелюбно для Меченого, разумеется.
 

– Господа, – его юные спутники замерли, как пойманные с поличным воришки.– Вы находитесь в чужом доме в присутствии хозяина. Оторвите свои задницы от стульев и поприветствуйте его как следует.

Правильно истолковав предупреждение, подопечные Меченого мгновенно выпрямились и нестройным хором поздоровались с Шендже, пытаясь держаться гордо и независимо и одновременно не зная, куда девать руки. Мастер-механик спрятал улыбку в усы. С каких пор Меченый подался в воспитатели детского сада?

Мальчишка-бард, словно подслушав его мысль, заносчиво, точно молодой петушок, вскинул голову и сделал вид, что происходящее его не касается. Поза Меченого не изменилась – может, только в том, как пальцы легли на подлокотник, проскользнуло неодобрение.

– Кого там ещё… О, здорово, Шенш! – окликнули его, и из кухонных дверей с огромным сандвичем в руке вышел ещё один гость. Андреас Торн был одним из немногих оставшихся в гильдии мастеров-алхимиков, и его редко встречали отдельно от ещё троих, воина, магички и охотницы, которых Осколки за глаза называли «Четыре хвоста» или «Хвосты Меченого».

– Прости, что без письма, но мы и сами не ожидали. Спонтанно как-то вышло, – к алхимику присоединилась охотница. Киана сделала Шендже небрежный реверанс и счастливо вгрызлась в огромное яблоко, в котором мастер-механик с неудовольствием узнал то, что оставил к завтраку. – Мивея и Тьёльги опуштошают твой ледник, – с набитым ртом проговорила она. – Надеюшь, ты не пвотив.

– Он не против, – с тем же металлическим акцентом, с каким говорил Меченый, произнес хрипловатый мужской голос, и Тьёльги Эйрн неторопливо вышагнул прямо из стены, отделявшей зал от кухни. Ответственная за этот трюк подвижная, быстроглазая Мирея выскочила у него из-за спины и, одним длинным, нечеловеческим прыжком оказавшись рядом с Шендже, звучно чмокнула его в щеку.

– Да и с чего бы ему быть против?! – радостно рассмеялась она. – Приветик, Шендже! – Она чмокнула его в другую щеку и, отстранившись, насупила светлые бровки. – Что с тобой? Выглядишь отвратительно. Ты когда спал в последний раз?

Отвечать и позориться ещё больше не хотелось, и Шендже, отечески обняв девушку за плечи, продолжил спускаться по лестнице. Мирея неодобрительно покачала кудрявой головкой, но, прежде чем смогла повторить вопрос, ей ответили. Небрежно, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Какой сон, когда обожаемый гильдмастер не то спёкся, не то шею свернул!.. Уважают, значит… А, может, просто боятся, что в кошмарах являться станет и гнать разную нуднятину о чести и совести Осколка…

Голос у белоголового мальчишки был звонкий, хорошо поставленный, и слова прозвучали так, словно он не пробормотал их себе под нос, а продекламировал специально для высоких слушателей. Шендже с некоторым опозданием заметил на его плече ученический шнурок и содрогнулся, представив на миг, что это ему досталось подобное сокровище. Слышащее Ветер, самолюбивое, норовистое, как молодой жеребчик, постоянно ищущее, с кем бы схлестнуться.

 
Но оскорблять толком не умеющее.
Пока.
Кто бы из «хвостиков» не взял его на попечение, своё терпение он переоценил.
Мирея? Тьёльги? Андреас? Андреас по ремеслу подходит больше, но авантюры – это к Тьёльги. Хотя учить барда сражаться – всё равно, что ящерицу летать. Киана? Зов и Ветер хорошо понимают друг друга…
Так кому же из них «повезло»? И почему молчит новоявленный ментор? Дерзость, пусть даже такую нелепую, спускать нельзя. Во всяком случае, не тогда, когда целая стайка малолеток таращится на белобрысого с таким восторгом и завистью, словно он сам Симеон Злой Меч. Дашь слабину – и они тебе на шею усядутся…
Шендже сдержал смешок, со значением поглядывая на «хвостиков», которые никогда не отказывали себе в удовольствии посмеяться над его успехами на поприще воспитания. Навскидку определить ментора не удалось – лица у всех четверых были одинаково кислые. Впрочем, мастера-механика это не удивляло. Не только он, но и другие Осколки давным-давно воспринимали неразлучную четверку, как единое существо, многорукое, многоногое, многоглазое, излишне любопытное и чрезмерно назойливое. Задев одного, ты становился врагом всем четверым. С другой стороны, если «везло» одному, остальные получали не меньше.
Кузнец чувствовал себя полностью отомщённым. Давайте, господа, собирайтесь с духом, не молчите… сейчас… вот сейчас!..
Голос был не тем, который ожидал услышать Шендже. И прозвучал совершенно с другой стороны.
 

– Придержи язык, Лерс, если не хочешь его лишиться.

 
Шендже сразу не понял. Как так… убийца… учит… барда?! Он же… он…
 

– А что я такого сказал? – немедленно вскинулся мальчишка, дерзко сверкая глазами.

Детишки затаили дыхание. Киана и Тьёльги, переглянувшись, скрылись на кухне, Андреас незамедлительно последовал за ними. Мирея неуверенно переступила с ноги на ногу, и по лёгкому покалыванию на коже Шендже определил, что она подняла несколько боевых щитов. Меченый чуть пошевелился, повернул голову к ученику, тот бестрепетно взглянул на учителя – и внезапно застыл, как мушка в янтаре, за пару мгновений сравнявшись цветом лица с выбеленной простыней и даже, казалось, став меньше ростом. Шендже не видел ни лица, ни глаз Меченого, но неожиданно почувствовал себя очень неуютно.

– Шутку, как и соль, стоит употреблять с умеренностью, – проговорил убийца спокойно и вполне доброжелательно, но его ученик побледнел ещё больше, если это было возможно, и попытался отползти, а из его рта вырвался слабый испуганный всхлип. – Ты был груб. Ты проявил неучтивость. Ты наказан. О взыскании узнаешь завтра, а сейчас – спать. Гостевое крыло свободно, твоя комната – третья по правую руку от входа. Ступай.

Не сводя глаз с учителя, мальчишка рывком поднялся и, прижимая к груди арфу и флейту, попятился к проходу в гостевое крыло. Шаг, ещё один… Меченый чуть пошевелился, и подростки, точно получив какой-то сигнал, послушно устремились за белобрысым, а Шендже внезапно вспомнил, что хозяин дома – вообще-то он. К тому же присутствие Меченого всегда вливало окружающим солидную порцию смирения и кротости: грех было не воспользоваться этим.

– В запертые комнаты не ломиться, открытые – можно занимать, – негромко проговорил он, и подростки, как и подобает послушным ученикам, замерли и вытянулись. – Кому не хватит кроватей, возьмите в кладовке матрасы и одеяла. Доброй ночи.

– Доброй ночи, мастер, – в один голос откликнулись гости, и один за другим нырнули в дверной проем.

Мирея со вздохом облегчения опустила щиты, а из кухни, как ни в чем не бывало, появились нагруженные тяжелыми подносами с едой Киана, Андреас и Тьёльги. Мигом оценив обстановку, они дружно направились к столу и принялись с грохотом выгружать на него посуду, словно пытаясь этим шумом изгнать тень прошедшей мимо грозы. С жалобным дрызгом разбилась фарфоровая тарелка. Киана, ойкнув, принялась подбирать осколки, а Шендже, которого Мирея только что не сбила с ног, бросившись на помощь подруге, с легкой грустью подумал, что даже после орды голодных варваров опустошений остаётся меньше, чем после этих четверых.

– Где мясные пироги? – недовольно морща нос, осведомился Андреас, переставляя тарелки. – Я же помню, у нас были мясные пироги.

– Они были, пока Тьёльги все не сожрал, – отозвалась Киана, подсовывая Мирее ещё один фарфоровый осколок. Чародейка посмотрела на почти восстановленную тарелку в своих руках, потом на осколок и пробормотала себе под нос что-то, от чего волосы взвизгнувшей Кианы встали дыбом и приобрели изумительный оттенок фуксии.

– Чтобы не превратиться в дохляка, мужчина должен есть много мяса, сыра и хлеба, – отпарировал Тьёльги, – к тому же я голоден. Гвин, ты голодный? Довольно грозного убийцы, выпускай Вигмара из коробки, я тебе пару пирогов сберег.

"Кого?" – чуть было не переспросил Шендже, но тут же одернул себя: конечно же, nanelissi. Гвин'эйто, Меченый было всего лишь evlissi, прозвищем, данным другими, но в Осколках северянина звали только так. Правильно произнести его имя на гортанном островном наречии удавалось немногим, а осмеливались на это вообще единицы.

У Тьёльги же просто отсутствовало чувство самосохранения. Полностью. Он, как и сам Меченый, был родом с Холодных Берегов.

– За каждую лишнюю кварту веса я из тебя кварту мяса вырву, – вставая, сказал Меченый. Безо всякой угрозы в голосе или лице – просто констатировал факт. И тут же, не меняя тона, добавил: – Здравствуй, мастер.

Убийца повернулся, и Шендже испытал ещё одно потрясение: глубокие, рваные шрамы, уродовавшие левую половину его лица, превратились в почти незаметные, словно штрихами нанесенные, тонкие белые ниточки. Глубокий шрам от плети Каррока, по-прежнему пересекавший висок и щеку, резко контрастировал с ними.

Пытливый взор мастера, привыкшего работать с тонкими механизмами, выхватывал все новые и новые детали. Одежда – как и прежде, темная, но пошита из отличного сукна, застёжки и пуговицы – из черненого серебра. Тёмно-русые волосы с редкими нитями седины подстрижены по-воински коротко, но сама форма прически иная – так не стригли ни в Осколках, ни на островах. И ещё… было что-то ещё… Не так плотно сжатые губы? Чуть иной блеск в черных, как уголь глазах?

 
Меченый был другим…
 

– Здравствуй, убийца, – мастер-механик хотел, было, откашляться, но потом решил, что хриплым голосом никого не удивит. – Ты все ещё жив.

Тень улыбки мелькнула на губах Меченого, но такая мимолетная, что в любое другое время Шендже принял бы её за случайный отблеск пламени.

– Когда я в очередной раз показался на пороге, Мать-Смерть нахмурилась и сказала: "Пора бы уже с тебя деньги за просмотр брать", и захлопнула дверь прямо перед моим носом, – невозмутимо произнес он.

Шендже рассмеялся и поднял правую руку, привычно сгибая её в локте и разворачивая ладонь. Меченый, не отстав не на миг, повторил его движение, и сцепившись руками, мужчины одновременно сжали пальцы в кулак. Посмотрели друг другу в глаза и так же одновременно отступили, опуская руки. Древнее приветствие, принятое на Холодных Берегах, родине Меченого – с некоторых пор эти двое здоровались и прощались только так. Знак исключительного доверия со стороны убийцы.

Хотя стоял он так, чтобы видеть и входную дверь, и Шендже, и четырех своих "хвостов", старательно уничтожавших хозяйские припасы. Тьёльги неожиданно швырнул ему яблоко; Меченый протянул руку – для Шендже это движение выглядело почти неторопливым – и плод мягко лег в его ладонь.

– На доме новая защита, – проговорил он, разглядывая яблоко, словно какой-то занимательный артефакт. – Под гарант ставили или без?

– Что? – невольно переспросил Шендже, снова утратив нить рассуждений убийцы. – А, да, под гарант. Два года полностью, затем – с ограничениями…

– Пусть переделают, – распорядился Меченый с чисто гильдмастерской интонацией – без тени сомнения в том, что его приказ будет немедленно принят к сведению и исполнен. – Первый этаж – удовлетворительно, но второй пестрит прорехами. Мансарда и подвал не накрыты вообще, – не оборачиваясь, он бросил яблоко в камин и, разумеется, попал. – Смени торговца фруктами, зачаруй посуду на определение ядов и прими златолист сейчас же. Спрашивай.

Шендже повиновался прежде, чем понял, что делает: поддел ногтем крышку кольца, вытряхнул синеватую горошинку на ладонь и проглотил. В том, что касалось зелий и снадобий строго определенной дозировки, руки тайных могли составить конкуренцию многим целителям.

– До нас дошли слухи, – поморщившись от горечи, начал Шендже. – Очень… неприятные слухи, должен признаться. Конечно, если верить каждому шепотку…

– …останется только дровишки для своего костра подыскивать…

– …и камень для памятника… – донеслось от стола.

– …однако, в этих слухах фигурировали Брог'дары, разбойничье нападение на купеческий караван, героическая охрана, двенадцать ножевых ран и одна "мерцалка", – как ни в чем не бывало, продолжил Шендже. – И передавали эти… слухи люди, которым не было выгоды лгать.

Меченый пожал плечами, словно говоря: "И что ты от меня хочешь услышать?"

– Вести разлетаются со скоростью бешеных воробьев, – выразил общую мысль "хвостов" Тьёльги.

– Кто бы знал, что на свете столько правдивых людей! – качнул головой Андреас, отщипывая кусочки от куриного крылышка.

– Кто бы знал, что в Осколках остались одни тупицы, не знающие, что такое почта, сквозные зеркала и магический поиск… хотя насчет магического поиска я погорячилась, у меня на него тоже все время западает… – сообщила Мирея, рассеянно разворачивая очередную конфету.

– Надо было письмо написать, – подвела итог Киана, задумчиво изучая отлетевшую от столешницы щепку. – Но кто бы знал… ой-ой-ой! – Щепка, вывернувшись из её рук, шлепнулась на пол и, отрастив несколько пар ног, удрала под стол. – Притворка! Ловите её! Да ловите же её, тупицы!

Мирея и Андреас, следуя примеру подруги, с грохотом, визгом и писком нырнули под стол вслед за щепкой. Тьельги задумчиво оглядел бутерброд в своей руке и добавил на него ещё два куска сыра.

 
На лице Меченого не дрогнул ни один мускул.
«Руки Тайных… – со всегдашним изумлением подумал про себя Шендже. – Жаль, что боги ментальным даром не наградили, ну да ладно, воображением обойдусь».
 

– Из наших «старых» в городе должно быть не меньше дюжины, – проговорил убийца чуть более отрывисто, чем обычно – для него это было равноценно гневному рыку. – Собери всех. Завтра, в трактире у Морта. Есть, что обсудить.

– Слухи, например… – приглушенно донеслось из-под стола.

– Те, что любят пухнуть, как тесто на дрожжах…

– Обсудить – это правильно, и как можно скорее…

– Потому что "заколот", "выжжен" и "горе нам, горе!" могут легко перелинять в "вернулся с того света", "мертвяк-шатун", "три гвоздя забить, кровь сжечь", – с каменным лицом заметил Тьёльги и откусил почти половину бутерброда.

Смотреть, как "хвостики" пытаются подражать своему кумиру, было одновременно трогательно и забавно. Хотя понять, шутят они или говорят серьезно, с каждым разом становилось всё труднее.

Шендже кивнул убийце и покорно направился к двери, размышляя, стоит ли искать сапоги, которым жена, как обычно, успела найти "нужное" место, или можно сдернуть с вешалки плащ, нахлобучить на голову шляпу и добежать до трактира Морта в домашних тапочках. Но, перечеркивая его планы, прозвучали тяжелые шаги, дверь, жалобно скрипнув, распахнулась настежь, и в дом с грохотом и сдавленными проклятьями ввалился некто, закутанный в толстую красную мантию с надвинутым на лоб капюшоном.