Текст книги "Без имени, без веры, без надежды (СИ)"

Автор книги: Янина Жураковская

– Двадцать шестого дня листопада адептка Эль'кирин А'йорд применила связку заклинаний: Водопад, иначе ступенчатое исцеление седьмого, Благодать шестого и Жизненные узы шестого порядка предположительно к ассасину распущенной ныне гильдии Осколки Гвин'эйтo, именуемому также Меченый. – Проклятое имя ранит как тысяча кинжалов. Рука судорожно стискивает свиток пергамента, и Рьен едва сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами. – На дисциплинарном слушании совета наставников ей было вынесено порицание и назначено пять суток карцера. Третьего дня снеженя группой наблюдателей было выявлено несанкционированное применение сложносоставного заклинания Дымная роза с базовой основой – проникающее исцеление семнадцатого порядка. По итогам расследования Эль'кирин А'йорд была заключена под домашний арест и скована браслетами Усмирения. Десятого дня снеженя браслеты были ею сорваны, адептка самовольно покинула Цитадель и произвела вмешательство двадцать девятого порядка невыясненной этиологии с целью снятия клейма дружественной гильдии Ри Тишеннон с воровки Мии Гирато. Согласно уложению Тильвег Эль'кирин А'йорд была взята под стражу, дело её – передано на рассмотрение Высшему Совету гильдии. При аресте обвиняемая сопротивления не оказала. Я закончил.

 
Глаза Лианны Дар похожи на осколочки льда.
 

– Адептка Йоле, вы признаете справедливость предъявленных обвинений? – спрашивает гильдмастер.

– Да.

 
И снова молчание.
Она стоит, гордая и несгибаемая, не выказывая ни малейшего раскаяния или страха, и улыбается. Так светло и радостно, что у него перехватывает дыхание, а на глаза наворачиваются слёзы. И одновременно тёмная удушающая злоба поднимается внутри, и хочется броситься вперёд, оскорбить, ударить, растоптать, стереть эту улыбку с её лица, потому что ему она никогда так не улыбалась… никогда…
Ради таких улыбок люди убивают.
Она не видит ни мрачного подземного зала, ни каменных лиц судий. Даже сейчас она думает только о нём. Но ведь он мёртв. Его нет, словно и не было никогда. Он мёртв, мёртв, мёртв… так должно быть… должно…
~ *~* ~
 

– Всё кончено, благородный господин.

Наёмник ухмыляется и презрительно сплевывает в сторону. Рьену противно всё в нем: и лицо, заросшее железной щетиной, и волчьи глаза, и почерневшие пеньки зубов. А ещё противнее сознавать, что он ничем не лучше этой гнусной твари. Хуже. Румяное яблоко, а внутри – одна только гниль. Он по доброй воле нырнул с головой в дерьмо, и теперь ему не отмыться до конца дней своих.

Но если она как-нибудь узнает… всё, кончено. Крики и проклятья он бы вынес – за десять лет они ссорились и мирились не счесть сколько раз; нрав-то у Кирин в речку брось – пересохнет, от любой мелочи она может вспыхнуть как "небесная свеча". И, как истинная А'йорд, никогда не извиняется. Просто чуть погодя приходит, садится рядом, а он, как ни в чём не бывало, начинает вспоминать последний трактат мастера Наруто или уточнять необходимые переделки в проекте по энергопластике… Но она не станет кричать. И мстить не будет. Посмотрит так, словно впервые видит, отвернётся, длинные чёрные волосы мазнут по лицу… И уйдёт. Вычеркнет его из своей жизни раз и навсегда, как это умеют только А'йорды. Просто перестанет видеть.

 
Пусть. Но он не даст ей погубить свою жизнь. Только не ей.
 

– Ты видел тело? – слетает с губ прежде, чем маг успевает задуматься. И перед глазами возникает личико Кирин… нет, Йоле, чеканящей слова проклятого кодекса проклятых А'йордов. «Не говори „кончено“, пока не увидишь тела. И даже тогда не будь ни в чём уверен».

– Тело? – Наёмник хохочет, и этот звук похож на скрежет железа по стеклу. Рьен дергается, глаза отчего-то заволакивает багровое марево. – Там не было тел, благородный господин, только мясо, гора жареного мяса… или мне поведать магу, как липучий огонь к шкуре льнёт? На что у меня брюхо крепкое, а едва наизнанку не вывернуло! Не веришь – смертяка любого спроси, кому ещё знать, сдох выродок или нет… А совсем придавило, свистни только – Вьенш ориентиры скинет, и копайся в гнилье, сколько хошь!

"Может, и в самом деле поискать… проверить? Вельнара не откажется помочь, а опыт у неё огромный", – мелькает мысль, но маг тут же задвигает её подальше.

 
Наёмник пристально смотрит на него. Он уже не улыбается.
 

– Достал тебя Меченый, я погляжу, – неожиданно говорит он. – Зацепил, как крюком за ребро. Оттолкнул и не заметил даже. Он же как ураган, всё на своём пути сметает… сметал, – быстро исправляется он. – И она такая же. Всех к себе привязывает, а тех, кто против идёт, ломает. Силища в ней такая, что на двоих хватит и третьему останется. Уйди, пока не поздно, маг. Не устоишь ты, не сможешь с ней тягаться. Разобьёшься об эту А'йорд.

Рьен бледнеет. Поздно. Поздно. Он разбился о неё давным-давно. Разбился, как птица о стекло.

– Не смей даже… даже произносить её имя!

– Разве я что-то сказал? – безгильдейный глумливо ухмыляется, словно и не было странных слов и быстрого холодного взгляда.

 
И уходит не оборачиваясь.
 
 
Прошлое. Предстоятельница Лианна Дар.
На Риэнноша взгляни – дрожь берет. Бледное, как мука лицо, искусанные до крови губы, а во взгляде, обращённом к ней – тоска и невыносимая, испепеляющая жажда. Он всё ещё пытается завладеть тем, что принадлежит другому, бедняга… Точно садовник, топчущий прекрасные цветы, чтобы никто не составил из них букета. Или мастер, видящий в ученике великий дар, огонь костра рядом с пламенем его свечи – и клеймящий его бездарью и тупицей. Или тот старик из притчи, что молил бога вырвать ему глаз, дабы сосед его лишился обоих.
Только он и впрямь делает это ради её блага. Не зря, нет, не зря долбили нам на теологии, что самое непростительное в фанатике – искренность.
А его я только раз и видела. Его – это Меченого, Гвин'эйто. Шла к Милосердным сёстрам, а он ненавязчиво как-то навстречу попался. Все тогда знали уже, где пропадает вечерами Эль'кирин А'йорд и с кем видится, но, слово чести, не окликни он меня, я б его не заметила. Он умел это… не знаю, как сказать, я целитель, не воин… без волшбы исчезать, когда не хотел, чтобы видели его, тенью становиться среди ясного дня и как тень уходить от взора.
Но он окликнул. Таким тоном, каким преподобный Фалкион отмечает изменения цвета жидкости при варке экспериментального зелья.
 

– Лианна Дар.

Высокий, худой, нестарый ещё, а уже полголовы седых волос где-то заработал. Глаза пустые, точно окна покинутого дома. И шрам от Плети Каррока (в чём – в чём, а в шрамах я разбираюсь) – страшный, длинный – через лоб, бровь, нос и щёку. Тут бы мне и додуматься, нет же, стою, как дура, прикипев взором к этому шраму и пытаясь втиснуть в голову, что после удара Плетью Каррока по лицу всё-таки выживают. А он вложил мне в руку записку, сказал: "Передай ей" и, не оборачиваясь, пошел дальше. Не тяжелой поступью воина, а легким, скользящим шагом убийцы. Вот тут я и задрожала.

У ассасинов свои, непонятные нам знаки различия, как у всех Тайных, впрочем, но ребята, которых мне удалось расспросить (не больно-то они разговорчивы, но палата к откровенности весьма и весьма располагает), в один голос твердили: мастер. Не просто высокого – высочайшего ранга. То же, что Старший магистр у магов или наш Белый кардинал. И не выйди он из Осколков, по моему скромному разумению, господа Совет не только бы… кхм… дружбе их не противились – светильничек молодым подержали. Да… Но он, ринлэй э'тьёрг, был Осколком. Не согнуть, не переплавить – лишь разбить на осколочки помельче. Потому и не подступали к нему, не звали нам клятвы принести. За потайников, правда, не скажу: они-то, вишь, независимые, скрытые, даже гильдмастеру не подчинены, только Командору своему да Совету Высшему, а их логику вывернутую сам фриск не разберёт. Если и предлагали, мне то неведомо.

Ох, Осколочки, Осколки, сколько же они крови нашему Старику попортили! Мелкая была гильдейка, а наглая: границ не блюла, договоры в медяк не ставила, фиги воробьям показывала, да и вообще недостойно себя держала. Как такую не призвать к порядку было, а? Неподвластные мы али нет? А ежели меж строк читать, то выходит вот что: мы границы свои расширить вздумали, так и расширяли – где лаской, а где таской. Если ж кто головку поднимал, тому её нагибали. Да и идейки у Осколков были такие… Что сильный не должен слабого жрать. Что от чужой беды глаз не отводи, а ежели помочь можешь – помоги, и другие на тот же лад. Опасные, словом, идейки. Едва ль не ересь. А ересь следует на корню выжигать – не расползлась покуда.

Только ведь Осколков-то нахрапом взять не удалось, нетушки. И хотелось, да не моглось. Может, это хоть немного излечило нас от самоуверенности? Впору засмеяться: огромная армия Неподвластных две луны не могла совладать с противником, уступавшим ей числом раз в десять! А когда всё кончено было, генералы едва не выли, потери подсчитывая, и поносили на чём свет стоит всех Осколков вместе да каждого в отдельности. Это ведь только мы с ними воевали по правилам военного искусства, какие в книжках написаны, а они солдат наших просто убивали. Именно так: убивали, когда те жрали и спали, убивали, когда с бабами лежали и в гряздецах сидели… Прав преподобный Фалкион: у войны правил нет, важно лишь, кто выиграет. А победителей не судят.

И, гьёрг-ледянник, в этой войнючке все ж таки победили мы. Миродар со всех сторон обложили, собрали пару сот магов, внешние стены по камешку раскатали, Цитадель обрушили. Да и на горстку уцелевших всех скопом навалились. Победили… Только победа эта нам костью в глотке встала. И никто уже помыслить не мог о том, чтобы дальше идти, все раны зализать жаждали, а пуще других – маги. И гильдмастер наш по развалинам Цитадели побродил, службу поминальную отстоял, пленных, сколько было, казнил, да и объявил: довольно крови, время о милосердии вспомянуть. Ловить да резать уцелевших Осколков запретил – Неподвластным они, мол, не враги, потому как и гильдии такой нет больше, пусть копошатся да ползают, как могут. С его лёгкой руки приравняли мы Осколков к безгильдейным и забыли о них, как о дожде вчерашнем.

 
А вот они нас не забыли.
Не припомню уж, кто из мудрых сказал, что гильдия – не крепостные стены, не Цитадель, а люди. Как бы не А'йорд, отец Фалкион частенько эти слова повторял. И на совете том последнем, когда судьбу Осколков решали, их произнес. Я тогда новичком была совсем, только-только в первый круг посвящения вошла, ничего толком не умела, кроме как слушать. Вот и вертелась возле Предстоятеля да уши растопыривала. А он говорил.
 

– Ты знаешь мою позицию, Валгаррес, – говорил он, а Валгарресом тогдашнего Старика нашего звали. – От Миродара и других крепостей братства не должно остаться даже камня. Объяви награду за головы всех, чья принадлежность к Осколкам может быть доказана. Не теряя времени. Нам не будет покоя, пока жив хоть один.

– Ты противоречишь себе, преподобный! – грозно сдвигал брови Старик. Ох, и досадовал же он на то, что ему, гордому и благородному главе одной из Старших гильдий указывает какой-то мистик, в войне ни гьёрга не смыслящий! А ещё более – на то, что весь совет да все офицеры этого мистика, открыв рот, слушают. – Не ты ли всегда был против этой войны? Не ты ли не уставал твердить, что мы потеряем слишком много, а обретём слишком мало? И теперь, когда мы хотим перевернуть эту страницу, ты говоришь "нет"?

– Коль скоро мы сварили это зелье, нам его и пить. Оставлять осадок на дне – совсем дурное дело. Я целитель и знаю, когда удаляешь опухоль, нужно вырезать её целиком. Оставишь самую малость, и она снова разрастётся, расползётся, ещё больше чем была. Нельзя их оставлять, Валгаррес. Братство живо, пока жив хоть один Осколок. Они затаятся, будут выжидать. А потом нанесут удар, от которого нам не оправиться.

– Мы здесь гильдмастер! И нам решать, что верно, а что нет!

Война была окончена. Войска вернулись в казармы, создатели – в цеха и мастерские, чародеи в башнях и академиях заперлись, охотники в лесах растворились, мы занялись ранеными. А гильдмастер умер через семидневку после объявления конца войны. Грибочками отравился. Только я долго забыть не могла усмешки отца Фалкиона, когда он вскрытие проводил. Собственноручно. Интересный случай, говорил. Очень интересный.

Нет, нас не забыли. Гвин'эйто выжил и не скрывался почти – так, перелинял да окраску сменил. О мести, может, и не думал, он Кирин любил взаправду, без обмана, скорей бы себе руку отрезал, чем её обидел, а только вогнал свой осколок Неподвластным в самое сердце.

…Записку ту я, конечно, отнесла. Не Кирин, сперва отцу Фалкиону отдала. А он в руках повертел-повертел, да и сказал, тихо так, едва слышно: "Неси, кому велено было. Судьба – она на то судьба и есть". Я и отнесла. А она…

Вот уж и впрямь отродье Бледной королевы! Прочла она письмецо, словно отчёт о смене труб отопления, а ведь вести в нём недобрые были, я это всем нутром чуяла. Села она в кресло, выпрямилась, словно посох проглотив, и в стенку уставилась. От лица вся кровь отхлынула, губы посерели, зрачки как булавочные головки сделались. Я струхнула не на шутку: не дай Милосердная, думаю, в обморок грохнется, нашатырь ей под нос сую… А она головой тряхнула и, сквозь меня глядя, говорит: вот, значит, как, милый? Меня оградить хочешь? Только кто тебе право дал за меня-то решать? Да и не выйдет у тебя ничего. А'йорды своего не отдают.

 
Не ушла она даже – унеслась вихрем бесплотным.
И – Проникающее исцеление семнадцатого порядка. Как только решилась девчонка? Силы хватило б, не спорю, ломоть-то ей немалый достался, но по уменью и на десятый замахиваться рановато было. Ан всё ж сплела, и не промахнулась нигде, себя не выжгла. Везучая, гьерговка… Видно, причина была нешуточная. Спасти любимого своего, скажем, и как бы не от Крови ехидны, эта дрянь только семнадцатым и лечится. А чтоб понять, кто тем проклятьем в Меченого запустил, и думать долго не надо было.
Может, ей и сошло бы это с рук; не я одна – все про Кирин с Меченым ведали. Видели, что у них по-настоящему, а не забавы ради, что она ради него жизнь положит, а он ради неё. И норов а'йордовский зная (попробуй, надави на неё – взбрыкнёт, мало не покажется), прикидывались, что не знают ничего. Как мамка моя говаривала: «Не тронь дерьма – не будет вони». Вот и не трогали.
Но разве найдёшь людей где, более безжалостных и себялюбивых, нежели влюблённые? А ещё они – сущие безумцы, особливо, когда надежда из рук уплывает. И Риэннош, решив, как видно: «Так не доставайся же ты никому!» взялся за дело со всем терпением и упорством. Я сама того не видала, подруги рассказывали. Мажене Элейс пожаловался, что пропадает девочка, надо спасать, при гильдмастере обронил невзначай, что обнаглели А'йорды совсем, законы не блюдут, выше Совета себя ставят. И добился-таки, чтоб случай всего-навсего недозволенного применения высшей магии, не приведшего к фатальным последствиям, рассматривался (каково?) полным составом Йисарда, магического трибунала. Но на этом не остановился: Эль'кирин А'йорд заключили под домашний арест и нацепили на неё древние браслеты Усмирения. Дескать, пусть до слушания поносит, худа ей от того не будет, зато никуда не денется.
А'йорды вскинулись как один. Что, мол, творится такое? Девочка всего лишь оступилась чуть, а её – в браслеты? Как убийцу? Это так следует понимать, что гильдмастер ставит себя выше закона? Устав гильдии ничего для него не значит? А в таком разе, соответствует ли он занимаемой должности?
Страсти накалялись, гильдия кипела, как зелье на сильном огне, но Старик и в ус не дул. Бродил по залитым солнцем галерейкам, щурясь, как кот, десяток цыплят слопавший, а когда взрыва, казалось, было не миновать, заглянул к леди Виренис А'йорд на чашку чая. Ни советников с собой не взял, ни охрану, только помощника – «плащ подержать».
Помощником был Риэннош эл'Георс, получивший к тому времени ранг мастера. Когда чувствуешь свою победу, можно и отвагу проявить, сказал бы преподобный.
Назавтра же и шепотки, и пересуды, и взгляды ярые как отрезало. Рьен много лет с Выдумкой дружил, к А'йордам был вхож, его своим считали. Маг из него, прямо скажем, хреновенький, а вот в умении добывать крупицы знания и применять их себе на благо равных эл'Георсу мало. Достойный сын своего многодумного факультета! Чем он смог прищемить хвост всесильному клану, один Промыслитель ведает, да ещё, может, Старик, но А'йорды, скрипя зубами, отступили. И стало у них на врага больше.
А Кирин, не зная ни о чём, сидела в своих комнатах под домашним арестом, книжки всякие почитывала да за неименьем практики теорию волшбы изучала. Рьен к ней каждый день наведывался, в глаза заглядывал, чуть ли не на брюхе ползал, только она от него всякий раз отвёртывалась. Он мрачнел, темнел лицом, места себе не находил, а ещё – заметно было – ждал. Кого ждал или что, человечка какого или вестей, не знаю, но дождался. Прилетел к ласточке своей как на крыльях, пуще солнца вешнего сияя, но щиты на дверь повесить не забыл. И добрые щиты, мне со всеми амулетами да оберегами не подойти было. Только голоса сквозь стенку и слышала. Бу-бу-бу да шу-шу-шу, а потом вдруг крик – безумный, исступленный: «Мёртв он! Мёртв, понимаешь ты!» А'йорды умеют ждать и пропускать мелкие уколы, чтобы после чётко двинуть в больную точку, и не выдержал Риэннош, сломался, как прутик сухой. А Выдумка ему снова – тихо, спокойно, голосок слышно, а слов не разобрать. Но угадать не трудно: «Он и мертвый один мне люб». Потом дверь настежь, чуть с петель не слетела, не вышел Рьен – вывалился, лицо перекошенное, серое, как пеплом припорошенное, глаза шалые, губы трясутся… увидел – убил бы, да охранила Благая. Кое-как «засовы» на дверь кинул и поплёлся раны зализывать.
Я уж уходить собралась, и вдруг колыхнулась Сила, как волной прибоя окатила и – крррак! Хрясть! Шаррах! Не открылась дверь – весь косяк выворотило, щиты к гьёрге посрывало. И вышла Выдумка. Спокойная, как море в штиль. Собранная, точно в бой идёт. На запястьях широкие черные полосы: всё, что от браслетов осталось – не увидела б сама, ни в жизнь не поверила. Я в лицо девчонке взглянула… да к месту и прикипела, застыла, как пчелка в янтаре. Глаза у Выдумки были точно прорубь, ледком затянутая. Мёртвые. А это очень страшно, когда с живого лица мёртвые глаза смотрят, душу твою словно кошки дикие когтями рвут. Не приведи Благие испытать сего снова…
Она засекла меня сразу. Сквозь все щиты увидела (хотя что ей мои щиты – скорлупки яичные!). Не удивилась, будто знала, кого ждать, подошла да сказала тихо и даже весело; не вслух, прямо в голове слова её зазвучали, в висках забились:
 

– Передай дяде, не ждала я, что так всё обернётся, но человек предполагает, а Пряха располагает. Убить можно по-разному. Можно нож в сердце воткнуть, а можно душу вырвать, как дерево с корнем. Человек тогда ходит, говорит, смеётся даже, а внутри мертвый всё равно. И даже если его из пещеры достать и на свет под рученьки вывести, не оживёт. Пусть мёртвые остаются мёртвым, а живые делают то, что должно. Девчонка виновата только в том, что не за ту руку схватилась. Но когда пришла беда, других топить не стала, чтобы самой выбраться. Пусть бывший, но все равно Осколок. Для таких «верность» и «честь» – не просто слова, а, значит, помогать им стоит… Да и дело, если разобраться, не такое трудное! – бледные губы дрогнули, искривившись в волчьей усмешке; в тот миг, как никогда раньше, походила она на отца. А Льгар А'йорд был не из тех, кого хочешь видеть во врагах. – Нет стрел, которые нельзя отразить, и даже самые крепкие руки не могут затянуть узел так, чтобы не осталось ни малейшего просвета. Когда поймёшь как, остаётся только потянуть за нужную нить. Раскладки по чарам я оставила, кому надо будет – найдёт… И смотри, не лезь, куда не просят, – это уже вслух добавила.

– А… ты уверена? – сорвалось с губ. Сколько ни бранил меня Предстоятель за длинный язык, за любопытство неумеренное – всё без толку.

Угольные ресницы дрогнули, из синих глаз на миг плеснуло таким отчаянием и безысходностью, что я невольно подалась вперёд – утешить ли, приголубить. Привычку трудно вытравить, а я как-никак посвящённая… Кирин дернула плечом, ровно муху сгоняя, и замерла я. Никогда ни от кого утешения она не принимала. Такой уж уродилась.

Хотите, можете считать это плодом больного разума, но я почти видела его, в шаге позади неё стоящего. Отстранённый суровый взгляд, рука, лежащая на её плече…

– Хорош балахон, только чего-то не хватает, – и снова злая льгаровская усмешка на губах дочки Льгара. – Не цепи ли агларной?

 
Вот так.
Ни слова лишнего. Горсть снега в лицо швырнула и ушла клеймо снимать с глупенькой и – что бы она не говорила – недостойной дара такого воровки. Тогда-то и узнали господа Совет, что для А'йордов и впрямь запретов нет, законы не для них писаны, ведь клейма – да-да! – чарами нерушимыми всегда почитались, а тем, кто снять их посягал, посягалку-то и отрывало.
Прежде.
Если бы не жила такая вот Кирин на белом свете, то, право слово, стоило бы её выдумать…
Давит на плечи каменный свод, агларная цепь как свинцовая шею оттягивает, хоть и знаю, что легче она лёгкого. Не для меня она скована. Нет во мне ни величия преподобного Фалкиона, ни мудрости его, только и умею, что нос свой всюду совать, да хорошую мину при плохой игре делать. Какая из меня Предстоятельница, благие боги?
А Выдумка знала, что так будет. Вот спасибо ей, не могла напрямик сказать! Я б тогда не здесь сидела, зубами скрипя, а где-нибудь за полярным кругом с белыми медведями в салочки играла. Но всё ж потихоньку начинаю разуметь, о чём она речь вела. Ясности никакой, угадушки одни. Предстоятель с полуслова все понял, но на то он и Предстоятель. С цепью без споров распростился, на покой ушёл. Чем занят он сей день – не ведаю, да и не нужно оно мне. Вот воровку раскованную повидать бы не отказалась, только сгинула она, ровно в воду канула. Как свалилось с неё клеймо, так и сгинула. Маги наши едва посохи не сгрызли от усердия, но нашли от дохлого осла уши. Где она теперь – одной только Плетельщице ведомо.
Высший ранг мне дали не за красивые глаза. Я умею ставить мысленные барьеры, но до а'йордовских щитов как до той луны – вовек не дотянусь. Родичи Кирин учатся искусству защиты разума с раннего детства, их блоки не пробить и Великому магу. А в моём, если ломать будет умелец, да ещё со зрячим камнем, может, и найдётся щёль. Путей окольных много, достаточно знать хотя бы один…
Поэтому я ничего не знаю. Поэтому сейчас я не скажу ни слова в защиту Кирин. Я буду только наблюдать. И запоминать. Память – это наше все, как любит говорить Верховная Ведьма.
Что же вы остановились, госпожа Элейс аен Ринвелль? Вас утомил мой простонародный говор? Препарируйте дальше, не смущайтесь. Я даже притворюсь, что не вижу, как нервно вы теребите свою звезду, больше похожую на зрячий камень, чем на Пламенеющий знак. Не бойтесь. Я выкормыш а'йордовский, как назвал меня Рьен, а не одна из них. Думайте об А'йордах, а не обо мне.
Они не умеют забывать. И прощать не умеют.
 
 
Настоящее. Эль'кирин А'йорд.
Без имени. Без веры. Без надежды.
Так поют барды.
Те, кто тысячелетия назад выдумал лишать Имён за самые тяжкие преступления, был мудр. Ибо разве есть мука страшнее, чем одиночество в толпе? Когда тебя забывают через мгновенье после встречи, когда смотрят не в глаза тебе, но сквозь тебя. А иные и вовсе проходят, как мимо пустого места. Паутина жизни отторгает мертвецов.
Все мы мертвецы: и Лишенные, и Потерявшие, и даже я, Отрекшаяся. Мы умираем, теряя Имя, а после – лишь агонизируем, пока не даст трещину клетка для души из костей и плоти, что зовётся телом.
И всё же этой клетке нужна и еда, и питье, и крыша над головой. Но безымянные не нужны никому. Какой прок от создателя без Искры? Воина без Ярости? Вора без Тёмного Духа? Барда, не слышащего Ветер?
Точно такой, как от мага без Силы.
Охотникам и мистикам легче. Лес говорит даже с заблудшими детьми, а Вера не уходит с потерей Имени. И держатся лесовики с посвященными друг за дружку крепко – куда крепче, чем прочие «ветви» за свои «листочки». Они редко теряют Имя и ещё реже Имени лишаются. Но случись беда, в лесу и в храме их примут, не глядя на прошлое. Другим же остаётся лишь…
Просить подаяния? Мне?
Никогда.
Все знают: две «дыры» увидеть легче, чем одну. Троих безымянных могут даже ненадолго запомнить. А если их соберется пятеро или шестеро… или тринадцать…
«Вести, а не следовать», нэри-мать?..
Своих братьев и сестёр мы видим; наш взор не скользит. Для других носим яркие одежды – они цепляют взор, привлекают внимание. Мы бродим по городам и весям, нигде не задерживаясь и не зная, куда завтра приведёт нас дорога. Шуты. Лицедеи. Акробаты. Бродим, веселя народ тем, что осталось от прежней жизни и прежнего дара. Мастерство не уходит с Искрой. Угасшая Ярость не отнимает умения держать меч. Ветер, стихая, не лишает памяти. А Сила не уходит без следа, если ты – Отрекшаяся.
Только… зачем?
Зачем?
Многие мои братья и сестры мечтают о смерти, как о дожде в раскалённый полдень, как о ласковом поцелуе матери. Они призывают её денно и нощно, и годы криков, мольб и проклятий превращают их голоса в хриплое надрывное карканье. Клич воронов – стоны потерянных душ. Люди верят, что когда черный ворон каркает над телами павших, где-то умирает Безымянный. Злая насмешка.
Прервать жизнь Безымянный не может. Ни свою, ни чью-то ещё. Почему – не знает никто. Лишенные до сей поры полагают связанную волю частью кары, хотя давно известно, что не могут убивать и Потерявшие с Отрекшимися. Каждый пытался хоть раз. Я – нет. Пока нет. Предел прочности есть у каждого, и пока я не знаю своего.
Но знаю старую, как мир, притчу о рыбаках, захваченных штормом. Одни сдаются, бросают весла, ложатся на дно лодки – и ветер разбивает их о скалы. А другие крепко сжимают весла, правят навстречу буре – и побеждают. Только слабый покоряется судьбе, сильный сам выстроит судьбу так, как нужно ему!..
Патетично.
Возвышенно.
Весьма в духе кодекса А'йордов.
Суеверный люд верит, что на убийцу Безымянного переходит его проклятье, и отшатывается в ужасе, когда его просят о милости. Если б было так, среди душегубов и лиходеев, коим несть числа на дорогах славной Кассилии, остались только Безымянные. А пока проклятье им не мешает.
Смерть для нас никогда не бывает лёгкой, и Безымянные люто завидуют тем, кто ломается сразу и просто угасает от безразличия, от безысходности, от тёмной пустоты, вдруг возникшей там, где билось живое сердце. Завидуют, потому что им суждено бродить по земле, пока мир не изменится, и Серая Пряха не выдернет из полотна судеб разорванную блёклую нить. До случайной стрелы, ножа или копья.
До незримой хватки тьёрге.
Гьёрге – ледяные демоны с острыми как бритва когтями, что живут у границ вечной мерзлоты, коварные, хитрые, охочие до крови тёплой и мягкой человечьей плоти. На них можно взглянуть – лучше издали, добычу они чуют с расстояния в сотню стадий. Их можно потрогать – держа Живой огонь наготове и истово моля богов о помощи. Их боятся, потому что знают. И верят в них больше, чем в их братьев тьёрге.
Для большинства людей тьёрге всего лишь легенда. Страшная сказка, которая матери пугают непослушных детей. Но я вздрагиваю всякий раз, услышав: «Ринлэй э'тьёрг! Поглоти тебя демон!». Потому что знаю.
Тьёрге не-живут, не-существуют. Но они есть. Духи бесплотные, которых нельзя увидеть или услышать, чьё приближение нельзя ощутить. Обиталище их в Нейарет атан Дин, туманах меж Явью и Сном. Тьёрге не пьют кровь, не касаются плоти. Души людские – вот их пища. Настигнув, они рвут добычу в клочья и пожирают. Выгрызают душу, оставляя тело нетронутым, и до самого конца жертва сохраняет ясность разума. Легко ли вообразить пытку изощреннее? Умирающий всё чувствует. Всё понимает. Но сделать не может ничего. Только кричать.
Кричать…
Не приведи вас Промыслитель услышать хоть раз этот крик.
Имя – наш щит от созданий не-живущих. Пока носим Имена, тьёрге не чуют нас. Но умирает Имя, мы становимся открыты перед ними, и начинается охота. Сбежать нельзя. Укрыться негде. Потому что будь ты хоть сам Стурм Великий или Йенова Рисст, тебе всё равно нужно спать. А во сне мы, хотим того или нет, касаемся Нейарет. Во снах они приходят.
Ищут нас.
Вынюхивают.
Зовут.
Это не Зов Леса. Не тот шелестящий голос деревьев, тихий шепоток трав и цветов, который слышат все Охотники и временами ловлю я. Помните, в балладе: «Великий маг – тот, кто не только Силой одарён»? Кому-то шепчет Тёмный дух, кто-то ловит Ветер. Мне светит Искра и зовёт Лес. Зовёт даже сейчас. Тот зов другой. Невнятное бормотание на грани слуха, которое сначала слышно только во сне. Со временем оно становится громче, и однажды ты ловишь себя на том, что вслушиваешься в слова. «Кто ты, кто ты, кто ты?.. Где ты, где ты, где ты? Сслушшаешшь? Сслышшишшь? Не уйдёшшшь…»
И уже слышишь их не только во сне, но и днём, бодрствуя.
Сотни и тысячи голосов, твердящих одно и то же.
«Не уйдешшшь…»
Тьёрге ищут нас. Без устали. Кружат, как шакалы, подбираясь ближе. Страстно жаждут… хотя нет. В них нет страсти, ни ярости, ни гнева, ни страха – они не знают, что это такое. Эмоции – удел смертных, для тьёрге есть только «догнать-схватить-разорвать-сожрать». Мы для них еда. Вкусная. Лакомый кусочек. Сумеют дотянуться – жрут, сколько влезет, а влезает в них немало. И даже если уцелеешь сегодня, завтра тоже будет ночь, а за ней другая, третья, четвертая… Ночь. Сон. Шепот. Замкнутый круг.
Сталь в руке человека несёт не гибель – свободу. Умирает тело, и душа уходит за Круг Жизни, в надвечный мир, минуя Нейарет. Безымянная, не может переродиться, оставаясь навеки привязанной к кромке, но остаётся.
И всё же… всё же…
Если одолеешь оборотней, живущих в твоей душе, если переродишься, став другим не внешне – внутренне, если, однажды упав, всё же найдёшь в себе силы подняться и идти дальше, если призыватель, Ищущий, согласится помочь – сможешь вновь обрести Имя. Оно будет другим и не придёт так просто, как в первый раз. Мир не скажет его сам, Имя нужно искать. Входить в транс, падая в Нейарет атан Дин, бродить в тумане и выкликать снова и снова…
…Паршивое место, говоря по правде. Ни света, ни тьмы, никого вокруг, только эта… дорога. Не знаю, может, есть и другие, но я всякий раз вижу одну и ту же. Она течет из ниоткуда в никуда, серая, словно из пепла… он фонтанчиками взлетает вверх от шагов… вьётся меж черных скал, похожих на скрюченные пальцы. Иной раз на ней никого не встречаешь, бывает, налетают мары или грёзы… отбиться нетрудно. Но за скалами клубится туман, а в нём… кто-то есть. Их не видно, но они там. Иногда совсем близко. Их голоса просят откликнуться, зовут, то стихая, то поднимаясь до крика. Они знают, что ты там, но пока не могут тебя найти. Они увидят тебя в тот самый миг, в который ты увидишь их, а дальше… дальше не будет ничего.
Не останавливайся. Иди.
В какой-то миг – ты не заметишь, когда именно, – они начнут отдаляться, и вот тогда настанет время слушать.
Смеются дети… журчит вода… звучит музыка… шепчет листва на ветру…
Так приходят Имена.
Даже под защитой Имени опасно бродить Тропами мёртвых. Налетишь на голодного духа, никакое Имя не спасёт. Тьёрге-то, может, и подавится, но тебе это уже будет до стрелы-молнии.
Входить в Нейарет способен любой маг или мистик рангом выше ученика, слушать и слышать – один на сотню. Отваживаются на поиск лишь единицы. Огромная Сила и незыблемая Вера нужны, чтобы не только нырнуть в туман самому, но и захватить безымянного. Воля прочная, как адамант – чтобы волочить его, неподъёмного (ментальная проекция или нет, а весят они, кажется, пудов под сто!), за собой, вновь и вновь выкликая Имя, и держать, не давая сойти с дороги. Знание, кровью и болью обретенное – чтобы вытолкнуть обратно в Явь пьяного от счастья наречённого или просто вовремя выдернуть.
Сила, воля, знание. Триада каждого призывателя.
А я Безымянная, которая ищет Имена.
Невероятно.
Немыслимо.
Каждый раз, когда мир бросает вызов, хочется перетряхнуть его, смять и вылепить то, что нужно мне. И заклюй меня ястреб, если я когда-нибудь перестану дергаться. Всё, что нужно – это терпение и немного фантазии, ибо нет гор, которые нельзя покорить, и нет загадок, которые нельзя разгадать. Где вы сделаете один рывок, я пройду несколько шагов. Где разнесёте стену – я вскрою замок. Искра, из-за которой насмешник-отец дал мне прозвище, по-прежнему со мной. Слабенькая, едва-едва мерцает, но её довольно, чтобы без труда переделать известные чары или выдумать новый заговор.
Один или несколько.
Легче лёгкого.
Потому что запретов больше нет. Ни закрытых разделов, ни дробления магии на черную и белую, ни опёки наставников (не то, чтобы она останавливала меня прежде, но всё же…), ни мучительных сомнений: «Этично или нет?» Вздумай я побаловаться с черным целительством или хождением по теням на площади Свободы в Ар-атайлле, меня никто бы не остановил, если бы даже заметил: одно из немногих преимуществ статуса Безымянной. А к тем, кто стоит на грани – уже не здесь, но ещё не там – некромантия приходит легко, как дыхание. В ней доступно всё… с поправкой на мощь заклинаний, конечно, и условием не посягать на чужую жизнь.
Не очень-то хотелось, если честно. Есть уйма вещей хуже смерти.
Увидь Фанд, как я использую его арканы, связки и перекаты, хохотал бы точно безумный. Но для Ищущего путь не важен, главное – итог, а магия крови гораздо, гораздо надёжнее наведённой.
Для каждого заклинания свои. Тем, кто утратил Имя недавно – одни. Старожилам – иные. Длинные и короткие, сложные и простые, слабые и… Чем ярче горела Ярость, чем громче звал Лес, чем ехиднее хихикал Тёмный дух, тем труднее искать. Прошлое держит крепче агларных цепей, душа не хочет меняться. И принудить нельзя.
Свобода воли.
Свобода выбора.
Свобода меняться.
Свобода умирать.
Бард нашел бы слова лучше, но я не бард.
К кому-то Имя приходит быстро, кто-то, считая себя готовым, ждёт не одну луну, и даже не две, кто-то погибает, так и не услышав… Но не отступает никто. А я – веду, зову, нарекаю и помню. Радость, когда обнимаю друга и шепчу ему одно-единственное слово. Гнев, когда опускаю руки и говорю: «Нет. Ты ещё не готов». Помню даже то, что помнить не хочу. Ужас, когда камнем из пращи вылетаю из туманов и после стучу зубами о жестяную кружку с неразбавленным спиртом, а в ушах, не смолкая, шелестят голоса.
«Где ты, где ты? Гдеее же тыыы?..»
Искать можно только для другого, не для себя. Однажды мне сказали: «Ты вольна идти этой дорогой, но Искать для бывшей Великой никто не станет. Слишком большой риск. Подумай…» Сказал тот, от кого я меньше всего ждала таких слов. Он почти наверняка желал мне добра и, конечно, был прав. Когда-то, смеясь, я бросила вызов целому миру… Сейчас – поступила бы иначе. Огляделась. Подумала. И, соединив два невзрачных камешка, не призвала обратно, но удержала бы таящую жизнь, указала путь потерянному духу. Стоило потерпеть и выждать, чтобы растоптать всех, кто поднял руку – не давая поразить себя. Может, тогда вкус моей победы не был бы так горек, а надежда не покинула меня. Но прошлого не вернуть, и я ни о чём не жалею.
Я не могу помочь себе. И слишком хорошо знаю того, кто сможет.
Каждый раз, когда вижу знакомые черные молнии на серебряном поле, я вспоминаю его. Он примет меня, если я вернусь. Он поможет, если я соглашусь принять его помощь. Неподвластные уже не те, что прежде, но он – я знаю! – перевернёт небо и землю и найдёт мне сотню Ищущих. Он солжет, предаст, украдёт и убьёт…
Стоит только мне пожелать.
Стоит только вернуться.
Но я не вернусь. Пусть свобода моя – свобода сухого листка, подхваченного бурей, я сама выбрала эту бурю.
…А с некоторых пор – или мне кажется это? – один голос стал громче. Он не выкликает всех нас. Он зовёт меня.
«Гдеее тыыы, Ищщщущщщая? Гдеее тыыы?»
 
 
Прошлое. Риэннош эл'Георс, младший мастер чар.
Некромантия в Неподвластных числилась среди запретных искусств, однако, баловались ею все – от адептов до магистров. Рьен был редким исключением; на общение с миром мертвых у него была стойкая и очень сильная аллергия. Присутствие при свершении темных ритуалов вызывало у него резкий упадок сил и магическое истощение, а единственный в его жизни спиритический сеанс закончился двухнедельной комой. Придя в сознание, он получил от подруги щедрую порцию наставлений, перемежаемых столь красочной бранью, что из мертвенно-бледного стал густо-свекольным: высокородная taril была красноречива на диво. «Не умеешь – не берись!» – резко заявила та единственная, кому Рьен верил безоговорочно, и более к темным гремуарам он не прикасался. А если возникала необходимость – обращался за помощью к знатокам.
Сама Эль'кирин интерес к некромантии потеряла после не слишком удачного ритуала призыва, «проведенного в чисто исследовательских целях», как объясняла она потом Рьену, помогавшему ей в охоте на духов, вырвавшихся из Тёмного портала. Тогда им повезло дважды: во-первых, всех духов удалось загнать обратно прежде, чем те успели набедокурить, а во-вторых, во время финальной «зачистки» их поймал с поличным не кто-нибудь, а сам мастер Фанд. Числясь среди младших мастеров воздуха, он в то же время был одним из лучших некромантов гильдии, имея (негласно, конечно) магистерское звание. Он не только не доложил о Рьене и Кирин гильдмастеру, но, напротив, дал им пару ценных советов и даже лично проследил за закрытием Тёмного портала.
 

– Бросил бы ты её, Георс, да учёбой занялся, что ли… – с деланной досадой цедил он, как ястреб, следя за Кирин. Рьен изумился бы разнице во взгляде и словах, если бы заметил, но в тот миг его волновала лишь подруга, накладывавшая последние замки на портал. По её лицу струился пот и слёзы, из носа текла кровь – сказывалось перенапряжение. Рьен ругался сквозь зубы, то и дело порываясь броситься ей на помощь, но всякий раз останавливая себя: он скорее бы навредил, чем поддержал. Тёмный портал поддавался лишь тому, кто открывал его. – Пытаться вправить на место мозги или что там ещё в этой головке – зряшная возня, хоть ты наизнанку вывернись и васильками прорасти. Оэй, отчего враждебность в глазах, мальчик? Правда, она хоть и невкусная, зато полезная. Глотай, пока дают! С А'йордом дружи – да топор держи…