Текст книги "Серебряная Атма"

Автор книги: Янек Гольцыдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Когда дождь и ветер стихли, на территории уже никого не было. Первое, что пришло в голову – уйти, пока никто не видит. Стоило мне подумать об этом, прибежала воспитатель и увела меня в сад. На следующий день я заболел так, что пришлось лечь в больницу. Через две недели я вернулся, но уже другим. Я больше не боялся заборов и одиночества, мне словно кто-то дал понять – ты не один, и заборы не для тебя. Они не вечны. Не знаю, что именно повлияло на меня – болезнь или дождь.

В первый день в саду после болезни я сидел на ковре и возился с игрушками, подошли три пацана вместе с главным задирой группы и спросили меня:

– Что это у тебя за сиськи на губах?

– Это не сиськи. Это простуда. Я болел, – пробурчал я.

– Нет. Это у тебя сиськи, – ухмыляясь, тыкали пальцем на мои губы. – И долго ты собираешься с ними ходить сюда, а? Если завтра ты появишься с ними снова – мы тебя изобьём.

Я молча опустил голову от страха и обиды, спрашивая себя – «Что я вам сделал? Ведь я ни в чём не виноват». Но понимал – нужно дать в морду обидчику и неважно, кто бы победил. Главное, всем бы стало ясно – ко мне лучше не лезть. Но я этого не сделал, о чём часто жалел, когда вспоминал тот день. Страх перед любым конфликтом сковывал меня, делал слабым, неуверенным в себе, чего бы это ни касалось. Особенно там, где необходимо ввязываться в драку. Много пройдёт времени прежде, чем я смогу решить эту проблему, которая мучала не только наяву, но и во сне. И только благодаря сновидениям я смог разобраться с этим, а главное, найти ту самую дверцу, за которой скрывалась суть. Об этом позже. В том возрасте я не придавал особого значения снам.

В детские годы были и радостные впечатления, пусть и мало. Плохое врезается в память глубже и больнее. Порой навсегда.

Стационарных кроватей в саду не было, как и отдельного помещения для сна. Была одна большая комната с широкими окнами на солнечной стороне, будто лучи его приглядывали за мной… В этой комнате и играли, и занимались, и спали на раскладушках. Когда в очередной раз мы укладывались спать, один озорной парень, дождавшись ухода няни, вскочил на свою раскладушку, спустил свои трусы и достал писюн. Он у него был вроде гитары, и играл он на нём соответствующим образом. Зрители смеялись до слёз. Вжившись в роль, гитарист стал подпрыгивать – видимо, дома не раз репетировал. Раскладушка, не предназначенная для таких выступлений, в один момент попросту сложилась пополам. Зрелище было впечатляющим. Веселье длилось недолго. Пришла мрачная воспитательница, похожая на бабу Ягу. Она была такого же роста и горбатая, прямо как в тех самых сказках. Она хлопнула дверью и скрипучим голосом сказала:

– Кто не будет спать, того посажу на лопату и засуну в печь.

Слышать это было, ой, как страшно. Все знали, печи рядом никакой нет, но образ и голос воспитательницы был настолько убедительным, что никто не смел даже глаза приоткрыть. Спать захотелось моментально. Уверен, сама воспитательница знала о своей схожести со сказочным персонажем, чем успешно пользовалась. Даже, когда я стал ходить в школу, не переставал бояться её, впрочем, как и остальные. Не поздороваться с «бабой Ягой» считалось чем-то недобрым.

Что интересно… через двадцать лет с этим парнем произойдёт почти всё то же самое. Он будет жить так же весело, будут зрители… Вот только из-под ног опрокинется табуретка, и друзья заплачут не от радости, а от чёрной удавки, которую он в собственной эйфории накинет себе на шею.

Детей так легко напугать. Они очень доверчивы. И этим доверием пользуются взрослые. Дети заведомо считают, раз старше – значит, мудрее. Большинство до конца дней своих так и думают. У меня своё мнение на этот счёт – стрелки, бегущие вперёд, никак не связаны с мудростью и уважением.

Не редкость, когда отец брал меня с собой на работу покататься на соседнем сидении грузовика. Обычно это было во второй половине дня. Мне нравилось с ним кататься. Со временем я стал замечать, что после трудового дня домой мы не торопились. В одном из боксов, где ставят грузовики на ночь, собирались водители, обычно человек пять-шесть. Работяги устраивали своего рода пирушку, разложив своё добро на дырявой покрышке. Этот своеобразный стол не отличался изобилием. Обычно это были пара бутылок с прозрачной жидкостью, которую мне было запрещено пить, и несколько бутербродов.

Поначалу я не придавал этому значения. Было интересно полазать по большому гаражу. К тому же приятно находиться в кругу, где все становятся внимательными и обходительными, особенно после нескольких рюмок… Все считали своим долгом похвалить моего отца за хорошего сына. Каждый старался меня угостить со своих немытых рук кусочком колбасы или половинкой конфеты. Мне это казалось нормальным – папа ведь плохого не посоветует. Их лица сияли. Все они преображались. Будто совершали священный обряд. Я, как особо приближённый, теперь хранил важную тайну. А между тем, каждый ехидно подмигивал, мол, подрастёшь и поймёшь всю прелесть этой церемонии.

Так продолжалось, пока посиделки не стали заканчиваться неадекватным поведением папы. Его могло понести куда угодно. Обычно мы шли к его старым друзьям, которых в трезвом состоянии отец избегал и даже не здоровался. Условия у сомнительных друзей были ещё хуже, чем в боксе, а руки грязнее, будто их не моют вовсе. Хорошо, если мама приходила в гараж до того, как мы навестим старых знакомых. Правда, её визит не предвещал ничего хорошего – по пути домой всегда развязывался скандал. Скоро я понял, моё пребывание на папиной работе всего лишь прикрытие для его досуга.

Отношения с родителями не были плохими, не были хорошими. Они просто были. Каждый из нас при своей роли. Я учился, помогал по дому, слушался родителей. На маме – хозяйство, контроль моего обучения. Отец работал. Как он считал – кормил семью. Но это понятие намного глубже, чем он думал. Я знал, что каждому из нас по-своему тяжело, поэтому относился ко всему с пониманием и сочувствием. Чем мои родители успешно пользовались. Я думал, что когда-нибудь это должно закончиться. Но когда…? Денег никогда ни на что не хватало. Любая покупка превращалась в праздник. Внутренний… Игрушки не могли быть просто куплены. Они всегда шли в зачёт предстоящего события, например, дня рождения или Нового года. Просто так ничего не давалось. Всегда были условия – мы тебе купим шоколад, но не забудь подмести пол. Вот тебе мороженое, только исправь отметку по математике, а то больше никаких сладостей. И так далее… Всё это казалось в порядке вещей. Другого я не знал. Считал, так у всех. Как можно дать мне что-то просто так, не получив ничего взамен? Как оказалось, можно и даже нужно. Тогда размышлений таких ещё не было, разве что изредка. Любые сомнения рассеивались, потому что я доверял старшему поколению.

Летом, когда все мои друзья бегали по улице, играли и катались на велосипедах, мои родители укладывали меня спать как можно раньше. Им так было удобно. Я же не мог уснуть от доносившихся голосов развеселившейся детворы на улице. Мне ничего не оставалось, как молча лежать на кровати и, не поднимая головы, смотреть в окно, где, кроме облаков и покачивающихся верхушек деревьев, ничего не видно. Казалось, мне большего и не надо. Родители знали об этом, поэтому заранее занавешивали окно. Иногда, они будто демонстративно, прямо на моих глазах, в ярости задёргивали шторы. А я, не отрывая взгляда, смотрел и не смел отвернуться, представляя безграничную свободу. Никакая тряпка не могла перекрыть свет полностью. Я был уверен, настанет время, когда передо мной не будет преград. С тех пор я не выношу занавешенных окон.

Мама периодически болела. Не знаю, чем именно. Я не спрашивал. Понимал, что это явно меня не касается. Но подозревал – планируется ребёнок. Папа просил родить ему дочь. Я не понимал зачем… Ведь со средствами и жилищным вопросом, мягко говоря, было туговато. В нашей маленькой двухкомнатной квартире мебель стояла только у родителей. А там, где я спал, кроме кровати, ничего. Да что там мебель, у нас никогда не было горячей воды, хорошо ещё, что была хоть холодная…

Мама родила меня, когда ей было девятнадцать, возраст позволял родить ещё. Отцу она подчинялась целиком и полностью, исполнялась любая его прихоть. Сложно сказать, любили ли они друг друга на тот момент, когда я начал что-то соображать. Не знаю. Со временем яркие краски приобретают тусклый оттенок, что вполне закономерно и естественно. Признаться в этом непросто, особенно самому себе. И уж тем более своему ребенку.

Отец всегда был на работе. Платили мало. Физический труд терял свою ценность с каждым годом. Нужно было менять сферу деятельности. Мой отец, к сожалению, из тех, кто не любил или, скорее, не хотел искать новые пути. Скрыть это нежелание в глазах матери и меня становилось сложнее. В маленьком городке все друг друга знают. Были те, кто как отец работали на той же должности с таким же окладом и при том же семейном положении. Только почему-то жили они лучше, чем мы. Отличие, конечно, было, но не в работе, а в самих людях. Со стороны эти люди динамичны, бодры духом, в чём-то азартны. Такие всегда находили возможность для дополнительного заработка. Одним словом – крутились как могли. Лично у меня такой подход вызывал уважение. Не в том, что у них всегда были деньги, а в том, что эти люди не унывают – с такими не пропадёшь.

Иногда мама очень аккуратно, издалека, спрашивала папу, почему бы ему не следовать их примеру? Ведь руки на месте, многое сам умеет. На что у отца был один ответ:

– Я унижаться ни перед кем не собираюсь. Кому нужно, пусть сами обращаются. И вообще. Мало денег? Иди и сама найди работу прибыльнее, а то трудишься прачкой за гроши и меня учишь. Если не нравится, можете хоть сейчас собирать манатки и идти к своей мамочке. Мне без вас легче будет.

Отвечал он всегда крепким матом через слово. Виноваты были все и каждый, только не он сам. По его мнению, он никогда ни в чём не был виноват. Мама по натуре человек покладистый, с мирным характером. После такого ответа она не вступала с ним в диалог. Максимум, на что её хватало, это всплакнуть и обидеться на некоторое время.

Я же не мог проглотить и тем более забыть весь этот поток негатива и сквернословия в наш адрес. Эта отрицательная энергия, как яд, отравляла изнутри. В такие минуты про меня вовсе забывали. Никто не интересовался, как и что я чувствую. Отец будто специально делал это на моих глазах. Мол, посмотри, меня должны все бояться и слушаться. Я сильный – так поступать правильно. Но мне что-то подсказывало – это не так, такое поведение недостойно мужчины.

С приходом кризиса скандалы дома участились. Если бы не крепкое хозяйство бабушки, не знаю, чем бы всё это закончилось. Денег не было. Был период, когда мы не могли купить одежду, средства личной гигиены. Тогда я впервые научился штопать носки и нижнее бельё. Нового не было, а за потертости ругали. Вместо зубной пасты приходилось использовать мыло. В школу ходил в изношенной, но чистой одежде. Хорошо, если она была по размеру, что было довольно редко. Обычно вещи донашивались за кем-то.

Помню, как у отца появилась подработка. Я обрадовался. Наконец-то, мы сможем позволить себе необходимое. Но глава семьи быстро нас отрезвил, сказав: «Весь дополнительный заработок откладываем на покупку машины». Конечно, в то время было престижно владеть автомобилем. Но ведь мы не доедаем и ходим непонятно в чём. Более того стояли морозы, а я хожу в двух свитерах под тонкой ветровкой.

Не знаю, почему так… Самое смешное, что на машине редко куда-то выезжали и то со скандалами, потому что нужно заправляться. Так машина и сгнила… Зато шрамы от операции на горло и хронический ринит останутся до конца моих дней.

Школа то место, где всё про всех знают. Учителя понимали сложившуюся обстановку, потому что сами находились в том же финансовом положении. Чего не скажешь про некоторых учащихся. Были такие, у которых родители стояли более-менее крепко на ногах. Они могли обеспечить своих детей одеждой и положить пару конфет в карман. Чаще всего, именно эти дети издевались над малоимущими, прилюдно высмеивая дырку в штанах или расклеившийся сандаль у бедняги. Зачинщиками в основном были девочки. Парни относились к этому попроще, с пониманием.

Много всего обидного было. Что-то, конечно, позабылось. Этого и так достаточно, чтобы понять обстановку, царившую изо дня в день.

Наверное, где-то здесь и закончилось моё детство. А было ли оно в привычном его понимании? Если и было, то максимум лет до семи. Эти года я могу описать двумя цветами – чёрным и серым. Если сравнить, какого цвета было больше, не задумываясь отвечу – чёрного. Грустно… Детство должно быть цветным.

Хотелось многое исправить. Начать с отношений в семье, чтобы они стали тёплыми, доверительными. Я считал, если наладить связь в семье, все тревоги и проблемы разрешатся. Они, конечно, никуда не денутся, но преодолеть их станет проще. Во-вторых, найти выход из затруднительного финансового положения. Я даже был готов на подработку, чтобы хоть как-то помочь своей семье. И первое, что пришло в голову из доступных вариантов – сбор цветного металла. Этой идеей я поделился со своим одноклассником Юстасом, который поддержал меня. Так день за днём набегала пусть и небольшая, но определённая сумма. На пустое я никогда не тратился. Всегда старался купить нужное для семьи. Продукты, например, или что-то на день рождения родителям. Однако одобрения с их стороны в этом деле не получал. Вероятно, подобная подработка унижала их честь. Или сами понимали, что не в силах прокормить нас. Я никогда об этом не спрашивал, но чувствовался безмолвный негатив с их стороны. Дело своё я не бросал. Деньги не прятал. Зная о том, что они у меня есть, мама всегда пыталась найти им полезное применение, например, купить обувь или носки. Деньги не отбирали, нет… Просто я не мог позволить себе сладость или безделушку. Обязательно скажут: «Ну и зачем ты тратишься на эту ерунду?»

Меня всегда это огорчало. Ну почему я не могу купить на свои деньги то, что хочу? Почему? Так было заведено. Пока я жил в тех стенах, не было смысла сопротивляться.

Сбор металла сплотил меня и Юстаса. Процесс добавлял азарта в наши прогулки. Это скорее походило на игру «кто больше соберёт». Наше совместное дело не было главным в отношениях. К тому же заниматься этим круглый год мы не могли. Зимой наш доход сводился к нулю. Мы не огорчались, напротив, с нетерпением ждали весну. Планировали неизведанные маршруты, ставили новые цели. Мы стали настоящими друзьями – ходили друг к другу в гости, играли, даже построили дом на дереве. Особенностью нашей дружбы являлось то, что не было нужды соревноваться, что-то доказывать, притворяться.

Когда Юстас начал курить, я не отговаривал его, а он не заставлял заниматься тем же. Мы решили – это личное дело каждого. Для нас это было важно. Никто не посягал на интересы друг друга или привычки, которые могли идти вразрез с нашими общими понятиями.

Юстас любил животных, в особенности лошадей. Он даже ходил на конную секцию, где ухаживал за лошадьми, катался и отрабатывал упражнения. Я не понимал его. Не мог разделить чувств к этим животным. Этот факт не портил нашей дружбы. Несомненно, любовь к лошадям занимала особое место в его сердце. Порой Юстас восхищался и рассказывал о них так, как никогда не говорил о своих близких. Даже здесь он не настаивал заниматься тем же, чем и он.

Характер у моего друга был жестковат. Возможно, это собственная защита. Его грубость была только внешней, в глазах тех, кто его плохо знал, для чужаков. Для близких он совсем другой. Юстас тот человек, который пожертвует своими делами ради тех, кто ему дорог. Эмоции свои он держал при себе. Если бы не наш общий знак зодиака, я бы не догадывался об истинных переживаниях в его сердце. За исключением одного дня, когда я перестал сомневаться в его чувствительности.

Осенним днём по первому тающему снегу я шёл за Юстасом прогуляться. Постучал в окно его комнаты – тишина. Постоял пару минут у входной двери – постучал снова. Никого. Обычно в это время он дома. Я не стал докучать – и как только развернулся, в доме послышался шорох. Дверь открылась, на пороге стоял Юстас и смотрел на меня красными, заплаканными глазами.

– Что случилось? – удивленно спросил я.

– Собака заболела… – ломаным голосом ответил мне друг.

– Беда… Поправится, не переживай, – поддержал его я, протягивая руку для приветствия.

Было непривычно видеть переживания по отношению к животным, соответственно, я не понимал всей трагедии.

– Не поправится. Она только что умерла! – выкрикнул в мою сторону Юстас и зарыдал.

Я не знал, как быть, как поддержать. Мы никогда ранее не проявляли свои эмоции друг перед другом. Это не значит, что этого не было. Просто никогда не говорили об этом вслух. Сейчас тот момент, когда необходима поддержка словом. Я подошёл ближе, обнял по-дружески, чего не делал раньше, и сказал:

– Ничего не поделаешь. Никто не вечен. Нужно время.

Эта трагедия сблизила нас ещё больше. В ту осень утренние заморозки крепчали. Ночные холода покрывали водоёмы тонкой коркой льда. К обеду всё таяло. В один из таких дней, в середине учебной недели, в школе произошло радостное событие – отключили электричество, в классах стало холодно, всех отпустили домой. На радостях я и Юстас забросили портфели по домам, быстро переоделись и пошли гулять привычным маршрутом. Расхваливали высшие силы за спасение от контрольных работ, намеченных на сегодня. Металл мы не собирали – холодно. А вот привычка смотреть по сторонам, где что лежит – осталась. Так мы дошли до болота, которое напоминало глубокую лужу внушительных размеров, с мусором по всему периметру. Всё бы ничего, если бы не подозрительный мешок, лежавший на краю. В нём что-то шевелилось. Лёд медленно прогибался под ним. В образовавшейся впадине собиралась вода, подтопив на одну треть мешок. Мы с Юстасом переглянулись – что это может быть? Наши голоса заставили мешок колыхаться сильнее. Юстас нашёл длинную палку и стал подтаскивать ею мешок. Когда находка оказалась у наших ног, мы услышали щенячий лай. Видимо, таким образом кто-то решил избавиться от довольно крупных щенков. Распутав узелок, мы увидели две милые мордашки чёрного цвета.

– Возьмём себе… – предложил Юстас, поглаживая щенков по голове.

– Ты что! Мне не разрешат. Да и держать негде.

– Я возьму, – улыбаясь ответил мой друг.

– Тебе легче. Ты живёшь в собственном доме, места хватает. Да и родители твои попроще, – с сожалением ответил я.

– Попроси бабушку. Может, разрешит держать у себя во дворе. С кормом проблем не будет. Мой отец поможет.

Мысль Юстаса показалась вполне реальной. К тому же бабушка у меня добрая. Юстас схватил четвероногих друзей, посмотрел на меня с довольным лицом и продолжил:

– Возьму их обоих, а ты уговори бабулю.

Бабушку уговаривать не пришлось. Она даже была рада такой охране, ко всему прочему, я обязался ухаживать и кормить своего питомца. Родители всячески отговаривали от этой затеи. Перечисляли минусы, чтобы отбить моё желание. Я был непоколебим с решением иметь нового друга. Когда аргументы у родителей закончились – они согласились под мою полную ответственность за животное. На самом деле мне было невдомёк, почему родители против. Им ведь это ничего не стоит. Если кто-то и мог быть против, так это бабуля.

Не знаю, какой породы был мой пёс. Скорее, похож на овчарку. Он был чёрного цвета с белым пятнышком на передней лапе. Я долго думал, как прозвать его. Разные имена вертелись в голове, но ни одно не вязалось с обстоятельствами, при которых мы встретились. Пока не увидел мультфильм про ангелов. Именно это имя подходило моему другу. Пятно на лапе, как Ангел на фоне чёрного неба. А я и Юстас в шутку называли себя ангелами-спасителями щенков. В общем, мне понравилось это имя. Юстас поддержал.

С появлением Ангела я стал понимать, что такое ответственность. Я волновался за него, как за члена семьи. Пусть он не понимает многих слов, зато он прекрасно разбирается в настроении и характере людей. Мой четвероногий друг понимает всё, будто заглядывая в сущность человека. Не каждый из людей способен посочувствовать так, как может мой Ангел. Прогуливаясь с ним, я всегда что-то рассказывал ему. Это могло быть всё что угодно, любая тема, любой вопрос. Ведь он мой друг. Порой я присаживался на уровне его головы и спрашивал совета. Он смотрел мне в глаза, отыскивал в них серьёзность, садился на задние лапы и лаял. Видимо, отвечал на своём языке.

Ангел быстро рос, крепчал, становился смышлёнее и разборчивее в людях. Я стал ощущать его опеку над собой. Казалось, я должен оберегать его. А получалось так: в первую очередь, он думал о моей безопасности, облаивая подозрительных личностей и просто недружелюбных людей. В случаи угрозы Ангел становился впереди меня, прижимая уши к голове, и сверкал своим внушительным оскалом. Стоило мне только поволноваться, мой друг был во внимании, готовый решить любой вопрос по мере своих сил. Он так чувствовал людей, что на моего отца не просто лаял, а пытался укусить. Выпивших не переносил вовсе.

Как-то я предложил Юстасу пострелять с ружья.

– Стрелял когда-нибудь с настоящего оружия? – спросил друга на перемене.

– Прямо с настоящего?

– Ну да! – уверенно ответил я, посматривая на реакцию Юстаса.

– Было дело. Там у дяди… На охоте… – пробубнил мой товарищ.

Лукавил, наверно.

– Я знаю, где можно взять настоящее ружьё и пострелять, – с гордостью сказал я.

– Где ты его возьмёшь? – удивился друг.

– Потом покажу.

Утром выходного дня мы с Юстасом и Ангелом отправились на окраину деревни, где стояла старая школа. Она располагалась в центре небольшого парка. Точнее, парком это было когда-то. Сейчас это был, скорее, старый сквер с высокими деревьями, неухоженными газонами и прогнившими скамейками, расположенными вокруг здания. Школа была полностью деревянная, в три этажа, с большим количеством маленьких окон. Родители запрещали ходить сюда. За этим местом тянулась дурная слава. В холодные зимы бездомные замерзали там насмерть. Были случаи, когда находили висельников. Старую школу не обходили стороной и любители острых ощущений. Я сторонился этих мест. Внутрь я не заходил, но в старом парке бывал частенько. Лазал по деревьям, собирал орехи, яблоки. Всё, что росло. Так я несколько раз видел, как парни старших классов заходили в школу с подозрительным предметом, замотанным в тряпку, а выходили без него. Не сразу я решился узнать, что это и где они это прячут. Даже не с первого раза нашёл. Это было ружьё времён Великой Отечественной войны, старое, обрезанное, с самодельным прикладом. Прятали его под полом и присыпали землёй. Там же лежала пара десятков патронов, покрытых слоем ржавчины.

Перед тем как предложить Юстасу пострелять, я проверил, на месте ли оружие. Да, оно было там же.

– Возьмём. Потом вернём на место, – сказал я.

– Да. Правильно, – серьёзно ответил друг.

Мы незаметно дошли до ближайшего леса. Расположились на полянке. Погода стояла солнечная. Ангел резвился вокруг нас. Оглядевшись, я взял ружьё и начал с усилием вставлять патроны в магазин. Я знал, как это делается. Пару раз меня брал на охоту неродной дед, который раньше жил с моей бабушкой.

– Будешь первым? – с ухмылкой спросил я товарища. А у самого дрожат ноги и трясутся руки.

– Давай сам. Покажи, как нужно, – отойдя в сторону, ответил Юстас.

– Как надо? Вот так. Передёргиваешь затвор. Целишься и…

Я нажал на курок, он как будто заклинил. Выстрела не последовало.

– Предохранитель, – улыбнулся я.

Прицелился в ближайшее дерево. Спустил курок. Щелчок – выстрела нет.

– Осечка. Патроны старые, отсырели, – объяснил я.

Ангел перестал бегать. Сел рядом с Юстасом и наблюдал. Я несколько раз повторил операцию с затвором и спусковым крючком – безрезультатно. Осмелев, Юстас подошёл быстрым шагом ко мне. Выхватил ружьё и сказал:

– Вот как надо!

Он отошёл на несколько шагов от меня. Передёрнул затвор и, улыбаясь, нацелил ствол на уровне моего живота.

– Страшно? – ехидно спросил он.

– Убери в сторону, – в страхе указал я рукой направление.

Ангел громко завизжал – я дёрнулся в сторону собаки. Прогремел выстрел. Мы замерли в недоумении. Юстас опомнился первым. Бросил ружьё и подбежал ко мне.

– Как же так? Ты в порядке? – с дикими глазами прокричал он, отыскивая возможную рану на моем теле.

– Кажется… – ответил я другу, пребывая в шоке.

Ангел начал лаять на нас и на оружие, лежавшее неподалёку. Рюкзак за моей спиной поменял цвет. Юстас в панике раскрыл его и обнаружил пробитую на сквозь бутылку с водой. Пуля прошла насквозь через рюкзак. Придя в себя, мы в спешке завернули оружие в тряпку. Быстрым шагом вышли из леса, чтобы поскорее вернуть всё на место. На половине пути к старой школе мы вспомнили, что забыли на поляне патроны.

– Я думал, ты забрал их, – сказал я.

– Нет.

– Оно и к лучшему. Вернём без патронов.

Через несколько месяцев школу снесли. Мои родители так и не узнали, как меня чуть не застрелил друг.

Мало чего могу вспомнить про отца Юстаса. Я его редко видел. Помню, как зашёл очередной раз за другом погулять. Пока Юстас собирался, в дверях показался его отец с деревянной удочкой в руках.

– Рыбу ловишь? – серьёзным голосом спросил меня.

– Нет. Родители не разрешают.

– Как это? – удивился он. – Мы с Юстасом иногда ходим ловить, – подмигнул он сыну.

– За меня боятся, – смущаясь проговорил я.

– Знаю, знаю. Из-за брата…

– Да-а… – протяжно ответил я, упёршись глазами в пол.

– Ты же уже не маленький. Скажи, что будешь ходить под нашим присмотром.

Весь день Юстас рассказывал про рыбалку. Он так увлекательно делился впечатлениями, что я осмелился спросить разрешения у своего отца сходить на местный пруд с Юстасом.

Всё как обычно. Просто ничего не давалось. Мне разрешили ходить, но только под присмотром взрослых. Так, благодаря отцу Юстаса, я узнал всю прелесть рыбной ловли. Побывав впервые на пруду с удочкой, я больше не мыслил выходные без этого. Я и Юстас по сей день вспоминаем весёлые моменты с рыбалки. И до сих пор помним, как первыми приходили на пруд, едва сойдёт лёд. Как открывали рыболовный сезон. Помним каждое прикормленное место, кто у какого дерева сидел и у кого был пойман самый большой трофей.

Где-то через год Юстас вместе с родителями и средней сестрой переехали в другой город. Его отцу предложили неплохую работу с достойным окладом.

Жильё тоже предоставили. И если он отработает пять лет, квартира перейдёт в собственность, что несомненно было плюсом. Оказалось, что до этого они жили вместе с бабушкой в её доме. Теперь бабушка осталась одна со старшей внучкой.

Юстаса такой поворот судьбы не устраивал. Меня это огорчало не меньше. Виделись мы теперь только на каникулах и по большим праздникам.

Чем старше я становился, тем больше событий стало происходить в жизни. Перейдя в пятый класс, в котором было порядка тридцати человек, я завел новых друзей. Кто-то остался на второй год, кто-то приехал из другого города. Были и такие, которые переводились из параллельных классов. Новые люди – новое движение. Те, кто постарше, постоянно заводили разговоры про секс. Делились своим опытом, создавая образ гуру в этом деле. Слушая подобные басни, большинство ребят поддакивали, покачивая головой, мол, всё правильно, у нас точно так же. Я тоже кивал, хотя так же, как и другие, мало чего в этом смыслил. Никто не хотел показаться ребёнком. Всё те же второгодники, обычно из неблагополучных семей, вели не только пропаганду секса. Они набирали свою команду, демонстрируя лидерство и знания. Покуривали украдкой сигареты и выпивали спиртное. Мне тоже было интересно находиться в этой компании. Казалось, они, и вправду, многое знали и умели. Им всё было дозволено, в отличие от меня. Это привлекало. Родители мне не запрещали с ними дружить. В целом ничего криминального не было. Я всегда знал, во сколько нужно быть дома, что курить это плохо, а выпивать тем более. Отец мне не доверял. После каждой прогулки он обнюхивал меня, как ищейка, глядя пронзительно прямо в глаза и просил дыхнуть на него, чтобы убедиться окончательно, не курил ли я, не пил. И что это за средство, которое бесследно уничтожает все лишние запахи? Настолько он был убежден, что я должен делать дурные вещи.

Вспоминая это, чувствую себя униженным даже сейчас.

Всякое было. Всего не расскажешь. Лазали и по школьным подвалам, бегали по сеновалам, играли в бутылочку, били окна, играли в карты, гоняли мяч… Время шло – все взрослели. У одного из лидеров, его звали Виктор, была комната. Между собой мы называли её каморка. Находилась она в каком-то старом заброшенном доме. Со слов Виктора, этот дом принадлежал его бабушке. В этом месте мы часто собирались, особенно с приходом холодов. Дом хоть и был в полуразрушенном состоянии, электричество всё же было. В этой каморке мы слушали музыку, играли в карты, подшучивали друг над другом и, конечно же, травили байки, подслушанные у взрослых. Курили и выпивали все, за исключением меня. Вся моя одежда по приходу домой была пропитана дымом. Родители ворчали. Весело было, нечего сказать.

Сам я не понимал, для чего вообще нужно курить и баловаться спиртным. Задавая подобный вопрос друзьям, я ни разу не получил вразумительного ответа. Ясно, что каждый из них хотел доказать своё взросление и решительность друг перед другом. Я же не был для них ни примером, ни авторитетом. Мне нечем было похвастаться. Я не рассказывал выдуманных историй, не потому что не мог, просто не видел смысла лгать. В разговорах о девушках и сексе я только поддакивал. Одним словом – был в последних рядах, так, для массовки.

В один из зимних дней собралось много народу в той самой каморке. Развлекались там как обычно. Все знали, что я не пью. Почему-то именно сегодня меня настойчиво уговаривали выпить. Я решительно отказывался. На что наш главарь и хозяин комнаты сказал:

– Если ты с нами не куришь и не пьёшь, то зачем нам здесь такой маменькин сыночек?

После этого вопроса наступила тишина, лишь чьё-то едва сдерживаемое хихиканье нарушало её. Этот спектакль был явно спланирован заранее. Все были в курсе, кроме меня.

У меня было всего несколько секунд, чтобы сделать правильный выбор перед треснутым стаканом дружбы, сунутым мне под нос. Но этого было достаточно. Я молча встал и вышел. Вслед стали кричать унизительные слова, подкреплённые пафосным матом с примесью тюремного жаргона. Оказавшись на улице, я ощутил на своём лице крепкий мороз. Взглянув на тёмное небо с мерцающими звёздами, я будто прочитал ответ на происходящее – люди за той дверью никогда не были моими друзьями. По дороге домой я испытывал жар в груди и одновременно тяжесть, твёрдо понимая – сюда больше не вернусь.