Текст книги "Выстрелы с той стороны (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

У них тоже не очень-то хорошие отношения с рыбаками. Последним вообще пришельцы с Земли стоят поперек горла – что белые маги, что не белые и не маги. Свою выгоду, конечно, они пытаются извлечь... но в общем – тихо вымирают. Многие дети переходят к адвантам, потому что адванты у них свою школу открыли... где самых способных детей отбирают и колдовству обучают, а потом забирают к себе. И еще больницу открыли, а это, конечно, рыбакам нравится, потому что худо-бедно, они действительно лечат. Но все равно рыбаки их не любят. А за что их любить, за то, что они детей сманивают и вообще пытаются все устроить так, как им, адвантам, выгодно и нравится? Говорят, поэтому и из-за гор местные люди ушли... поняли, что либо адванты – либо они. А против магов им не выстоять. Рыбакам же просто идти некуда. Так мы лежали на земле и разговаривали, пока Артем не приказал подниматься. Я взвалил на плечи рюкзак Вани – довольно тяжелый – и мы двинулись дальше. Окончательно стемнело, хотя ночь здесь не была черной – северная, неяркая ночь, без звезд и луны. Я различал тропинку перед глазами, силуэт Макса впереди, и следовал за ним... Очень скоро рюкзак натер мне плечи, но я терпел до следующего короткого привала, где Артем сообразил сам: – Ты поди, с непривычки уже того... ладно, отдай рюкзак, отдохнешь немного. Мы шли всю ночь, я несколько раз засыпал на ходу, но к счастью, никто не встретился нам по пути. Несколько раз мы слышали стук копыт, видели вдалеке огни костров, но столкнуться ни с кем не пришлось.

На рассвете, завернувшись в брезент, который нес Артем, мы поспали несколько тревожных часов. При свете дня двинулись дальше. День был таким же, как и вчера – пасмурным, бессолнечным. Я нес рюкзак почти весь день. Плечи уже как-то привыкли, и только негромко ныли, постоянно напоминая о себе. В прошлом году мы ходили в поход с классом, на неделю в горы. Из этого похода я вынес впечатление – плечи ноют только первый день, а потом это уже как-то перестаешь замечать... по крайней мере, это не настолько мучительно. Вот и сейчас так же – к вечеру я совершенно отупел. Уже ни горя особого не чувствовал, ни удивления... Земля как-то отдалилась, я думал о ее проблемах отстраненно. Представлял, что тетя Валя, наверное, уже пережила первый шок. Может быть, заявили в милицию, начали розыск. Родителям сообщили. Линда, наверное, все-таки вернулась домой. Куда она денется? Возможно, мама именно в этот момент сходит с ума... но что я-то могу поделать? Еще я вспомнил, что сегодня должны начаться занятия в институте. Интересно, когда меня отчислят – к концу первого семестра, наверное... подождут, посмотрят. Хотя должны же они хотя бы связаться с родственниками. Неужели, если я вернусь, придется заново сдавать вступительные? Я и так-то не особо надеялся пройти, все-таки у меня две тройки... у нас куда более умные парни поступали – медалисты, победители олимпиад. А Светка, интересно, что подумает? Может, пожалеет... в отношении ее я испытывал даже какое-то злорадное, мстительное чувство (из такого чувства, наверное, иногда самоубийством кончают – ага, вот повешусь, тогда пожалеешь!) Хотя вряд ли она пожалеет. Может, даже облегчение испытает – наконец-то избавилась от этого недотепы. А все-таки здорово мы с ней бродили по роще, когда поля наших факультетов оказались рядом. Мы с ней просто сбежали, встретились в лесу, и бродили весь день... И у нее было такое тонкое, почти прозрачное лицо, и смеялась она так звонко – отдавалось эхом на весь лес. Аромат этого дня, наверное, я никогда не забуду. Может, это и все, что останется в моей жизни от Светки – всего лишь неуловимый запах осеннего дня. Кругом тянулся все тот же поднадоевший пейзаж – то угрюмый, мертвый лес, то такие же безжизненные поля. Перелески, холмы, овраги. Мы по-прежнему жались к лесам и к кустарнику. Солнце и сегодня не собиралось, похоже, почтить нас своим вниманием. Когда остановились на обеденный привал, у меня вырвалось: – Как это небо осточертело... когда солнце-то выйдет наконец? – А здесь не бывает солнца, – огорошил меня Ваня. – Как?! – Ну как... как на Венере, – солидно пояснил он, – Сплошной облачный покров. Ни солнца, ни луны, ни звезд. – Привыкай, – добавил Артем. Я помолчал, переваривая новость. Потом спросил: – А почему? – Этого никто не знает, – сказал Артем, – местные говорят, раньше солнце было... это из-за колдовства. Как адванты пришли, так и затянуло. Поэтому здесь уже давно и урожаи плохие... гиблые места. И птиц нет, насекомых – заметил? Но это не из-за солнца, это тоже все колдовство. – А я слышал, адванты ни при чем, – вступил Макс. Артем поморщился. – Это они местным объясняют... А ты веришь. А я так тоже думаю – колдовство. Магия даром не проходит. Я сообразил, кого Артем мне напоминает. Я еще в школе смотрел фильм "Генералы песчаных карьеров", так вот там был такой главный герой, на него как раз Артем и похож... Высокий, светловолосый, держится как лидер. И тут же взвыл мысленно – о чем я думаю?! Значит, мне не только придется провести Бог знает сколько лет (может быть, и всю жизнь) в неизвестном гиблом месте, среди чужих, враждебных людей, на грани жизни и смерти, но вдобавок ко всему– еще жить без Солнца! Это такая мелочь, которую мы обычно не замечаем. Как воздух – пока он есть, мы о нем не думаем... так и солнце. Вроде бы – ну какая разница, затянуто небо тучами, или оно голубое... А когда нет надежды увидеть голубое небо, солнце – хочется тут же немедленно, не сходя с места удавиться. Потому что перенести это кажется совершенно невозможным. И вот в этот момент я почувствовал самую настоящую ненависть к адвантам. Ведь они, сволочи, возвращаются на Землю... они видят небо и солнце! А нам закрывают дорогу туда! Проклятые, подлые твари... Опомнись, сказал я себе, ты еще и в глаза их не видел... а уже ненавидишь. К вечеру я примирился даже и с отсутствием солнца. Я так устал... мне было уже абсолютно безразлично – земля, Ладиорти, солнце, родители... Мне хотелось только лечь и не двигаться. Спать ужасно хотелось. Стемнело, и я то и дело засыпал на ходу, иногда спотыкаясь, но Артем был безжалостен – мы продолжали идти и даже ускоряли шаг. До гор, казалось, было все так же далеко. Однажды мы изменили своему правилу, и стали пересекать ровное, открытое пространство... иначе нам пришлось бы делать слишком большой крюк в обход по кустам и оврагам. Впрочем, и этого я практически не замечал – умственные способности совершенно притупились. Я засыпал на ходу, и даже сон видел какой-то... своих новых однокурсников, особенно Вадьку Сторогина, он уже в армии отслужил, и в колхозе был самым крутым... мне снилось, будто мы с Вадькой идем по Ладиорти, и он мне так монотонно долбит что-то про банку, что надо большую банку трехлитровую, тогда мы пойдем к адвантам и возьмем у них браги, только где бы банку раздобыть... Разбудил меня чувствительный толчок в бок, от которого я едва не свалился. – Эй, ты чего? Слышишь, нет? За мной... Я мгновенно опомнился и побежал за Максом. Тот сгибался под тяжестью двух рюкзаков, своего и Артемовского... Сзади я услышал треск очередей. Машинально обернулся. Картина, которую я увидел, была просто фантастической. Прямо перед нами, как будто прикрывая отход, стояли во весь рост Артем и Ваня и экономно, по очереди, палили из автоматов. Там, куда они стреляли, были видны широкие конусы света. Три конуса призрачного пламени разных оттенков синеватый, розоватый, жемчужно-серый. Основанием конусы были обращены к нам, а в вершине их можно было хорошо различить четкие фигурки людей... адвантов. Даже на людей они были не похожи – закутаны в какие-то белые сверкающие плащи, одна рука поднята, и именно из нее струится это сияние. Я остановился и даже рот раскрыл. Это было так, как будто в руке каждый из адвантов держал мощный прожектор, заливающий долину светом... но была все-таки разница, это не обычные фонари. Конусы света были очень четко ограничены, что странно – у основания. Я явственно различал границу, где свет обрывался, переходил во тьму. Свет обычного фонаря рассеивается постепенно, там нет этой четкой границы... Артем и Ваня медленно отступали от этой светлой грани назад, не переставая стрелять. Тут Макс рванул меня за рукав, так, что я едва не опрокинулся, ладно, рюкзак перевесил. – Козел! – прошипел он, – Пошли, быстро, б...! Второй раз приглашение повторять не пришлось. Я побежал вслед за Максом, переваливаясь под тяжестью рюкзака, как утка. Несмотря на более тяжелую ношу, спутник бежал гораздо быстрее меня и скоро исчез во тьме. О Господи... какое же широкое это поле. Казалось, мои ноги окончательно завязли. Это было как во сне, когда нужно бежать, и не можешь, уже не можешь пошевелиться... страшная тяжесть давит на плечи. Я был один, совершенно один где-то впереди исчез Макс, сзади, все ближе, раздавались редкие, скупые очереди, и значит, придвигался страшный свет... от которого мне не уйти. Не уйти... Я был готов выть от ужаса, как Линда, и лишь стискивал зубы, чтобы не завыть в самом деле. Проклятый рюкзак... может быть, сбросить его, мелькнула мысль. Нет... нехорошо получится. Я не мог уже бежать, я просто шел, быстро шел... лучше уж быстро идти, чем делать вид, что бежишь. Но выстрелы все приближались ко мне. Пот заливал глаза... И вдруг, в какой-то момент, тяжесть исчезла... Я обернулся – Артем быстро надевал лямки рюкзака. – Беги, – коротко приказал он, снова поднял оружие. Световые конусы надвигались на нас. – Беги... твою мать! – заорал Артем не своим голосом. Я побежал... теперь было легче. Артем и Ваня уже не стреляли – они тоже спасались бегством... но уже невдалеке был лес. Если добежим до леса, думал я, задыхаясь... если добежим. Не знаю, откуда я взял, что от магического света можно спастись в лесу. Наверное, потому что мы бежали к лесу, и невозможно же представить, что и там не будет убежища... что же тогда делать? Я запаниковал на мгновение. И тогда меня обожгло. Самым краем. Только задело спину, правое плечо. В первый момент я не почувствовал боли – показалось, как будто железной скобой сковало загривок и руку. Боль пришла через две-три секунды, и такая, что я не удержался, закричал... тотчас Ваня обернулся ко мне – я увидел его глаза, светлые и бешеные, задержался на мгновение, схватил меня за руку и потащил за собой. Я падал на ходу, искры вертелись перед глазами... Ваня подхватил меня под мышку и так потащил. Я едва перебирал ногами, загривок ломило, хотелось орать благим матом, но теперь я сдерживался. Свет преследовал нас по пятам. Наконец древесная тень упала на наши головы... спасительная темнота. Тотчас затрещали очереди, и это было последнее, что я слышал...

Первое, что я осознал – была боль. Все та же, в правом плече и лопатке, но теперь ноющая, противная. На ожог не похоже – ломило где-то внутри. Второе – что я раздет, куртки и рубашки на мне нет, и на больных местах лежит что-то холодное, мокрое. Третье – что кто-то держит меня подмышки, а кто-то, точнее говоря, Артем заворачивает во что-то теплое... в куртку, кажется. – Сейчас не дай Бог простынет... Мне было ужасно стыдно. Я помнил, как парни орали на меня... действительно, ну что за фуфло... стоял как ненормальный, раскрыв рот. Бежать побыстрее не мог. Из-за меня им пришлось рисковать... Я предпочел бы и дальше не приходить в сознание. Но несмотря на темноту, Артем заметил, что глаза я открыл. – А, герой, – сказал он добродушно, – Ну как дела? Похоже, он не сердился на меня. – Да ничего, – попытался сказать я, но вышло какое-то сипение. – Болит? – спросил он, – Поди, пить хочешь? Это он угадал. Пить хотелось ужасно. Макс протянул мне жестяную кружку. Я попробовал взять ее левой рукой – получилось. Мы сидели на расстеленном брезенте, похоже, на лесной полянке – небольшой просвет сумеречно-темного неба вверху, и вокруг сосны. – Они не заходят в лес? – спросил я, выжимая все возможное из своих осипших связок. – Заходят, но неглубоко. Да мы их отогнали. Ничего, сюда они не сунутся, успокаивающе сказал Артем, – мы далеко ушли. – Может, и сунутся, – проворчал Макс. Мне опять стало неловко – из-за меня застряли тут. – Не каркай, – предложил Ваня, – А если они захотят идти за нами, то нам все равно не спастись... они верхом, догонят. Но я, кажется, попал в кого-то. Артем стал молча менять примочку на моем плече. От холода боль уходила куда-то вглубь, затаивалась. – В общем, все неплохо, – бодро сказал Ваня, – отбились, весь груз спасли. Колю, в общем, слегка задело, ерунда. Главное, второй раз так не влипнуть. – А они у гор сильнее патрулируют, – буркнул Макс. – Ладно, давайте спать.

В эту ночь я спал очень мало. Точнее говоря, забывался сном, впадал в беспамятство, но и сквозь этот полусон я чувствовал боль. Артем просыпался несколько раз, менял мне примочки... меня даже совесть замучила в конце концов, и я сказал: – Да ладно... я потерплю, спал бы. – Брось... без холода это терпеть невозможно. Я же знаю. У меня было такое. Но эта ночь была, в сущности, пустяком, по сравнению со следующим днем... Рюкзак, конечно, у меня забрали. Но теперь и просто идти было невыносимо трудно. Болело только плечо и спина, но так, как при переломе... я в детстве ключицу ломал, и как раз правую, так что ключица теперь тоже болела, по старой памяти. Каждый шаг отдавался новой ломящей волной. Сначала я как-то держался. Было и так неудобно за свое вчерашнее поведение. Потом уже перестал что-либо соображать, и стонал, и охал на каждом шагу. Но парни не обращали на мое нытье никакого внимания. Правда, привалы мы делали чаще... – Ты пойми, что это просто как фантомная боль, – объяснял мне Ваня, – Там, внутри, у тебя никаких повреждений нет. Ты абсолютно здоров. Тебя бы любой врач назвал симулянтом. На самом деле этой боли нет, понимаешь? Я все понимал, но легче от этого не становилось. Особенно трудно было подняться и идти дальше после отдыха. Постепенно боль слилась и распространилась на всю правую половину тела, я даже прихрамывал на правую ногу. А горы, казалось, даже и не думали приближаться. Артем все чаще с беспокойством оглядывался на меня... и я уже понимал, что меня не бросят. Если совсем не смогу идти – понесут. Но пока я еще мог. К счастью, адванты больше не попадались на нашем пути. Мы шли еще осторожнее, держались леса... Несколько раз слышали топот копыт, кто-нибудь командовал "ложись!", и мы валились куда попало – в овраг, в кусты... лишь бы схорониться, замереть, стать невидимыми. Ночью шли, спали утром и до полудня – как объяснили парни, самое безопасное время. Однажды, проснувшись, я понял, что уже не знаю, который день мы идем... когда я "проявился" здесь (местный термин). День и ночь слились в сплошные сумерки... иногда было чуть потемнее, иногда посветлее, вот и вся разница. Вся моя жизнедеятельность свелась к простому переставлению ног и мучительному пережиданию очередной волны боли... все мои мечты – к одной: скорее бы свалиться. А теперь мне нужно было снова вставать и идти... очень скоро. Я не мог и пошевелиться. Очень хотелось отлить, но я тянул со вставанием... чем дольше полежу, тем лучше. Но горы – горы стали заметно ближе. Голубая дымка исчезла, теперь они высились лесистыми громадами на горизонте. Макс делил порции на завтрак – каждому по два сухаря и по сушеной вобле. Ваня принес фляжку с водой. От этой воблы жутко хотелось пить. Я подумал, что по дороге мы точно ополовиним один из мешков... но что делать, есть-то надо. Вобла эта осточертела... я вспомнил тети Валин борщ. Поесть бы сейчас горячего... хоть бы чайку выпить. Костер мы так ни разу и не развели – ни к чему привлекать к себе лишнее внимание. Я ел лежа – катал во рту языком сухие крошки, размачивая их. Артем сидел рядом со мной. Внезапно я поймал его взгляд. – У тебя фонари под глазами, – сказал он, – Спишь мало? – Какой там сон... – Ничего, придем в поселок, там... там легче будет. Он не сказал – боль пройдет. Нет, наверное, лекарства от этой боли. – А долго это длится? Ну, болит долго? – спросил я. – Это зависит от того, как тебя задело. Если легко, то неделю, может, две... я думаю, у тебя легко. Жара нет. Плохо, когда температура высокая... часто не выживают. А у тебя нет, значит так, ерунда. Он помолчал. Потом спросил неожиданно. – Тебе сколько лет, Коля? – Скоро восемнадцать. – В армию, значит, собирался... – Да. Я только что в институт поступил. Артем кивнул. – Тебе тяжело будет... отслужившим все-таки легче, – помолчал и добавил в утешение, – но ничего, справишься. Не боги горшки обжигают.

3

Уже четвертый день я живу в Граничном поселке. Боль почти прошла... вчера ощущалась еще довольно сильно, а сегодня – почти нет, так, свербит что-то внутри. Пожалуй, я совершенно напрасно занимаю койку в Катином лазарете. Надо будет сегодня пойти поискать себе жилье... поговорить с Артемом. Пристроят, наверное, куда-нибудь. Ведь как-то люди у них устраиваются. С такими мыслями я сидел на койке (вернее – на низкой широкой лавке, ни о каких пружинах здесь даже речи нет), чесал себе бок и смотрел в тусклое слюдяное оконце. Я уже привык к местным условиям – к этой вечной полутьме внутри домов, к земляным полам, к насекомым, спокойно делящим кров с гомо сапиенс, к запаху печного дыма (иногда даже приятному). Как будто так и надо... А здесь, в лазарете у Кати даже уютно. Все-таки, молодец она, здорово все устроила. Хижина разделена на три отсека – в самом маленьком лежат женщины, во втором мужчины-больные, а здесь – пораженные светом. Кроме меня, здесь еще один мужик лет пятидесяти, сейчас он спит. И парень немногим старше меня, Алешка... Временами он начинает стонать, но большей частью молчит. У него высокая температура держится уже почти две недели, и сделать с этим ничего нельзя. У них тут и врач есть, и кое-какие лекарства, но против магии все лекарства бессильны. Мне становится очень не по себе, когда я смотрю в Алешкино лицо, с натянутой на скулах кожей, воспаленными сухими губами... потому что моего брата тоже зовут Лешей, и он примерно такого же возраста, как этот парень. Здесь, у Кати, царит чистота, порядок, насколько это возможно в такой хижине. Даже букет полевых цветов на скамеечке у окна. В шкафу у стены аккуратно разложены стопки постельного белья, полотенца для примочек, тазики, инструменты... Женщины подметают здесь по два раза в день, наводят порядок. Собственно, в основном Катя работает – она, похоже, отсюда выходит очень редко... героическая женщина – это же какой надо быть самоотверженной, чтобы похоронить себя в этом склепе. Хоть на тусклое здешнее небо посмотреть – так хочется, сил нет. Кате помогают две девушки помоложе и еще одна медсестра, пожилая, тетя Соня. Врач в поселке тоже есть, бывший хирург-ортопед, Михаил Аронович. Теперь он лечит абсолютно все болезни, от родильной горячки до дизентерии. Но устроила здесь все Катя, обыкновенная медсестра. Удивительная женщина Катя... Вошла – легка на помине. Улыбнулась мне, подошла к Алешке, откинула одеяло и стала в очередной раз обтирать его уксусом... Он полностью попал в луч, потерял сознание и довольно долго валялся под магическим светом. Борис Михайлыч – второй больной – видя такое дело, сам влез под луч и вытащил напарника... Но для него все кончилось не так уж страшно, он идет на поправку. А Лешка... Катя все пытается сбить ему температуру. Ничего не помогает – ни лекарства, ни обтирания. Сегодня она его уже каждые полчаса обтирает. Трудно понять, сколько Кате лет. Кажется – совсем молоденькая девушка. Не хрупкая, нет, довольно плотная, сильная. Но присмотришься – от глаз уже морщинки побежали. Может быть, ей двадцать пять лет, может – тридцать пять. Лицо у нее самое обыкновенное, но глаза такие удивительные... добрые глаза. Выражение всегда у них такое – доброе. Я за всю жизнь вижу только второго человека с такими глазами. Первая была – наша заведующая детским отделением больницы. Катя накрыла Алешку легким одеялом, подошла ко мне. – Как дела? – спросила шепотом, чтобы не разбудить Бориса Михалыча. – Хорошо, – сказал я и для убедительности помахал правой рукой, – Мне, наверное, где-то место искать надо... хватит уже тут лежать. – Не торопись, – посоветовала Катя, – Мало ли что... бывают осложнения. Взяла метлу, стала чистить пол. Потом вышла в соседнее отделение, склонившись, что-то готовила на столике, подсела к одному из больных, стала его кормить с ложечки. Ясно... значит, обеденное время подходит. Я зевнул и лег на лавку. Как хорошо-то, когда поваляться можно... Никуда идти не надо, тащить усталое, изболевшееся тело, и прятаться ни от кого не надо, и бояться. Вот ведь и в таких условиях люди как-то устраиваются, живут. А куда деваться? К стыду моему, я уже почти и не думал о родителях, о тете Вале, о Линде... То есть думал, конечно, но как-то не переживал из-за этого, или переживал не так уже сильно. Гораздо большее место в моих мыслях занимало то, что происходит вокруг – вот цветы на подставочке... что это за цветы, почему они так пахнут? У нас я ни разу таких не видел, наверное, чисто местные. Паук, деловито спускающийся по сыроватой стене. Легкий храп Бориса Михалыча. Временами постанывание Алеши. Я подошел к нему. Лицо совершенно осунулось, побледнело, глаза, обметанные темным, горели, как угли. – Дай попить, – попросил он. Я сходил за кружкой, напоил его водой. Осторожно опустил на подушку. – Тяжелая работа, – пробормотал он. Я не понял: – Чего? – Тяжелая работа, – сказал он отчетливее, – Умирать... – Чего ты глупости говоришь, – сказал я неуверенно, – умирать собрался. Алешка закрыл глаза. – Коля, – сказал он, – Ты бы Темку позвал, что ли... – Темку... Артема? – Да. Мы с ним ведь в одной общаге жили... Я не понял – что за общага... неужели они были знакомы еще на Земле? Зашуршала занавеска, вошла Катя с подносом. – Возьми суп, Коля... ну что? – спросила она шепотом, кивнув на Лешку. Тот застонал, не открывая глаз. Я взял миску с супом с подноса. – Он хотел Артема позвать. А я не знаю, где это... – Я пошлю Веронику, она позовет, – Катя кивнула, склонилась над Алешей. Тот открыл глаза, – Кушать хочешь? Алешка промычал что-то вроде отрицания. – Давай чего-нибудь покушаем, а? Хочешь, я тебе яблочко потру? – Не хочу ничего, – с выражением непередаваемого отвращения проскрипел Лешка. – Тогда давай – сладкого чаю, хорошо? – Только не горячего, – согласился больной. Катя вышла за чаем. Я с удовольствием выхлебал суп с размокшими в нем сухариками. Катя давала Лешке из поильника чай... – Ну еще немножко... ты же и половины не выпил. – Катя... – простонал Лешка, – Ну отстань от меня ради Бога, а? Ну на фиг мне этот чай... – Не сдавайся, – сказала Катя строго, – ты чего это? – Не могу больше, – ответил Лешка тихо, – не могу. Я представил его состояние... если это длится уже две недели и не становится легче. Сразу заболела спина. Катя молча смотрела на Лешку. Ничего не говорила, ни слова. Потом поправила одеяло и вышла. Боль в спине не проходила... я вспомнил Катины слова об осложнениях. Может, правда... не дай Бог что-нибудь такое! Да нет, наверное, от сочувствия заболело. Я лег на лавку, накрылся одеялом. Меня, кажется, начинало знобить. Я вспоминал моего Алешку... он старше меня всего на два года. Этим летом вернулся из армии. Служил он под Москвой, и в общем, у него все обошлось благополучно. Но сейчас я вспоминал, как мы в детстве с ним лазали по гаражам... у нас там даже свой тайный домик был, на крышах. Кто-то сделал странную пристройку наверху, и там мы хранили копилку, тетрадку, где писали историю Корабля Призраков, и еще – наблюдения про всех знакомых девчонок... Алешка тогда собирался психологом стать. Хотя был двоечником, меня ему еще в пример ставили. Мы сидели с ним в этом домике, и болтали – часами... это так здорово, когда у тебя есть вот такой брат – друг, почти одного с тобой возраста. Я вспоминал, как нас обоих родители ругали – всегда нам вдвоем попадало, и от этого между нами возникала даже какая-то солидарность против родителей и Аленки (которая была нас на пять лет старше, и вообще – отличница...) Особенно жуткий скандал был, когда мы с Лешей уехали в аэропорт, естественно, ничего не сказав родителям. Мы тогда решили, что станем летчиками, и нам жутко захотелось хотя бы издали посмотреть на самолеты... Родители нас потеряли. Мне было десять лет, Лешке – двенадцать. Отец попытался нас выпороть, но это ему не удалось – мы носились по всей квартире от него и прятались в большой шкаф в прихожей. Я вспомнил, как родители долго пытались нас выманить из этого шкафа... Ужасно, но вот этот парень, которого я почти совсем не знаю, и который, наверное, действительно, умирает он очень похож на Лешку. Лицо, конечно, другое, и голос, и все – но почему-то похож. Может быть, тем, что мой Лешка в самом деле мог бы быть на его месте. Тут мне стало совсем плохо. Я видел лицо брата, и оно странным образом превращалось, переливалось в лицо умирающего парня, он оживленно рассказывал мне об армии, но губы его становились сухими, воспаленными, и дыхание вырывалось со свистом... Так постепенно я заснул.

Дневной свет уже не пробивался снаружи, оконце было непроницаемо темным. Только свечи в двух прибитых к стене самодельных канделябрах наполняли комнату колеблющимся, неясным светом. Борис Михалыч грузно ворочался с боку на бок. Я отвернулся от него и увидел Катю. Она сидела у столика, с каким-то шитьем, но шитье было отложено. Катя сложила руки на коленях и как-то вся ушла в себя, и по выражению ее лица, по легкому шевелению губ я понял, что Катя молится. Отчего-то это простое действие поразило меня. С одной стороны, это очень подходило к Кате, и даже объясняло, почему она вот такая, и где она находит силы и желание целыми днями торчать в этом тусклом аду, и без конца пытаться смягчить чужие страдания. С другой стороны, это нехитрое зрелище вдруг напомнило мне о моих собственных отношениях с Богом... не было у меня с Ним никаких отношений. До сих пор я даже не задумывался о том, что там наверху, возможно, что-то есть. В школе нам внушали, что ничего подобного нет и быть не может. Но если подумать, где-то в глубине души я все равно ощущал, что – есть... что-то такое есть. Только я не знал – что... Странно, откуда же в наши дни верующие люди. Вот как Катя... Ведь она молодая женщина, не старушка какая-нибудь. Или она поверила уже в Ладиорти? А сколько она живет здесь? Скрипнула дверь, Катя вздрогнула, повернула лицо к входящим. Они сбрасывали на пороге мокрые куртки – на улице моросил дождь. Подходили по очереди к постели Алеши. Артем, Ваня, Макс и еще незнакомый мне мужчина постарше. Мне они кивнули по разу, поздоровались и больше не обращали на меня внимания. Я сжался, как мышь, под одеялом... Мне было страшно отчего-то. Так страшно, как бывает в детстве, когда лежишь один в темной комнате, и тени ходят по стенам. Здесь было тоже темно. И все молчали или разговаривали вполголоса. Как будто кто-то страшный прокрался сюда, и люди боялись раздразнить его... Незнакомый мужчина зажег лучину рядом с кроватью Алеши. Больной открыл глаза и молча смотрел на друзей. И они не говорили ничего. Просто стояли и смотрели. Они и вчера приходили, и позавчера. Но не все вместе. Приносили яблоки, груши, болтали о том, о сем. А сегодня ничего не принесли. – Тем, – сказал Алешка, – сядь ко мне, что ли. И дай руку. Артем выполнил его просьбу. – Страшно, – сказал Лешка жалобно. – Ничего, – прошептал Артем, голос его было трудно узнать, – Ничего, все хорошо будет. – Страшно, – повторил Лешка. И я понял, как ему страшно. Они все стояли возле него, его друзья, на которых он мог положиться, которым он верил... и все-таки он был одинок. Бездна ожидала его, и в эту бездну ничего и никого нельзя было взять с собой. И никто не мог помочь ему. Никто не мог вытащить его из этой бездны, как вытащил Борис Михайлович из-под смертельного луча. И Лешка не выдержал этого ужаса... Он начал болтать. – Если будешь на Земле... если вернешься, – он говорил только с Артемом, больше ни с кем, – Сообщи Ленке. Ты сам скажи. Она живет на 3-го Интернационала, дом 5, квартира 67. Запомни, пожалуйста. Дом 5, квартира 67. 5, 6, 7 – легко запомнить. Только не рассказывай ничего. Она не поймет и не поверит. Просто скажи – умер... так получилось. Они никто не поймут и не поверят. Лучше бы я попал в Афган... тогда бы хоть погиб нормально. Мать бы на могилку ходила, Ленка... думали бы, что у них сын – герой. А я тут... Лешка что-то еще говорил, потом начал заговариваться, его слова было все труднее различить. Он уже не говорил – шелестел... Потом замолчал, глаза закрылись, словно от непосильного напряжения, пальцы лихорадочно вцепились в руку Артема. Все стали выходить, прощаться... Только Артем остался сидеть с умирающим – не отнимать же руку. Когда все вышли, Лешка снова открыл глаза и произнес отчетливо. – Тяжело... умирать. Через некоторое время Катя подошла к Артему. – Ты иди, Тема... хватит уже. Артем покачал головой. – Иди, – мягко настаивала Катя, – Я тут останусь. Иди, не надо... – А если он опять проснется? – спросил Артем хрипло. – Он долго так может, – сказала Катя, – Тебе ведь работать завтра... Иди. Если что, я сбегаю за тобой. Артем встал, подошел к двери, стал обуваться. – А ты как же? – спросил он. Катя пожала плечами. – Я – что... не каждую же ночь сидеть приходится. Артем вышел, Катя села рядом с Алешкой и снова стала молиться. Я задремал. Когда я открыл глаза, Кати уже не было. Я повернул голову и увидел, что вместо Алешки на кровати лежит что-то совершенно неподвижное, каменное, и это что-то накрыто простыней полностью, до самой макушки.

Через два дня Артем привел меня в хижину, которая называлась у них "третьей общагой". Так было принято в Граничном Поселке – неженатые парни (и отдельно, естественно, женщины) жили вместе и вели общее хозяйство – по четыре-пять человек в хижине, "общежитии". Я уже знал, что все, кто проявляются в Ладиорти, живут здесь по-разному. В основном, населяют деревни, брошенные местными жителями – вдоль горной цепи таких деревень много... "Дом свободный, живите, кто хотите". Деревни эти уже получили русские названия, и жизнь в них течет – в каждой на свой лад. У нас в Граничном существовали довольно строгие порядки и серьезная власть. Руководил повседневной жизнью Совет во главе с председателем Евгением Павловичем Грушко. Он и на Земле был каким-то там руководителем... причем довольно дельным, судя по всему. Была у нас и армия – собственно, часть общей армии, образованной выходцами из большинства деревень. Нашим Граничным гарнизоном руководил тоже бывший лейтенант, правда, танкист. Кроме охраны поселка и походов за продовольствием, гарнизон выполнял также функции милиции. Мне уже рассказали, что в некоторых деревнях царит полная анархия, но люди в основном оттуда бегут в Граничный и другие поселки, где жизнь более-менее налажена. В Граничном Совет выработал Кодекс, довольно простой и конкретный. Ко мне в больницу специально пришел представитель Совета и дал ознакомиться с Кодексом. Законы здесь были такие же, как везде – запрещалось убивать, воровать (в том числе, и у местных), хулиганить, насиловать, и вообще безобразничать. Предусмотрены были за разные преступления довольно суровые наказания вплоть до расстрела. Вторая часть Кодекса состояла из обязанностей гражданина, от которых тоже запрещалось увиливать. Обязанность работать и обязанность для мужчин служить в армии, а для женщин – выполнять "социальные работы". В общем, все довольно просто и понятно. У меня даже ни одного вопроса не возникло. Кроме того, представитель расспросил меня о профессии, о том, что я умею делать... а что я умею? Только что закончил школу. Ну, немного в технике разбираюсь. Так какая здесь техника? Собак умею дрессировать... но собак у них здесь нет – по той же причине, что и лошадей. Ну что... зачислили меня в "общий рабочий отряд" и в армию, естественно. Артем указал мне на одну из лавок. Под ней стоял большой сундук – вот и вся мебель, которая отныне будет мне принадлежать... – Это Алешкино место, – спокойно сказал Артем, – устраивайся. Они, оказывается, все были из одной "общаги" – Артем, Ваня, Макс, еще с нами жил мужчина постарше, все называли его дядя Леня. Дядя Леня на Земле работал на мебельной фабрике, и здесь, соответственно, руководил бригадой столяров. Макс был его учеником, Артем работал в бригаде золотоискателей. Ваня, как и я, занимался "общими работами". В данный момент "общие работы" заключались в уборке картошки.... Мне пришлось вспомнить только что оставленные колхозные навыки. Правда, ни о каких картофелеуборочных комбайнах речи не шло – копали лопатами, причем не железными, а заточенными кремниевыми. Каменный век, думал я, втыкая в землю неровно обработанное орудие. После нескольких часов работы тело начинало ныть, а потом превращалось в тупой, бесчувственный автомат... Вот ведь жили и не замечали на Земле, как много хорошего вокруг. Ныли и возмущались, что условия плохие, что картошку убираем вручную... Попробовали бы здесь ее копать. Я уже не говорю о комбайнах или такой мелочи, как нормальные железные лопаты и вилы... взять, например, обыкновенное ведро. Здесь ничего подобного нет – или тяжелые глиняные тазы, или холщовые мешки. И уже мечтаешь о легком ведрышке с удобной дужкой, которая так хорошо ложится в руку. И так далее – тысяча мелочей, которые замечаешь только тогда, когда их нет. После работы два раза в неделю проводились учения. Я учился стрелять из автомата, разбирать его, чистить, собирать. В школе я был на сборах, и мне довелось пару раз пострелять из "Калашникова". Здешние автоматы были примитивнее, с коротким стволом, вообще отличались довольно сильно. Учили нас и другим вещам – тактике, ориентированию на местности, немного самбо. Кроме того, был курс по изучению местного языка Ладиорти. Оказывается дальше, в долине сохранились деревни местных жителей, и к востоку их было уже очень много... мы жили на окраине какой-то большой земли, о которой, по сути, ничего не знали. И там, на востоке, ничего не слышали о каких-то адвантах, о пришельцах, о Земле... Говорят, туда посылали экспедиции, но ни одна не вернулась. Но на всякий случай мы учили их язык – заодно и с рыбаками будет проще объясниться, если что. И с торговцами – те говорили на своем языке, которого здесь не знал никто, и еще на местном диалекте. Вот, собственно, так протекала моя новая жизнь. Раз в неделю, в субботу устраивали танцы, в остальное время мы ходили друг к другу в гости, в библиотеку – в основном она состояла из местных рукописных книг, просто шатались по поселку и окрестностям. Назвать эту жизнь скучной – пожалуй нельзя. Тяжелой, скудной сколько угодно. Я никогда в жизни столько не работал... но ясно было, что выхода другого нет и не предвидится. Что если мы хотим зимой и весной что-то есть, сейчас нет другого выхода, как напряженно работать. За две недели урожай был убран полностью – я участвовал в уборке не только картофеля, но и свеклы, моркови, яблок и даже ячменя. Посеяны озимые. Женщины работали на овощных складах. Ваню перевели на ремонт и утепление коровника, он немного умел плотничать. Меня же отправили с другими парнями, пока земля еще не замерзла (снега, говорят, здесь не бывает, но все равно – морозы), копать несколько новых погребов. Иначе не удастся сохранить весь урожай, который в этом году, говорили, уродился прямо-таки небывалым. Это меня немного успокаивало... если честно, я боюсь голода. Я читал в детстве о Ленинградской блокаде и как-то ярко представил себе, каково это – умереть от голода... когда вообще нет ничего. Никакой еды. И ладно еще, если бы ты был один, как в пустыне – лег и умер. А вокруг другие люди, маленькие дети, и все тоже умирают от голода... и еще работать надо, что-то делать, двигаться. Я очень этого боюсь, просто иррациональный страх какой-то. Но в этом году, говорили, еды хватит точно. И еще пять бычков подросли, которых можно будет постепенно забить. И теперь уже двенадцать молочных коров. Так что молоко в этом году будет и для взрослых... И даже масло будет, и сметана. Когда я думал об этом, на душе становилось как-то легче. Вот никогда бы не подумал раньше, что такие простые вещи будут для меня иметь такое огромное значение.