Текст книги "Белый Всадник (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Завацкая Яна
Белый Всадник

Яна Завацкая

Белый Всадник

Аннотация:

Свет и Тьма... привычные городские улицы позднесоветских времен и таинственная запредельная страна, грань, на которой воины Света ведут смертельную борьбу с некими... пока неясно, какими именно, но явно темными созданиями.

ГЛАВА 1. ТОЛЬКО СПОКОЙСТВИЕ. И НИКАКОЙ МИСТИКИ.

Город замер в знойной августовской дымке.

Даже троллейбусы ходили как-то бесшумно. Под босоножками мягчел и плавился асфальт. Безлюдно было на улицах в этот инфернальный полдневный час. Лишь изредка попадались у освежающих автоматов томящиеся очереди безумных мечтателей, наивно полагающих, что час стояния на солнцепеке окупится стаканом тепловатой газировки, поглощаемой огромными глотками под завистливыми торопящими взглядами. Таня проходила мимо очередей, не поднимая взгляда – ничто не могло взволновать ее сейчас. Окутанная ватным, как ей казалось, облаком зноя и тоски, она шла, и горячий асфальт жег ее ступни сквозь тончайшие подошвы шлепанцев без каблука. Проклятый душный город вис над головой, и нечем было дышать, и сероватые мрачные кубы домов еще больше стесняли и стискивали улицы, не давая человеку вздохнуть полной грудью. Не было и не могло быть в этом городе ни счастья, ни даже простой удачи. И даже то, что поезд до Энска ушел, и следующий ожидался лишь завтра утром – и это казалось Тане уже закономерным звеном в цепи неудач, вызванных, конечно же, духотой и дьявольским испарением стен забытого Богом областного центра.

Минуя скверик с чахлыми деревцами да парой детских качалок из раскаленного железа, покрытого облупившейся краской, Таня вышла на проспект. Здесь людей было побольше, и ветер доносил издалека благодатную речную свежесть. Впрочем, облегчение это показалось Тане столь же ничтожным, как грешнику в аду на раскаленной сковородке – кружка воды.

Уже почти перестав переживать крупную неудачу своей жизни, Таня ощущала лишь сиюминутные неприятности: платье промокло от пота, солнце било в незащищенную голову с силой парового молота, очень хотелось пить, в довершение же всего нестерпимо устали ноги. Казалось, не так много она прошла пешком, но на жаре устаешь быстрее. Что ж, по крайней мере, отдохнуть-то можно – торопиться совершенно некуда до завтрашнего утра. Таня вскоре присмотрела уютную скамеечку, прикрытую даже сетчатой тенью чахлой городской березы. Можно, конечно, пойти поискать автовокзал, да есть ли смысл: билет до Энска стоит наверняка больше, чем жалкий рубль, залежавшийся сиротливо в кармане. По глупости Таня купила уже билет на завтрашний поезд, истратив почти последнее. Ну на перекус в вокзальном буфете рубля хватит. Может, еще и на кино...

Таня плюхнулась на скамеечку, поставив у ног сумку с грязноватой надписью Champion на кожаном боку. Несколько минут, с наслаждением вытянув гудящие ноги, она созерцала на ограде напротив афишу, которая и навела ее на мысль о кино. Афиша рекламировала крутой американский фильм "Бездна". Какие-то голые ноги в ластах, спины не то дельфинов, не то акул расплывчато рисовались на аквамариновом фоне. Рядом, под окнами булочной, лениво расхаживали раскормленные сизые голуби. "На реку бы сходить. Жаль, купальника нет,"– даже мысли шевелились вяло, нехотя. "Ну что ж, поработаю годик. Устроюсь на почту... или в больницу. А там видно будет. Репетитора нужно, наверное, взять." Все это было уже передумано, и даже почти не трогало. "Надо же, жара какая. Лето к концу, а жара... А в Энске..." Но об Энске думать не хотелось. Неприятно будет возвращаться. Плевать, конечно, но все же...

Странно, кажется, что уже вечер. А солнце только за полдень перевалило. Впрочем, и понятно: встала в шесть, и столько событий прошло с тех пор, целая эпоха жизни окончена, и изменить уже ничего нельзя. Верно, что маятник качается от отчаяния к надежде и обратно. Да только с каждым взмахом его надежда все мельче, и отчаяние мельче, потому что привычнее. Мечтаешь пробиться к сияющим вершинам науки, и спотыкаешься на первом же элементарном экзамене. Какая теперь надежда впереди? И может ли что-то еще измениться в этой одуряющей пустоте знойного полдня?

И – изменилось. Ничего еще не произошло, но воздух словно задрожал, и свежестью повеяло слева, и тепло – не палящее, а ласковое, приятное даже в летний полдень. Чье-то присутствие почуяла Таня, там кто-то был, у другого конца скамейки. И тотчас этот кто-то подал голос:

– Разрешите?

– Пожалуйста,– ответила Таня, лишь мельком глянув в сторону спросившего. Тот сел. Но сел не благовоспитанно на краешек скамьи, а на середину ее, слишком близко к Тане, где-то на самой границе дозволяемого внутренним чувством приличия. Сел и тут же заговорил:

– Простите, что я помешал. Кажется, у вас неприятности?

"Неужели у меня несчастный вид?"– удивилась Таня. Вслух же сказала:

– Вы очень проницательны.

Ну, хочет человек познакомиться – почему бы и нет? Скучно же!

– Вероятно, вас постигла неудача,– продолжал незнакомец,– Я даже осмелюсь предположить, какая именно: вы не поступили в институт.

– Может, вы еще скажете, в какой?

Понятно. Провинциалка с сумкой, вид вполне деревенский, к тому же разочарованный. Возраст абитуриентский, время года соответствующее. Шерлок Холмс нашелся! Как любой человек, чьи личные неприятности ставят в один ряд с другими, чужими неприятностями того же рода, Таня испытала легкую досаду.

– Нет, этого не скажу,– продолжал молодой человек,– Кроме того, ваша проблема глубже, верно?

– Вы большой специалист по проблемам? – съязвила Таня и тут же пожалела об этом.

– Все не так просто. Посмотрите на меня,– неожиданно сказал собеседник. Таня машинально подняла глаза.

Ощущение судьбы – такое слово лучше всего подошло бы в данном случае. Странная мысль пронеслась в голове: "Вот и все. Это – на всю жизнь." Что – на всю жизнь? Таня не поняла этого, но ощущение необычности встречи не проходило. И еще – как будто очень давно она видела это лицо, встречала этого человека и была с ним даже близко знакома.

– Здесь неудобно беседовать,– заметил он.– Давайте зайдем в кафе...-и, видя, что она собирается возразить, поспешно прибавил,– Понимаю, что с житейской точки зрения глупо идти в кафе с первым встречным. Но ведь вы сами поняли – наша встреча не совсем обычна.

Вот так и обманывают семнадцатилетних дурочек, оказавшихся без родителей в чужом городе, – заметил кто-то очень назидательно в Таниной голове. Однако Таня проигнорировала это замечание и сказала вслух:

– Ну ладно, пошли.

–Отлично. Кстати, меня зовут Виктор. Позвольте вашу сумку?

Они поднялись и пошли по бульвару.

– А как ваше имя?

– Меня зовут Таня.

– Итак, она звалась Татьяной,– внушительно произнес Виктор.

У Тани дрогнуло сердце.

–"Ни красотой сестры своей, ни свежестью ее румяной не привлекла б она очей... – это обо мне, подумала она в тысячный раз, произнося любимые строки. Вот это – точно обо мне. Дика, печальна, молчалива...

– Право, я не помню, что там дальше,– с огорчением сказал Виктор,– В наше время редко кто знает классику.

– Я знаю "Онегина" наизусть,– сообщила Таня.

– Вы – редкий человек. Сюда, пожалуйста!

Они оказались в кафе-мороженом, очень неплохом. Блаженная прохлада царила здесь; несмотря на жару, народу было немного. Кафе казалось чистым, уютным, и даже снежинки, разбросанные по желтоватым стенам щедрой кистью сеятеля-живописца, и сакраментальный плакат над окном мойки "Помоги, товарищ, нам, убери посуду сам" – даже они не портили впечатления.

– Какой столик? Давайте вот сюда... Вам какого мороженого и сколько?

Таня глубоко вздохнула. Всегда эта проблема!

– Честно говоря, у меня совсем нет денег.

– Разумеется, я угощаю, – сказал Виктор.– Так что вам принести?

– Ну... не знаю. То же, что и вам.

Виктор направился к прилавку. Через пять минут он вернулся с двумя запотевшими стеклянными вазочками, тарелкой с пирожным и бутылкой грушевого лимонада. Пломбир в вазочках был залит шоколадом да еще засыпан орешками. Из-за волнения Таня сегодня не завтракала, а время подходило уже к обеду, поэтому ее не могла не порадовать щедрость нового знакомого.

За едой Таня украдкой разглядела его подробнее. Виктор был, бесспорно, красив. Возраст его точному определению не поддавался: от двадцати до тридцати пяти. Тонкие, изящные черты лица, мягкие черные кудри, и особенно большие, как у ребенка, глубокие темные глаза в пушистых длинных ресницах – все это придавало ему хрупкий, почти женственный вид, хотя роста он был не маленького. (Тут Таня невольно смутилась, вспомнив, что платье на ней мокрое от пота, и волосы наверняка висят неприглядными сосульками). Манеры молодого человека были в высшей степени изысканны. Он ел, лучше сказать, кушал, сидя совершенно прямо, почти не глядя на стол, орудуя ложечкой с большим изяществом. Руки его, смугловатые, тонкокостные, твердые и уверенные в движениях, с очень длинными, ловкими пальцами, наводили на мысль о хирурге или музыканте.

– Вы не огорчайтесь, – говорил он, – Я в свое время тоже завалил много экзаменов, и ничего, как видите, жив, и даже с дипломом.

– Да я и не огорчаюсь, – сказала Таня, – через год поступлю.

– Ну, конечно, все-таки неприятно...

– Честно говоря, да, – согласилась Таня.– Как я появлюсь у себя в Энске? Меня считали такой отличницей, знаете – "гордость школы", и вот... Наш Энск ведь это большая деревня, сплетни пойдут, знаете, как это бывает.

– А вы не обращайте внимания! – посоветовал Виктор,– Как это... "Услышишь суд глупца и смех толпы холодной"... У вас, похоже, особенные отношения с Александром Сергеевичем?

– Да, – Таня кивнула,– я и в Михайловское каждый год езжу, на день рождения его. Даже в этом году ездила, хотя выпускные были. Я вообще литературу люблю.

– Наверное, хорошие учителя были в школе? – предположил Виктор.

– Ничего. Но мне в школе было скучно. Я не из школы это все люблю.

– И поступали на филфак?

– Да. Наверное, зря. Я ни к чему толком не способна, даже экзамен сдать не могу.

Таня ловко поддела ложечкой подтаявшее мороженое, прихватив понемногу и орешков, и шоколада.

– Я всегда считал,– начал Виктор,– что русская литература слишком сложна для средней школы. Подросткам интересны могут быть Дюма, Вальтер Скотт, Стругацкие... Может быть, Бальзак, Диккенс. С другой стороны, понятно, что школа старается дать определенный культурный уровень. Но почему-то из этого ничего не выходит, кроме отвращения к классикам, а у некоторых – и вообще к книгам. Такие, как Вы – редкость, согласитесь. Я, например, в школе ни одного программного произведения из глупого принципа не читал. Но все их прочитал позже, когда появился какой-то собственный опыт. И то далеко не постиг всей глубины. Тоже еще рановато.

Виктор налил себе и Тане лимонада, двумя пальцами, как хрустальный бокал, приподнял общепитовский стакан, осторожно пригубил напиток.

– Да, наверное, – сказала Таня. – Мне больше всего не нравится то, что нужно писать сочинения так, как профессиональные критики. Мои мысли, конечно, очень примитивны, но их излагать интереснее, чем чьи-то чужие. Я не знаю, наверное, или я не способна никогда стать филологом, или что-то у нас просто не так.

Таня осеклась. Ее вдруг смутила мысль, что вот она сидит в кафе с совершенно незнакомым мужчиной и почему-то беседует с ним о литературе, о школе, о том, что ей интересно... а ему, что ему нужно от нее? Да какая разница, оборвала она себя. Почему нужно ко всему прикладывать банальные мещанские соображения?

Если не задумываться над всем этим... если просто болтать, то – очень хорошо. Какая-то незримая связь... Хоть и сказано еще совсем немного, и ничего не ясно возникла уже эта связь. И немыслимо теперь расстаться просто так, навсегда.

Но тут же иная часть Таниного существа, ее Родительское "Я", если следовать учению Берна, глубоко возмутилась: после пятнадцати минут знакомства воображать бог весть что? "Уж не влюбилась ли ты?"– ехидно спросила эта часть. "Нет",честно ответила Таня. Ничего похожего, кажется, не было.

Ах! Ведь Виктор что-то говорил... и, кажется, ждет ответа. А она пропустила все мимо ушей.

– Простите, – проговорила она, краснея.– Я задумалась, и не слышала совсем, что вы говорили.

– Неудивительно,– сказал Виктор,– В вашей жизни произошло немаленькое событие. Конечно, вам не до высоких материй сегодня.

Мороженое уже исчезло, оставив после себя кремовые лужицы в вазочках, пропало, по обыкновению всех удовольствий – исчезать, едва появившись. "Что же дальше?"– подумала Таня. Во всех случаях, когда она знакомилась с молодыми людьми, самыми большими проблемами было – о чем говорить и что же делать дальше. Вероятно, она знакомилась не с теми. Во всяком случае, Виктор решительно брал эти проблемы на себя.

Слегка придвинувшись к ней и положив костистую смуглую руку на стол рядом с таниной рукой, он сказал негромко:

– Вы простите, что я так вмешиваюсь в ваши личные дела, но... можно задать вопрос? – (Таня кивнула) – Когда вы едете назад, в Энск? Если не секрет, конечно, – прибавил он.

– Нет, не секрет. Поезд отходит завтра утром. На сегодняшний я не успела.

– Ага! Простите,– смутился Виктор,– А... до завтра вам есть где переночевать?

– Ну, это не проблема. У вас очень хороший вокзал. Предприятие коммунистического обслуживания, как написано там на табличке, и по-моему, справедливо написано!

– Вы, наверное, сочтете меня наглецом,– проговорил Виктор, опустив глаза,– Но я мог бы предложить вам кое-что получше. Вы могли бы переночевать у нас.

– Я понимаю, что это звучит дико,– поспешно добавил он, глянув на танино лицо,– Тем более, что я живу не с родителями, а мы снимаем квартиру с друзьями. Но что, если вы рискнете?

– Ну... Не знаю.

– Ведь вы не Красная Шапочка, хотя матушка наверняка дала вам кучу наставлений по поводу хищников. Ну, а я – отнюдь не волк. Вашей чести ничего не грозит, даю слово.

– Откуда мне это знать? – резонно возразила Таня.

– А вы спросите свое сердце.

Какая-то махина ворочалась внутри, какая-то огромная работа происходила там. Таня силилась осознать это – и не могла. Все было как-то странно сегодня, подернуто голубоватой дымкой безумия. Ей никогда не случалось встречать таких людей, не случалось говорить сердцем, а не словами, не приходилось верить людям без оглядки. И вот – сердце молило поверить. И – поверить было нельзя. Обрывки страшных житейских историй... какие-то жуткие изнасилования... труп в канализации – все это вертелось в голове. Вот так это все и начинается... Вежливый юноша, интеллигентная такая беседочка, мороженое, а там – приглашение в гости, шампанское. В конце концов Таня разозлилась на себя. Ну и что, так всю жизнь и просидишь благоразумной старой девой... Она хочет этого, хочет верить, вот и все! А если она будет обманута – ну что ей грозит? По-настоящему (Таня осознала это только сейчас) она не боялась никогда ни смерти, ни иных физических неприятностей. Ну, кому нужна ее жизнь, кто не переживет ее смерти? А что касается так называемой девичьей чести, так это в наше время скорее порок, чем достоинство. Сейчас она не за себя боялась, а просто должна была бояться согласно житейскому предрассудку...

Наверное, я дура, решила Таня. Но ведь и терять мне нечего...

– Ну так – поедете? – спросил Виктор, все это время внимательно присматривавшийся к Тане.

Девушка хмуро кивнула.

– Ну, вот и хорошо.

Они поднялись с мест, задвинули стулья, отнесли грязную посуду в окошко под призывным плакатом и вышли из кафе. Виктор вскинул на плечо танину сумку.

Метро в Зеркальске было построено совсем недавно. Стены сверкали белым мрамором местного происхождения. У самого конца эскалатора Таня с некоторым страхом заранее приготовилась к прыжку (ей в жизни всего раза два приходилось ездить в метро). Виктор незаметно и очень деликатно взял ее за руку и – хоп! они уже стояли на зеркально-мраморном полу станции. Из туннеля, рыча и изрыгая огонь, подобно дракону, вынесся поезд, и Таня с Виктором вошли в вагон.

Народу было совсем немного, и они смогли сесть на скамейку. Поезд, разогнавшись, породил такой грохот, что разговаривать стало решительно невозможно. Это было и неплохо... Таня, как зачарованная, смотрела в стену, летящую за окном. Черно-беловатые сплошные полосы в сопровождении оглушительного грома езды – в этом было нечто гипнотическое. Вскоре у Тани заложило уши.

Проехав пять или шесть перегонов, они поднялись наверх. Эта окраинная станция была выполнена с традиционной для советского метро помпезностью. Беломраморный прохладный холл, сверкающий над эскалаторами мозаикой на рабоче-крестьянскую тему, кристальная чистота наружных стеклянных стен. Тем более разительным оказался контраст, когда наши герои вышли снова под палящее солнце – после кондиционированного рая станции словно нырнули под жаркое душное одеяло. Великолепный современный дворец, увенчанный гордо горящей буквой М, высился посреди гигантского вытоптанного пустыря с пожухлой травой и зарослями лопухов и татарника, заваленного мусором и собачьим пометом. К ближайшей асфальтовой улице, пролегающей метрах в ста от станции, вела потрескавшаяся от жары пыльная тропинка. Вдали за станцией высились какие-то раздерганные холмы, наводившие на мысль о городской свалке. Впереди же в неясном мареве виднелись белые кубы новостроек. Туда и направились Виктор с Таней по пыльной извилистой тропке.

Это был типичный окраинный район. Стандартные, спланированные, как по линеечке, не успевшие еще посереть жилищные коробки гордо высились среди не желавших поддаваться цивилизации пустошей. Кое-где был проложен асфальт, под некоторыми окнами посажены цветочки, и почти во всех дворах стояли уже причудливые железные сооружения для детских забав. Но большую часть пространства вокруг многоэтажек занимал все тот же пустырь, заваленный мусором и обещавший непролазную грязь в мокрое время года.

Ориентироваться среди этих стандартных домов, магазинов, детских садов мог только привычный человек. Таня покорно шла за Виктором, и так они приблизились к одной из девятиэтажек, белой и длинной, как колбаса. Стены подъезда были густо покрыты надписями и рисунками, содержание которых сводилось к изъявлениям половой любви во всех формах: от детски-невинных (Оля + Саша=...) до весьма смачных, заставивших Таню поспешно опустить глаза. Поверх всего этого разнообразия ярко выделялась свежая крупная надпись: КАКАЯ СУКА ЗДЕСЬ ПИСАЛА? и дальше такими же крупными буквами автор подробно и нецензурно объяснял, что он намерен сделать с хулиганом, пишущим на стенах, если такового поймает.

К счастью, идти нужно было только до лифта. Виктор жил на четвертом этаже. Здесь стены блистали почти нетронутой белизной. Виктор подошел к двери, выкрашенной в стандартный, коричнево-красноватый цвет, и открыл своим ключом.

– Прошу вас, – он пропустил Таню вперед.

Миновав узенький темный коридор, они оказались в довольно большой комнате. Двое людей поднялись им навстречу.

– Привет, – сказал Виктор и обратился к Тане, – позвольте представить вам моих друзей.

Один из представляемых, огненно-рыжий, ростом поменьше своих друзей, но кряжистее, протянул руку.

– Аркадий, – произнес он сочным баритоном.

– Меня зовут Таня, – она смущенно прикоснулась кончиками пальцев к его крепкой широкой ладони.

Второй, светловолосый, слегка сжал Танину кисть сухими твердыми пальцами.

– Даниил, – представился он, – можно просто – Дан.

Он широким жестом повел в направлении мебели.

– Присаживайтесь, пожалуйста, Таня.

Она послушно опустилась на стул. Обстановка комнаты, надо сказать, произвела на Таню неординарное впечатление. Кто-то явно задался целью собрать в этой небольшой квартире библиотеку не меньше Публичной. Книгами были плотно набиты довольно обшарпанные шкафы, все стены увешаны от пола до потолка книжными полками. Кроме этого, в комнате стояло неплохое старинного вида пианино и весьма старенькая и скудная мебель. В целом же, как это ни странно, комната имела вид аккуратный и чистенький.

Но гораздо больше Танино внимание занимали друзья Виктора. Она не успела да и стеснялась как следует разглядеть их. Однако снова ее посетило странное чувство, как будто она видела и знала этих людей когда-то давно. И – более того. Сама атмосфера этого дома, некий таинственный запах, царивший здесь, показался Тане хорошо знакомым. Между тем она могла бы поклясться, что не только в этой самой квартире не была, но вообще за свою жизнь ничего подобного не видела. И все же странное чувство не оставляло ее: как будто она вернулась домой.

Но хорошенько проанализировать это дежа вю Таня не успела. Виктор сказал, обращаясь к Аркадию:

– Кашка, нужно еще кое-кого представить, тебе не кажется?

– Баярд! – крикнул рыжеволосый.

В коридоре раздался топоток, и в комнату вбежал белый большой пудель, огромного роста, но легкий, с коротко постриженной белоснежной шерстью.

Пудель подошел к Тане, неблизко, вытянув длинную шею, осторожно понюхал ее платье, затем руку. Хвостик его приподнялся, и, по мере того, как пудель изучал Танин запах, махал из стороны в сторону все активнее и скорее. Закончив изучение, пес вскочил внезапно на задние лапы, поставив передние Тане на грудь, и несколько раз лизнул ее в лицо быстрым и горячим язычком.

Окружающие засмеялись.

– Фу, Баярд! – возмущенно закричал Аркадий. Собака покорно отошла от Тани, с упреком взглянув на хозяина.

– Не сердитесь, – сказал Дан, – просто он почуял хорошего человека.

– Надеюсь, вы ничего не имеете против собак? – ревниво спросил Аркадий.

– О, я очень люблю собак! – ответила Таня,– Я всегда мечтала иметь собаку, но мама не разрешает.

– Конфликт поколений! – вздохнул рыжий собаковод,– А кстати, нас сегодня будет кто-нибудь кормить?

– А кто сегодня дежурный? – спросил Виктор невинным тоном.

Аркадий преувеличенно пожал плечами и обратился к Дану.

– Ты не знаешь, кто сегодня дежурный? И я не знаю. Вот досада!

– Все-все, сдаюсь! Иду на кухню.

Виктор поспешно скрылся за дверью.

– Я там картошку сварил уже, – сказал Дан ему вслед. Он прошелся по комнате, руки в боки, уселся в кресло напротив Тани. Его необычно светлые странные глаза смотрели прямо ей в лицо, и взгляд этот, прямой и чистый, смутил Таню, воткнулся в грудь и прожег раскаленным острием до самого сердца. Сердце застучало встревоженно и часто. Все это длилось какие-то доли секунды. Возможно, этого даже и не было. Дан тут же отвел взгляд и сказал беспечно.

– Не обращайте внимания, Таня. Вик у нас гений, ему свойственна рассеянность.

– И готовит он ужасно,– подал голос Аркадий. Он сидел уже за столом, и несколько раскрытых книг и тетрадей было разложено перед ним.

– Ничего, вот вечером он нам поиграет,– сказал Дан,– Вы ведь останетесь до вечера?

Таня неловко пожала плечами. Абсурдная мысль – переночевать в квартире с тремя мужчинами – ей почему-то уже не казалась дикой. Но все же было неловко.

На кухне что-то звякнуло. Таня вдруг сообразила, что Виктору надо бы помочь. Она встала и бочком, бесшумно стала продвигаться к двери.

– Это более сложный вопрос, мы его позже обсудим,– сказал Дан Аркадию, видимо продолжая какой-то разговор. Тут он заметил Танины маневры и негромко сказал,Ванная по коридору направо, вас проводить?

Таня покраснела.

– Нет, я на кухню хотела, – сказала она,– я подумала, надо, наверное, помочь, а то он там один?

– Да, конечно, – сказал Дан. Таня тихонько вышла.

Она прошла по темному коридорчику и без труда нашла кухню, довольно большую по сравнению с тем закутком, который был у них дома. Шкафчики стояли разнокалиберные, но все было вымыто и почищено. На клеенке стола, несколько обшарпанной, красовались несколько ромашек в граненом стакане

– Привет,– сказал Виктор, поворачиваясь к ней,– Вы на подмогу? Вот здорово!

Он поставил на стол кастрюлю, из-под крышки которой валил пар...

– Я накрою, а вы, может, пока салат нарежете?

Виктор выложил перед ней несколько вымытых помидоров, зеленый лук, огурец, редиску. Взяв остро отточенный нож, Таня принялась за дело. Честно говоря, она не была особенно искушена в домашнем хозяйстве. Хотя Таня вообще помогала по дому, сложные дела, вроде приготовления пищи, мама предпочитала делать сама, а не обучать непутевую дочь. Так было удобнее и проще. Поэтому Таня занималась дома только монотонными и простыми вещами: пол помыть, погладить белье. И теперь ей было неловко. Казалось бы, простое дело – нарезать салат, но ей все чудилось, что и это она делает как-то не так. Слишком крупно или слишком мелко. Самым обидным было опозориться перед представителями мужского пола. Таня вспомнила, как на новогодней вечеринке она заваривала чай, и мальчишка из класса издевался над ее умением это делать. "Ты вообще хоть раз в жизни чай-то заваривала?"слышала Таня его голос. И как всегда при этом постыдном воспоминании, она покраснела и закусила губу.

– А вы, Таня, прямо мастер! – послышался сзади голос Виктора. Ожидая подвоха, она обернулась, но увидела доброжелательную улыбку.

– Вы замечательно режете, так мелко! Сразу видно женскую руку, – похвалил Виктор.

У Тани отлегло от сердца. Она сказала свободнее:

– Честно говоря, я совсем не умею готовить.

– Ну, я думаю, это не так важно,– сказал Виктор.– И дело это нехитрое, главное, не напрягайтесь, чувствуйте себя свободнее. У нас здесь все люди простые.

Говоря это, он ловко нарезал петрушку и ссыпал в блюдечко.

Наконец все было готово. В тарелки разложена вареная картошка, выставлены бутылки с молоком и Танин салат. Виктор взял большую алюминиевую миску, размял в ней несколько картошек, залил молоком и посыпал сверху петрушкой. Баярд, который по собачьему обыкновению во время готовки околачивался на кухне, вылез из-под стола, с вожделением глядя на миску.

Миска была поставлена для собаки на высокую скамеечку. Дан с Кашкой появились из комнаты, ведя совершенно непонятный, но бурный спор. Горячился, правда, в основном, Кашка, Дан только лениво ворчал в ответ. Спорщики уселись за стол, и вся компания принялась за еду. Таня не могла не отметить: еда, хоть и очень простая, была необычайно вкусной.

– Вы еще припомните мои слова, граф, – говорил Кашка, обращаясь к Дану. Западная сторона у нас слабовата.

– Он упрям, друг мой, оставьте его, – вмешался Виктор.

Таня, ничего не понимая, посмотрела на Дана. Внешность его внезапно резко изменилась. Его угловатая некрасивость преобразилась в утонченное изящество, бледность лица показалась благородной, манера держать себя – величественной... Граф! – подумала Таня. Вот уж верно. А ведь он главный среди них!

Но и Виктор с Аркадием изменили обычный свой облик, и они напоминали сейчас королевских мушкетеров, благородством и доблестью романтических времен блистали их лица и осанка. Виктор же выглядел просто красавцем со своим правильным тонким лицом и кудрями цвета воронова крыла. Таня подумала, что Виктор – единственный из них, кто по-настоящему, классически красив. Несколько хрупок, разве что. Впрочем, и другие ей нравились.

– Поверьте, друзья, – медленно сказал Дан,– На западе будет легче. Кроме того, я сам буду там.

– Во время праздника?– воскликнул Аркадий.

– Я думаю, что нам не придется быть на празднике,– сказал Дан.

– Граф, я не перенесу этого разочарования,– предупредил Аркадий.

– Ну полно, Кашка, – возразил Виктор,– Ночь на свежем воздухе...

– Физические упражнения, – добавил Дан.

Кашка пробормотал длинную фразу на языке, который Тане показался немецким.

– Извольте говорить по-русски, барон,– спокойно сказал Дан,– Кроме того, прекратите это нелепое обсуждение. У нас гости.

– Возможно, не совсем обычные гости, – вставил Виктор.

– Тем не менее.

Таня быстро посмотрела на всех троих. В них снова произошла перемена. Это были снова наши, обычные советские ребята, начисто лишенные признаков мелкобуржуазного псевдоромантического благородства. Ничем они не напоминали мушкетеров. Но если Виктор все же сохранил свою утонченную красоту, если Кашка сверкал бы в любой толпе, как рыжее солнышко, то Дан мгновенно утратил все внешнее очарование. Теперь он казался просто бледным, некрасивым недорослем, с торчащим носом и неинтересным выражением лица. Только светлые спокойные глаза по-прежнему придавали ему некоторую привлекательность.

– Вы, Таня, не огорчайтесь,– Виктор налил в свою кружку молока.– Молочка хотите? Экзамен – это всегда лотерея, от ваших личных качеств он практически не зависит.

Незадачливая абитуриентка вздохнула. Истинная причина ее неудач заключалась в следующем. Таня умела врать, и при случае отлично это делала – устно. Но никогда в жизни, ни разу, не могла она хоть слово лжи написать на бумаге. И не только ложь – непродуманную, непрочувствованную чужую мысль не могла она выдавить из себя. Просто физически не получалось: деревенела рука, слова не выходили. Что-то вроде письменного заикания.

– Я никогда не научусь писать сочинения, – сказала Таня.

– А на какую тему писали?– поинтересовался Дан.

– Горе от ума. Мне так нравится эта вещь, и Грибоедов сам – он такой был человек замечательный... Даже стыдно, что я за него банан получила.

– А за что двойка?– спросил Кашка,– на апелляцию надо было подать.

Таня махнула рукой.

– Да я ходила. Ошибок у меня нет, то есть есть одна запятая лишняя, и все... Сказали, что содержание не годится. Она говорит: вы такую чушь написали, еще и на апелляцию идете.

– Да что там можно такого написать?– удивился Кашка.– Там же все ясно: Фамусов с этим... Скалозубом – ретрограды и крепостники, Чацкий – прогрессивная личность, Молчалин...

– Ну, я написала, что... В общем, если я представляю, что оказалась в том месте, среди тех людей, вполне возможно, я бы все восприняла совсем иначе. Это мы знаем, что Фамусов со Скалозубом такие плохие, а там, в той реальности – за ними сила и власть, они – столпы общества. Поэтому Чацкий им и доказывал, метал бисер. А Молчалин тоже... Мне, например, такие люди не нравятся, но вообще-то они многим нравятся и в жизни преуспевают. Это ведь и сейчас так. И наверное, это не так уж плохо, когда человек старается всем угождать. – А конкурс большой был? – спросил Виктор сочувственно. – Два с половиной человека на место... – Тогда неудивительно, – сказал Кашка, – Вы же не из нашего города... Кстати, может, на ты перейдем?

– Конечно, – сказала Таня. По правде говоря, ее еще ни разу в жизни на "вы" и не называли, если не считать института.

– Нам тоже можно?– поинтересовался Виктор. Таня смутилась. Честно говоря, ей было неловко обращаться так фамильярно к новым знакомым. Они были значительно старше ее, по-видимому, да и вообще явно принадлежали к миру взрослых, в котором Таня, покинув детство, чувствовала еще себя совершенно чужой. К миру учителей, родителей, экзаменаторов, а отнюдь не товарищей. Кашка, по крайней мере, держался настолько просто, что, хотя и глядя на него снизу вверх, Таня могла бы назвать его "ты". Но что касается Виктора и, особенно, Дана...