Текст книги "Буйный бродяга 2014 №2"

Автор книги: Яна Завацкая

Соавторы: Ольга Смирнова,Кен Маклеод,Велимир Долоев,Ия Корецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Кандидат? На испытательном? – спросила Алиса. Дым кивнул.

– Тут все просто, – стала объяснять она, – ты же читал устав, требования к коммунисту. Надо ведь не просто в партии числиться! Взносы, регулярные поручения, раз в год курс или экзамен по теории. Проверим, кто как это выполняет. Проанализируем все публичные высказывания и статьи этих товарищей. Дальше: бытовое поведение. Говорите, зафиксированы случаи избиений жен и детей? Тоже повод. Да, и у нас есть право исключать из партии. Как у чрезвычайной комиссии. Проверим каждого коммуниста у вас.

– Так у нас, может, три четверти организации исключать надо.

– Три четверти и исключим, – пожала плечами женщина.

– А Барсятников даже не явился, – презрительно сморщилась Дана.

– Явился – не явился, – вздохнул Олег, – а в газете он завтра прочитает о решении народного суда. Так что гулянку по поводу избрания народным депутатом придется отменить.

Лена болтала со своими старшеклассниками, и тут ее кто-то потянул за рукав. Перед Леной стояла девочка лет пятнадцати со светлыми хвостиками и испуганным худым лицом.

– Здравствуйте. Вы ведь из коммуны? – сбивчиво заговорила она. – Я ненадолго. Я Виктория Барсятникова.

Девочка быстро огляделась по сторонам.

– Здравствуй, Виктория, меня зовут Лена, давай в сторонку отойдем, – предложила учительница. Они отошли подальше, в угол, где от зала их отгораживала колонна.

– Лена, я с вами поговорить хотела. Понимаете, я хочу в коммуну уйти.

– Ну так это же прекрасно!

– Я раньше боялась. Мать каждый раз, как выволочку устроит, потом еще орет: тебя еще в интернат заберут, там бить будут, пахать там будешь как проклятая, темную будут устраивать.

Лена бросила взгляд на своих ребят – смеющихся, весело обнявшихся у дверей. Вика торопливо продолжила:

– Может, и будут. Может, и пахать. Так я и дома вкалываю – то на кассу, то ящики таскать, то мыть. Я работы не боюсь, вы не думайте. А насчет бить...

– Да не бьют у нас никого, – ответила Лена серьезно. – Работа – да. У нас свои теплицы, конезавод, цех от «Электрона» – платы собираем. Норма – двенадцать часов в неделю. Но никто не жалуется, ребятам нравится.

– Знаете, я дома не могу уже... – Вика смотрела в стену замершим взглядом.

– Понимаю, – мягко сказала Лена.

– Отец все время – вырастешь, отдадим за Васю, а он козел, Вася этот! Может, отец шутит, но я не хочу! Я, может, в Ленинград бы поехала учиться. Я врачом хочу стать. Я вот думаю, ну пусть в интернате плохо, но мне еще три года только в школе, а потом же никто не запретит ехать учиться, правда?

Лена положила руку девочке на плечо.

– Обещаю, – сказала она, – что у нас ты сможешь учиться и потом поехать куда угодно. И никто не будет тебя бить. И в интернате тебе будет хорошо. Ты мне веришь?

Вика вздрогнула. Выглянула из-за колонны:

– Но я это... понимаете, боюсь я. Меня мать убьет, если увидит, что я с вами тут говорю. А если я поеду – домой лучше не возвращаться! И потом, знаете, они и в коммуну за мной ведь приедут. Отец же знаете какой влиятельный. Я боюсь, меня заставят потом опять домой, и тогда знаете, что со мной сделают?

Лена покачала головой.

– Тебя защищает закон. Ты имеешь право с двенадцати лет решать, дома жить или в коммуне. Если что – тебя милиция защитит, у нас тоже есть своя милиция. А если ты боишься, лучше всего давай поедем с нами прямо сейчас. В автобус – и с нами. Не заходя домой. Вещи тебе в коммуне все дадут. Оттуда позвоним семье и сообщим о твоем решении. Ну что – рискнешь?

Лена вышла из-за колонны, обнимая за плечи светловолосую девочку, подошла к группе ребят. Учительница сказала несколько слов, и тотчас трое парней сомкнулись вокруг девочки, защищая ее от посторонних глаз. Вся группа коммунаров медленно двинулась к выходу, к автобусу, покрытому детскими разноцветными рисунками.

Дым до темноты слонялся с друзьями по городу – благо суббота. Наконец, забрели на огороженную территорию, где был заложен котлован будущей фабрики.

Над стройкой взметнулся исполинский пластиковый купол. По периметру уютно перемигивались цветные огоньки, взбегали вверх, снова спускались, внутри что-то глухо бухтело, переворачивалось, посверкивало временами. Зрелище завораживало.

– Все-таки это дико, – сказал Дым, – на Тайване, там было проще. Ты стреляешь, в тебя стреляют...

– Понимаю тебя, – серьезно ответила Дана, – я сама отслужила в Италии, там только ОЗК достали, радиоактивность же. Но проще – ты стреляешь, в тебя стреляют. А тут – муть какая-то, болото. Рожи эти – улыбчивые, такие приличные. И как подумаешь, что эти рожи могут в больших кабинетах потом оказаться. Как Первый Союз-то погиб?

– Ну мы тоже тут иногда... стреляем, – вскользь заметила Катя.

– Да и не только вы, но и обычные люди вообще-то в милиции регулярно дежурят, – добавил Рашид.

Дым нащупал руку Даны и осторожно сжал ее. Дана не выдернула ладонь – сухую, теплую, крепче сомкнула пальцы. К горлу Дыма подкатил комок.

– И все-таки, – вздохнула Дана, – ну ладно, в горсовет мы их не пустили. Из партии их Алиса с Колей вычистят. Но давайте уже вернемся к основе – к материализму. Пока люди в их магазины идут и деньги там оставляют – эти граждане будут процветать. А люди туда будут идти! Потому что безденежное распределение пока плохо работает. На базу за продуктами зайдешь – там хлеб и консервные банки. Колбасу завезут – сразу толпа, свой лимит на месяц выбирают. У них потом портится эта колбаса...

– Или странным образом в магазинах Барсика оказывается, – добавил Рашид, – с чем тоже бы надо разобраться.

– Даже не в этом дело. Предварительные заказы тоже у нас плохо работают. А к Барсику зайдешь – все,что угодно, пожалуйста. Конечно, все ломятся, и все за деньгами охотятся в итоге.

Дым покрутил головой:

– Подождите, ребята! А для чего мы тут фабрику-то строим?

Все замолчали, посмотрели на него. Дана вдруг придвинулась ближе и сама перехватила его руку.

– Пищевая фабрика! – с энтузиазмом воскликнул Дым, – она же все мелкотоварное производство вытеснит, всех фермеров. Крупное производство же всяко выгоднее мелкого. Мы здесь сорок линий гидропоники закладываем. Две такие фабрики кормят весь Ленинград, вы в Ленинграде на базах были? Там куда круче, чем у Барса в магазинах! Там все есть и всегда, а если нет – заказ за сутки выполняют. И все на автоматике, инженеры работают, биологи, на базах – роботы. Так что еще полгода – и разорится весь этот ваш Снежный Барс. Пусть на производство устраиваются!

– Н-да, а ведь ты прав, – произнес Олег, – боюсь, когда это до них дойдет, они фабрику и взорвать могут.

– На Тайване взрывали такие, – усмехнулся Дым, – мы им показали.

– Да нет, наш Барс поумнее, – возразил Рашид, – эти взрывать не пойдут. Они и на производство устроятся, что вы думаете. Дипломы себе сделают. В кабинетиках сядут.

– И это тоже наше дело, – ответила Дана, – смотреть, чтобы они не сели в кабинетиках. Если мы не будем смотреть – то кто?

– Правильно! – согласился Дым, – кроме нас – некому.

И уже решительно, не стесняясь, обнял Дану за плечи.

Ольга Смирнова
Садовник

– Погодите здесь, – велел Чок-чок малым, – посидите, папка скоро вернется, – он махнул рукой в сторону разлапистой низкой лавочки у крыльца. Ему было неловко перед детьми за свое внезапное волнение. За то, что вот они в разъездах уже несколько дней и с утра ничего не ели. Да и вообще за те неудобства и изменения, которые произошли в их жизни из-за него. Так что он даже начал называть себя в третьем лице, хотя дети его были не так малы и не так просты, чтоб это им подходило.

– Буквально пять-десять минут, чтоб все выяснить, и пойдем обедать, – продолжил он виновато.

– Ничего, пап, – сочувственно откликнулся старший, – мы совсем не хотим есть. И никуда не торопимся.

Мелкий энергично закивал, поддерживая брата, и ободряюще потерся щекой о рукав Чок-чокова пиджака, перед тем как отпустить его руку.

Чок-чок благодарно улыбнулся им, поставил сумку на гравиевую дорожку у скамейки и вошел в невысокое здание, по-видимому, местного управления. Худенький парнишка, дремавший у окна, встрепенулся и энергично замотал головой, отгоняя сон.

– Да, я и есть председатель, – важно сказал он, – только давай, братишка, пошустрей что ли, излагай, мне уже домой пора, часы-то приема видал на двери, нет? Я, между прочим, с ночной смены, не спавши вообще. Вот ведь почему-то с утра никто не приходит, сижу тут носом клюю один, все к концу норовят, как нарочно, домой не уйти, а меня тут вообще рубит совершенно, после ночной-то смены, прикинь, а ещё, между прочим, тоже дома невеста ждет, – скороговоркой выпалил он эту совершенно избыточную информацию, контрастирующую с важностью начала.

Парнишка явно был избран недавно, незаменимость и публичность его должности, очевидно, доставляла ему немалое удовольствие.

– Извини, – ответил Чок-чок, вдруг совершенно успокаиваясь, и даже как бы принимая внутри себя какое-то решение, – я быстро. Нам бы туда-сюда, где-нибудь остановиться, а главное дело – поесть, я с малыми поскольку. А вообще, наверное, хотел бы остаться здесь у вас, например, работать и все такое.

Председатель запустил руку в свою густую шевелюру и шумно выдохнул:

– Ну поесть не проблема, в столовую идите, там накормят, чего ж. Разместим вас тоже в общем, без проблем... А ты вообще сам-то откуда?

– Ну вообще вот последнее время у Реки жил.

– О, хорошие места, – улыбнулся Председатель, – мы туда по малолетству ездили, на каникулы. Друган у меня с тех краев. А чего уехал?

– Ну, не знаю, – замялся Чок-чок, – не, так все нормально было, не думай… так получилось…

Председатель смотрел выжидательно, очевидно, намекая на недостаточность этой информации.

– Ну меня там тоже все спрашивали, удивлялись, уговаривали остаться, обижались даже…

Чок-чок вспомнил, как его приятель обиженно пожимал плечами и даже шмыгнул носом, как маленький. «Я думал, мы друзья», – сказал он напоследок, и никакие уверения в неизменности их дружбы его не убедили. Люди у Реки вообще отличались редкой сентиментальностью, обидчивостью и почти детской непосредственностью. В краях, где Чок-чок вырос, было все не так. Дома резали воздух точеными зубцами, деревья тянулись ввысь резкими ветками, остроугольные дворы стерегли ребят, а по черно-белому небу стремительно летели перистые облака. Когда он прощался с родными, уезжая оттуда много лет назад, они только молчаливо обнимали его, чуть кривя длинные сухие рты.

Председатель поднял брови.

– Ну, я перестал верить, что ли … В Реку эту то есть. А если не веришь, жить там не с руки. А на празднике корабликов у моих малых не поплыли кораблики. Точнее, не ожили… В общем, ты, наверное, не поймешь…

– Слушай, а как ты малых-то сорвал с места?

– Они ж сами захотели со мной поехать, их же спрашивали, могли б остаться. Я ведь думаю о них тоже, учитываю. Я из-за них к Огнепоклонникам, например, даже не пробовал. Хотя мне как раз их темы нравились с детства, зажигательные. Но там расизм этот дурацкий, антропоцентризм. Да и климат жаркий для малого. Пускай попробуют – там, здесь, ещё, может, где, увидят, чего и как. Да, я знаю, что обычно по-другому считают, но вот я – так. Ничего, вырастут – решат, где им лучше. Вот я вырос вообще совсем в другом мире, в большой городской коммуне. Она строилась вокруг нескольких предприятий таких, роботы, все дела. На одном из них работали мои отец с матерью, – зачем-то рассказал Чок не к месту, – у нас верили в науку, прогресс и технологии…

– И что же – ты разуверился, что ли?

– Да нет, просто мне это скучно стало. К тому же, я никак не мог научиться плавать – вот беда. Всему научился, а этому – нет. Хотя у нас был прекрасный бассейн – с аквапарком, водяными горками и прочим. Настоящий дворец Воды – у нас его так и называли. И тренеры – профессионалы. Но вода там была ненастоящая все равно. Я хотел увидеть настоящую воду… Я бывал в настоящих горах, под настоящими облаками, даже в космосе побывал. А вот реки настоящей не видел. Поэтому я и поехал туда, как выучился, так сразу и поехал, чтоб посмотреть на Реку.. А когда увидел, то прям поверил в неё спервоначалу.

– А плавать…

– Ну конечно, я, как и все у нас, у Реки, быстро стал отличным пловцом.

– Чего ж случилось-то? – допытывался Председатель, – утоп, что ли, кто из знакомых, не дай бог? Или русалки переманили девушку?

– Нет, зачем. Скорей уж, наоборот. Просто как-то не сложилось. Это течение, мелкие камешки, песок, плеск, водомерки, шум водопада – как-то поверхностно слишком, что ли, для меня, ну – неглубоко. Ну я б хотел как – чтоб легко, но глубоко, да. К тому же я строил мост, а он вырос криво. Ну, народ сказал, что так и надо, да. Мол, чтоб рябина с одного берега могла к дубу перебраться на другой. У них все так растет, что с Рекой связано.

– Так ты…

– Ну да, я он и есть. Выращиватель и вообще раститель. Ну кто-то садовником называет да, пускай, для простоты… Да, широкого профиля – дети, мосты, как я говорил, дороги разные, дома, деревья и вообще…

– Да, это нам подходит, – внезапно оживился председатель, забыв тут же обо всех остальных не вполне понятных ему тонких обстоятельствах – это нам очень подходит!

– Ну, конечно, подходит, – улыбнулся Чок, – я ж всегда говорил, что везде работу найду.

Они вышли вместе с Председателем, и Чок-чок призывно махнул рукой ожидавшим его пацанам – старшему, слегка щурившему стальные глаза, и малому – теребящему свои жабры, как он всегда делал, когда волновался.

По пути в столовую они пересекли центральную площадь и прошли мимо цветастого троцкого. Пока они шли, Чок-чок насчитал по крайней мере пять таких фигурок разных размеров и раскрасок, но эта была, несомненно, самой яркой и богатой – троцкий выделялся ярко-рыжей шевелюрой под романтичной широкополой шляпой и длинными ресницами, обрамляющими выпуклые анимешные глаза ярко-зеленого цвета – на потребу девочкам. Книзу троцкий плавно перетекал в веснушчатый ствол сосны, ветки которой сплошь были обвязаны разноцветными ленточками.

Смущаясь самого себя, Чок-чок пожал плечами и тоже повязал ленточку, которую протянул ему радушный Председатель, вываливший из карманов целый ворох тряпиц разных цветов и размеров. Чок-чок выбрал зеленую, а его дети – по красной.

Переводы

Гарри Тертлдав
Возвращение императора

От переводчика: Автор рассказа – американский писатель-фантаст и дипломированный историк-византист Гарри Тертлдав. Русскоязычным любителям фантастики могут быть известны такие его романы и сериалы как «Флот вторжения» (Земля 1942 года подвергается нашествию пришельцев из космоса), «Пропавший легион» (приключения римских легионеров в фантастическом параллельном мире), «Череп грифона» (путешествия греческих мореплавателей в эпоху Александра Великого) и многие другие. Предлагаемый вашему вниманию рассказ публикуется на русском языке впервые, хотя появился на свет почти четверть века назад. Что только придает особую пикантность описываемым коллизиям и решениям, которые принимают его герои…

29 мая 6961 года от Сотворения Мира (1453 год от Р.Х.)

Пушка гремела в отдалении, и каждый ее выстрел напоминал плач существа, вырвавшегося из ада. Казалось, весь воздух был наполнен лязгом мечей и треском копий, криками и воплями на греческом, итальянском, турецком; воздух был пропитан дымом и отчаянием. Османы вошли в Константинополь. Царица Городов, Новый Рим, тысячелетняя столица Империи – пала.

Седеющий мужчина с непокрытой головой вошел в великий собор Святой Софии. Священнослужители, все еще находившиеся там, молились о спасении, которое не придет. Один из них низко склонился перед вошедшим:

– Господин, есть ли… – начал было он, но тут же умолк, словно страшась воплотить свой вопрос в слова.

Седой человек сделал это за него:

– Шанс? Ни единого, – объявил Константин Одиннадцатый Палеолог, император и самодержец ромеев. – Все потеряно. Я выбросил свою корону, когда понял, что мы не сможем остановить их. Я бы и сам бросился в гущу битвы, но мне противна сама мысль о том, чтобы оставаться в Константинополе, которым правят турки, – пусть даже в виде трупа.

– Вы не думали бежать, государь? – голос священника дрогнул. – Вы ведь сможете найти путь через кольцо неверных, которое смыкается вокруг нас? – Он ненавидел себя за ту призрачную надежду, которую слышал в своем голосе.

– Вот что я думаю о побеге! – ответил император и плюнул на мраморный пол, запятнанный кровью раненых, которые пришли в великую церковь, чтобы помолиться или умереть. – Клянусь Господом, сыном Его Иисусом Христом, непорочной Девой, породившей Его, и святыми угодниками, я лучше умру и умру с радостью, чем помыслю о бегстве!

– Что же тогда делать, мой господин?

Константин тяжело вздохнул:

– Я не знаю. Я пришел сюда, чтобы молить о чуде. Чтобы Господь позволил мне снова увидеть этот город в христианских руках. Но остались ли у Него чудеса для моей империи, для этого города, для меня?..

Мантия жемчужного пламени внезапно окружила императора во всей его славе.

Священник вскрикнул. Константин, все еще сжимавший в руках меч, медленно погрузился в пол. Какое-то мгновение спустя священник все еще мог видеть его, даже сквозь мраморную плиту. Только что император был здесь – и вот он исчез, словно растворился в мраморе. Священник упал на колени.

– Kyrie eleison! Christe eleison! – повторял он снова и снова. – Спаси, Христос! Господи, помилуй!

…Константинополь пал. Тело императора так никогда и не было найдено.

7 июня 2003 года (7511-й год от Сотворения Мира).

Пулеметная очередь ударила с вершины полуразрушенной стены Феодосия. Пули отскочили от греческого БМП, прошили кустарник и подняли несколько фонтанчиков грязи – в каком-то в метре от лица Янниса Паппаса. Сержант прижался к земле, как будто она была его возлюбленной. Орудие БМП заговорило в ответ – один раз, второй, третий. Древняя кладка и ошметки турецких тел полетели в воздух. Паппас завопил в животном восторге и вскочил на ноги, сжимая свою штурмовую винтовку.

Сержант и его взвод прошли вслед за БМП в город сквозь укрепления из другой эпохи. В нескольких метрах от них виднелся дорожный указатель, который, будто пьяный, покачивался на ветру. Надпись была на непонятном турецком, даже алфавит был чужим для Паппаса, но одно слово он узнал: "ИСТАНБУЛ". Он показал знаку непристойный жест и закричал:

– Теперь мы здесь, и это снова Константинополь, сволочи!

Люди рядом с ним кричали до хрипоты. Рядовой по имени Георгий Николаидис перекрестился. Слезы текли по его щекам, оставляя чистые дорожки в маскировочном гриме. Паппас ничего не сказал ему.

Его собственный взгляд был затуманен – царица городов, Город, снова был греческим, пятьсот пятьдесят лет спустя. Ради Бога, в которого он не верил с тех пор, как был ребенком, это стоило нескольких слез.

F-16, украшенный красными квадратами – опознавательными знаками турецких ВВС, – проревел прямо над их головами, чуть выше верхушек деревьев. Греки снова бросились на землю. Земля под ними задрожала и словно великан ударил их по ушам – бомбы разорвались слишком близко. Закричал солдат, задетый осколком. Еще один взрыв, на этот раз над головой, – зенитная ракета буквально сорвала истребитель-бомбардировщик с небес.

Паппас поднялся первым. Он был сержантом, командиром, и его долг заключался в том, чтобы подавать другим пример. Впрочем, он не мог удержаться от того, чтобы бросить взгляд наверх из-под козырька шлема. Анастасий Киапос прекрасно понимал этот взгляд.

– У них и так осталось немного самолетов, чтобы бросить против нас. Теперь у них на один меньше.

– У них вообще не осталось слишком много чего бы то ни было, чтобы бросить против нас, – сказал Паппас. – Не с русскими, которые закатывали их в асфальт от самой Армении.

– Они не смогут остановить русских, – довольно заметил Киапос. Удовольствие от того, что кто-то другой давит турок, было чуть меньше удовольствия от возможности раздавить их самому.

– Завтра русские смогут помахать нам с другого берега Мраморного моря, – сказал Паппас, – и я помашу им в ответ. Но Константинополь останется нашим.

Это было цена за то, что греки повернули оружие против своего прежнего НАТОвского союзника, и русские были готовы ее заплатить.

Другие самолеты появились в небе, на этот раз они шли с запада. Греческие бомбардировщики, которые держали курс к мостам Золотого Рога и Босфора. Когда мосты будут уничтожены, турки не смогут перебросить новые подкрепления в город – при условии, что у них вообще остались подкрепления…

* * *

– Завтра, говоришь? – проворчал Киапос три дня спустя. Если раньше он был грязным, то теперь он просто вонял. Как и Яннис Паппас. Как и другие два солдата – все, кто остался в живых и не был ранен после бесконечных уличных боев. БМП больше не сопровождала их – турецкий ПТУРС превратил её в огненный ад в парке возле мечети Мурат-Паши.

Но теперь Константинополь – по крайней мере, большая его часть – был в руках греков. Взвод Паппаса находился всего в нескольких сотнях метрах от моря. Сержант, однако, осознал, что ему больше неинтересно подражать Ксенофонту. Прямо перед ним стоял храм Святой Софии. Один из уродливых минаретов, пристроенных турками к великой церкви Юстиниана, уменьшился ровно наполовину – на его верхушке сидели снайперы, там, где когда-то муэдзины призывали правоверных к молитве. Паппас, со своей стороны, больше верил в марксизм, чем в православие. Быть человеком, который освободил Святую Софию, усмехнулся он. Вся Греция пожелает узнать человека, который это сделал. Он мог бы даже стать лейтенантом, если съемочная группа появится в нужное время.

Он начал подниматься по широким каменным ступеням.

– Будь осторожен, – сказал Киапос за его спиной. Оба взяли свое оружие наизготовку. После того, как минарет рухнул, со стороны великой церкви никто не стрелял, но осторожность не помешает.

Собор Святой Софии был достаточно большим, чтобы вместить целый батальон. Двери, ведущие к притвору, были открыты. Ботинки Паппаса застучали по древнему полированному камню, который немедленно отозвался эхом.

Хотя снаружи по-прежнему бушевал хаос сражения, это как-то не чувствовалось здесь, в храме. Впервые с того самого дня, как ныне погибший БМП пересек турецкую границу во Фракии, сержант обрел мир и покой.

Один за другим его люди присоединились к нему.

– Похоже, здесь нет никого из этих ублюдков, – заметил слегка удивленный Паппас.

– Если только они не ждут нас внутри, – сказал Киапос. Он нервно потер давно небритый подбородок, щетина заскрипела под его пальцами.

Паппас отрицательно покачал головой:

– Слишком тихо. Кроме того, мы бы почувствовали, если бы там кто-то был.

Остальные солдаты согласно закивали. Боевой опыт любого из них не превышал десяти дней, но они прекрасно понимали, что имел в виду командир.

Сержант добрался до внутренней двери притвора и ударом ноги распахнул одну из створок. В то же мгновение он отпрыгнул назад, держа оружие наготове. Сержант был уверен, что церковь пуста, но не хотел рисковать. Никого и ничего, только дверь глухо ударила о стену. Паппас перешагнул через порог, по-прежнему настороже, его люди за ним. В последний раз он был в церкви еще до того, как начал бриться.

Превращенный в музей, храм Святой Софии был только тенью своего византийского величия. Тем не менее, он был так прекрасен и великолепен, что заставлял задержать дыхание. Сержант поднял глаза и посмотрел наверх, на крест в центре огромного купола. Солнечный свет, проливавшийся сквозь стекла, создавал иллюзию, что крест плавает в пространстве. Сержант видел, как Киапос перекрестился – а ведь капрал был не более верующим, чем он сам. Стоявший позади них Николаидис внезапно принялся напевать слова древнего христианского гимна: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…" Голос рядового задрожал. Он упал на колени и принялся креститься, снова и снова. Паппас, который всегда гордился своей холодной рациональностью, был достаточно рационален, чтобы понимать – для православного нет ничего более возвышенного, чем молиться в только что освобожденном храме Святой Софии.

Он мягко похлопал Николаидиса по плечу.

– Я уверен, скоро сюда вернутся священнослужители, – сказал Паппас, на сей раз не добавляя своего обычного "специально для глупцов, которым они нужны".

Великая церковь была достаточно большой, чтобы внушить ему если не почтение, то, по крайней мере, уважение.

– Мне не нужен священник, – охваченный чем-то, напоминающим религиозный экстаз, Николаидис раскачивался взад и вперед. – Господи помилуй, Христос помилуй, Господи…

А потом Яннис Паппас, добрый марксист, перекрестился – и даже не постыдился этого. Все пространство вокруг внезапно затопил волшебный свет, который был повсюду – в мраморе пола, в воздухе, везде; свет, который одновременно напоминал излучение люминесцентной лампы и нерукотворную энергию Бога, которого его рациональный ум отвергал. Но даже в самый разгар чуда сержант был достаточно рационален, чтобы сомневаться в своей вменяемости. Паппас схватился за свою винтовку – она стала якорем, привязавшим его к миру, который он понимал.

Затем волшебный свет медленно погас. Человек выступил вперед из столба света; человек с мечом.

На какое-то мгновение Константин Палеолог даже не понял, что в окружающем его мире что-то изменилось. Возможно, его уши раньше приспособились к переменам, чем глаза. Он узнал звуки битвы; так могут кричать только раненые люди. Но кое-что заставило его удивиться. Откуда турки взяли столько огнестрельного оружия? Император наверняка знал, что эти ружья, грохочущие снаружи, не могли принадлежать его людям.

Его люди.… Где его люди? Куда подевался этот трусливый священник, с которым он только что разговаривал? И кто эти четверо чужаков, которые стоят перед ним с побледневшими лицами?

Это солдаты, сразу понял император, никаких сомнений – пусть даже они не похожи на тех солдат, которых он когда-либо видел. Он понял это не потому, что видел их странные шлемы, их необычные рубашки и штаны цвета травы и грязи, или странное оружие, которое трое из них сжимали в руках (четвертый стоял на коленях, и его оружие лежало на полу рядом с ним). Неважно, как они были напуганы, но они не сломались и не побежали. Они только смотрели и ждали, что он будет делать. Это и делало их солдатами.

– Кто вы такие? – требовательно спросил император. – Вы турки или ромеи?

Солдаты в замешательстве переглянулись; тот, что стоял на коленях, перекрестился.

– Ромеи! – радостно воскликнул Константин.

– Сержант Яннис Паппас, Греческая Армия, – представился один из странных воинов с еще более странным акцентом – отрывистым, торопливым, невнятным. Но это был греческий язык! – А кто (тут солдат произнес слово, которое Константин не слышал прежде, но оно звучало как известное ему турецкое ругательство) ты такой и откуда взялся?

– Константин, – с гордостью отвечал он, – Император и Самодержец ромейский, прямой наследник первого Константина, Великого, моего тезки, а через него – императора Августа, который правил державой римлян, когда сам Христос ходил по земле.

Один из солдат внезапно завопил что-то нечленораздельное и бросился прочь из храма. Паппас и солдат рядом с ним закричали на беглеца, но парень даже не подумал остановиться. Сержант вскинул винтовку, прицелился в убегающего дезертира, но тут же опустил оружие и пожал плечами.

– Будь я проклят, если стану винить его, – услышал Константин его бормотание.

Солдат, все еще стоявший на коленях, поднял глаза, чтобы посмотреть на Константина, но тут же опустил их, как только его взгляд встретился со взглядом императора.

– Христос, помилуй нас, – пробормотал он, крестясь снова и снова. – Это Marmaromenos Basileus! – добавил он, и другие присутствующие услышали его слова.

– Кто? Что? – одновременно спросили Константин и Яннис Паппас.

– Поднимись с колен, Георгий, и рассказывай, если ты что-то знаешь об этом, – добавил Паппас.

– Мраморный Император, – повторил Георгий, поднимаясь на ноги. – Разве ваша бабушка не рассказывала вам об этом, сержант? Последний император, который погрузился (моя бабушка говорила, что в стену, но это не верно) в мраморный пол Святой Софии в тот самый день, когда Город пал. Он не должен был вернуться обратно, пока…

– …Константинополь снова не окажется в руках христиан, – вмешался Константин. – Об этом была моя молитва. – Теперь была его очередь осенить себя крестным знамением, медленно, смиренно, со всем почтением к полученному дару. – И Господь услышал меня. Как долго я спал?

– Пятьсот пятьдесят лет, – мягко сказал Георгий.

– Ты, должно быть, шутишь! – изумился Константин и машинально ощупал себя. – Нет, не шутишь. Я вижу, что нет.

Императору показалось, что от божественного дара повеяло холодом. Прошла целая эпоха, пока он пребывал в забвении. Неудивительно, что эти люди выглядят и говорят так странно! Константин перекрестился снова.

– Бабушкины сказки! – Паппас попытался вложить в свои слова как можно больше презрения, но обнаружил, что это не так легко сделать, когда император Византии стоит прямо перед ним.

– Сержант, что мы будем с ним делать? – тихо спросил Тасо Киапос.

Это был хороший вопрос.

– Дай мне подумать, – сказал Паппас, и это означало, что у него нет хорошего ответа. Он смотрел на Константина Палеолога, и ему хотелось верить, что этот человек – сумасшедший, безумец; что он совершенно случайно нацепил древнюю кольчугу; что он совершенно случайно забрел в Святую Софию в разгар сражения; и что этот безумец действительно верит в то, что он император и самодержец ромеев. Сержант покачал головой. Проще было поверить, что этот человек действительно тот, за кого себя выдает, чем в совпадение всех этих случайностей.

– Господин, – Георгий Николаидис обращался не к своему командиру, а к императору. – Господин, теперь, когда Всевышний вернул вас к нам, как вы собираетесь поступить?

– Возьму то, что принадлежит мне по праву, – немедленно ответил Константин, как будто ни о чем другом не думал. Скорей всего, так оно и есть, решил Паппас.

– Возьму власть в свои руки, – продолжал император, – во славу Господа, Который позволил мне увидеть этот день. Не сомневаюсь, что властелин, который правит вами сейчас, немедленно уступит свой трон, как только узнает о моем чудесном возвращении.

Паппас живо представил себе картинку: министры социалистического правительства в Афинах простираются ниц перед византийским императором. Он начал было смеяться, но смех застыл на его губах. Даже теперь, два поколения спустя, слишком многие из его соотечественников жаждали получить царя; и еще больше было тех, кто являлся, как Николаидис, добрым сыном православной церкви. В конце концов, Константина услышат, к нему прислушаются.