Текст книги "Сильнее смерти (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Кельм оказался в незнакомом здании. Его вымыли. Переодели. Накормили с ложечки супом и мягким творогом. Поставили укол, и он заснул.

Проснулся в маленьком помещении, дверь была закрыта, окно занавешено жалюзи, но дневной свет просачивался сквозь их щели, света было достаточно. Кроме койки, на которой лежал Кельм, и какого-то шкафчика и стула, в комнате не было ничего. Над кроватью на полочке пикал какой-то прибор, от прибора тянулись проводки к телу Кельма, к приклеенным датчикам. Видно, со здоровьем совсем плохо стало, раз ведут постоянный контроль жизненных функций.

Внезапно дверь открылась. Вошёл старый знакомый Кельма, Гелан. Он остановился, быстро провёл каким-то прибором вдоль собственного тела. Потом – вдоль кровати Кельма. Сел рядом.

– Жучков нет. Как ты себя чувствуешь, братишка? – он говорил по-дейтрийски.

– Нормально.

– Больно?

– Немного. Терпимо.

Гелан внимательно смотрел на Кельма, и того обдало жаром. Он помнил этот взгляд.

Это был не бред и не видение.

– Вот и всё, – тихо сказал агент Дейтроса, – всё кончилось, брат. Тебя больше не тронут.

– Линн говорил… про какую-то проверку.

– Чепуха, ты должен сделать работу на пробу. Чаще всего они используют что-нибудь… ты должен был бы совершить какое-нибудь богохульство. Но я сказал, что проверю тебя сам, и вышлю им отчёт. Отчёт я, конечно, вышлю, – Гелан чуть улыбнулся. Погладил Кельма по голове.

– Дня два ещё надо подождать, хорошо? И тебе надо будет встать. Тебя заберут из Медианы. Я уеду, чтобы обеспечить себе алиби.

– Понял, – сказал Кельм.

Гелан вдруг нагнулся к нему, обнял, коснулся губами лба.

– Прости меня, парень, – сказал он свистящим шёпотом, – прости, если сможешь. Я так долго… не мог тебя вытащить. И за девочку твою прости.

– Дейри, – ответил Кельм.

Больше Гелан не появлялся. За Кельмом ухаживали, меняли повязки. На третью ночь, едва он задремал, дверь открылась. Вошла высокая молодая женщина – дейтра, в салатовом костюме медсестры. Черты её лица были совершенно типичными для дейтрийской расы – вытянутое лицо, узкое, остроносое. Чёрные короткие волосы. Женщина подошла к Кельму.

– Привет, – сказала она по-дейтрийски, – меня зовут Алейль, можно просто Аль. Вставай, боец, одевайся… как тебя по званию-то?

Она бросила на постель ворох одежды. Полевая форма для Медианы.

– Я ксат, – Кельм попробовал сесть. Переждал головокружение. Стал неловко одной рукой натягивать рубашку. Аль помогала ему.

Она уже несколько лет работала здесь, в центре. Изображая перебежчицу из Дейтроса, но не гэйну – чтобы её не заставили производить маки. Аль была связной и помощницей Гелана. Вот и сейчас от неё зависело очень многое.

– Сейчас уйдём, – тихо говорила она, – я выведу тебя в нашу зону. Сейчас там нет охраны, мы позаботились об этом. Наши будут тебя ждать. Одному тебе не уйти.

– Спасибо.

Кельм спустил ноги с кровати. Аль натянула ему ботинки. Помогла встать.

– Тяжело?

– Ничего, я смогу, – пообещал он. На самом деле стоять было очень тяжело. А сможет ли он идти? Но ведь смог тогда, в атрайде, когда устроил этот нелепый, театральный побег…

– Не боись, не сможешь – я вынесу, – пообещала Аль, – держи.

Он почувствовал под рукой привычную холодную тяжесть оружия, и на душе сразу стало легче. Пистолет был ТИМК, дарайский, но с ним Кельм умел обращаться. Шлинг он повесил не под левую покалеченную руку, а тоже под правую. В конце концов, в Медиане пистолет не понадобится.

– Ну, с Богом! – сказала Аль. Кельм шагнул к двери. Покачнулся. Аль подставила плечо.

– Держись, не геройствуй. Тебе ещё по Медиане пилить.

Он опёрся на неё. Аль была только чуть ниже его ростом, крепкая, сильная. Как большинство дейтрийских девушек. Но Кельм старался сильно не давить, сохранял равновесие. Сердце колотилось возбуждённо. Неужели это правда – свобода?

По коридору они шли, казалось, целую вечность. Медленно, останавливаясь и отдыхая. Наконец Аль свернула в какую-то дверь. Кельм увидел зал, защищённый знакомым образом, – отсюда выходили в Медиану.

Облачное тело ему вернули здесь сразу же. Аль посмотрела на него.

– Готов? Эшеро Медиана.

От волнения он даже не сразу смог выйти. Аль растворилась в воздухе, а он всё ещё стоял, не веря в это счастье – оказаться в Медиане. Медиана – это свобода. Это абсолютная, безграничная свобода…

Он вышел. Голая серая равнина, колючая проволока впереди. Это был огороженный и охраняемый участок, принадлежащий центру разработки виртуального оружия. Сейчас здесь не было охраны – никого, кроме них с Аль. И вдалеке, за колючей проволокой – едва заметные серые силуэты в такой же полевой форме, как у него. Гэйны. Теперь Кельму стало плохо. В груди возникла сосущая пустота, в глазах потемнело. Он стал валиться на Аль.

– Ты что, Кельм? Нет! Держись…

Он почувствовал, как лоб покрывается испариной. Сердце… сердце не выдерживало.

– Ксат, ты сможешь. Ты дойдёшь.

Он упал на четвереньки.

– Шендак, – выругалась Аль, достала откуда-то из кармана шприц, насадила иголку, – ремень расстегни.

Она оттянула ему штаны и всадила укол. Кельм покачивался. Очень хотелось упасть совсем. Упасть и замереть.

– Вставай! Вставай, кому говорю! – она тянула его кверху. Кельм вцепился в девушку, сделал колоссальное усилие, обливаясь потом, встал на ногу. Потом на вторую.

– Я тебе говорю, ты дойдёшь! Пошёл! Давай!

Они медленно двинулись вперёд. Шаг за шагом. Кельм даже не замечал, что пальцы его правой руки судорожно стиснуты на плече Аль. Она терпела – подумаешь, лишний синяк. Неужели вот прямо сейчас я помру, с удивлением думал Кельм. Сердце разорвётся… Неужели это так вот просто…

В один миг чьи-то руки обхватили его, и Кельм упал навстречу этим рукам. Кто-то крепко обнимал его. Кто-то второй подхватил под левую руку, закованную в гипс.

– Всё, брат. Давай, держись крепче. Не бойся, мы дотащим.

Кельм обернулся, взглянул на Аль.

– Спасибо. Дейри..

– Гэлор, – ответила она. Гэйны подхватили спасённого под руки и потащили с собой, в глубь Медианы – им надо было теперь выйти к зоне Дейтроса, уйти из опасных мест. Их было семеро – вполне достаточная защита. И можно надеяться, что вообще всё обойдётся. Аль смотрела им вслед.

Ей надо было возвращаться. В прозекторской лежал свежий труп, заказанный Геланом якобы для эксперимента. Этот труп ей предстояло сейчас засунуть в мешок, отвезти в палату, где лежал Кельм. Сделать запись в журнале дежурств о смерти подопечного. Медицинское заключение о смерти и даже акт о вскрытии были заготовлены заранее и подписаны якобы врачом, который только что ушёл в отпуск. Поскольку дело рутинное, вряд ли кто-то станет проверять, когда и как этот врач подписал документы. Сам Гелан вернётся через неделю и, раздосадованный, первым делом устроит разнос медчасти, а потом позвонит в атрайд и долго, ядовито будет объяснять Линну, что мёртвые работники ему в центре совершенно ни к селу ни к городу… Труп к тому времени будет кремирован обычным порядком. Никто ничего не заподозрит. Аль ещё раз мысленно проверила все детали. Прекрасно. С лёгким чувством ностальгии взглянула ещё раз вслед гэйнам, уходящим по серой равнине вдаль, и вернулась на Твердь.

Финал

Кельм медленно шёл по аллее, разлапистые мягкие хвойные ветви почти касались его лица. Вдали синел уголок моря.

Дейтрос прекрасен, отстранённо думал гэйн. А ведь они почти успели мне внушить, что здесь нет ничего, кроме тьмы и серости – и за эту серость я сражаюсь. И это бессмысленно и глупо. А на самом деле вот он, Дейтрос. Яркое небо сочится синевой, тёплое море вдали, тёмная хвоя аллей. И даже белые новенькие жилые корпуса. Длинные ряды площадок для спорта, для игр. Танцевальный пятачок, пляж. Какого ещё счастья надо человеку? Вон девчонки идут. Три подруги – то ли отдыхающие тоже, то ли персонал – шли ему навстречу, болтали, смеялись о чём-то. Все три – в светлых и лёгких платьях, тоненькие, красивые. Особенно та, что слева, с чёрными кудрями, распущенными по плечам, с блестящими очень тёмными глазами. Черноглазка. Девчонки заметили его, примолкли, а когда приблизились, Черноглазка вдруг подмигнула ему и весело засмеялась. Подруги подхватили смех. Кельм попытался ответить – но понял, что не знает, как. Он даже улыбнуться не смог. Это было так, будто между ним и девушками натянута полупрозрачная пелена. Кельм вдруг ощутил обиду. Ему показалось, что это смеются над ним. Наверное, нет, ведь теперь он выглядит совсем неплохо. И всё равно было обидно, потому что они такие молодые, здоровые, счастливые – и он не может быть с ними на равных.

Тоска снова стала заползать в сердце. Он так долго и упорно боролся с этой тоской, что уже почти не надеялся на победу. Он слишком изменился. Раньше предпочитал проводить время в компании. Попади он в такой санаторий раньше – на второй день у него было бы уже человек пять лучших друзей, два десятка приятелей и, если это было бы до Лени – объект женского пола, присмотренный для ухаживаний. А сейчас отношения ни с кем не налаживались. Он стал бояться людей. Бояться непонимания и отторжения. Бояться их смеха, их радости и веселья.

Кельм поднялся в гору. С удовлетворением отметил, что одышка даже не возникла. Он уже начал тренировки. Ещё пять недель – и придётся работать, ходить в Медиану. Может быть, даже принимать участие в боях. Кельм до сих пор не написал ни строчки – сможет ли он творить виртуальное оружие? Смогу, подумал он. Дорши знали в атрайде, что делают. Если они рассчитывали, что я смогу работать на них после всего, – значит, я действительно смогу работать.

На пологой вершине холма стояла скамеечка, и здесь, на этой скамеечке он любил сидеть, глядя на море. Горизонт был размыт, море и небо переходили друг в друга почти незаметно, сливаясь в единую синеву. Вдали белела полоска теплохода. Внизу – зелень, золото песка, бронза загорелых тел на пляже.

Здесь было хорошо. И никого рядом. Только Лени. Кельм не то чтобы очень любил её. Он теперь понимал, что такое предательство. Это когда ты переламываешь что-то внутри, делаешь это сознательно, и он переломил то слабенькое, наверное, чувство к Лени. Но она простила. Она поняла. Она бы сейчас сидела рядом, касаясь его руки. И говорить ничего не нужно было бы.

Лени была единственным человеком, способным его понять до конца. Сейчас, после всего.

– Прости, – сказал он ещё раз, – ты же простила, да?

– Родной, – сказала Лени, – ты не мучайся из-за этого, ладно? Ты же всё правильно сделал. Это тяжело… но другого выбора не было. Что ж теперь?

– Не дёргайся, иль Таэр, – шехин хлопнул его по плечу. Кельм вздрогнул, посмотрел на него. Не увидел – но это было неважно.

– Ты привыкнешь, – сказал Кларен серьёзно, – смерть – это поначалу кажется тяжело, а потом ничего, привыкаешь.

И Шэм тут же влез:

– Если вы утонете и ко дну прилипнете, года два там полежите, а потом привыкнете.

Тени обступили его. Кельм не очень понимал, реальность это или фантазия. Шизофрения? Он допускал и это. Дилл, Рети, Бен – все они были рядом, все, кого он терял, кто знал, каково это – быть мёртвым.

– Это неправильно, – сказал им Кельм, – я должен быть с вами, а что я делаю здесь? Зачем? Доживать?

Тени растерянно молчали. Они не знали ответа.

Кельм долго лежал в больнице. Раны зажили, но ему лечили аритмию, лечили нервные боли. Он думал о том, сможет ли снова стать гэйном, восстановится ли здоровье настолько, что его возьмут опять на войну. Не то что этого хотелось, но ведь ничего другого он не умел, и не хотелось учиться заново. Кельм казался себе глубоким стариком. Ему было девятнадцать лет.

Первое время он провёл в эйфории. Это было счастьем – видеть вокруг дейтрийские лица. Родные. Видеть дейтринов, высоких и тонких, с узкими лицами и острыми подбородками, каждый из них казался сейчас родным и близким. Братом, сестрой. Все они понимали его. Оказалось, что его борьба не была идиотизмом, не была безнадёжным и бессмысленным занятием. Оказалось, что он прав. Что Дейтрос жив, что за Дейтрос стоит сражаться. Что его здесь любят. Его ждали.

Даже беседы с Версом не оказались неприятностью. Следователь приезжал к нему прямо в больницу. В Верс для проверки Кельма не забирали. Рассказывать все подробности происшедшего – впрочем, о связи с Туун он умолчал – было, конечно, больно и мерзко. Но следователь оказался тактичным, интеллигентным, не резал по живому, не лез в душу. Даже сочувствовал. Не раз повторял, что Кельм поступал правильно, что он молодец, что он совершил подвиг, и вряд ли кто другой на его месте мог бы себя так вести. Это не входило в профессиональные обязанности следователя, конечно. Но Кельму стало легче после общения с ним.

И всё равно через некоторое время Кельм ощутил равнодушие и одиночество.

Ему просто не хотелось становиться здоровым.

Да, ему говорили, что он молодец и всё такое. Но он сам не чувствовал этого. Никакой победы. Никаким молодцом он не был. Что и кого он победил? Что сделал хорошего?

То, что его не сломали? Так это неправда, он-то знал. Его именно что сломали. Он стал совершенно другим человеком. Что осталось от него, прежнего?

То, что он не согласился работать на доршей, – это, пожалуй, правда. Но он слишком хорошо помнил, как в конце – пусть для виду, пусть по приказу Гелана – но выдохнул с облегчением: «Я согласен работать на вас». Хорошо, внутри он так не думал и не собирался. Но слишком хорошо помнилось это облегчение, в тот миг, когда его положили на операционный стол – и не стали резать. Иногда ложь действует на нас так, как будто она – правда. Слова – это слишком сильный инструмент, чтобы ими бросаться.

Если бы он терпел до конца и умер от боли и истощения – насколько это было бы лучше.

Если бы он хотя бы сохранил внутри твёрдую убеждённость в своей правоте – но ведь и её под конец-то уже не было.

Как знать, может быть, ещё немного – и они действительно сломали бы его. Сейчас ему казалось, что нет, такого не случилось бы. Но как знать… ещё немного внутренних изменений.

Врачи были хорошими. И медсёстры тоже. Он запомнил молоденькую медсестру, пятнадцатилетнюю, практикантку из профессиональной школы. Каштановые мягкие волосы, курносый маленький нос, усыпанный тёмными веснушками. Шелли её звали. Мягкое, милое имя – как она сама. Кельм называл её про себя Веснушкой. Она приносила ему восстанавливающий коктейль, белково-углеводный. Садилась рядом.

– Попейте, пожалуйста, – уговаривала она, – вам лучше будет. Пожалуйста!

Он ничего не отвечал. Он вообще говорил мало. Смотрел сквозь медсестру.

– Ну хотите с ложечки?

Она скармливала ему вязкую жидкость с ложечки. Он вяло глотал. Есть не хотелось. Организм привык, видимо, к постоянному голоду. Отказывался переваривать пищу. Шелли стала приносить ему вкусненькое из дома. Печёное, жареное, сладкое. Да у него хватало вкусных вещей. Приезжала мама, неделю жила рядом с ним. Приезжали по очереди друзья по шехе. Шехой теперь командовала Таша, тридцатилетняя гэйна, мать пятерых детей. Приезжали разные знакомые и приятели.

Тело восстанавливалось. Аритмия и боли почти исчезли. Шелли учила его ходить. Несколько ампутированных фаланг на ногах этому не мешали. Да и левая рука действовала без затруднений. Дарайцы не собирались калечить его всерьёз. Он им был нужен относительно целым.

Кельм сходил в больничную церковь. Исповедался. Рассказал и о Туун. Исповедь не принесла никакого облегчения.

Он чувствовал себя практически здоровым. Взгляд в зеркало давно перестал пугать. Конечно, к прежнему облику он не вернулся. Но видел перед собой уже не обтянутый кожей скелет, а нормального мужчину-дейтрина. Просто он выглядел теперь старше своих лет. Гораздо старше. Возможно, из-за седины, волосы так и не восстановились, были теперь тёмно-седыми. Возможно, из-за странного выражения глаз. Кельм даже начал снова беспокоиться о своей внешности. Тщательно брился. Пользовался туалетной водой. Волосы стриг очень коротко.

Ему самому было странно, когда приходилось отвечать на вопрос о возрасте. Да, ещё нет двадцати. Нелепость. Чего он такого не видел ещё в этой жизни…

После выписки из больницы его отправили долечиваться в санаторий на Лимское море. Прекрасный санаторий, и отдыхали в нём в основном гэйны. И летний сезон – на море было полно купальщиков. Но Кельму даже не хотелось купаться. Несколько раз он поплавал ранним утром, когда на пляжах ещё никого почти не было. Не хотелось раздеваться при людях, хотя, в общем, шрамы у гэйна – дело самое обычное, и никого бы они здесь не удивили. И своих прежних шрамов он никогда не стеснялся, скорее даже гордился ими.

Вообще, если честно, не хотелось практически ничего. Правда, появился аппетит. Хотелось есть и спать. Читать. Иногда гулять по аллеям. Если ему вообще ещё могло быть хорошо, то можно сказать, что хорошо было в санатории. Лечащий врач как-то предложил ему пройти курс лечения у психолога, но Кельм отказался сразу и с таким ужасом, что больше подобных предложений ему не делали.

Скоро халява кончится, конечно. Он практически здоров. Может выполнять свои обязанности. Он вернётся в шеху. Будет ходить в патрули. Тренироваться. Подниматься по учебной, а если надо, то и по боевой тревоге. Защищать городок Лору, уже разросшийся за время его отсутствия – Дейтрос строится быстро.

Ему не хотелось возвращаться. Да и вообще ничего не хотелось.

После такого не живут, думал Кельм. Просто не живут. Так жить нельзя.

Он почувствовал шаги сзади. Не услышал, а почувствовал кожей. Кто-то поднимался сюда к нему. Тени мгновенно исчезли, спугнутые пришельцем. Кельм ощутил досаду. Встал со скамьи. Нет смысла здесь сидеть дальше.

– Простите, вы – Кельмин иль Таэр?

Он посмотрел внимательно. Машинально вытянулся. Тот, кто искал его, был в форме и с нашивками стаффина. Седые виски. Внимательные тёмные глаза.

– Так точно, хессин, – ответил Кельм.

– Вольно, ксат, – усмехнулся тот, – давайте присядем. Я вас ищу везде.

Они сели на скамейку. Стаффин вынул сигарету.

– Не курите? Позволите мне?

Он закурил, затянулся. Задумчиво сказал, глядя на море:

– Красиво здесь…

– Красиво, – согласился Кельм. Он сидел напряжённо, выпрямив спину.

– Кельмин, меня зовут Шетан иль Керр. Я начальник одного из отделов контрразведки на Триме. О вас со мной говорил мой… хороший знакомый. Вы его знаете под именем Арс Гелан. Он работает на Дарайе.

Кельм чуть вздрогнул и посмотрел на стаффина.

– Вы его знаете? – спокойно спросил тот.

– Да. Он меня спас.

(Вот Гелан тоже мог бы понять его. Кельм вспоминал сейчас глаза, вдруг заблестевшие от слёз. «Прости меня, парень». С ним бы поговорить сейчас.)

– Ну и… как он там? – вдруг спросил стаффин. – Я ведь… давно его не видел. Письмо передали с оказией.

Кельм подумал.

– Держится, – сказал он, – там, конечно, трудно. Но он…

(Он бы понял. Он тоже стоял рядом с нами, видел, как нас мучили… сам вёл допрос. Но мне хоть можно было кричать и рваться из ремней, когда мучили Лени. А ему нельзя было даже выглядеть взволнованным. Он тоже что-то убивал в себе, внутри, долго и мучительно убивал. Он бы всё понял про Лени.)

– Ладно, – сказал стаффин, – вам и не до того было, как я понимаю. Кельмин, вы ведь скоро возвращаетесь в часть?

– Ещё три недели…

– А как у вас здоровье? Как себя чувствуете – готовы работать? Боли бывают?

– Нет, болей уже нет, – сказал Кельм, – в принципе работать готов. Ну, конечно, надо тренироваться…

– Скажите, Кельмин… Вы никогда не думали о том, чтобы специализироваться в области разведки?

– Нет, – он удивлённо посмотрел на стаффина, – как-то не… не приходилось.

Странный вопрос! Разведка, вообще агентурная работа на других мирах – это не та область, куда берут всех желающих. Конечно, престижно, интересно, что говорить. Мало кто отказался бы.

– Знаете, Кельмин, предложение поступило от Гелана. Я изучил ваше досье, ваши данные. Говорил с вашими педагогами, командирами. С врачом. Ваш психологический профиль для нас очень интересен. Кроме того, очевидно, что вы обладаете колоссальной психической устойчивостью. Преданность Дейтросу, мужество, воля – всё это качества, которые исключительно важны для разведчика. У меня в отделе сейчас есть место на кондиционирование. Вы могли бы уже через месяц начать курс обучения в нашей школе на Триме.

Кельм ошеломлённо молчал.

– Я не требую от вас немедленного ответа, – сказал стаффин, – но постарайтесь решить до завтра. Завтра я должен вернуться на Триму. Вечером или рано утром вы найдёте меня в гостинице в номере 516.

– Стаффин, – голос Кельма дрогнул, – вы… Я согласен. Да. Я хочу учиться в школе разведки. Я буду работать на Триме.

Через месяц Кельм стоял у дверей дейтрийского Разведцентра, в новенькой форме с нашивками шехина – его повысили в звании, с рюкзаком на спине, из оружия – только «Дефф» и шлинг. Проводник, которого он ждал, парень на вид помоложе его (на самом деле старше на пять лет) что-то нудно выяснял с дежурным по зданию.

– Заходи, – крикнул наконец проводник. Кельм вошёл в здание. Парень протянул ему руку.

– Меня зовут Тилл, – сказал он, – триманское имя Бернхард. Кондиционирован в Австрии. Ну а ты Кельм. У нас всё по-простому, привыкай. На Триме мы штатские. Пошли, переоденешься, да и двинем уже.

Кельм двинулся за ним. Вошли в одну из комнат первого этажа. Тилл бросил на диван пакет с одеждой и велел Кельму переодеваться.

Одежда была непривычной. Узкий тёмный пуловер, брюки из тёмно-синей очень плотной ткани. «Джинсы, – пояснил Тилл, – запоминай. На Триме все носят».

Ботинки показались Кельму неудобными. Слегка давили в подъёме. Сковывали. Подошва слишком тонкая. Но, конечно, он не стал жаловаться. На Триме разберёмся.

Он уже прошёл первичный курс подготовки. Тилл-Бернхард выдал ему бумажник, где лежали две сотни евро бумажками разного достоинства, банковская карточка, карточка-паспорт на имя Антонио Серены – они направлялись в Германию, но изображать ему там пока предстояло испанца, плохо знающего немецкий язык. Потом легенду заменят.

Тилл безжалостно вытряхнул его вещи на стол. Кельм знал, что можно брать с собой, чего нельзя. Но одну вещь Тилл всё же забраковал. Подарок мамы – свитер с вышитым смешным куртом, курты водились только в Дейтросе, и Тилл справедливо заметил, что надевать такой свитер на улицу – всё равно что повесить на шею табличку «я дейтрин». Дарайцы, конечно, не толпами бегают по Триме, а триманцы ничего не поймут – но всё же.

Тилл забрал у него «Дефф», выдал взамен триманский пистолет «Глок7». Кельм уже стрелял из него, пистолет был куда похуже «Деффа», но так уж полагалось на кондиционировании, пользоваться триманским оружием.

Кельм снова упаковал рюкзак. Вскинул его на плечи.

– Готов? – Тилл оглядел его. – Ну пошли.

Они прошли по коридору. На улице уже опять моросил мелкий дождик.

Кельм шёл вслед за проводником, глядя ему в спину, и думал о том, что прошлого не вернуть. Он не стал прежним – и не станет таким никогда. То состояние безмятежной весёлости, ничем, даже войной, даже смертями, не сбиваемого оптимизма и внутреннего счастья – этого уже никогда не будет.

Но так ли уж это важно? У него есть дело. Он станет разведчиком. Он будет работать на Триме. Последние месяцы Кельм тренировался – казалось ему – не так уж много, но на самом деле больше, чем когда-либо. Он почти свободно владел уже немецким языком (испанский изучил ещё в квенсене). Его тело стало сильным и тренированным, как раньше. У него снова получалось творить в Медиане, и образы выходили сильнее и мощнее, чем прежде. Он стал бы сейчас прекрасным гэйном. В шехе бы его носили на руках. Да скорее всего ему дали бы под командование шеху, ведь теперь и звание соответствует. Но на Триме работать – важнее и интереснее. Гэйнов много. Хороших разведчиков – по пальцам пересчитать.

Только это сейчас и важно. Это радостно. Это единственное, ради чего стоит жить. Его дело, его работа.

– Эшеро Медиана, – приказал Тилл. Вслед за ним Кельм переместился в серое Пространство Ветра.

Куда ни глянь – равнина, земля и небо почти одного цвета. Камешки, ложбинки, невысокие холмы вдалеке. Но стрелки келлога на руке указывали на юг. И туда надо было идти, несколько часов по серым просторам Медианы, к Триманским вратам.

– Кто идёт? – в наушнике, приклеенном к мочке уха, прорезался женский встревоженный голос.

– Свои, – откликнулся Тилл, – даю позывные.

– Лёгкого пути, – пожелала патрульная гэйна.

– Спасибо, – пробормотал Кельм. Приятно было слышать этот звонкий женский голос. Приятно, что Дейтрос провожает их именно так. Они зашагали по Медиане. Ботинки немного жали. Ветер ласково касался щеки. Тилл вёл, шагал упруго, неслышно. Кельм вдруг подумал, что жизнь-то на самом деле – вся ещё впереди. И неизвестно, что там будет, в этой жизни. Страх шевельнулся на донышке где-то. Страх и воспоминание. Но он ведь гэйн, он знал, на что идёт.

Он никогда и не хотел ничего другого.

– Скоро дойдём, – негромко пообещал Тилл, – склонение благоприятное.

Кельм поднял руку, раскрыл ладонь и выпустил в небо стайку серебристо-белых стремительных птичек. Они не умели убивать. Они просто были – для красоты. Ни для чего больше. Тилл рассмеялся и поддержал игру – заставил воздух мерцать и искриться мириадами крошечных радуг. Кельм собрал эти радуги вместе, в концентрические круги, и заставил круги вращаться. Стая белых птиц поднималась всё выше, к бессолнечному зениту.

– Молодец шехин, – сказал Тилл, – здорово.

– Да и ты ничего, – признал Кельм. Тилл хлопнул его по плечу.

– Сработаемся, да?

Гэйны рассмеялись. Медиана тающей дымкой расплывалась позади, и впереди, и повсюду вокруг была лишь бескрайняя Медиана. И они уходили всё дальше и дальше, в направлении условного юга, их фигуры расплывались в тумане, таяли, становились всё меньше. Наконец их уже не было больше видно. Эта история кончилась. Начиналась совсем другая.

В этой жизни, которой не пожелаешь врагу, в постоянной готовности умереть за, в ночь, когда воспалённо горят глаза, – что ты хочешь увидеть на том берегу? Лимитирован и исчерпан запас наших снов. Мокрые листья вколочены в землю дождём. И закон известен давно и вовсе не нов – если мы с тобой встретимся, видимо, сразу умрём. Я во всяком случае. Но скажи мне в лицо, кто из нас заварил эту кашу, ты или я? Кто в итоге ответит за всё? Кто курица, кто яйцо? Скажи мне, кто из нас сволочь и кто свинья. Я тебе сочиняю этот ад, где странно, что ты ещё цел, или ты надо мной стоишь – откровенно скажи – хладнокровно ломая мне и судьбу, и жизнь, ради высшей цели с прищуром глядя в прицел. Ну а я, оставаясь в полном ауте и не у дел, всё ж скажу тебе, судьба моя, мой герой. Если придётся встать и ответить за наш беспредел, хоть одно хорошо – я встану рядом с тобой.