Текст книги "Жрец"

Автор книги: Яна Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ты сама его сделала? – задал новый вопрос, поднявшись и направляясь к печи.

– Нет, это был подарок от одного странника, проходившего через наш город, – глядя на попытки Ик-су справиться с ножом, я поднялась и взяла тот из его рук. – Почему ты решил поселиться так далеко от города?

– Мне всегда нравились места, где тихо и спокойно.

– Любишь одиночество?

– Нет, – тихо ответил юноша. – В одиночестве нет ничего хорошего. В истинном одиночестве, когда в целом мире у тебя нет ни одной близкой души. Это поистине ужасно, осознавать, что ни в одном краю – ни в близком, ни в далеком – никто не ждет тебя. А ведь таких людей очень много, тем более в такие смутные времена. Тебе ведь известно, что произошло с нашим императором?

– Не очень интересуюсь политикой, – пожала я плечами. – Поэтому нет, не знаю.

– Его убил юноша, ныне занявший трон.

– Думаю, нас это не касается.

– На него возлагают большие надежды. Люди верят, что он сможет восстановить былую мощь империи, приведенной в упадок милосердием и добротой предыдущего правителя. Но у них осталась принцесса, которой удалось избежать уготованной ей смерти и тайком покинуть столицу. Правда, ныне за ней ведется охота.

– Слабым не место у власти, – задумчиво замерев на несколько мгновений, я вновь продолжила нарезать корень ши, который собиралась добавить в похлебку. Бросив взгляд на юношу, я продолжила. – Хуже жестокого императора, может быть лишь император мягкосердечный. И правильно поступил этот юноша, убив такого правителя. Иначе страну ждало бы разорение. А ты? Ты ведь наверняка видел все эти события, что так важны для империи, ведь как-никак, но ты жрец.

– Видел, – после короткого молчания, подтвердил мои слова юноша.

– И не стал вмешиваться.

– Предначертанное судьбой изменить невозможно.

Перехватив нож, я толкнула юношу в плечо, отчего тот отлетел, ударившись спиной о стену, и, стремительно скользнув к нему, вонзила острие в стену возле головы жреца. Нож со стоном прошел в трещину между камнями, осыпав на пол глиняные крошки, а Ик-су глухо выдохнул. Между светлыми кудрями длинной челки, рассыпавшейся по лбу юноши, мелькнули его глаза удивительного аметистового цвета. Поймав его взгляд, я улыбнулась, вытащив нож из стены.

– Предначертано ли мне было тебя убить?

– Это известно, – сглотнув, ответил юноша, – лишь тебе одной.

– Не хочу верить в существование судьбы, – вздохнув, я прислонилась к столу и перевела взгляд на дощатый пол. – Если существует судьба и заранее прописанный план нашего пути, тогда жизни людей не имеют никакого смысла. Если боги, а не мы сами, руководят нашими поступками, то мы не больше чем марионетки в спектакле сумасшедшего и своенравного кукловода. Все наши мысли, переживания и чувства в таком случае не имеют никакой ценности и значения. А если так, то ради чего тогда жить?

***

Как интересно раскрывается человек, когда живешь рядом с ним. С нашей первой встречи прошло почти три недели. И практически все это время Ик-су пропадал на невысоком обрыве над озером, вознося молитвы известным ему одному богам. Вероятно, он на самом деле верит, что его пламенный шепот может достичь душ созданий, вознесенных им до недостижимых высот. Я ему даже немного завидую: когда считаешь, что есть кто-то рисующий нити твоей судьбы, что сплетаются в события и жизненный путь, то нет страха перед будущим, нет тяжести ответственности за каждое принятое решение и обрушающиеся вслед за ним последствия. К тому же всегда приятно думать, что есть кто-то боле мудрый и сильный, кто в нужную минуту возьмет тебя под свою защиту.

Возможно, боги и существуют, но разве может им быть до нас хоть какое-то дело? С высоты их душ мы, должно быть, совсем незаметны. Так каков же тогда смысл так много времени посвящать повторению одних и тех же слов, точно от этого люди, за счастье которых столь усердно молится Ик-су, в действительности станут счастливы? Не будет ли лучшим приложить такое завидное упорство на что-то более материальное и что на самом деле может оказать жителям окрестных деревень существенную помощь? Например, готовить им лекарства из растущих здесь целебных трав, которых в округе достаточно много, или же помочь в строительстве новых домов, а быть может ремонте пострадавших от времени и непогоды.

Но ведь для этого придется совершать реальные действия, а не только повторять заученные фразы, в которых уже нет смысла, ибо они идут не из глубины души, а просто механически срываются губ. Хотя Ик-су не произвел на меня впечатление ленивого человека. Он действительно верит, что так может помочь.

Однако за это время идею с лекарствами я воплотила в реальность, пусть и не совсем добродетельно: раздавать их я и не подумала, ведь судя по всему, покупкой продуктов или их выращиванием занимался этот самый Юн, о котором как-то упоминал Жрец. А теперь при таком положении вещей мы вскоре останемся без еды, а последняя похлебка, которую приготовил Ик-су едва не свела меня в могилу. Поэтому я и решила делать самые часто используемые и необходимые лекарственные средства, в чем мне неплохо помогло собрание текстов Юна, а после продавала их в ближайшем городе в лекарские лавки. Ик-су показал мне особую тропу, по которой обычно в город ходил Юн, так что мне удавалось без трудностей добираться обратно.

Но сегодня я никуда не пойду: несколько дней назад по дороге к дому жреца меня настиг дождь, и я промокла насквозь, а после заболела. И по сегодня гроза стихала лишь на время. Ик-су объяснил, что начался сезон дождей, поэтому так будет еще продолжительное время. Его слова едва ли меня расстроили: я люблю такую погоду. Небеса закрывают беспросветные облака, сливаясь с застилающим горизонт туманом, который от сырости не рассеивается даже к вечеру, а в воздухе появляется особенный запах. Ты становишься, словно отделен от всех миров.

Существуешь лишь ты.

И тот, кто рядом с тобой.

Грозы позволяют ощутить близость другого человека особенно ярко. Стоит только погасить огонь в печи, затворить покрепче ставни на окнах и позволить себе погрузиться в тепло того, кто тебе дорог. А когда ты болеешь, то чувства обостряются еще больше. Плотнее закутавшись в одеяло, я отвернулась к стене, надеясь, что еще с утра умчавшийся куда-то Ик-су вскоре вернется. В таком слабом и разбитом состоянии я чувствую себя совсем неуверенно, оставаясь одна. А к этому неуклюжему юноше, что ни говори, я успела проникнуться.

Челка по-прежнему закрывала его глаза, и если раньше я считала, что он, возможно, прячет под ней шрамы или что-то подобное, то теперь начинаю думать, что скрывает он именно взгляд своих странных фиолетовых глаз. Пусть сам молодой человек и строит из себя дурачка, взгляд выдает в нем зрелую и глубокую личность. Мне интересны причины, по которым он выбрал себе такую роль. Хотя догадаться не сложно: вероятнее всего, так он пытается защитить себя от других людей. Кто захочет лезть в жизнь человека, кажущегося недалеким умом? Такое поведение избавляет от приставучих людей, хоть мне и кажется странным, что Ик-су избегает тех, за чье благополучие молится с такой прилежностью и усердием.

Прошлого молодого жреца мы в разговорах не касались, как не тревожил он больше и события моей жизни, что меня, не скрою, радует. Не люблю, когда люди лезут в душу со своими советами, жалостью или мнением о произошедшем когда-то со мной. Все случившееся, все чувства, пережитые мною боль и тоска или же напротив радостные мгновения – они принадлежат только мне одной. Никто иной никогда не сможет в полной мере ощутить и понять их глубину.

Огонь в печи почти угас, и, поежившись, я все-таки выбралась из-под одеяла, босиком добравшись до сваленных возле печи дров, но бросить их в пламя я не успела: дверь с шумом отворилась, пропуская в дом порывы ветра и дождя. Ик-су, с трудом удерживая створку от цепких лап грозы, захлопнул дверь и облегченно выдохнул, прислонившись к ней спиной. Привычный светлый халат жреца сейчас был измаран грязью и весь промок от дождя, а в светлых волосах запутались крошечные ветки и какие-то сухие то ли цветы, то ли плоды-семянки. Интересно, где его носило, что так перепачкаться умудрился? Наверняка опять обо что-то споткнулся и улетел в какой-нибудь кювет, где и прочертил своей мордочкой по грязи.

Жрец тем временем заметил меня и уже открыл рот что-то сказать, но его взгляд упал на мои босые ноги. Наступила немая сцена, в ходе которой я пыталась догадаться о мыслях юноши по сменяющимся эмоциям на его лице, а так же предсказать, будет сейчас крик или же он ничего не скажет. Отец всегда возмущался, что я слишком легкомысленно отношусь к своему здоровью, но мне редко бывает холодно, да и к тому же необязательно закутываться в тяжелые и богато расшитые одежды, чтобы не мерзнуть.

Ик-су спешно подошел к столу, вывалив на тот из-за пазухи помятые цветы с длинными серыми в темные пятна лепестками. Отряхнув руки, жрец приблизился ко мне и без смущения поднял на руки, направляясь к кровати. Я испуганно вцепилась в его влажный халат, боясь, что он меня уронит, но хрупкий с виду юноша держал меня легко и уверенно, обладая на удивление твердой хваткой. Опустив меня на смятое покрывало, Ик-су проворчал, что в моем состоянии нельзя ходить по такому холодному полу босиком и вообще лучше не вставать с постели, а после вернулся к печи, забросив в огонь несколько дров.

– Прости, – только и пробормотала я, кутаясь в покрывало.

Юноша кивнул, отстраненно глядя на стекающие по оконному стеклу капли. Вероятно, он даже не расслышал моих слов. Так же задумчиво он скрылся в небольшой коморке, где хранились разные их вещи, и вышел оттуда уже в чистой рубахе и просторных штанах. С полки он взял деревянную чашу и, наполнив ту водой, опустился на стул, осторожно начав промывать странные бутоны.

– А что это за цветы, Ик-су? Прежде я их никогда не встречала.

– Облачный цветок, – не отвлекаясь, пояснил юноша. – Не удивительно, что раньше тебе не довелось их видеть: эти цветы растут только в этих краях, на отвесных скалах. Они не очень красивые, но помогут тебе выздороветь.

– На отвесных скалах? – выдохнула я.

– Да, – кивнул Ик-су, а я так и не могла представить, каким образом этот нерасторопный юноша мог достать цветы, растущие в подобном месте. – Я случайно научился готовить это лекарство. Просто почувствовал, что эти цветы помогут облегчить боль. Юна тогда уже не было рядом, и я остался совсем один, вскоре так же заболев, как ты. Но те цветы уже были собраны. Юн хотел использовать их как приправу из-за ненавязчивого пряного запаха. Он и сказал мне, где нашел их.

– Но зачем ты…

Жрец улыбнулся, переложив вымытые бутоны в пустую чашу.

– Я хочу помочь тебе, Риса.

Отведя взгляд, я вновь откинулась на подушку и повернулась к стене, сильнее кутаясь в одеяло. Мне вновь стало холодно. Быть может от сквозняка, проскользнувшего в комнату, а может и от слов жреца. Пока Ди-ру была рядом, я не чувствовала себя одинокой. Даже когда отец сообщил, что я стану женой одного из сыновей придворного казначея и третьего советника короля, мне не было ни страшно, ни волнительно. Я знала, что у меня есть наставница, которая всегда может утешить и защитить. Но Ди-ру погибла незадолго до моей свадьбы, и это сломало меня. Я глубоко ощутила, насколько одиноко и холодно мне во дворце.

С принцессой и придворными дамами я не очень хорошо ладила, а моя единственная при дворе подруга, дочь королевской горничной, – тихая и робкая девушка, младше меня на четыре года, – была рано отдана замуж и выдворена из дворца в дом супруга, после чего увидеться нам с ней больше не довелось. Отец хорошо ко мне относился и не обращал внимания на мои занятия с наставницей; он был человеком сдержанным и рассудительным, но до моего отъезда по-прежнему оставался лишь четвертым советником короля. Высшие силы этого мира редко желают приближать людей, открыто говорящих им правду и указывающих на те их решения, что пагубно скажутся на жизни империи.

Но мать же всегда презирала мой выбор, постоянно была недовольна манерой моей речи и поведением, одеждой, прической и всем остальным. В ее глазах я была не более чем ошибкой. Несуразной, глупой и неправильной. Поэтому, когда потеряв Ди-ру, я решилась бежать, меня не терзали муки совести, я написала письмо отцу, но тому неизвестным мне способом удалось узнать о моих намерениях и перехватить, когда я уже покинула дворец. Однако удерживать отец меня не стал, а лишь подарил меч, закованный в деревянные ножны, выглядящие словно простая палка, и который теперь пропал на извилистой дороге среди скал: его выбил из моих рук один из напавших разбойников. Вместе с мечом отец так же дал мне карту и рассказал о женщине, у которой я остановилась, прибыв сюда. Она наверняка уже потеряла меня, и вскоре решит, что я попалась в лапы работорговцев или меня убили на тракте.

Пусть так и будет.

Рука, показавшаяся мне сейчас раскаленной, коснулась моей щеки, и я вздрогнула, отвлекшись от мыслей о доме. Ик-су, шаги которого я, задумавшись, не услышала, опустился на край кровати и отбросил с моего влажного лица прилипшие пряди челки, обычно собранные на затылке под ленту. Я повернулась, удивленно замерев от поглотившей дом темноты. Только слабое пламя от печи скользило по стенам танцующими отблесками. Разве уже прошло так много времени?

– Ты задремала, – прошептал Ик-су.

Вот как. А я и не заметила. Когда болеешь, границы времени стираются, как исчезают и границы миров. Жрец поправил мое одеяло и вновь поднялся на ноги, отойдя к столу. Вернувшись уже с кружкой, он протянул ее мне, и мое лицо обдал сладкий запах, приятный и успокаивающий. Видя, что я не спешу брать кружку, Ик-су наклонился ближе с вероятным намерением самому меня напоить, но я быстро выхватила ту из его рук и, зажмурившись, сделала глоток. На вкус травяной настой оказался чуть кисловатым и вязким, но вполне сносным.

– Я надеюсь, уже скоро тебе станет легче.

Поежившись, я бросила взгляд на окно, за которым гроза вновь простерлась над ночным лесом, и бархатный небосвод прорезали молнии, казалось бы, яркими языками время от времени касаясь вершин скал. Вновь пошел сильный дождь, неустанно стуча по крыше, мерным шумом сплетаясь с треском огня в печи. Я выдохнула и прислонилась спиной к холодной стене, ощущая скользнувшую по телу дрожь. Голова по-прежнему кружится, и кажется, будто мир пульсирует; внезапно внутри словно вспыхнул незримый огонь, жаром разливаясь по крови, и холод медленно отступил. Вероятно, начало действовать приготовленное жрецом лекарство.

Я посмотрела на юношу, устало потирающего глаза. Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась к нему и, проведя пальцами по его лицу, подняла челку. Так и не убрав руки, придвинулась ближе, вглядываясь в дрогнувший удивлением омут кажущихся сейчас совсем темными глаз жреца. Он красивый, у него мягкие черты лица и ласковая улыбка. Но я часто задаюсь вопросом, когда она искренняя, а когда пустая. Насколько глубоко он вжился в свою роль недалекого дурачка-простофили? Так хочется верить, что его улыбка, обращенная ко мне, – настоящая. Ик-су сглотнул, неотрывно глядя мне в глаза. Мой взгляд скользнул по бледной линии его ресниц, аккуратной родинке на левой скуле и прилипшему к щеке искрящемуся в пламени огня светлому волосу, по тонким, искусанным губам.

Немного поддавшись вперед, я ощутила воздушный запах пряности от пыльцы цветов, еще не смывшийся с рук юноши. Когда же мои губы едва коснулись губ жреца, он подскочил на ноги, стремительно отойдя к печи, где сразу загремел какими-то чашками. Лишь через несколько минут, протянувшихся для меня медленно и тоскливо, он вернулся к кровати и, не глядя на меня, протянул глубокую тарелку.

– Я приготовил горячий суп, – чуть осипшим голосом произнес юноша.

Кивнув, я приняла тарелку их рук жреца, безучастно глядя на его спину, когда он вновь направился к печи. Бросив в огнь несколько дров, Ик-су неловко помялся возле стены, так и не глядя на меня, но тихонько вздохнув, повернулся и, безмятежно улыбаясь, хлопнул в ладоши, легкомысленно произнеся:

– А хочешь, я тебе почитаю?

– Нет, – я фыркнула и, поставив на пол почти нетронутую тарелку с супом, вновь легла, с головой закутавшись в одеяло. Неприятно царапнуло в душе скверное чувство и за собственное желание коснуться Ик-су, и за его реакцию. Проклятая простуда, если бы не эта гадкая слабость, растворяющая сознание в пустоте, никогда бы я не позволила своему влечению к юному жрецу проявиться так открыто. Глухо проворчав, вжалась в стену, ощущая прелый запах досок, тянущийся по стенам от пола. Ох, и зачем я только пробудилась от дремы?.. Лучше бы…

Постель за моей спиной прогнулась от тяжести жреца; я ощутила, как ладонь юноши, стянув одеяло, скользнула по моим рукам, притягивая меня к нему. Перехватив мои запястья, он придвинулся и заправил прядь волос за ухо, поцеловав в висок. Трепетно выдохнув, зарылся лицом в мои волосы, лишь крепче прижав меня к себе, отчего я испугано сжалась, ощущая неожиданную силу в прикосновениях жреца.

– Не хочу, чтобы ты чувствовала себя брошенной и одинокой.

Дернувшись, я попыталась обернуться.

– Тише, не нужно, – его рука ласково прошла по моим волосам. – Холодно?

– Нет…

– Ты дрожишь, – шепотом заметил Ик-су. Вновь ухватившись за край одеяла, он потянул то, накрывая нас плотной тканью; заведя руку мне под шею, юноша обнял меня, оказавшись совсем близко, что его прерывистое дыхание теплом касалось кожи. Невесомое поглаживание тонких пальцев по кисти моей руки постепенно успокоило дико стучащее сердце, и я тихонько выдохнула, прикрыв глаза. Я боюсь довериться другому человеку, для меня сложно чувствовать себя легко в близком присутствии кого-то еще. Мне сложно расслабиться и перестать бояться, закрыть глаза и позволить другому коснуться себя, без страха, что он причинит боль, воспользовавшись моим доверием и беззащитностью.

Первые ночи, проведенные в доме молодого жреца, который пусть сразу и показался мне человеком хорошим, но имеющим свои странности, прошли для меня в беспокойном, прерывистом сне. Ик-су уступил мне свою кровать, а сам устроился на полу, постелив на доски теплые одеяла. Тогда же он пояснил, что Юн всегда ночевал на чердаке, где устроил себе небольшой, уютный уголок и проводил там много времени, читая книги. Близость другого человека, – а тем более мужчины, – сковывала меня, держа в напряжении все это время, заставляя вздрагивать и замирать каждый раз, едва стоило жрецу пошевелиться во сне. И пусть спустя эти прошедшие недели я успела немного привыкнуть к юноше, страх, так прочно укоренившийся в моей душе, по-прежнему впивался острыми когтями в мое сознание.

Мне бы хотелось обвинить в моем страхе окружающих меня с детства людей, вложивших в мою душу опасения и боль, но все же во всем только моя вина. Ведь именно я не смогла сохранить свои чувства, сберечь их от осколков чужой злобы, облаченных в короткие резкие слова, защитить, принять. Именно я спрятала свою душу за крепкими внутренними стенами подсознания в страхе, вновь испытать боль. В конце концов, если ты не открываешь врата в свой эфемерный внутренний мир, никто не сможет войти туда и разрушить храм твоей души.

Однако находясь постоянно в затворничестве, ты постепенно начинаешь задыхаться. Так тщательно скрываемые чувства не имея возможности излиться во внешнюю действительность, собираются внутри души, закручиваясь в стремительный вихрь, что однажды может разорвать тебя. И с каждым прошедшим годом становится все тяжелее вновь глубоко и искренне переживать эмоции, ощущать живые чувства, искрящиеся в душе. Все они уходят в бесконечную бездну твоего внутреннего мира, в конечном итоге увлекая всю твою суть в гулкую пустоту.

Мне тяжело позволить трепещущим в душе чувствам выскользнуть и позволить им вновь вспыхнуть, озаряя мой взгляд тем особенным светом, что и делает людей чарующими и притягательными. Но только хотя бы сейчас, совсем ненадолго, лишь на эту одну ночь так хочется забыть все тревоги, перестать бояться и отдаться на волю собственных чувств, растворяясь в тепле прикосновений Жреца. Хочется замирать в волнительном ожидании, а не страхе, не беспокоиться о том, что произойдет утром, полностью раскрыться и хоть на краткое мгновение, но стать собой.

Выдохнув, я повернулась на другой бок, оказавшись совсем близко от лица юноши. Почувствовав мое движение, Ик-су открыл глаза, сонно улыбнувшись, хоть в глубине аметистового омута таились бледные огоньки беспокойства, словно он боится переступить какую-то невидимую, но крайне важную грань. Я не припоминаю, чтобы во дворце, где я практически выросла, на жреца и его послушников были бы возложены какие-то ограничения. Напротив, к ним относились с почтением, достойным высших правителей империи. И в обществе девушке я видела тех не раз, да и в домах терпимости они были гостями нередкими. Поэтому…

Кончиками пальцев я коснулась щеки юноши. Рука дрогнула, но я все же запустила пальцы в светлые волосы юноши, расплетая взъерошенную косичку и с удивлением отмечая, как приятны волнистые локоны, словно нити шелка скользящие по коже. Ик-су судорожно вдохнул и склонился к моему лицу; замерев на мгновение, он все же коснулся моих губ трепетным поцелуем, чуть дрожащим и робким. Губы у него сухие, но мягкие и очень теплые. Нерешительно коснувшись языком моего собственного, Ик-су сжал ткань моей туники, заменяющей сорочку и одолженной им самим в первую же ночь, и придвинулся ближе, нависая надо мной и проскальзывая кленом между обнаженных ног.

Мягко отстранившись, Ик-су провел ладонью по моей щеке.

– Прости, – прошептал он. – Я совершенно не умею держать себя в руках.

Улыбнувшись, я вновь хотела поцеловать его, но жрец приложил палец к моим губам и, на мгновение легко коснувшись губами кончика моего носа, приподнялся, садясь на кровати. Резкая перемена в его настроении смутила меня, но юноша сам объяснил ее. Устроившись удобнее, Ик-су облокотился спиной о стену и посмотрел на меня, словно обдумывая свои дальнейшие слова.

– Я жрец, Риса, – наконец глухо произнес он, – и мне богами запрещено быть в близости с женщиной. Прости, что так поступил, что не смог сдержать своих чувств. Ты по праву, – горько улыбнулся юноша, отведя взгляд, – можешь презирать меня.

Вновь откинувшись на подушки, я прикрыла глаза ладонью и усмехнулась.

– Не припомню, чтобы кого-то из жрецов смущали подобные запреты. И прости, но разве это не абсурдно, приносить в жертву собственные чувства и наслаждение в угоду уже давно прогнившим от старости устоям и законам, к чему бы то ни было вас, священников, обязывающих? Да-да, не мне судить, ведь свои чувства я тоже всегда приносила в жертву. Но не богам, а страху. Однако, – я села, встретившись с юношей взглядом, – важно не то, под чьими ногами мы хороним наши чувства и желания, а сама эта жертва, которая не имеет на самом деле никакого значения. И разве… Разве существуют боги, которым было бы до этого мира какое-то дело?

– Я, – замялся Ик-су, но продолжил, – я умею слышать их голос.

– И запретили тебе любить они или все-таки люди?

– Риса, я…

– Никто никогда не узнает, что произошло в этом затерянном месте, Ик-су, – жестко прервала его я. – И твои боги свидетели, что я не принесу в твою жизнь хаос и страдания, не поверну дороги твоей судьбы и не стану причиной изменений в привычном для тебя укладе вещей. Совсем скоро я покину этот дом.

– Ты, – вздрогнув, прошептал жрец, – собираешься уехать?

– Я скоро, – улыбнулась, запрокинув голову и искоса наблюдая за Ик-су, – умру.

Юноша дернулся, как от удара, и, побледнев, вскинул на меня растерянный взгляд. Усмехнувшись, я отвернулась и взяла с полки возле кровати кружку с водой и сделала несколько глотков. Когда же я вернула ее на место, Ик-су придвинулся и, взяв меня за плечи, повернул лицом к себе, вынуждая посмотреть ему в глаза. Не стоило мне ему об этом говорить, но само собой как-то получилось, так что теперь ничего уже не поделаешь. Фыркнув, я невольно скрестила руки на груди.

– Почему, Риса? – глухо спросил юноша.

– Я заболела около года назад, – устало выдохнув, произнесла я. – Словно яд, гниющий многие годы, из мыслей и самой души проник в тело, отравляя его. Иногда я чувствую себя даже хорошо, а боль стала такой привычной и неотъемлемой частью жизни, что зачастую я уже не замечаю ее. Но все же с каждым месяцем мне становится хуже. Да и я… попросту никогда не пыталась это изменить. В моей жизни нет смысла, а подавленные страхом чувства давно заледенели в глубинах души, не позволяя хотя бы просто-напросто ощутить всю глубину и яркость жизни, чудо каждого протекающего мгновения. Но все же, мне хотелось бы ощутить, каково это… быть живой. Пусть ненадолго, но почувствовать тепло чужой души. Без страха.

– Риса, это неправильно. Я не хочу стать просто кем-то, кто…

– Ты же понимаешь, что это не так, Ик-су! – поняв, к чему он клонит, возмутилась я. – Или ты и в самом деле считаешь, будто я так легко осталась бы в доме любого другого человека? Ты настолько низкого обо мне мнения или же совсем ни во что себя не ставишь, раз допускаешь мысль, что я могу просто использовать тебя? Ты особенный человек, – опустив взгляд, тихо произнесла я. – Возможно, ты сам этого не видишь, но ты удивительный, Ик-су. И очень хороший.

Закончить он мне не дал, с улыбкой склонившись и коснувшись губ поцелуем.

– Что бы ты ни говорила, я вылечу тебя. И помогу твоим чувствам раскрыться, чтобы ты вновь смогла ощутить переливы жизни. Ах да, Риса, и уж если ты видишь меня удивительным и очень хорошим человеком, тогда почему бы, – хитро улыбнулся Ик-су, очертя пальцем контур моих губ, – мне не стать смыслом твоей жизни?

Жрец бережно опрокинул меня на подушки, зарывшись лицом в мои волосы. Светлые кудри упали мне на лицо, и я чихнула, на что юноша только тихонько засмеялся, крепче сжимая мою ладонь. Устроившись рядом, Ик-су расслабленно потянулся и обнял меня, что-то негромко мурлыча себе под нос. От лекарства и нашего разговора голова у меня закружилась еще сильнее, и я с наслаждением прикрыла глаза, надеясь, что сегодня, ощущая теплые руки жреца, мне удастся спокойно уснуть и провести ночь без кошмаров. Однако мои надежды не оправдались, и едва мое сознание подернулось дремой, Ик-су вздрогнул и напряженно приподнялся, глядя на плотно закрытую дверь.

Проведя ладонью по лицу, я тоже посмотрела в ту сторону и нахмурилась, а прислушавшись, испуганно вздрогнула: с улицы доносились приглушенные голоса. Ик-су стремительно поднялся на ноги и крадучись направился к двери, как та распахнулась, а юноша от неожиданности споткнулся и неуклюже грохнулся на пол. Вошедший следом в дом парень, глянул на растянувшегося жреца и досадливо стукнул себя по лбу, отчего у меня закралось подозрение, что этот несколько женственный мальчишка и есть Юн. Парень тем временем, что-то ворча, тяжело вздохнул и помог Ик-су встать, а в помещение протиснулись еще шесть человек.

Все это стадо расположилось в комнате, беспрестанно галдя, за что мне уже хотелось их всех передушить. Юн, – а я уже точно уверена, что это именно он, – и незнакомая мне красноволосая девушка что-то бурно втолковывали Ик-су, меня пока, вероятно, так и не заметив. Жрец, вновь натянув на лицо свою привычную глуповатую улыбочку, примирительно выставил руки вперед и неловко пытался их утихомирить. Что ж, кто бы ни были все эти странно разодетые люди, пришли сюда они в самое что ни на есть неподходящее время.

Беловолосый парень, с любопытством оглядывающий скромное жилище священника, остановил свой взгляд на мне и приветливо улыбнулся, помахав рукой. Кивнув ему в ответ, я с интересом посмотрела на других людей, таких разных и несколько странных, в сравнении с обычным населением этих краев. Непривычный цвет волос, сам покрой одежды, а у одного даже костяная маска на лице. У нас в империи, в отдаленных ее частях, многие люди исповедуют культ древнего бога и так же носят на лице подобные маски, вырезанные из костей животных и расписанные текстами заклинаний и орнаментами. Выглядит это довольно жутко, стоит признать, однако пока они не причиняют никому вреда, не вторгаются в чужие храмы и души с навязыванием своей веры и не убивают во ее святое имя, то разве имеет значение, в каких богов они верят и как рядятся ради поддержания огня в своих душах?

Закончивший за что-то распинать жреца Юн повернулся в мою сторону и замер, удивленно моргнув. Он открыл было рот что-то сказать, но так же молча закрыл его, по-прежнему не сводя с меня ошарашенного взгляда и, вероятно, что-то напряженно обдумывая, столько уж неприятных эмоций сменилось на его лице. Наконец он вновь посмотрел на Ик-су и тут уже дал волю своим чувствам:

– Чего творишь, – воскликнул мальчишка, наступая, – старый ты извращенец!

От его пронзительного голоса я поморщилась: голова из-за болезни и почти бессонной ночи, казалось, была наполнена раскаленным свинцом, а теперь внутри зажгло еще сильнее. Мне прямо сейчас захотелось стукнуть парня чем-нибудь увесистым, лишь бы только он заткнулся, но тот еще с четверть часа что-то втолковывал пунцовому жрецу, бурно размахивая руками. Слов его я не разобрала из-за шума и стука в голове и, не дожидаясь конца горячего монолога, в ходе которого несчастному священнику, вероятно, изложили все постулаты праведной жизни, буркнула, что схожу, прогуляюсь и вышла на улицу, где уже занимался рассвет.

Прохладный и влажный воздух приятно коснулся разгоряченной кожи клочьями утреннего тумана. Дождь уже стих, осыпавшись росой на поникшие к земле толстые листья росших повсюду кустов, после продолжительного ливня утративших весь свой цвет, нежные лепестки которого сейчас смешались с грязью и землей у их корней. От соломы, покрывающей черепичную крышу, исходил резкий, но приятный запах, сладкий и хмельной. В светлую утреннюю тишину вплетается тихое ворчание Юна, все еще доносящееся из дома, и звонкий, прерывистый клич ранних птиц.

Дверь за моей спиной приоткрылась, и на крыльцо вышел жрец.

– Риса, – он набросил мне на плечи плащ, – тебе не нужно уходить. И не слушай Юна, он поворчит и успокоится. Просто он привык, что обычно мы всегда были вдвоем, никого близко не пуская в наши жизни, вот он и испугался, что останется один, без единственного друга и поддержки. Не переживай из-за его слов.

– Я его и не слушала, – поведя плечами, выдохнула, и лицо окутала на мгновение легкая дымка пара. – Голова сильно болит, мне все равно сейчас на слова этого мальчика, чтобы он там ни сказал. Я действительно не люблю подобных сборищ. Да и не привыкла к ним: у нас во дворце всегда было тихо и малолюдно. Император, человек замкнутый и суровый, никогда не любил суеты и гама людских разговоров, окружая себя лишь покорными и безмолвными слугами. Не беспокойся обо мне. Прогуляюсь до озера, где ты молишься постоянно, и, надеюсь, перестанет болеть голова. Удели внимание Юну. Я уверена, он скучал по тебе.