Текст книги "Невидимка и (сто) одна неприятность (СИ)"

Автор книги: Яна Ясная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 8

Элалия

Завтрак я прогуляла под благовидным предлогом оттирания зеленки.

Девичье крыло, перемазанное всем составом старше восемнадцати лет, месть парней приняло спокойно и даже с некоторым превосходством – зеленка оттиралась куда проще дегтя. Хотя размах у мужского крыла вышел круче, раковин и душевых на всех пострадавших не хватало. В ожидании своей очереди, девицы друг друга с интересом разглядывали и пытались по степени заляпанности и фантазии вычислить, кто именно их мазал. А мысль о том, что ночью к ним в комнату заходили парни куда больше будоражила, чем возмущала.

Нам по сути повезло – пострадали все! Не было избежавших зеленой участи – некому было хихикать и отпускать сочувственно-едкие комментарии. Если бы бриллиантовым зеленым одарили только нескольких наугад – вышло бы куда обиднее. До смешного – те, кому еще не исполнилось восемнадцать, а соответственно не попавшие под раздачу пряников, даже завидовали, что им участия в таком веселье не перепало.

При виде меня все дружно решили, что мне достался матерый садист – пытаясь замазать слишком уж художественные художества Лагранжа я уляпала в зеленке даже волосы и теперь болотные кикиморы приняли бы меня за родственницу.

С волос она до конца так и не оттерлась, так что когда я едва не опоздав, прошмыгнула на свое место на первое занятие, словила пару смешков и перешептываний.

Плевать, зато практикумы по основам защитной магии Лагранж не посещал, а дальше у меня до обеда индивидуальная программа. А обед… ну не умру же я с голоду до ужина, правда? А на ужине его уже не будет – заберут на выходные. И мне не придется видеться с ним до самого понедельника – это ли не чудесно? Как раз успею привести глупую голову в порядок, и это я отнюдь не о зеленых волосах…

“Если хочешь, никто не узнает… что ты мне нравишься”.

– Мисс Хэмптон, вы сегодня рассеянны. Я понимаю, что уже конец недели и вы устали, но соберитесь, пожалуйста, это важно.

Вредный, отвратительный, мерзкий, наглый Лагранж!

Я кусала губы, вспоминала, как ночью их целовали, и злилась, злилась, на себя, на него…

– Ну вот, Элалия, уже лучше. Стоило только чуточку сосредоточиться, вы молодец.

Я с удивлением уставилась на свернувшееся клубочком в ладонях заклинание – развести их и вода польется в заготовленную чашу. Оно не мигало, не мерцало, не выворачивалось из пальцев верткой ящерицей, не рассыпалось, не разбухало бесконтрольно, грозясь взорваться.

Не веря своим глазам, я медленно и осторожно выпустила нити, и ручеек звонко ударил о дно металлической чаши, наполняя ее до краев… и вода едва не полилась на пол. Зачарованная зрелищем того, что у меня получилось, я забыла пережать подачу, и это с улыбкой сделала за меня наставница, слегка пожурив.

Это было странно. Обычно в таком состоянии – когда эмоции били через край и захлестывали с головой, у меня вообще ничего не получалось.

Стоило мне об этом подумать, как получаться перестало, но миссис Кроуч, наш специалист по стихийной магии, все равно осталась довольна, и обещала рассказать мужу о моих успехах.

К обеду желудок, оскорбленный внезапной голодовкой, начал всерьез бунтовать. Я даже задумалась, может, пойти все-таки. Быстренько запихну в себя еду – и шмыг из столовой. И вовсе не обязательно даже встречаться с ним глазами, можно сделать вид, что его там нет.

А если он заговорит? А если перехватит? А если еще что-нибудь выкинет?..

Нет, решено, потерплю до ужина.

Предупредив наставницу, что у меня болит живот, поэтому на обед я не пойду, а пойду в медотсек, чтобы не потеряли, я уныло побрела в северную башню. Там тихо и никого нет…

Никого.

...кроме Даниэля Лагранжа.

Он сидел, привалившись к стене, а рядом на полотенце были разложены хлеб, сыр, мясо. И все это умопомрачительно пахло, наполняя рот слюной.

Я застыла в дверном проеме. Даниэль, соорудивший бутерброд, но не успевший донести его до рта тоже замер.

– Что ты тут делаешь?! – вопрос мы задали одновременно и следом за ним в воздухе зависла продолжительная тишина.

– Даю тебе спокойно пообедать, – первым нарушил ее Лагранж. – А ты?

– Тебя избегаю, – не задумываясь, ответила я.

– А… – глубокомысленно протянул парень и кивнул на полотенце. – Будешь?

Я помедлила. Раз он тут разумнее было бы отправиться в столовую, собственно, я же его избегаю не для того, чтобы с ним пикники на башне устраивать! Но… повернуться к нему спиной и просто уйти что-то мешало.

И мясо с сыром так вкусно пахнут, а в столовой еще не пойми что, может мерзкий суп со шпинатом…

Давай, Лали, уже или туда, или сюда, хватит глупо торчать в дверях!

Мысленный подзатыльник самой себе, как всегда, помог, еще и желудок чуть не выдал громким урчанием, и не дожидаясь очередного его бунта, я быстро пересекла башню и села рядом с Лагранжем.

Мне в руки тут же перекочевал готовый бутерброд, а Даниэль принялся сооружать новый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я вгрызлась в хлеб, будто не ела месяц, а не полдня, и только затолкав внутрь несколько жадных кусков, не утерпела и спросила:

– Откуда ты все время берешь еду?

– С кухни, откуда же еще? – удивился Лагранж.

– Воруешь? – подозрительно уточнила я.

– Как ты могла такое подумать?! – пробубнил парень с набитым ртом, проглотил и произнес уже четче: – Честно выклянчиваю!

– Но миссис Эванс…

– ...не чужда сострадания к бедным одиноким мальчикам по фамилии Лагранж.

Он трогательно сложил брови домиком, я не выдержала, подавилась смехом и торопливо заткнула себя бутербродом. Почему-то меня совершенно не удивляло, что он смог очаровать даже неприступную миссис Эванс, главную кухарку, владычицу кладовых, даму крайней дородности и такой же суровости.

Этот кого угодно очарует…

– Тебе еще книг привезти? – небрежно поинтересовался Лагранж, протягивая мне бутылку с водой.

– Н-нет… – я запнулась с ответом от неожиданности. – Не надо. Наверное… это все равно бесполезно.

– Что бесполезно?

Я задумчиво жевала, медля с ответом.

– Я хотела вернуть свое наследство, доказав, что отчим его незаконно продал. Но это невозможно.

– Он забрал твои деньги? – не понял Даниэль.

Я помотала головой.

– Нет, не деньги.

Я покосилась на лагранжевский профиль и снова уткнулась взглядом в собственные колени, прикрытые плиссированной юбкой. Стряхнула с них несколько крошек.

И рассказала.

Впервые со смерти отца я рассказывала о случившемся кому-то, кроме матери, до которой пыталась неумело достучаться, когда мне было шестнадцать.

И это оказалось на удивление легко. Я даже не разревелась.

Наверное, все дело было в “если хочешь, никто не узнает” – и я ему верила, когда он это говорил.

– Мне очень жаль, – произнес Лагранж те же слова, что я сказала ему в библиотеке, но у него было время продолжить мысль. – Я подумаю тоже. Может, все-таки что-то можно сделать.

Зачем? – чуть снова не вырвалось у меня. Это не твои проблемы. Зачем тебе над ними думать? Не надо! Я сама со всем разберусь! И вообще забудь все, что я тебе сейчас рассказала, опьяненная бутербродами на голодный желудок!

Но промолчала. Он уже ответил мне – зачем. Ночью. Но я все равно еще до сих пор не знала, что мне с этим ответом делать.

– А твоя мама? – наконец решилась я задать так давно мучающий меня вопрос. – Ты знаешь, почему она?..

– Знаю, – негромко отозвался Лагранж.

– И… как ты? – из всех вопросов, толпящихся в голове – и почему же? и почему после этого ты убегал из дома? и почему тебя отправили именно сюда? и почему выгнали из Академии? и как в конце концов так получилось, что ты здесь чуть не умер один на холодном полу?! – я с трудом выбрала самый безобидный.

Даниэль откинул голову назад, упершись затылком в камень, и прикрыл глаза.

– Мне было тяжело принять ее решение, хотя сейчас я его лучше понимаю.

– Ты бы умер в том коридоре, – не удержавшись, упрекнула я.

– Как раз потому и понимаю. Но я рад, что ты меня спасла, седая девочка. Спасибо.

Я вспыхнула и отвернулась. Я же не для того это сказала! И опять он со своей “седой девочкой”?! Невозможно разговаривать с этим человеком.

– Так что тебе тогда привезти? – спросил Лагранж, и в голосе его звучала не обидная, а теплая какая-то насмешка.

И еще что-то звучало, но я не смогла уловить что, только отметила с легкой досадой, что он, в отличие от меня, в откровения не пустился. Наверное, и я зря. Глупая, глупая Лали...

А парень тем временем продолжал:

– Конфеты, – он загнул один палец, – были. Цветы – были, – загнул второй, взялся за третий, задумчиво его пошевелил. – Что там дальше по традиционному списку предполагается, ты не в курсе?

Я фыркнула и по традиции ткнула нахала локтем в бок. Лагранж мученически поморщился, но тут же заухмылялся так, что захотелось сразу стукнуть его еще раз и уже по голове.

Стоп.

С каких пор на мои тычки Лагранж морщится?..

Я выпрямилась, повернулась, и впервые за сегодня подозрительно и внимательно на него уставилась. И…

– Что это? –  я протянула руку и коснулась пальцами разбитой губы – припухшей, с красной полоской треснувшей кожи.

И как я сразу не заметила?

Просто я сидела справа, а губа разбита слева, да и неловко было на него смотреть…

– Фигня, в душе поскользнулся, – Лагранж мотнул головой, и я испуганно отдернула пальцы.

Опустила взгляд вниз, туда, куда ткнула локтем.

В душе говоришь?..

А девицы на перемене сегодня просто так обсуждали, что Фишер с фингалом ходит, и гадали, кто зазнайку отметелил на этот раз.

– Покажи ребра! – категорично потребовала я. Вот не зря мы про коридор и подыхающих в нем Лагранжей вспомнили! И ничегошечки ведь не поменялось – ему плохо, а он опять скрывает.

– Лали, не ерунди, – отмахнулся Даниэль.

– Покажи.

Я нахмурилась и насупилась, но мой грозный вид никакого эффекта не возымел.

– Лагранж!

Я попыталась дотянуться и задрать рубашку сама, но мои запястья были ожидаемо перехвачены. Я дернулась в сжавшихся тисках и бессильно закусила губу.

– Даниэль! – это прозвучало почти жалобно.

Парень вздрогнул. И выпустил мои руки.

Еще не веря, что он так легко сдался, но не дожидаясь, что передумает (или что сама передумаю…), я вытянула форменную рубашку из-за пояса брюк, задрала и тихонько ахнула – живот и бок живописно расцветили багряно-красные кровоподтеки.

Идиот. Это же, наверное, очень больно. А я его локтем…

Я со всей осторожностью, едва касаясь, провела пальцами по воспаленной коже, посылая маленький проверочный импульс, и выдохнула с облегчением – кости и внутренние органы, вроде, не пострадали...

Синяки и мелкие царапины лечить довольно просто, у нас девчонки вечно друг другу залечивают, даже не бегая в медотсек, а вот парни до такого не опускаются, гордо носят свои “шрамы”. И все равно, одно дело синяк, другое – вот это вот. Понятно, что к медсестре не пойдет, но почему он никого другого не попросил?

Что мне-то теперь делать?

Я вспомнила, как сегодня на занятии после одной-единственной удачной попытки сила выворачивалась из пальцев змеей, и рассердилась еще больше. Рунами такое не лечится, а не рунами у меня может и не получиться. Но как его в таком виде оставить?

– Снимай рубашку, – хмуро потребовала я.

– Экая ты шустрая, Лали, мне кажется, нам все же нужно узнать друг друга получше…

– Чего я там не видела? – расфырчалась я, скрывая смущение. – Кстати, ты свитер с рубашкой все же заберешь или мне выкинуть? Мало ли они тебе дороги как память, даже драные… давай-давай, не ломайся.

Лагранж расстегнул пару верхних пуговиц, а дальше стянул рубашку через голову, как майку. Я почувствовала, что щеки опять начинают предательски гореть. Видеть-то видела, но эффект почему-то все тот же! Если не хуже…

Я пододвинулась ближе, опустила голову, прячась за волосами, и склонилась над “пациентом”.

Облизнула пересохшие губы и осторожно положила пальцы на гематому, стараясь смотреть только на нее, а не на ровно вздымающуюся грудь и напряженную мускулатуру пресса.

Давай, Лали, соберись.

Первая попытка провалилась, сила сорвалась, распылилась в воздух, я нахмурилась, тряхнула головой, сжала-разжала ледяные от волнения пальцы и снова положила их на горячую кожу.

Нет, я смогу. Все получится. Надо, чтобы получилось. А то этот дурак так и будет ходить и мучиться из-за своей дурацкой гордости.

Вдох-выдох. Не будь бестолковой бабочкой.

Наконец неяркое серебристое свечение окутало ладони. Неуверенно мигнув пару раз, оно засветило ярче и ровнее, и я боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить концентрацию. Под этим свечением багрово-красный цвет сначала сменился сине-фиолетовый, а потом постепенно начал принимать зеленоватые и желтоватые оттенки – и медленно уменьшаться.

Но до конца меня не хватило.

Я столько сил и нервов вбухнула в стабильность заклинания, что на мощность уже не осталось. И когда серебристое свечение померкло, у меня едва не потемнело в глазах, и я жадно хватнула ртом воздух – я и правда забыла дышать в процессе.

Ну… все же отчасти у меня получилось: от жуткого на вид кровоподтека на треть корпуса осталось два небольших бледных желто-зеленых пятна. По крайней мере, ему больше не должно быть больно.

Я все же осторожно потыкала пальцем в центр одного из пятен и уточнила:

– Ну как? Лучше?

Даниэль

Есть предел человеческим выдержке и терпению!

Когда я сгреб девчонку и перетащил её, легкую как пушинка, к себе на колени, она пискнула, расширила бездонные черные глаза, округлила припухлые, искусанные в процессе лечения губы и вцепилась в мои плечи в попытке удержать равновесие.

Наверняка у нее было что сказать на такое вопиющее распускание рук, но она потерялась, когда я выпрямился, прижимая ее к себе, живот к животу, грудь к груди, нос к носу.

Лучше ли мне, девочка-невидимка?

Мне хорошо, как никогда не было. Но ты даже не представляешь, какой пыткой было наблюдать за тем, как ты меня лечишь, трогаешь, волнуешься – и не сорваться раньше.

– О, прекрасная целительница, позвольте расплатиться с вами за вашу неземную доброту, – пробормотал я, растягивая сладкий момент ее замешательства, а потом накрыл ее губы своими.

В этот раз я целовал ее иначе. Жадно, жарко. До потемнения в глазах, до потери пульса. До слабого привкуса крови из разбитой губы. Потому что теперь я знал, что она ответит, не оттолкнет. Потому что ей этого тоже хочется, даже если сама себе она в этом ни за что не признается.

И она ответила. В первые мгновения напряженная, скованная, она как-то вдруг обмякла, прильнула, раскрылась мне навстречу, и пальцы, впившиеся в мои плечи, разжались. И когда они неуверенной лаской зарылись в мои волосы, меня едва ли не затрясло.

До одури хотелось сделать это прямо сейчас, прямо здесь, забраться ладонями под блузку, под юбку, ощутить ими нежный шелк кожи, а потом и вовсе избавиться от дурацких тряпок, но я только сильнее сжимал Лали в объятиях, впечатывал в себя, довольствуясь пока малым.

Потому что и это уже было много.

Я знал, что поступаю недальновидно и эгоистично. И все равно не мог иначе.

Я оторвался от нее с сожалением. И с трудом. Но все же оторвался, и взъерошенная, ошарашенная, раскрасневшаяся Лали коснулась пальцами собственных губ, будто не могла поверить, что снова – и на те же грабли! Целоваться с Лагранжем, ай-яй-яй!

Было жарко. И весело. И отличное настроение бурлило и кипело внутри, наполняя деятельной энергией.

– Ты… ты… – затуманенный взгляд постепенно обретал ясность и привычную колючесть, а вот слова находились с трудом. – Ты что, хочешь сказать, что ты меня поцеловал и… расплатился?!

И пока золотая рыбка хлопала жабрами, пытаясь сформулировать, что думает о некоторых бессовестных белобрысых типах, я, не утерпев, чмокнул ее в нос и ссадил с себя, пока Лали не поняла, на чем именно она елозит и ерзает, и почему оно стало больше и тверже.

А потом подхватил с пола рубашку и, вынырнув из ее ворота, согласился:

– Ты права, денежное средство так себе, вернешь при случае!

– Лагранж! – в плечо прилетел чувствительный тычок острым кулачком.

– Ладно, ладно, прости! – окончательно рассмеялся я. – Не так понял твое возмущение. Раз мало, я потом еще накину! – и с удовольствием снова подставил плечо под удар.

– Какой же ты! – возмущенная до глубины души седая девочка, не найдя удовлетворения в физической расправе, вскочила на ноги и оскорбленно одернула юбку и пиджак.

– Какой? – полюбопытствовал я, глядя на нее снизу вверх.

– Дурак! – фыркнула Лали и, повернувшись на каблуках, зашагала к выходу из башни.

– Меня сегодня можно не провожать, – крикнул я ей вслед. – Но встречать – обязательно!

Гордое молчание было мне ответом.

И я снова внутренне рассмеялся, откидываясь затылком на холодный камень.

Отлично мы сегодня друг друга избежали, ничего не скажешь!

Заморачиваться с вылавливанием Эриндейла в одиночестве я не стал. Подошел к нему, когда подонок сидел в окружении верной свиты и, игнорируя надменно-враждебный взгляд, бросил:

– Пойдем, поговорим.

Эриндейл поколебался, но выставить себя трусом, побоявшимся остаться со мной наедине, не захотел.

– Ну пойдем, – медленно и нехотя протянул он с той интонацией, будто ему лень тратить на меня время, но так и быть он снизойдет.

Мы вышли из общей гостиной, и Крис застыл у самых дверей, едва прикрыв их за собой.

– Ну?

Коридор пока был пустынен, но в любой момент в нем мог кто-то появиться, не говоря уже о толпе за дверями. Я усмехнулся – без мешка магиегасящего порошка мы уже не такие смелые, да? И неужели ты правда думал, что одного недопобития будет достаточно, чтобы утвердить надо мной свой авторитет?

Но этого я не сказал. Я вообще ничего не сказал.

Я просто его ударил. Коротким точным движением, от которого парень согнулся пополам, и развил успех, приложив по ребрам.

От зародившегося магического удара, я отмахнулся, как от комариного писка – просто задавил его силой, и чары, не успев толком сформироваться, рассыпались бесполезными обрывками. Краем сознания отметил, что Крис-таки силен, и в другой ситуации вполне и смог бы мне хоть что-то противопоставить.

Но другой ситуации я ему предоставлять не намеревался. И продолжил работать кулаками по корпусу, как по боксерскому мешку, не позволяя ему сползти на пол. В сюрреалистичной тишине, наложенной глушилкой.

Эриндейл ушел в блок и глухую оборону, чего я и добивался – сконцентрироваться на атаку под градом ударов намного сложнее.

А когда он все же упал, я ласково придавил его дополнительным весом, чтобы не дергался, и присел рядом на корточки.

– Скажи спасибо, что я – в отличие от тебя – действительно лежачих не бью. А еще, что я вызвал тебя сюда. Попробуешь еще хоть раз на меня тявкнуть – повторю при всех. И мы ведь оба знаем, что ничего мне за это не будет, да?

Мне не доставляло особого удовольствия открывать Эриндейлу глаза на эту истину. Я не то, чтобы ей гордился, скорее, даже наоборот. Именно поэтому мы вели беседу сейчас в пустынном коридоре.

– Так что давай сойдемся на том, что мы квиты, и разбежимся, окей?

Унижать Эриндейла еще больше и добиваться от него утвердительного ответа я не стал. Достаточно было того, что он меня услышал. Надеюсь, услышал.

Когда многотонная – по ощущениям – невидимая плита, давящая на спину, растаяла, Эриндейл сдавленно закашлялся. Я схватил его за шкирку и вздернул на ноги, а потом от души припечатал исцеляющим заклинанием – с избытком, до рези в глазах, головокружения и тошноты. У него, конечно.

– Не благодари.

Повернулся и зашагал к выходу – машина должна была прибыть с минуты на минуту.

– Мастер Даниэль.

Мистер Даст – почетный конвой и верная нянька – почтительно распахнул передо мной автомобильную дверцу. Я плюхнулся на кожаное сиденье, дождался, пока дверца захлопнется и, подперев голову кулаком уставился в окно. Даст обошел машину, сел с другой стороны, кивнул охраннику на переднем сиденьи и шоферу, и машина, тихонько заурчав, тронулась с места. Закатное солнце сегодня как-то не очень удачно отражалось в стеклах, и было не понять, сидит ли на окне кто-то с приметно-белой косой или нет.

Впрочем, я же сам сказал, что провожать меня не надо.

Но ведь не то чтобы Невидимка меня слушалась…

Тяжелее всего было держать серьезную мину и не улыбаться, как идиот, собственным мыслям.

– У вас сегодня хорошее настроение, мастер Даниэль.

– Неужели?

– Впервые за несколько месяцев. Радостное событие?

– Живительный горный воздух, – я прекратил пялиться в окно и откинул голову на спинку сиденья, прикрыв глаза.

– Значит, мистер Лагранж прав, и “Зеленые горы” действительно идут вам на пользу.

– Мистер Лагранж всегда прав.

Сарказм прятать я даже не пытался, все равно в мое смирение никто не поверит. Неодобрительный взгляд отцовского верного пса отозвался зудом между лопатками даже с закрытыми глазами, аж плечами передернуть захотелось.

И все равно он не смог выбить из меня чувство какой-то беспечной легкости, в невесомости которого я провел всю долгую дорогу до дома.

Когда мы въехали в ворота городского особняка, уже стемнело.

И расплата за эту легкость настигла меня стоило мне ступить на хрустящий гравий дорожки. Белые стены с высокими окнами, мраморная лестница, и на ней – внушительная фигура с идеальной осанкой, суровым профилем и вечно сжатыми губами.

Отец, встречающий своего сына.

Фантомное удушье сдавило горло спазмом, и я скривился.

Сжатые губы сделались еще тоньше.

– Чтобы этой гримасы я в свой адрес больше не видел, – негромким ровным голосом произнес отец вместо приветствия, пока я поднимался по лестнице. – В конце концов давно уже пора научиться держать себя в руках. У тебя десять минут на то, чтобы переодеться, сегодня ты сопровождаешь меня с визитом. Я жду тебя в машине.

Я кивнул и вознамерился молча пройти мимо, но на плечо легла жесткая рука. Пронизывающий до костей взгляд уперся в мое лицо.

– А это тебе потом придется потрудиться мне объяснить.

Короткий взмах рукой, и разбитую губу неприятно защипало. Я едва удержался от того, чтобы проверить языком – все зажило. Снова кивнул.

И мы разошлись: он – вниз по лестнице к ожидающему пафосно-статусному, натертому до искристого блеска лимузину, я – в дом.

Визит – это хорошо. Это прекрасно даже.

День все же удался.