Текст книги "Скелет в шкафу художника"
Автор книги: Яна Розова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 19
Вернувшись в палату, я почувствовала, как возбуждение сменилось апатией. Не переодеваясь, упала на кровать и закрыла глаза. Мне привиделась мама. Она улыбалась мне ласково и говорила что-то доброе, забытое уже давно. Как же мне узнать, что произошло на самом деле? Кажется, придется нанести визит Кострову. Конкретное намерение придало мне сил. Я снова переоделась в больничный халат и вышла в пахнущий лекарствами коридор.
Возле кабинета заведующего отделением располагался пост дежурной медсестры, поэтому, как я знала, Костров свою дверь редко когда запирал. Сестра же иногда могла и отлучиться на минутку. Я дождалась именно такого момента и прошмыгнула в пустующий кабинет. Проходить далеко не понадобилось: мамина картина висела возле входа. Я остановилась перед ней и стала рассматривать ее. Точнее – левый нижний угол, где красовалось бурое пятно в форме неправильной восьмерки. На что-то похоже! Я посмотрела на свою левую ладонь. Если согнуть руку в запястье и приложить ее к полотну, стараясь не дотронуться до него всей ладонью и пальцами, то останется именно такое пятно. Моя рука меньше, но догадаться можно.
Человек, сделавший себе харакири, медленно сползал вниз. Он обернулся на визг некстати вошедшей Анны Владимировны и оперся основанием левой ладони, испачканной в крови, о картину Риты Садковой. Потом, когда визжащую больную временно успокоили лошадиной дозой не героина, конечно, но достаточно сильного наркотика, а следы дикой самоубийственной выходки несчастного, вспоровшего себе брюхо, отмыли, в кабинет вошла Рита. Ничего бы она не заметила, даже кровь на лбу Кострова, а вот на своей картине – увидела! И поняла нечто такое, что погубило ее. Только – что?
Дверь в кабинет резко распахнулась, чуть не прибив меня на месте. Я отскочила. В кабинет вошел заведующий отделением, доктор Костров. Он с удивлением уставился на меня.
– Что ты здесь делаешь, Варя?
– Думаю. За что конкретно вы убили мою мать? Какой вывод она сделала, увидев это пятно?
Я указала на пятно на картине. Костров не просто изменился в лице, он весь затрясся и стал белее своего халата.
– Для психиатра вы что-то нервный! – Я медленно подошла к нему и взяла за грудки. – Говорите правду быстрее, вам еще умирать сегодня.
Профессор все трясся, и я оттащила его от двери в коридор. Все складывалось не так уж плохо, хоть и спонтанно. Вход в кабинет Кострова охраняют две двери. Одна из них металлическая, а другая – обитая поролоном и сверху кожей. Это для того, чтобы его общение с больным оставалось тайной для других пациентов и персонала. Сейчас подошло время тихого часа. Обычно главный врач отделения уезжает в это время на обед. Искать его не будут и, даже если увидят машину Кострова во дворе, решат, что он где-то в другом отделении или ушел в город пешком. Меня тоже не хватятся – у нас в палате свободный режим: спим и гуляем, когда хотим, потому что мы все самоубийцы, и с нами никто спорить не решается.
Мешать не будут. Поговорим вволю. Чтобы доктор не сомневался в серьезности моих намерений, я хорошенько встряхнула его, подсечкой уложила на пол, придерживая за воротник крахмального халата, и залепила ему две свои фирменные оплеухи наотмашь, с правой. Он только дважды ойкнул, когда приложился затылком к полу. Мое колено упиралось ему в грудь, отсекая мысли о сопротивлении. Думаю, у Кострова было маловато шансов сбросить меня на пол. Я легкая и маленькая, но от злобы становлюсь бешеной. К тому же доктор спортом явно не увлекался. Но и у него был свой секретный прием – болтология!
– Варенька, ну что вы так переживаете! – начал он мягко. Его голос еще дрожал, и губы были серые, но он уже почти взял себя в руки. Две пощечины только мобилизовали психиатра к сопротивлению.
– Говорите быстрее, – повторила я, чувствуя, как боль в спине, мучившая меня с момента ночного полета с балкона, разгорается неукротимым пламенем – оставаться в напряжении с согнутой спиной становилось все труднее.
– Что же мне говорить?
Вопрос Кострова прозвучал вполне невинно. Он попытался чуть приподнять свою битую голову. Это было уже слишком. Я хотела было встряхнуть его для острастки, но огненное копье вонзилось в затылок. Застонав, схватилась за голову. Сейчас Костров запросто мог бы освободиться, но он лежал спокойно.
– Может, укольчик? – сочувственно спросил он.
Укольчик? Хорошо бы, ведь я убежала сюда на разведку, не приняв никаких лекарств – ни обезболивающих, ни успокаивающих. Отсутствие транквилизаторов меня устраивало – голова была ясная, а вот снять боль не помешало бы. Но кто может гарантировать, что доктор не воспользуется моей медицинской безграмотностью и не вырубит меня этим самым укольчиком? Очнусь я уже в смирительной рубашке!
– Давайте, – согласилась я и позволила ему встать с пола, но продолжала придерживать Айболита за шиворот.
Само собой, он далеко не убежит, но, может, у него здесь есть кнопка вызова. В конце концов, работает с психами, и пара крепких санитаров могут однажды пригодиться. Однако Костров был спокойным и деловитым. Нарочито медленными движениями, демонстрируя свою добрую волю, он достал из белого стеклянного шкафчика ампулу, шприц, вату, спирт и начал готовиться к процедуре. Надпись на ампуле я не могла прочитать. Ее там не было. Все же я была права, и психиатр задумал недоброе. Обезболивающее, которое мне кололи после падения с балкона и позже, было совсем другим: ампула, которую не надо подпиливать, чтобы отломить кончик, и коричневая при том. Есть, конечно, и другие препараты подобного действия. Они вполне могут быть упакованы, как и эта ампула Кострова, но все кажется подозрительным в данной обстановке. И зачем шприц на десять кубов? Я не слон, что за доза такая?!
– Вот сейчас уколем, и будет все отлично! – приговаривал психиатр, набирая прозрачную жижу в шприц. – Будет спокойно, боль пройдет…
– Почему? – спросила я, следя за его действиями. – Почему вы солгали мне, когда сказали, что мама встретила кого-то, кто расстроил ее в вечер перед самоубийством? Откуда вы знали, что она вообще кого-то встречала?
– А-а… Ну… – он явно растерялся. – Она позвонила мне!
– И вы к ней приехали?
– Ну… Нет, конечно. Но она сказала, что страшно расстроена словами этого человека. Он нагрубил ей, унизил в очередной раз!..
Он лгал, уже явно лгал! Ничего плохого Стеклов ей не говорил! Пьяница увидел женщину своей мечты прекрасной и счастливой, как никогда. Теперь я не сомневалась ни в том, что мама умерла по воле этого доброго доктора, ни в том, что он готовит такую же судьбу и мне.
Костров держал в правой руке шприц, а в левой – ватку, смоченную в спирте. Его глаза бегали.
– Варенька, поднимите рукавчик халатика. Сейчас вам станет легче, и мы продолжим разговор.
– Хорошо, – сказала я.
Глава 20
Довольно интересно наблюдать за человеком, который думает, что сейчас тебя убьет. Костров действовал размеренно и аккуратно. Интересно, где он задумал спрятать мой труп?
Я села к его столу, подняла рукавчик халатика, положила ручку на столешницу. Костров склонился над моей веной. Решив, что достаточно наигралась, я сделала два быстрых и точных движения: схватила двумя руками правую кисть Кострова и двинула ногой ему в пах.
Он взвыл и скрючился, шприц плавно перешел ко мне. Ну, никогда приемчик не подводит! Даже стыдно его использовать так часто. Пока доктор корчился, снова оказавшись на полу, я связала ему руки и ноги своим поясом от халата и своей косынкой, которую меня заставляли надевать в процедурном кабинете. Традиция у них такая. Хорошая традиция, сгодилась в хозяйстве!
Я приставила к горлу доктора шприц и потребовала в третий раз:
– Говори, гнида!
– Ох… Да… Варя, зачем так!
– Ну, – я чуть уколола его кончиком иглы.
– Не надо!!! – заорал он неожиданно громко. Да уж, «обезболивающее»! – Варя, я лгал тебе, но сейчас все скажу! Только не заявляй в милицию! Мне тогда конец! Моему методу конец, моей карьере конец, всему, чем я живу последние годы. Прошу тебя, обещай!
– Ты о карьере думаешь, убийца? Что это у тебя в шприце?
– Сильнодействующий наркотик, – ответил он хрипло. – В больших дозах вызывает паралич всех мышц, в том числе и сердечной.
– Чудесно! – прокомментировала я насмешливо. – Давай, выкладывай правду. А то твоя сердечная мышца точно будет парализована.
– Ладно, ладно… слушай!
Я немного отодвинулась от доктора и помогла ему сесть. Он смотрел в пол, собираясь со словами, а может, и выдумывая на скорую руку новую безопасную для себя версию.
– Да, это я ее убил. Так уж вышло… Сначала я не хотел: влюбился и мечтал о совместной жизни. Глупо! Ты знаешь, Варя, кто моя жена? Прокурор! Можно ли безнаказанно развестись с прокурором? Сама понимаешь, мне бы в Гродине места стало мало. Но все это были мелочи, пока Риточка не забеременела. Аборт делать она отказалась. А вскоре увидела пятно на картине и стала шантажировать меня: либо я женюсь на ней, либо она пойдет в милицию. Пятно стереть я уже не мог. Не заметил его – все пестрое такое и цвета от красного – к бордовому! Картину из кабинета, уже с кровью, я передал на выставку, и она была там. Все посетители видели картину именно с пятном, оно казалось им лишь элементом композиции. То, что это именно кровь, понять невозможно, ты сама видишь! Только на специальных приборах могут увидеть эксперты… А Риточка увидела пятно и сразу все поняла. К тому же вышел каталог моего собрания картин с репродукциями, и снимок с картины Риты сделан был тоже с пятном. Печать высококлассная, на дефект типографии не свалить. А все уже увидели новую работу Садковой и о ней заговорили. Я испугался, что если сотру пятно, то все заметят, что композиция изменилась, начнут сравнивать с изображением в каталоге и догадаются обо всем. У страха глаза велики! – Костров поморщился, будто у него резко заболели все зубы. – Надо было после всего избавиться от картины, уничтожить ее, но я не смог! Глупо: художницу убить смог, а ее произведение уничтожить – рука не поднялась. Я коллекционер! Оставил висеть здесь, в своем кабинете… Якобы дорога она мне как память!
– Врешь ты, – с опозданием вклинилась я.
– Нет, не вру!
– Мама не могла тебя шантажировать! Исключено. Она была слишком порядочным человеком, да и слишком уж в небесах витала. Не в ее характере действовать так расчетливо.
– Ну, хорошо, – вздохнул он. – Хорошо. Только никому не говори всего! Конечно, ты права, Риточка была просто невозможно порядочной. В этом причина несчастья. Я много рассказывал ей в тот период, когда она лечилась у меня, о своем методе катарсиса. Только продвигал его и мне нужны были все новые подтверждения успешности применения метода. Сначала все шло гладко, как по маслу. Трое больных подряд сразу почувствовали облегчение. Я кинулся трезвонить во все медицинские журналы, стал готовиться к выступлению на международном психиатрическом форуме в Копенгагене, в общем… И надо же было такому случиться, что сразу после возвращения из Копенгагена происходит дикий случай! Один больной разрезает себе живот прямо в моем кабинете! Это видела только одна пациентка. К моему счастью, она время от времени страдала приступами белой горячки и много чего видела необыкновенного. Я быстро отвел ее в палату, сказал, что у нее приступ белой горячки, созвал толпу врачей, ушел к себе и занялся своим кабинетом. Труп упрятал в шкаф, кровь замыл, благо раковина есть в кабинете. Мыл своим халатом! Ужас что было. Я так испугался, что наделал массу глупостей. Ну что мне стоило просто вычеркнуть из истории болезни самоубийцы свой метод лечения! Труп бы передал в морг! Чего только с больными у нас не бывает! Что же, он первый себя убил в больнице? Напугал меня и сбил с толку страшный способ самоубийства, то, как носился он по кабинету, уже умирая, как разматывал кишки… Кричал… Господи, до сих пор перед глазами эта картинка стоит! А когда я уже вывез труп и закопал, то понял, что теперь получается, что я совершил преступление. Понимаешь?
Он посмотрел мне в глаза измученным взглядом, и я поняла, что нелегко дался ему рассказ.
– Давайте, говорите до конца, – велела я жестко. Речь идет о маме, все остальное – неважно!
– Теперь все расскажу. Риточка все о методе катарсиса знала. Только на ней я его не применял. Ей вообще ни к чему было лечиться. Ее проблемы не от расстройства психики, а от особого устройства души. Она была ранимая, чуткая, жила, реагируя на все вокруг, будто нет на ней кожи, будто все нервы оголены! Я только успокаивал ее словами и немного легкими препаратами и давал возможность спокойно работать. Она увидела свою абстрактную композицию на выставке, в музее изобразительных искусств. Рита поняла, что это кровь по цвету, по консистенции, но скорее все-таки интуитивно, и сразу спросила, чья это кровь? Я попытался солгать ей, сказать, что сам как-то палец поранил, текла кровь, пошатнулся, облокотился о картину… Она почувствовала ложь. И прямо спросила: это кто-то из пациентов? Оказывается, Рите успела натрепать эта алкоголичка Анна Владимировна! Мы вернулись сюда. Я признался, она плакала, я стал каяться во всем, вызывая ее жалость, пытаясь выиграть время. Я любил ее, но еще больше я любил свою работу и свой метод! Она обязательно бы рассказала все в милиции. Мне удалось убедить Риточку, что я очень переживаю, что готов похоронить всю карьеру из-за одного глупого случая, что на кону вся моя жизнь. И она поверила мне. Пожалела меня. Сказала, что ничего, так бывает, это – несчастный случай, и все будет хорошо. Я буду работать над своим методом, и когда-нибудь он станет спасать жизнь людям, а она родит нашего ребенка, и мы будем счастливы.
– Так зачем же было убивать?
– Испугался очень. Спасал свою карьеру.
– Стоп-стоп! – опомнилась я. – Ты говоришь о парне, сделавшем харакири, а ведь были и другие! Анна Владимировна их видела.
Он нахмурился, злобно уставившись на меня, потом фыркнул:
– Еще доказать надо, что были другие. Анна Владимировна твоя спилась давно. Она и жива еще потому, что здесь по полгода валяется. Кто ей поверит! Если бы ты не была дочерью Риточки, ничего бы не поняла!
– Поэтому ты пытаешься меня убить, внушаешь мне мысль о самоубийстве?
– Нет, Господь с тобой, Варя! – Костров замотал головой. – Я же не знал, что ты – дочь Риты! Ты уже во второй раз пострадала, когда я это узнал!
– Теперь ты понял, что я не собиралась себя убивать?
– Если ты так считаешь… Хотя случай интересный! – Видно было, что в нем снова проснулся профессионал. – Ты думаешь, что это был я?
– Не знаю… Так что дальше? – Я помахала у него перед носом шприцем.
– Дальше? А что дальше… Она ушла домой. Я дал ей с собой таблетки, которые она должна будет выпить ровно в восемь вечера. Сказал, что достал нечто особенное, для ребенка. Такое лекарство она принять не забыла бы! В полдевятого позвонил ей по телефону. Она рыдала – это подействовали препараты, что я дал ей. Мы сначала поговорили. Я выспросил, как прошел ее вечер, говорила ли она с кем-нибудь. Рита рассказала, что видела одного старого знакомого, который навредил ей в молодости ужасно. Вспомнив прошлое, она снова заплакала. И тогда я сказал Риточке, что никогда не женюсь на ней, не признаю ребенка, что она старуха, бездарь, неудачница. Я сказал ей, что лучше бы ей самой себя убить – она мешает всем и никому не нужна!
– О, боже! – Слезы хлынули из моих глаз, когда я представила себе состояние мамы, услышавшей такие слова. – Она была одна, совсем одна, такая хрупкая, а ты наболтал такое! Ты сделал это, чтобы она убила себя?
Он молча смотрел на меня, уже не злобно, но и без раскаяния.
– Гадина! – выкрикнула я, залепив ему по правой щеке. – Скотина!
Убью его, решила я в тот момент. Он понял, что сейчас игла вонзится ему в вену на горле и замотал головой, вырываясь. Я повалила Кострова на пол, собственно, до преступления осталось одно движение. И тут я остановилась. Если убью его, то попаду в психушку или в тюрьму. Если расскажу о том, что несколько лет назад он довел до самоубийства мою мать, то чем докажу? Мне не поверят.
Стоит ли такая тварь, как этот местный Фрейд, моей испорченной жизни? Тимур останется без меня, а ведь с ним происходит сейчас нечто странное! Вдруг он колется? Вдруг не удержится и покатится в пропасть наркомании? И не только проблемы Тимура волновали меня в тот момент. Я поверила Кострову, что не он пытался отправить меня к праотцам. Но вот кто? Это тоже стоило выяснить.
Но, с другой стороны, за маму надо отомстить. Я отвела руку со шприцем от шеи Кострова и огляделась вокруг в поисках идеи.
Глава 21
На книжном шкафу стоял магнитофон. Я оставила доктора на минуту без присмотра, залезла на стул, дотянулась до шарманки и сняла ее со шкафа. Это была простейшая магнитола. Над тремя маленькими дырочками в панели, расположенными среди десятка других переключателей, было написано: «MIC». Ага, это микрофон! В подкассетнике была кассета. Я вернулась к Кострову с добычей в руках. Подключила магнитолу к розетке и сказала:
– Сейчас ты повторишь свою сагу об убийстве моей матери для записи.
– Нет! Я не могу!
– А я не могу просто уйти отсюда! Говори, тварь.
Я нажала кнопку записи и одновременно вонзила иглу шприца в его ногу. Доктор забился, бешено вращая белками глаз, и мне показалось, что это действие яда. Я выдернула иглу из напряженной плоти. Он сразу обмяк.
– Не делай так больше, Варя, это страшный яд!
– Это обезболивающее, – ухмыльнулась я. – Забыл?
– Хорошо. Я все скажу.
Он заговорил. Кассета получилась отменная. Не развязывая Кострова, я позвонила в милицию и сдала доктора органам правосудия с потрохами.
Конечно, не все сразу пошло гладко. Знаменитый психиатр, увидев на пороге представителей закона, сразу заявил, что я психически неуравновешенная женщина, угрожая ему шприцем с ядом, вынудила наговорить целую кассету бредней об убийстве Риты Садковой, которая на самом деле давно покончила с собой.
А я, увидев рыжий чуб одного из вошедших милиционеров, пала духом. Это был Павел Седов, не поверивший мне однажды, и не было никаких оснований надеяться, что он поверит мне теперь. Я ведь прекрасно сознавала, что доказательств имею мало и все они косвенные, даже пресловутое признание убийцы. Костров, пылая гневом праведным, потребовал, чтобы его развязали, а меня велел увести в карцер. Но Седов сказал, что сначала надо поговорить, а карцер, он многозначительно посмотрел на меня, никуда не денется!
Нас – меня, одетую в халат, и вальяжного доктора – отвезли в управление, развели по кабинетам и стали допрашивать. Седов остался говорить со мной, а его напарник, приезжавший с ним по вызову в больницу, пошел к Кострову.
Я уже очень устала в машине, а по дороге в управление даже плакала, мне казалось, что теперь психушки не избежать и никто не поверит такой неудачнице, как я. Это мое качество – становиться тем, чем меня хотят видеть окружающие, – обещало сыграть против меня. Павел Седов видел во мне сумасшедшую шлюху…
Тем не менее я стала рассказывать все, что знала. И тут произошло чудо: когда я рассказала о самоубийстве пациента Кострова, виденном Анной Владимировной и ставшем в общем-то причиной смерти моей мамы, Павел встрепенулся.
– А что такое «харакири»? – спросил он.
– Ну, как переводится – не знаю. Это по-японски…
– Когда живот вспарывают?
– В данном конкретном случае я использовала этот термин для обозначения именно такого способа самоубийства. Хотя в Японии…
– Неважно, – он встал и забегал по кабинету, потом остановился и снова спросил: – Так это было пять лет назад?
Я только кивнула. Интуитивно поняла, что сейчас ожила робкая надежда обойтись без принудительного лечения для меня.
– Это был мужчина среднего возраста, лысоватый, глаза серые, рост около ста семидесяти сантиметров, вес – пятьдесят восемь килограммов. Так?
– Я никогда его не видела.
– Пять лет назад, – заговорил Седов, будто сам с собой, – я пришел работать сюда после школы милиции, и первым моим делом был этот голый труп со вспоротым животом. Нас вызвали рано утром, когда мое дежурство уже заканчивалось. Собачник гулял со своей овчаркой, которая удрала в лесополосу и стала рыть рыхлую землю. Хозяин понял, что там что-то есть, и копнул пару раз палкой. Увидел часть тела человека, догадался, что это труп, оттащил пса, вернулся домой и позвонил нам. Меня три дня выворачивало, когда я вспоминал этот труп. Все кишки лежали рядом, не в животе, – его передернуло. – Ладно. Я подниму то дело, посмотрю. Мы же ничего о нем не узнали тогда! Думали, кто-то заезжий погиб по пьяни.
Надежда окрепла. Изменился и сам Седов. Он оживился, и его подход к моему делу стал другим. Мне показалось, что теперь я видела перед собой совсем другого следователя. Этот был инициативный, деловой, профессиональный. Такой Седов мне нравился куда больше прежнего.
После допроса, которым я осталась весьма довольна, меня отвезли домой. Где ночевал эту ночь профессор Костров, я не знаю.
Следствие потихоньку продолжалось. Меня уже почти не беспокоили, только время от времени звонил Павел и уточнял детали. Он рассказал, что во дворе больницы есть сарай, в котором пол покрыт небольшими бетонными плитами. Под этими плитами оперативники обнаружили еще четыре трупа. Есть основания полагать, что эти люди погибли в результате экспериментов Кострова, пробовавшего свой метод катарсиса на своих пациентах. В основном это были одинокие, давно спятившие люди, чья судьба никого не интересовала. Странно только, что Костров не отправлял трупы в морг, но, вероятно, он боялся, что не удастся достаточно надежно скрыть причину смерти всех этих бедолаг.
И еще: Седов не обнаружил ни малейшей связи между смертью моей мамы и покушениями на меня. В его правоте я не сомневалась, сама убедилась в том же во время разговора с милым последователем Фрейда.
Так я снова попала в тупик. Казалось бы, мне стало легче жить, я отомстила за маму, как и хотела. К тому же я не попала ни в тюрьму, ни в психбольницу. Но тем не менее в моем собственном деле я оказалась в тупике. Правда, теперь следователь Седов пообещал мне помощь, но сделал это без всякого желания, а только чтобы не обижать меня. У нас уже сложились в какой-то мере приятельские отношения.
