Текст книги "Вдоль белой полосы (СИ)"
Автор книги: Яна Перепечина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 10. Откровение.
В конце мая у Лики был день рождения. Никита с подарком и цветами после долгого дня в институте очень торопился в их съёмную квартиру, однако жены дома не застал. Тогда он позвонил тёще, думая, что Лика ушла к родителям. Но её не было и там. Поначалу Никита не беспокоился, ревнивым он не был, не думал, что место женщины исключительно у плиты, а на улице ещё не стемнело. Поэтому он погулял с Ликиным французским бульдогом Хоббитом, к которому очень привязался, покормил его и отправился на кухню мыть посуду. Родители воспитали его так, что он не считал никакую домашнюю работу зазорной, не подходящей мужчине, и с одинаковой лёгкостью мог положить плитку или убрать квартиру. Только готовить не слишком умел. Но при необходимости что-нибудь, конечно, сварганил бы и ни сам не умер от голода рядом с полным холодильником, ни ближним бы не позволил. Поэтому и Лику он предпочёл дожидаться, занимаясь накопившимися делами, а не изводя себя ревностью или раздражением.
Но стрелки на часах приблизились к полуночи, Никита заволновался, вышел на улицу, сам ещё не зная, что будет делать и куда пойдёт. Он стоял в тёмном дворе и оглядывался по сторонам, когда из-за угла вывернула явно хорошо отпраздновавшая Лика. Выпивала она не часто, но даже лёгкое опьянение превращало её в человека на удивление склочного и малоприятного. Трезвея, она эту свою особенность не забывала и, возможно, именно поэтому почти не пила. Но сегодня, видимо, решила расслабиться.
– Привет, – с улыбкой шагнул ей навстречу Никита. Увидев Лику он испытал такое облегчение, что сразу же забыл о нескольких часах ожидания. – Пойдём праздновать?
– Я уже, – неласково отрезала его жена.
– А чего без меня? – Никита распахнул перед ней дверь в их полутёмный неприветливый подъезд, в котором обычно было и вовсе темно, поскольку ни одна лампочка не задерживалась дольше чем на сутки: их разбивала местная шпана или выворачивали те, кто считал, что в личном хозяйстве лампочки нужнее.
– Надо же, в честь твоего дня рождения даже свет у нас есть.
– Да уж, – мрачно кивнула Лика, – есть.
Они уже дошли до третьего этажа, когда она вдруг горько заплакала и то ли от горя, то ли от действия алкоголя зашаталась.
– Ликуша, ты что? – испугался Никита, втаскивая её в квартиру. В голову сразу полезли плохие – одна хуже другой – мысли. – Что случилось? Тебя кто-то обидел?
– Да! – со злобой всхлипнула Лика. – Да! Представь себе!
– Кто? – Никита начал открывать притворённую было дверь, собираясь идти искать её обидчика.
– Жизнь! Жизнь меня обидела! – навзрыд заплакала Лика, сползла спиной по стене и села так, что в их узком коридорчике Никите уже было некуда деться. Тут же на колени к ней взгромоздился счастливый Хоббит, который был рад уже тому, что хозяйка с хозяином вернулись и готовы принимать проявления его любви. Вон, даже на пол сели. Но хозяйка лишь отмахнулась от него, откинула голову назад, слегка стукнувшись затылком о стену, и снова начала всхлипывать. Никитас трудом смог опуститься на корточки рядом с ней (мешали мебель, стены и сидящая Лика) и с тревогой заглянул в её зарёванное лицо.
– Жизнь? То есть? Что ты имеешь в виду?
– А вот то и есть! – не слишком вразумительно ответила Лика, помолчала недолго и, прежде чем Никита успел задать следующий вопрос, пояснила:
– Я сегодня в таком месте была… В таком месте… Видела, как люди живут… Только так и должны жить люди… А мы… Мы…
– Ага. – Никита, поняв, что никто его жену и пальцем не тронул, немного успокоился. – Понятно. И где же ты была, что тебя это посещение так подкосило?
– В гостях я была. – Лика снова то ли всхлипнула, то ли кивнула. – Лучше бы я туда не ездила.
Никита вздохнул, под мышки поднял жену с пола, почти перенёс её на кухню и зажёг газ под зелёным эмалированным чайником. Следя за ним нетрезвым мутным взглядом, Лика не переставая плакала. Он налил ей чаю, сунул в руки ложку и подвинул блюдечко с тортом.
– Ещь и пей давай. Подсластишь обидевшую тебя жизнь, а потом расскажешь, что произошло.
Лика кивнула и правда принялась есть, получалось это у неё не слишком хорошо: мешали икота и постоянные всхлипы. Но всё же примерно через полчаса Никита уже понимал, что произошло.
У девушки одного из Ликиных приятелей-ролевиков накануне был день рождения. Подумав, решили отмечать вместе. Лика, зная, что муж придёт домой ближе к вечеру, отправилась в гости к этой самой Ульяне. До этого ни она, ни её приятели у неё не были.
Ульяна жила в самом центре, в переулке, плавно тянущемся в сторону от Трубной площади. Гости собрались у станции метро «Цветной бульвар» и весёлой кучкой направились за своим проводником, молодым человеком Ульяны, которому та предусмотрительно выдала подробнейшую схему.
Поначалу ничто не удивляло гостей. Переулок был самый обычный, ничем не отличавшийся от других улочек центра Москвы, судя по редким фонарям, не слишком хорошо освещённый, не очень чистый, запруженный машинами. Громкие весёлые голоса их компании отражались от стен и улетали куда-то вверх, в голубое небо конца весны. И было очень приятно идти там, где, казалось, ещё можно встретить людей, заставших другое, предыдущее столетие. Лика даже задумалась, рисуя себе удивительные картины.
Но тут вдруг их проводник свернул в сторону и пошёл дворами. Они потянулись за ним и вскоре оказались перед красивыми коваными воротами. Их провожатый пошарил по ним глазами, нашёл кнопку и нажал на неё. Через несколько секунд из арки навстречу им шагнул мужчина в какой-то форме.
– Мы к Поляниным, – довольно робко начал кавалер именинницы Ульяны и добавил: – Здравствуйте.
– Здрасьте, – притихнув, поздоровались остальные.
– Добрый вечер, – не обратил на их смущение никакого внимания мужчина, – меня предупредили. Десять человек, к Ульяне Артёмовне. – Он широко распахнул тяжёлую калитку и посторонился: – Прямо и налево, пожалуйста. Второй подъезд.
– А этаж не подскажете? – сдавленно спросил проводник и помахал перед охранником изрядно помятым листом. – А то у меня в схеме он почему-то не указан.
– С первого по третий, – тонко улыбнулся мужчина. В его взгляде Лике почудилось что-то похожее на пренебрежение. – Но вход на первом. Да вы не волнуйтесь, не заблудитесь. Я сейчас доложу, и там вас встретят.
– Спасибо! – прошелестели все, а Лика зачем-то выудила из памяти и не к месту добавила:
– Покорнейше благодарим.
В глазах мужчины мелькнула, как ей показалось, уже явная усмешка. Себя в этот момент она почувствовала неудачницей и оскандалившейся холопкой, пришедшей на поклон к господам.
Дальше было только хуже. Квартира, вернее, целый подъезд, принадлежавший семье Ульяны, поразил воображение Лики. Те несколько метров, что они шли от кованых ворот, перегородивших въезд во двор, до дверей, у которых их действительно встречали, она внушала себе, что они сейчас окажутся в жилище нуворишей без вкуса и чувства меры. Но то ли родители Ульяны были совсем другими, то ли квартирой занимались хорошие дизайнеры, но обстановку в этом доме можно было назвать не роскошной, а невероятно стильной и очень подходящей для жизни. Той самой жизни, о которой, как выяснилось, где-то в глубине души, оказывается мечтала Лика.
И вот в этом удивительном доме (квартирой это место назвать язык не поворачивался) Лика поняла, что все двадцать с небольшим лет живёт совершенно не так. С горя она налегла на самые разные напитки, которыми был уставлен длинный стол, и потом еле добралась в Реутов. И сейчас, сидя на на небольшой неуютной кухне съемной квартирки, она плакала, стучала зубами о чашку и жаловалась Никите.
Он посмотрел на неё и вздохнул:
– Лик, а ты не спросила у этой Ульяны, с чего её родители жизнь начинали? Где работали, жили? Это сейчас они состоятельные люди. Но ведь так наверняка было не всегда. А мы с тобой ещё студенты. Подожди, всё ещё впереди…
– А я сейчас хочу! – взвилась Лика. – Родители ничегошеньки за всю жизнь не заработали! И мужа нашла такого же! Что ты на своём заводе заработаешь? Несколько копеек.
– Возможно, – кивнул Никита. – Но, во всяком случае, я буду не плакать и завидовать. А действовать.
– Посмотрим, много ли надействуешь, – ядовито прошипела Лика и, шатаясь, пошла в ванную. Там она долго стояла в душе. И даже сквозь шум воды Никита слышал, как она горько и зло плачет. Семейная жизнь начиналась лучше не придумаешь.
С того дня, как показалось Никите, в Лике поселилась зависть. Если раньше он этого в ней не замечал, то теперь всё чаще слышал от неё причитания о чужом богатстве и их собственной бедности. Сам Никита искренне не понимал её недовольства. Ему казалось, что в двадцать с небольшим лет, ещё не начав толком работать, странно надеяться озолотиться каким-то волшебным образом. Быстрое обогащение вызывало в нём не восторг и зависть, а тревогу: тех из его бывших одноклассников, кто слишком уж желал этого обогащения и рвался к нему всеми возможными путями, уже похоронили. А у него были другие планы на жизнь.
Для начала, едва получив диплом, он уволился из очередной фирмы, где работал водителем, и, даже не дав себе пары дней отдыха, отправился на их завод. На самом деле, тот гордо звался НПО, научно-производственное объединение, был «почтовым ящиком», занимал огромную территорию и славился своими специалистами на всю страну, но его работники по-свойски называли родное предприятие именно так – завод.
Замгенерального и одновременно сосед по гаражу Дмитрий Михайлович лично встретил Никиту и отвёл в отдел кадров. Оформление прошло на удивление быстро и просто. Никита даже удивился. И только позже понял: молодёжи на их заводе почти не было. И каждого нового молодого специалиста встречали с распростёртыми объятьями, стараясь не отпугнуть волокитой.
В первые дни Никита присматривался, привыкал. Увиденное страшно расстроило его. Шёл девяносто четвёртый год, и оборонка разваливалась на глазах. Ничто не напоминало о былой мощи. Разве что огромные, не распроданные ещё фирмачам и кооператорам площади. Но многие цеха работали в четверть мощности, а некоторые и вовсе были закрыты. Его собственный отец незадолго до этого ушёл на пенсию. Мама ещё работала, но уже по совместительству, всего два дня в неделю. В остальные три она подрабатывала в фирме, занимавшейся чем-то маловразумительным. Родители, конечно, рассказывали Никите о положении вещей, но он по-юношески легко воспринимал изменения, происходящие в стране, и надеялся, что всё не так страшно, как думают родители.
На деле всё оказалось даже ещё хуже. И только контракты, неожиданно заключённые с Индией, позволяли заводу хоть как-то держаться на плаву. Никита ходил по полупустым цехам, лабораториям и коридорам и вспоминал, как в детстве встречал родителей у проходной, из которой нескончаемым широким потоком текли и текли работники завода, и опытные, и совсем молодые (их на заводе всегда было много). Теперь же поток усох в три, а то и в четыре раза. Смотреть на это было грустно. В голове то и дело вертелось неприятное, царапающее душу слово «засуха». Все вокруг твердили об оттоке мозгов за рубеж. И сейчас Никита видел своими глазами, что это правда. Некоторые его однокурсники уже уехали кто в Германию, кто в Израиль, кто в Штаты. Иссякает река, пересыхает. Ручейки, наполнявшие её раньше, в результате сильнейшего катаклизма теперь впадают не в неё, а в другие, чужие реки. А у них засуха. Беда…
– Никит, – как-то сказал Дмитрий Михайлович, взявший его под своё крыло, когда они шли вечером от проходной к их гаражам, – я вижу, ты понял, что дела наши не так чтобы очень хороши. Но и генеральный, и весь наш костяк уверены, что завод выстоит. Поэтому я тебя прошу, не торопись уходить. Ты нам очень нужен. Я тебя с детства знаю и как никто понимаю: ты на заводе найдёшь себя. Это работа для тебя. Ты потомственный инженер, голова у тебя светлая да ещё и руки золотые. Мастера таких инженеров ценят и уважают, ты сможешь быстро выстроить с ними те отношения, которые многие до пенсии не успевают выстроить. Тебе здесь будет интересно. Скоро вот очередная командировка на Байконур, осенью в Индию полетим, я тебя обязательно с собой возьму. Да и вообще, мы по всей стране ездим. Ты парень молодой, тебе это полезно будет. С такими людьми тебя познакомлю…
– Дмитрий Михайлович, – мягко перебил его Никита. – Я и не собираюсь уходить. Я не из тех, кто сдаётся.
Замгенерального внимательно посмотрел на него и хлопнул по плечу:
– Ты не пожалеешь, Никит. Мы не дадим наш завод в обиду и обязательно справимся. Может быть, не быстро, не сразу, но справимся. И твоя помощь нам очень нужна.
– Спасибо, – поблагодарил тронутый Никита.
– Это тебе спасибо… – Дмитрий Михайлович вдруг просиял и хлопнул себя по лбу:
– Совсем забыл! Дом наш достроен, скоро госприёмка. К осени в новую квартиру въедешь с молодой женой.
– Уже? – обрадовался Никита. – Вот это да! – И тут же вспомнил:
– Но я же только пришёл. Точно не лезу вперёд батьки в пекло? Никого в очереди на квартиру не отодвигаю?
– Ты не поверишь, – засмеялся Дмитрий Михайлович, – но последняя двушка оставалась. И как раз ты успел. Однушки ещё имеются, их больше. А вот двушек совсем мало, проект такой. Так что тебе очень повезло, что успел. Тебя в списки внесли. Готовьтесь к переезду. И к командировкам готовься. Первая через месяц.
О не слишком весёлом начале рабочей жизни Никита вскоре забыл. Хоть и ослаб завод, но всё же выпускал продукцию старых, ещё советских образцов, да и новую разрабатывали и даже собирались испытывать. И Никиту завертело, захлестнуло этим потрясающим чувством, которое возникает у каждого, кто делает что-то важное и нужное. Начав работать с теми, кого он знал с детства, о ком то и дело слышал от родителей, Никита стал заражаться от них верой в то, что сложное время пройдёт, что всё ещё будет хорошо. Удивительное поколение это, те самые шестидесятники, о которых он столько слышал и читал, ему казалось моложе, глубже, интереснее его ровесников. А уж силе их духа и оптимизму он поражался постоянно. Конечно, и у них бывали минуты, когда опускались руки и думалось, что рушится мир. Но они сознательно гнали от себя грустные мысли и шли делать свою работу, которую искренне считали необходимой для того, чтобы страна выстояла, чтобы на неё побоялись покуситься.
Увлечённого молодого инженера, сына коллег, костяк завода принял как родного. Они видели в нём самих себя сорокалетней давности и любили его за это и за проявившуюся с первых дней преданность делу. Поэтому работалось Никите так, что утром он с радостью быстрым шагом шёл на работу. Только сложно было соседей по дому, даче или гаражу называть не привычными «дядь Дим» или «тёть Люсь», а по имени-отчеству. Но ничего, перестроился.
Первой его командировкой стала байконурская. Никита летел туда, представляя, что увидит место, откуда полетел в космос Гагарин, а после него десятки других космонавтов, где неоднократно бывал его отец, и сердце его колотилось так сильно, словно хотело опередить самолёт.
Прилетели они вечером, и Никита вышел прогуляться. Он бродил между домами и представлял себе, каким здесь всё было раньше. Накатила страшная тоска по утраченной стране, по целому миру, который для него, бывшего на излёте существования этой страны подростком, казался единственно возможным, самым лучшим и нерушимым. И Никита поймал себя на том, что чуть не плачет от того, что мир этот остался в прошлом и уже никогда не вернётся. Но он тут же выпрямил спину и прошептал:
– Ничего. Выстоим.
Когда он вернулся с Байконура и попытался рассказать о том, что увидел и понял там Лике, она лишь неопределённо пожала плечами:
– Что думать о прошлом? И вообще, когда у тебя зарплата?
На их заводе, хотя и платили немного, но выплаты почти не задерживали. Лика знала об этом, однако её раздражали их скромные доходы.
– Вот получим квартиру, и что? На какие шиши мы будем делать ремонт?
– Квартиры дают с отделкой, ты же видела.
Лика и правда видела, перед командировкой они ходили смотреть доставшуюся им квартиру на семнадцатом этаже. Она оказалась неплохой: с просторной кухней, большими окнами и лоджией. Никите, жившему до свадьбы с родителями в панельной «хрущёвке», квартира понравилась очень.
– Ты что? И правда собираешься жить с этими допотопными обоями на стенах и этим подобием линолеума? – возмутилась Лика.
– Нормальные обои, светленькие, приятные…
– Они же бумажные! Насколько их хватит?
– Лик, у нас детей пока нет, Хоббит парень аккуратный, да и мы с тобой, вроде, не вытираем руки после еды о стены. Что с этими обоями будет-то? Вот когда потеряют вид, тогда и сделаем ремонт. И линолеум, кстати, вполне приличный. Во всяком случае, не хуже того, что у твоих родителей…
– Вот именно – не хуже! – взвилась Лика. – А я хочу лучше!
– Лик, давай проблемы решать по мере их поступления, – миролюбиво предложил Никита. – Надо сначала документы на квартиру получить, а уж потом о ремонте задумываться.
– А что? Могут ещё передумать и не дать? – испугалась его жена.
– Всё может быть, – философски заметил Никита. – Кто из нас мог подумать, что Байконур будет заграницей?
– О-о-о, – застонала Лика, – опять ты о своём! Только не начинай.
– Не буду. – Никите снова стало тоскливо. Теперь от того, что родной жене было всё равно, чем он живёт и о чём думает. Только бы квартиру дали. Он вздохнул и пошёл к рабочему столу: ему нужно было подумать над одной идеей, которая пришла ему в голову в самолёте и о которой он хотел поскорее рассказать коллегам.
Глава 11. Школа.
Ещё недавно Агата и представить не могла, что можно учиться так. А теперь она по утрам вскакивала в радужном настроении и бежала в школу, потому что за ночь успевала соскучиться по одноклассникам, учителям и даже стенам, в которых они проводили большую часть дня.
Здание школы было большим, светлым, с огромными окнами. Стояло оно на отшибе их спального района. Дальше были только пустырь и излучина Москвы-реки, текущей вправо, к Кольцевой дороге. Агате этот открывающийся из окон простор нравился невероятно. И по утрам она частенько специально приходила пораньше в том числе и для того, чтобы постоять у окна, глядя, как за далёким мостом через реку и еле видной колокольней Николо-Угрешского монастыря встаёт солнце или в зимней темноте бежит по мосту светящийся ручеёк машин.
Класс у них подобрался очень сильный, только несколько ребят были послабее, но и они на фоне прежних одноклассников Агаты казались ей невероятно умными, тонкими и способными. Агата впервые училась среди равных, и остальные, как выяснилось, тоже. И каждый старался соответствовать этому уровню.
Однажды на урок истории собрались учителя из окрестных школ. Их историк устроил в тот день викторину, разбив класс на две команды. Ребята играли так, что за стёклами очков в спокойных глазах учителя Агата заметила удовлетворение и даже гордость за них, а одна из гостий в конце урока сказала:
– Я такого ещё никогда не видела. Не знаю, как мои коллеги, но лично я не могу сказать, какая команда победила. Это было что-то невероятное. Спасибо, ребята! Вашим учителям с вами очень повезло.
И гости начали апплодировать. А Агатины одноклассники сидели красные, довольные и радовались, что не подвели своего учителя и друг друга.
Нет, конечно, они оставались обычными подростками и иногда озорничали, нередко прогуливали и частенько списывали алгебру, геометрию и физику у "бэшек", давая им взамен тетради по русскому языку, литературе и истории, тем предметам, которые в их гуманитарном классе любил и знал каждый. Тем более, что учителя им дали полную свободу: родителям по поводу пропусков не звонили, нотаций не читали и по школе прогульщиков не разыскивали. Наверное, другие в таких условиях распоясались бы, но не они. Оба класса старались любимых учителей не подводить и делать поменьше глупостей.
Правда, случалось всякое, конечно. Как-то раз им даже пришлось установить очерёдность прогулов. Началось всё с того, что в школе появилась новая учительница обществознания. В отличие от большинства своих коллег она была уже очень немолода.
– Слушай, ей лет восемьдесят, – прошептал на ухо Агате её приятель Саня Подкопаев, когда начался урок.
Агата кивком выразила согласие. Учительница и правда казалась едва ли не ровесницей революции да и выглядело весьма в духе начала двадцатого века: почти полностью седые волосы, уложенные в причёску, подобную той, что Агата видела на фотографиях Ольги Книппер-Чеховой, длинное платье с высоким воротом, закрывающим шею, шаль с кистями и в том месте, где находится межключичная ямка, камея.
Агнессу Сигизмундовну, а учительницу звали именно так, их класс принял по обыкновению доброжелательно. Удивились, конечно, непривычному облику, но посчитали, что это не их дело и даже за глаза дразнить или подшучивать не стали. Не принято это было у них.
На первом же уроке новая учительница потрясла их рассказами о своей бурной молодости, которые им поначалу показались очень интересными. Уже перед звонком она понизила голос и заговорщицки сообщила:
– Между прочим, я была любовницей Берии… Но об этом на следующем уроке.
– А старушка умеет заинтриговать, – восхищённо заметил всё тот же Саня. – Я теперь пятницы буду ждать с нетерпением.
– Ты думаешь, что всё это правда? – с сомнением протянула Агата.
– А то! Интереснейшая бабка нам досталась. Я весь урок сидел, челюсть пристроив на твоё плечо. Ты что? Не заметила?
– Нет, – засмеялась Агата.
– Это потому, что и сама свою руками придерживала, чтобы о парту не стучать и Агнессу с мысли не сбивать.
В пятницу они в полном составе пришли на урок обществознания задолго до звонка. Агнесса Сигизмундовна же вплыла в кабинет ровно в девять двадцать, села за свой стол, обвела сияющими глазами своих учеников и спросила:
– Ну, так и на чём мы остановились?
– На Берии, – напомнила ей их староста Нюра.
– Ах да, на Берии… – Агнесса Сигизмундовна кивнула, глаза её затуманились. – Страшный, страшный был человек… Погубил всю мою семью…
– То есть как? – не выдержал Саня Подкопаев. – Вы же с ним… Он же ваш… – Саня растерялся, не зная, как сформулировать вопрос, не обидев пожилую учительницу.
– Да-да, вы правы молодой человек. Он был моим любовником, – вдруг вспомнила Агнесса Сигизмундовна.
– А расскажите, пожалуйста, – попросила Нюра, и весь класс поддержал:
– Да, пожалуйста!
– Ну, хорошо, – царственно кивнула та, – слушайте. В конце концов, надо знать историю своей страны.
Урок пролетел незаметно, хотя ничего нового из истории страны они не узнали, всё больше слушали о непростой жизни учительницы. Но рассказывала она интересно и снова, уже перед звонком, пообещала:
– А в следующий раз я вам расскажу, о личном знакомстве с Маленковым.
– Он что… тоже ваш… – неугомонный Саня многозначительно помахал рукой, но всё же закончил: – любовник?
– Больше ничего не скажу, – кокетливо засмеялась Агнесса Сигизмундовна. – Приходите в понедельник и узнаете.
– Слушайте, народ, – не выдержала Агата, когда они дошли до своего кабинета, – всё это, конечно, весьма увлекательно, но не слишком правдоподобно.
– Почему, Агатик? – не согласилась впечатлённая рассказом Агнессы Сигизмундовны Нюра. – По возрасту она вполне может быть их любовницей. Да и, похоже, в молодости была красавицей.
С этим пришлось согласиться, черты лица учительницы и правда носили след прежней красоты. Даже сейчас на неё приятно было смотреть.
– Да и вообще, – сделала страшные глаза Нюра, – тебе что, было бы интереснее, если бы она и правда свой предмет нам втуляла? Мне проще учебник почитать, а на уроке Агнессины рассказы послушать.
– Мне тоже, – фыркнула в ответ Агата, – но, боюсь, нашей старушке нужна помощь врачей. А мы вместо того, чтобы сообщить об этом и помочь ей, с восторгом слушаем её рассказы.
– Если это старческое, то врачи ей уже не помогут, – не согласился Саня, – а вот с работы выгнать могут. Сама знаешь, что сейчас в стране творится. Она одинокая, помочь ей некому. А на пенсию не проживёшь. Не знаю кому как, а мне её жалко. И потом, вдруг всё, что она рассказывает, правда? Давайте не будем никому жаловаться?
– Давайте, – согласились все, – может, действительно, у неё такая бурная жизнь была. Пусть рассказывает. Ей приятно, а нам интересно.
Но через месяц они уже так не думали. За это время Агнесса Ладиславовна поочерёдно сообщила им о том, что была любовницей Микояна, Булганина, Молотова, Кагановича и даже Калинина. Но апофеозом стало её сообщение:
– А на следующем уроке я расскажу вам о самом Сталине.
– Ка-а-ак? И он тоже? – не выдержал Саня.
– Представьте себе, юноша. Представьте себе, – Агнесса Сигизмундовна встала из-за стола и выплыла из кабинета.
– Народ, вы как хотите, я больше не могу, – заявила Агата, собирая вещи, – понятно, что жаловаться на неё нельзя и делать этого я не собираюсь, но со следующего урока начинаю прогуливать.
– Я тоже, – согласилась мрачная Нюра.
– И я!
– И я!
– И я!
– Нет, народ, так не пойдёт, – остановила хор соглашающихся с ней одноклассников Агата. – Представьте себе, придёт Агнесса на урок, а в кабинете никого…
– Да уж, – Саня покачал головой, – пожалуй, побежит к завучу, а то и к самому Лагину.
– Вряд ли, – не согласилась Агата, – она добрая и не вредная. Но ведь ей будет неприятно. А если кто-нибудь из администрации заглянет? Ей же такое устроят!
– И что ты предлагаешь? – спросила длиннокосая Даша.
– Я предлагаю разбить класс на три группы и прогуливать по очереди. Две группы гуляют, одна набирается терпения, надевает маски уважения и внимания и слушает про насыщенную личную жизнь Агнессы.
– А это идея! – обрадовалась Нюра.
– Только нужно не сразу так сделать, а пару-тройку уроков приучать Агнессу Сигизмундовну к тому, что наши ряды редеют.
– Точно! А то получится, что ходили все двадцать три человека, а потом – бац! – и семь-восемь. Она же удивится и расстроится…
– Значит, на следующий должны прийти человек девятнадцать-восемнадцать, потом шестнадцать, потом четырнадцать… Ну, и так далее.
Приняв решение, они дружно составили график прогулов, вывесили его на двери в раздевалке, чтобы никто не забыл, и следовали ему неукоснительно. Их идея очень понравилась и «бэшкам», с которыми они делили раздевалку и которые тоже уже изнемогали от бесконечных историй Агнессы Сигизмундовны. Вскоре рядом с графиком десятого «А» появился второй.
Прогуливали они в той же раздевалке, пользуясь тем, что двери в ней были глухими и закрывались на замок, ключи от которого имелись только у них и у завхоза. А та не имела привычки во время уроков ходить дозором по школе и вылавливать прогульщиков. Ребята затащили в раздевалку несколько банкеток и пару стульев, и тот, кому было нужно прогулять, просто запирал двери, выключал свет и мог болтать с другими прогульщиками или даже спать. Правда, делали так они не очень часто (уроки обществознания ни в счёт) и никто об этом так и не узнал. Агнесса Сигизмундовна ничего не заметила, по-прежнему рассказывала дежурной группе учеников о своих многочисленных облечённых властью любовниках и чувствовала себя счастливой и нужной. А они были довольны, что не обидели пожилого человека. И за это неравнодушие Агата своих одноклассников очень любила.
Во время зимних каникул Агата опять поехала к бабушке. Телефона у той не было, и каждый вечер Агата или вместе с бабушкой, или одна бегала к воинской части, где на углу стоял таксофон. Во время очередного звонка мама сказала ей:
– Агат, тебе звонила Нюра и очень просила, чтобы ты с ней связалась.
– Стряслось что-то? – слегка испугалась Агата.
– Нет, но ты ей для чего-то нужна. Номер помнишь? А то она меня заставила на всякий случай записать и уже два раза звонила, напоминала, чтобы я тебе обязательно сказала.
– В этом вся наша Нюра, – рассмеялась Агата. – Помню, мамуль. Позвоню ей сейчас.
Поговорив с мамой, Агата набрала номер Нюры, который помнила наизусть: они часто созванивались. Их Нюра иногда казалась Агате вечным двигателем. Она то и дело что-то придумывала, куда-то тянула всех и то и дело находила что-то интересное, о чём другие и не догадывались.
Вот и сейчас, едва услышав её голос, Нюра закричала в трубку:
– Агатик! Как хорошо, что ты позвонила! Ты мне срочно нужна!
– Что случилось, Нюрик?
– Я тут узнала такую классную вещь! Ты знаешь о «Стартине»?
– О чём? – не поняла Агата. – Это что за зверь такой?
– Ну, никакой не зверь! Это передача такая танцевальная, для подростков, называется «Стартинейджер», идёт по «Останкино». На предварительный отбор приглашают всех желающих. Нужно только собрать команду, придумать название, девиз и костюмы…
– И что со всем этим делать?
– Как что? Танцевать, веселиться! Это ж очень классно, Агат! Нам как раз подходит. Где они ещё таких заводных, как мы, возьмут? Запись завтра, я позвонила, всё узнала, нужно подъехать к трём в Олимпийскую деревню… В общем, мы едем. Я позвала тех наших, кто не разъехался по бабушкам, сестёр своих двоюродных… Тебя еле вызвонила…
– Я как раз у бабушки…
– Твоя бабушка не в Усть-Илимске, а в ближайшем Подмосковье!.. Или ты не хочешь? – Нюра сбавила обороты, в её голосе Агате послышались нотки огорчения.
– Нюрик, я не совсем поняла, что такое этот твой «Стар…кто-то там», но я с радостью съезжу с тобой и посмотрю.
– Ой! Правда?! – взвизгнула Нюра. – Клёво! Ты ж у нас единственная танцуешь хорошо. Как раз и подучишь нас всех. Может, ещё и на запись в «Останкино» пробьёмся. А нет – так просто потусим… Агат, ты молодец! Короче, завтра в час встречаемся у нас на конечной…
– Подожди, а что, прямо на место я подъехать не могу?
– Да можешь, конечно, но ведь нужна подходящая одежда: лосины, широкая рубашка, шляпа с пуговицами…
– Что? – Агата переложила трубку из руки в руку и подула на замёрзшие пальцы.
– Ну, на «Стартине» нужно выделяться, желательно, чтобы было что-то единое в одежде членов команды. Пока предлагаю надеть клетчатые рубашки, они, наверное, у всех есть… – тут Нюра запнулась и уточнила:
– У тебя есть? Если нет, то я пошукаю, может, найду у кого до завтра…
– Есть, Нюрик, не шукай, – успокоила Агата.
– Ну, и отлично! Лосины у тебя есть, я помню. А шляпа? Шляпа имеется?
– Ну, только мамина фетровая, чёрная…
– То что надо! Только ты к ней пуговицы крупные и яркие пришей.
– Обязательно?
– Непременно! Должны мы будем как-то в толпе друг друга находить.
– А что? Там толпа?
– Ты даже не представляешь, какая огромная!
На следующий день Агата убедилась в том, что Нюра не преувеличивала. В три часа дня они всей командой были в Олимпийской деревне. Ехать пришлось долго и неудобно. Автобусы и у них в районе, и на юго-западе Москвы, как и везде в последнее время, ходили плохо и нерегулярно, а холода стояли сильные, старые «Икарусы» и «ЛиАЗ» ики ломались, в салонах было так стыло, будто это и не автобусы вовсе, а холодильные камеры на мясокомбинате. Их команда, которой решено было дать странное название «Гудзонские воробьи», в пути страшно замёрзла.
