Текст книги "Левый берег Стикса"

Автор книги: Ян Валетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Ты не ерничай, Лукьяненко, – сказал Костя, с трудом сдерживаясь. – Дай трубку Диане Сергеевне.

– Да помилуй бог, родной! Разве ж я ерничаю? Как бы я посмел с шефом да ерничать. Трубку я дам, только не Диане Сергеевне, а дружку твоему. Диана Сергеевна в прошлый раз на каком-то неизвестном языке с тобой говорить пыталась. А мы люди простые. Мы всяким там языкам не обучены. Так что Артурчику трубку дам. А ей, уж извини, родной, не дам. На хера мне этот геморрой с вашими переговорниками. У него спросишь, что надо. Ты не пугайся, он тут у нас чуть шепелявить стал, но говорить еще может.

Краснова чуть не перекосило от острого чувства бессилия и ненависти. Дитер, который внимательно слушал разговор, надев наушники, наверное, увидел, как изменилось его лицо, и отрицательно покачал головой.

Впрочем, Краснов и сам понимал, что срываться не время.

– Артур, – сказал он в трубку, услышав в наушнике тяжелое дыхание Гельфера. – Арт, ты как?

– Будет лучше, Костя.

Голос его звучал совершенно по-другому. Совершенно незнакомый, чужой голос. Только интонации были гельфе-ровские и напевное произношение фраз. Только Артур всегда говорил так, как будто бы поет, – меняя высоту тона от начала к концу фразы.

– Как ты там оказался? Ты же был в Москве.

– Доставили. В багажнике.

– Они везли тебя в багажнике?

– Прямо с Таганки, – сказал Артур. – Сходил в театр, называется.

Слышно было, как рассмеялся Лукьяненко.

– Что они от тебя хотят?

– Хотят, чтобы я отслеживал корсчета и списание с них. Ты должен перевести деньги?

– Я оформил трансферт.

– Много?

– Сорок.

– М-да, немало… Багамы? Кипр?

– Кайманы. Гельфер помолчал.

– Здорово придумано. Кто-то в курсе наших дел, да, Вождь?

– Не то слово. Тебя били?

– А как же без этого? Не смертельно. Могло быть хуже.

– Диана? Дети?

– Слава богу, живы-здоровы…

– Их били?

– При мне – нет. Диана сейчас в одной комнате со мной. Дети наверху. Я их слышу.

– Держись, Арт.

– Куда я денусь? – Гельфер закашлялся. – Это еще дня два как минимум. Долго.

– Списание ты увидишь уже сегодня.

– Боюсь, Вождь, что списание господина Лукьяненко не удовлетворит. Он материалист.

– Тебе досталось, дружище. Голос Гельфера дрогнул.

– Есть немного, Костик.

– Я сделаю, что могу.

– Я знаю.

В трубке зашумело, и снова возник голос Лукьяненко.

– Поговорили, подельнички?

– Если с кем-то из них случится что-нибудь плохое, – сказал Краснов, чувствуя, как спирает дыхание, – я тебя достану из-под земли.

– Да не волнуйся ты так, Краснов. Ты делай, что тебе сказано. И ни с кем ничего не случится. А то ты какой-то дерганый стал. Нервный. Тебе, родной, волноваться вредно. Не дай бог инфаркт или инсульт. Осиротишь и семью, и нас, служивых.

– Я тебя предупредил.

– Ты, верно, меня не понял, Константин Николаевич. Ты сейчас никто. Пшик. Тебе к этому привыкнуть тяжело. Но ты привыкай. И не грози мне. Не надо. Сейчас бояться надо тем, кто у меня в этой комнате сидит. И если твой жиденок сегодня не увидит списания, то я покажу тебе и им, чего надо бояться. Понял, родной? Ну и ладушки…. Проехали. Завтра в десять по Европе – звони.

И он повесил трубку.

Костя задыхался, как выброшенная на берег рыба. В кабинете работал кондиционер, но лоб его все равно был покрыт крупными каплями пота. Влажный воротник рубашки охватывал шею, словно удавка. Краснов распустил узел галстука, рванул воротничок так, что пуговица запрыгала по паркету, и только тогда опять начал дышать.

– Спокойнее, – сказал Дитер, снимая наушники.

– Что спокойнее? – чуть ли не прокричал Краснов. – Весь твой план – коту под хвост.

– Не так, – невозмутимо возразил Штайнц. – Не хвост. Не собака. Карточка твой телефон останется тут. Она будет звонить тебе отсюда в Украина. Все думать – мы с тобой Кельн. Твой карточка будет Кельн. Ты – другой места. А все видеть – ты в Германия.

Он посмотрел на растрепанного Краснова и покачал головой.

– Я понимаю, Костя. Но если ты не будешь холодный кровь, может случиться беда. И тебе надо сменить рубашку, – он нажал кнопку селектора и заговорил по-немецки, обращаясь к Габи. Потом вернулся, сел напротив Краснова в кресло и внимательно посмотрел ему в глаза. – Мы ехать на встречи сейчас. Возьми себя в руки, герр Краснов. Никто не должен видеть тебя тяжело. Озабочен. Да. Не слабый. Я сочувствовать, друг мой.

В комнате тихо, как привидение, возникла фройляйн Габи с запечатанными рубашками в руках.

– Ваш размер, герр Краснов? Позвольте проводить вас в гостевой кабинет герра Штайнца. Вы сможете принять душ.

Из машины Краснов позвонил Тоцкому.

Андрюша, несмотря на свое незаконченное высшее техническое, работал в банке почти с момента основания. Краснов подтянул его сразу же, как только возникло валютное управление. И ни на секунду об этом не пожалел. Тоцкий с первого дня включился в работу и каждую неделю таскал Гельферу новые схемы как по основному, так и по не основному виду деятельности. Гельфер чесал затылок. Они спорили, иногда ругались, но все чаще и чаще Артур задумывался, смотрел на Тоцкого с уважением, и они, забравшись в компактный Костин кабинет, запирали двери и излагали свеженькую идею. Уже через два месяца работы осведомленные сотрудники банка за глаза называли Андрея «молодым дарованием», а Калинин предложил ввести в штатное расписание новую должность – заместитель управляющего по обналичке. Для банка этот вид деятельности был, конечно, не основной статьей дохода, но и назвать его чисто вспомогательным – означало покривить душой. Бизнес нуждался в таких услугах, и «СВ Банк» с удовольствием эти услуги предоставлял.

Как выяснилось, Тоцкий был знаком и, более того, находился в приятельских отношениях с огромным количеством «полезных» людей. А природное обаяние и живой ум помогали ему эти связи развивать и множить.

Начальник валютного управления Гена Камышев, из бывших комсомольских работников, вначале откровенно испугался напора «молодого дарования». Но, будучи матерым аппаратчиком, быстро сообразил, что Тоцкий идеальный вариант «зама». Деятельного, инициативного и рискового – при котором самому Камышеву можно просто выполнять функциональные обязанности. Правда, аккуратно и честно, но зато без напряжения, риска и за хорошую зарплату. Честолюбия и любви к званиям Андрей был лишен начисто, а единственным критерием успеха считал материальный результат.

Система лоро-счетов, реализованная «СВ Банком» совместно с прибалтийскими партнерами, позволяла осуществлять платежи за рубеж и конвертации «пустого» купоно-карбованца в валюту легко и просто. А в рамках действующего на тот момент законодательства была почти легальна, во всяком случае, совершенно ненаказуема. В обход всех «рогаток» и запретов, фактически на глазах у всех, Андрюша наладил систему взаимоотношений с партнерами, принесшую банку миллионные прибыли. Истертые, похожие на фантики или трамвайные талоны купоно-карбованцы превращались в эшелоны металлопроката, леса, удобрений, спирта. Конечно, только в руках у тех, кто знал, КАК это сделать. А в страну хлынул поток импортных товаров, за которые надо было платить валютой. Правда, тоже надо было знать, КАК.

Галопирующая инфляция за день превращала миллионы украинских фантиков в фикцию. Но те, кто знал, КАК, успевали превратить их в валюту или в продаваемый за рубеж товар. Именно под нужды своих друзей «металлистов» Тоцкий организовал схемы завоза в страну «налички», помогавшие избежать обязательной продажи валюты государству по государственному курсу. И последующей покупки ее же у того же государства, но уже по курсу коммерческому.

Государство скромно и ненавязчиво не замечало разницу в несколько раз между этими двумя операциями, а вот экспортеры замечали и мириться с этим не могли и не хотели. Вовсю заработали схемы двойных контрактов. На плохой бумаге и с грамматическими ошибками в русском и в английском тексте, с сокрытой «тайной» разницей контрактных цен.

Сотни и тысячи фирм, зарегистрированных сообразительными гражданами независимой Украины в офшорных зонах, покупали у своих украинских «мам» и «пап» продукцию по цене производителя и тут же продавали ее в портах по почти мировым ценам. Миллионы долларов наличными пересекали границу в сумках курьеров, превращаясь в «купонную массу» на счетах фиктивных фирм по коммерческому курсу, а уже на следующий день ими оплачивались контракты с предприятиями, и в портах грузились новые пароходы. Огромные деньги ежедневно уходили из страны, «ложились на дно», на счета в респектабельных банках, чему способствовали и идиотский закон, и взяточничество чиновников, и пронырливость коммерсантов. В этом была суть системы – корабль с распахнутыми кингстонами под бравурную народную музыку удалялся в сторону открытого океана.

Но для тех, кто умел плавать в мутной воде, это время было, как говорится, самое то. И Тоцкий умел это делать как никто другой. Сам Краснов только диву давался, как Андрей успевает руководить созданной за считаные месяцы сетью, состоящей из фирм, счетов в десятке разных зарубежных банков, курьеров и сотен нетерпеливых клиентов. Тем более что записей Тоцкий не делал принципиально, держал всю информацию в памяти и практически никогда не ошибался.

По поводу законности этой деятельности у Краснова сомнений не возникало. Что тут говорить? Закон и рядом не ночевал, но Калинин обеспечивал правовое документарное прикрытие, используя «дыры» в законодательстве. А этих «дыр» благо было, как в хорошем сыре.

Мук совести по этому поводу никто не испытывал, поток довольных клиентов увеличивался изо дня в день, банк «тяжелел» с каждой неделей, избегая ударов невероятной инфляции, бушевавшей в стране, чем были чрезвычайно довольны господа акционеры и сам Костя.

Из «черных» денег, остававшихся вне оборота, Краснов выплачивал Тоцкому и Калинину такие премиальные, что вопрос о зарплате мог не подниматься годами, сформировал аварийный «взяточный» фонд, с помощью которого решал вопросы с чиновниками. Вопросы с силовиками решал сам Тоцкий – большинство его структур платили за «крышу» милицейским и СБУшным начальникам. Без их покровительства налеты и обыски были бы ежедневными, а за «долю малую», которая, по мнению Краснова, была совсем даже немалая, над Андрюшиными фирмами был раскрыт своеобразный зонтик.

Краснов с огромным трудом заставил Тоцкого получить неполученный когда-то диплом – он лично позвонил ректору и договорился, что его опальному заму разрешат защититься. На сабантуе, который устроил Андрей после запоздалого дипломирования, виновник торжества упился в дым, костерил усопшую советскую власть, лил слезы по славному кавээновскому прошлому, но не забыл о том, что на следующий день должен быть в Будапеште. И около полуночи был в бессознательном состоянии загружен в банковский джип и увезен в Борисполь к утреннему рейсу.

Краснов быстро перестал относиться к Тоцкому как к младшему товарищу. Из их отношений исчезла покровительственность, уступив место дружбе, причем в той ее разновидности, которой не мешает совместная работа. Костя был руководителем, Андрей – подчиненным, но это никого не тяготило, и сейчас, набирая номер его «мобилки» с телефона Дитера, Краснов был уверен, что делает правильный шаг.

– Слушаю, – сказал Тоцкий.

– Это я, – Краснов услышал в наушниках шум двигателя и спросил: – Ты где?

– Костик, ты? Почему не со своей трубки? Посеял?

– Потом объясню.

– Я в Киеве, еду по Красноармейской. Вечером лечу домой. Как немецкое пиво, Вождь?

Шутливый тон исчез после первых же фраз Краснова. Пока Костя коротко излагал Тоцкому происходящее, Андрей молчал. Потом уже совершенно другим тоном проговорил:

– Обожди. Я припаркуюсь, – и через несколько секунд: – Что будем делать, Вождь?

– Пока не знаю. Я постараюсь быть завтра.

– Завтра – это завтра. Я буду к одиннадцати вечера. Надо попробовать отбить Диану и малых.

– Гельфер тоже там. И охраны – полный дом. Как ты их отбивать будешь – ротой ОМОНа?

– М-да… – протянул Тоцкий. – И обратиться пока не знаю, куда. Лукьяненко, сука… Мент поганый.

– Скорее всего, дело не в нем. Вернее – не только в нем.

– Ты с Калининым говорил?

– Нет, только с тобой. Я вообще пока не знаю, с кем и о чем я могу говорить. Телефоны на прослушке. Вот почему я звоню с трубки Дитера. А может быть, пишут и твою. Поэтому – извини. Подробностей, на всякий случай, не будет.

– Надеюсь, что не пишут. Есть у меня дружки – шепнули бы.

– Они дружками не бывают.

– Так не просто так. За деньги.

– Если за деньги – постарайся узнать, на чьих телефонах сидят? И что за херня вообще происходит.

– Постараюсь. В здешнем банке все спокойно. Я там за сегодня три раза был. Адонкин не в курсе, наверное. Все в обычном режиме. И с нашими разговаривал. Платежи идут. Все работает. Слушай, Костя, а что если я с МММом поговорю? Так, в общих чертах?

МММ, он же Михаил Михайлович Марусич, был давним знакомым Тоцкого. Сам Костя тоже был с ним знаком, не сказать что шапочно, но и близким такое знакомство назвать было трудно.

Встречались, общались, руки друг другу жали. Несколько раз сталкивались по работе – фирмы, принадлежавшие MM My, брали в банке кредиты, оформляли аккредитивы. Обычно для общих договоренностей приезжал он сам, о чем предварительно предупреждал Андрей, и всегда перед встречей с начальником кредитного управления Юрой Волоком встречался с Красновым. В этом не было особой необходимости, но МММ соблюдал особый ритуал, полагая такие предварительные встречи хорошим тоном. Костя не возражал.

Михал Михалычу было немного за пятьдесят, в своем советском прошлом он был директором гастронома, в который прямиком из университета угодил Тоцкий. А ныне этот невысокий, лысоватый, с глазами чуть навыкате человек являлся лидером партии, владельцем «заводов, машин, пароходов», сети автозаправок и даже телестудии, вещавшей на добрую половину Украины. Прошлого МММа никто детально не знал – журналисты, пытавшиеся найти о нем документальную информацию, не нашли ни бумажки, но ходили упорные слухи, что МММ неприятности с законом имел, и не один раз. И связаны эти неприятности были с хищением социалистической собственности в крупных и особо крупных размерах и валютными операциями. Но слухи слухами, а документы как корова языком слизала. И Михаил Михайлович стал сначала народным депутатом, потом сколотил партию и с успехом принялся играть в политические игры. Из бизнеса он официально вышел, но его империя продолжала с нарастающим успехом ковать для него денежные знаки, хотя, как ни говори, основным бизнесом для Марусича уже была политика. Свои интересы в бизнесе он лоббировал скорее из любви к искусству, а вот чужие, как утверждали злые языки, – за немалые деньги.

Все фирмы МММа обслуживались в «СВ Банке» – Троцкому МММ верил полностью и относился к нему с отцовской теплотой. Тоцкий платил ему той же монетой – уважением и отношением. Любые банковские операции по фирмам МММа шли по самому низкому тарифу, а обналичку для Марусича Андрей по возможности выводил на встречные потоки – то есть не брал с него ни копейки. Ну почти ни копейки. Во всяком случае, самый минимум. Краснов не возражал, зная, что в тяжелый момент МММ поддержал Тоцкого и, вполне возможно, многому его научил. Ходили слухи, что МММ пользуется авторитетом в криминальном мире, но опять-таки никто ничего не доказал, а МММ каверзные вопросы работников пера на эту тему превращал в шутку. Его любили избиратели – он много делал на местах и, несмотря на малый рост и простоватую, возможно нарочито, речь, был личностью харизматичной.

Его уважали в Верховной Раде, хотя, вполне естественно, врагов себе он тоже нажил немало. Его любили жена, сын, невестка, внучка и великое множество других женщин, которые то возникали, то исчезали на позиции за его левым плечом. На него молились сотрудники, работавшие на «империю», чиновники, которых он щедро кормил, однопартийны, ведомые по бурному политическому морю твердой капитанской рукой. Но никто – ни друзья, ни враги – до конца не знали, кто есть Михаил Михайлович на самом деле. А он вовсе и не стремился об этом рассказать.

Так что в предложении Тоцкого определенно было рациональное зерно. Если и был человек, с которым надо было бы поговорить хотя бы в общих чертах, то этим человеком был господин Марусич.

– Давай, – согласился Краснов. – Говори с МММом. Связь через этот номер. Черт побери, должен же хоть кто-нибудь разобраться, откуда растут ноги у всего этого кошмара. Я от собственного бессилия с ума схожу. А мои и Арт – в руках у этого упыря, Олега.

– Упырь, между прочим, наш, собственноручно выращенный, – заметил Тоцкий. – Наша собственная, заботливо взлелеянная сволочь. Помню я его по оперотряду, как он в общаге за две бутылки «сухого» руки крутил. Все твоя любовь к комсомольским активистам… Ладно. Если МММ в Киеве, я сейчас же лечу к нему. Думаю, что примет сразу. Если будет что сообщить, – перезвоню сразу. О планах не спрашиваю. Телефончики пробью по своим каналам. Но то, что на твоем повисли, – к гадалке не ходи.

– Спасибо, Андрей.

– Брось. Удачи.

– Удачи, – попрощался Краснов.

Дитер внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Следующие несколько часов прошли для Краснова как в тумане. Он представительствовал, улыбался, жал чьи-то руки, но основную часть работы делал за него Штайнц, почувствовавший, что партнер «поплыл». Штайнц вел партию виртуозно, и Костя в который раз восхитился профессионализму этого человека и его умению управлять процессом переговоров, незаметно для окружающих переставляя акценты и меняя русло беседы.

После окончания второй встречи, когда банковский лимузин уже нес их в гостиницу, где дожидались Краснова Франц и двое соотечественников, Дитер сказал участливо:

– Я знать, как тебе плохо, Костя. Ты не должен показать слабость. О'кей? Это тяжело. Я понимай. Но это нужно. Да.

Он помолчал.

– В отель и ресторант будут два моих человек. Я покажу тебе в лобби. Это мои человек. Надежный. Можешь верить. Они будут хранить тебя. И Франц. Ты смотреть сейчас и дальше не знать. Не узнать, я сказал.

В вестибюле гостиницы Дитер незаметно кивнул двум мужчинам за угловым столиком. Обоим было хорошо за тридцать – неприметная внешность, костюмы современного покроя, аккуратные прически. «Именно так в романах описывают агентов», – подумал Краснов. Правда, один, чуть более моложавый брюнет, был хрупкого сложения, а второй коренастый, похожий на бывшего атлета. И, как показалось Косте, с примесью, может быть, турецкой или арабской крови. Волосы, цвет кожи и что-то трудноуловимое в разрезе глаз – хотя общее впечатление нивелировалось европейским покроем одежды – выдавали в нем человека с Востока. Оба проводили их внимательными взглядами – от входа в отель до лифта.

– Удачи, – сказал Дитер, когда Костя вошел в лифт. – Я быть на связь постоянно. Не надо быть герой, для того я иметь профессионал.

– Спасибо, – Костя улыбнулся, хотя улыбка давалась с трудом. – Что бы я без тебя делал?

– Что-нибудь делал. Бы, – Дитер улыбнулся в ответ и придержал двери, которые начали закрываться. – Все будет о'кей. В номере тебя ждать фройляйн Габи и наш техник.

Мимо Дитера в кабину лифта протиснулся толстяк в шляпе и запыхтел недовольно. От толстяка пахло пивом, потом и одеколоном. Дитер отпустил дверь, и она плавно закрылась, отделив лобби с его шумом и суматохой от зеркально-деревянного ящика кабины. Звякнул электронный колокольчик, и лифт пошел вверх, отсчитывая этажи зеленоватыми цифрами на электронном табло.

В номере действительно разместился молодой, похожий на мальчишку техник с портативным компьютером и целой кучей коробочек, связанных с этим компьютером шнурами. И фройляйн Габи, суровая и сосредоточенная, как обычно. Несмотря на бросающуюся в глаза молодость, за десять минут техник изготовил дубль Костиной GSM-карточки, сделал все необходимые настройки по переадресации, вставил в трубку «радиомаячок» с автономным питанием, после чего, аккуратно и быстро собрав лэптоп вместе со всеми шнурками и коробочками, попрощался и ушел.

За Краснова принялась фройляйн. Из дорожной сумки был извлечен легкий бронежилет, и Косте пришлось дать слово, что эта штука будет надета под рубашку перед выходом. Потом из сумки был вынут фотоаппарат, и госпожа банковский референт, без лишних слов и объяснений усадив Краснова на стул, сделала несколько снимков со вспышкой. После чего, вежливо попрощавшись, удалилась. До встречи в вестибюле оставалось еще пятнадцать минут. Костя попытался прозвониться на мобильный Дианы, потом – на трубку Лукьяненко, но оба телефона молчали. Дианина трубка, наверное, лежала там, где они ее оставили – между передними сиденьями белой «Астры», а в планы Лукьяненко не входил внеочередной сеанс связи, и механический голос оператора вещал, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети.

Он принял душ и переоделся. Его преследовал запах страха и тревоги, исходящий от белья и рубашки. С трудом нацепив компактный, но все равно тяжелый «броник», повязал однотонный галстук, надел пиджак и спустился вниз, в вестибюль, где его уже ждали охранник «СВ Банка» со смешной фамилией Катенькин и заместитель начальника кредитного управления Андрон Глоба.

Диана едва сумела помочь Арту подняться на второй этаж. Ни Лукьяненко, ни его гоблины, естественно, и с места не сдвинулись, а сам Арт едва шел, так отекли ноги от долгого пребывания в багажнике машины и болели явно поломанные ребра. Подъем по пятнадцати ступеням занял у них едва ли не четверть часа – под смешки и малопристойные замечания наблюдающих. На площадке второго этажа Арт упал, и она чуть не заплакала от бессилия и жалости – и к нему, и к себе. Дотащив грузное тело Гельфера до дивана, она помогла ему снять верхнюю одежду и с помощью Марка довела до дверей ванной. На выглянувшую было Дашку Марк шикнул так, что та мгновенно скрылась в детской, удивленная и слегка напуганная резкостью брата.

Под насмешливыми взглядами бывшей охраны Диана спустилась вниз, замотав в простыни нестерпимо пахнувшую одежду Гельфера, и запустила стиральную машину – ничего подходящего по размеру для Артура в доме не было. Потом сделала на кухне бутерброды, разогрела кастрюльку бульона и поднялась обратно с подносом в руках.

Из ванной комнаты доносились шум душа, плеск воды и постанывания Гельфера. Когда шум воды затих, Гельфер чуть слышно позвал Марка, но одному ему было не справиться, и Диана помогла сыну довести до дивана мокрого, обмотанного банными полотенцами Артура. Грязь и пот ему смыть удалось, но теперь особенно ясно на щекастом лице проступили следы побоев и мертвенная синева под глазами и вокруг губ.

Он не ел почти сутки, и голод одолел боль – шипя от попадания горячего бульона на разбитые и потрескавшиеся губы, Артур выхлебал чашку, пока Диана кормила детей, и слегка порозовел. Выйдя из детской, она увидела его затылок – три складки кожи, покрытые мокрыми колечками волос, красноватую от горячей воды лысину с пятном кровоподтека на затылке. Он оглянулся на звук ее шагов, неуклюже повернувшись одной шеей, и скосил на нее глаз через плечо.

Диана никогда не видела, чтобы взрослый человек смотрел так – даже не как ребенок, как насмерть испуганный щенок или теленок. Столько страха было в этом круглом, косящем в попытке оглянуться глазе. Она села напротив него в кресло и сказала, сама и на секунду не веря в то, что говорит:

– Не волнуйся, Арт. Все уже позади. Все в порядке.

Всегда молодцевато торчащие в стороны рыжие гельферовские усы, печально поникнув, висели по обе стороны распухшего рта. В одном из них запутался кусочек вермишели из только что съеденного супа. Он покачал головой.

– Все в порядке, Артур, – повторила она. – Худшее случилось. Теперь надо ждать.

Судя по звукам снизу, Лукьяненко с сотоварищами готовились ужинать. Хлопали дверцы холодильника, гремели тарелки.

– Ты же не думаешь, что Костя нас бросит? Гельфер яростно затряс головой, но тут же скривился от боли.

– Костя далеко, Диана, – сказал он. – А эти вурдалаки – там, внизу. Совсем рядом.

– Эти вурдалаки тоже боятся…

– Ничего они не боятся, Ди, – выдавил из себя он и повторил: – Ничего они не боятся. Они запихали меня в багажник в центре Москвы. Почти на глазах у всех. Кто видел, тот отворачивался. Не наше дело. Дыхалку сбили так, что я только мычал – ни вдохнуть, ни крикнуть. Треснули крышкой багажника по голове, так, пару раз, чтобы не трепыхался. Потом в переулке вкололи какую-то дрянь и повезли, как мешок с картошкой. Я очнулся уже после границы, когда меня бросили на обочину. Ночь, холодно. Я в грязи лежу, руки в наручниках за спиной. Не чувствую пальцев. А они кружком стоят и курят. Я лежу как кусок дерьма. А они, хозяева, стоят и смотрят, с интересом таким, как на насекомое… Я думал – меня будут убивать. – Голос у него дрогнул и сбился на мгновение. – Но не убили. Не убили.

– Артур, – сказала Диана, – может быть…

– Не перебивай. Меня.

Он вздохнул глубоко, со всхлипом, а потом продолжил, не повышая голоса:

– Они били меня ногами. По ребрам. По гениталиям. По лицу. Они говорили, что родина меня ждет. Что я, жидовская морда, должен быть рад, что вернулся на родину. Что в честь этого я должен выпить и закусить. И лили в рот водку. Мимо, в десяти метрах, ехали машины. А они били меня и пили сами. Если бы они просто убили меня – было бы легче. Я не знаю, сколько это продолжалось. Может быть, час.

Или меньше. Потом они помочились на меня. И тут подъехал милицейский «газик». Патруль. Они показали документы и предложили патрулю поучаствовать в развлечении. Один так и сказал: «У нас тут один жидок на воспитании. Может, поучите его родину любить?» Но они испугались, наверное, уехали. Их старший, тот, что первым подошел ко мне на Таганке, сел на корточки и говорит, ласково так, что будь его воля, он бы такую падаль, как я, за тысячу верст никогда не тащил бы. А кончил бы меня прямо там, у москалей, чтобы у них головняк с трупом был. Но ты, сука, кому-то из старших, там, в Днепре, сильно нужен. Поэтому живи. Пока. Только помни, что это ненадолго. И Бога благодари, что тебя, падаль, из самой бывшей столицы на «БМВ» везут занятые люди. Хоть и в багажнике, а персонально везут. И выпить за дорогу домой дали, хотя где у тебя, банкира хуева, дом, хер его знает…. Швырнули в багажник и поехали дальше. Еще пару раз где-то останавливались. Потом загнали машину куда-то, наверное, в гараж. Я не кричал. Чего кричать? Потом привезли сюда. И ты хочешь сказать, что все уже кончилось?

Он смотрел прямо ей в глаза, но уже не с ужасом, а с яростью. За столько лет знакомства она никогда не видела, как Артур приходит в ярость. Всегда корректный, спокойный, легко находящий общий язык с любыми людьми, он за какие-то сутки изменился до неузнаваемости. Как же надо было испугать и унизить человека, чтобы после перенесенного он впал в такое состояние. Такими глазами мог смотреть берсерк, но не Артур Гельфер, неспособный обидеть и муху.

«В этом толстом теле есть дух, – подумала Диана. – Настоящий дух. Дух бойца. Только он не умеет драться так, как они. Но если доберется до горла, то загрызет. Или задавит голыми руками. Не надо было им так его унижать. Ох, не надо было».

И вдруг за спиной Гельфера она увидела сына, стоявшего в полуоткрытых дверях детской. Он смотрел на нее, чуть нагнув голову, исподлобья, плотно, в линию, сжав губы, приподняв плечи. И в его глазах Диана тоже не увидела страха. Только жесткую решимость драться до конца. Уловив направление ее взгляда, Гельфер моргнул и оглянулся. Несколько секунд они с Марком смотрели друг на друга, а потом Артур спросил, обращаясь к ней:

– Он знает?

– Да, – сказал Марк. – Знаю.

– Может быть, это и хорошо, – произнес Арт. – Двое мужчин гораздо лучше, чем один.

Внизу неразборчиво бубнили чужие голоса.

Столик, который заказал Франц, располагался достаточно далеко от дверей. Скорее инстинктивно, чем по расчету, Краснов расположился лицом к входу – место мэтра было хорошо видно через плечо Франца. За столиком они были втроем – он сам, Глоба и Франц фон Бильдхоффен.

Катенькина устроили у стены, слева, за маленьким двухместным столиком, освещенным небольшой лампой с матерчатым, расшитым шелком абажуром. В полумраке зала Краснов не сразу рассмотрел, как в помещение скользнули двое охранников, виденные им в вестибюле отеля (Худощавый и Турок, как он их окрестил), и заняли места справа от входа, почти напротив входа в кухню. С их позиции прекрасно просматривались обе двери и зал, а их самих Краснов видел за спиной Глобы.

Жилет Косте отчаянно мешал, но снять его было бы затруднительно – и места нет, и спрятать некуда. Было неудобно и душно, несмотря на кондиционированный воздух.

Франц заливался соловьем. Он то трещал по-итальянски, обсуждая с сомелье карту вин, то шутил с мэтром, то советовал Косте и Глобе при выборе блюд, в общем, вел себя, как полагается чуть не в меру гостеприимному хозяину, скорее славянину, а не чистокровному немцу благородных кровей. Впрочем, он всегда нравился Краснову именно своей несхожестью с соотечественниками, своим несоответствием с титулами и происхождением, швейковским юмором и оптимизмом. При этом он настолько гармонично вписывался в любой интерьер, что выглядел на своем месте везде: и в современном банковском кабинете, и в дешевой пивной на окраине Мюнхена, где когда-то они с Костей заканчивали обмывать свое знакомство в почти невменяемом состоянии.

И в интерьере этого дорогого итальянского ресторана Франц смотрелся просто и органично, как завсегдатай. Впрочем, он и был завсегдатаем во всех приличных ресторанах Берлина, куда переехал с западных земель год назад, – как холостяк, женолюб и настоящий эпикуреец, он не ел дома никогда. Но было бы ошибкой полагать, что кроме вин, пива и еды фон Бильдхоффен ни в чем не разбирался. В свои тридцать пять этот блестящий выпускник юридического факультета Сорбонны и Гарвардской школы бизнеса был хорошо известен в банковских кругах по обе стороны Атлантики.

Но сейчас его финансовый гений спал, а гений кулинарный жил полной жизнью – и, несмотря на усталость и нервное напряжение, Краснов не мог не отметить, что вино, выбранное Францем, превосходно, горячие закуски изысканны и нежны. А на отказавшегося от вина в пользу водки Андрона Глобу Франц посмотрел, как повар на таракана. Хотя Андрон, страдавший язвенной болезнью много лет, красного вина не пил совсем.

Официанты по-рыбьи плавно скользили в изысканном интерьере ресторана между столами, покрытыми тяжелыми темно-синими скатертями, и неслышно исчезали за портьерами, закрывавшими вход в кухню. На украшенном лепниной и фресками потолке, на колоннах из искусственно состаренного мрамора колыхались тени от горящих на столах в стеклянных шарах свечей, разбавленные светом от скрытых под абажурами настольных ламп.