Текст книги "Звезда Стриндберга"
Автор книги: Ян Валентин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Эва! – взмолился Дон.
– Это был первый случай применения газов на Западном фронте. Против русских немцы за несколько недель до этого испытывали артиллерийские снаряды, начиненные бромидом. Потом появились еще более страшные препараты – зарин, фосген, люизит… А этот газ назвали по имени города, где впервые его применили, – иприт.
Дон потянул ее за рукав. Но Эва стряхнула его руку и показала на маленькую табличку на уровне колен.
– В пять часов вечера, – прочитала она, – 170 тонн газа было выпущено из 5700 металлических цилиндров. Шесть тысяч французов погибли. И немцам наконец удалось на короткое время прорвать фронт. Но они сами были настолько перепуганы достигнутым эффектом, что больше газов не применяли. Не решились.
– Довольно, – решительно сказал Дон и крепко ухватил ее за плечо. В другой руке у него была копия бумаги, которую он выжал из супервайзера перед уходом.
– Мы ошибались, – сказал он. – Мы ошибались с самого начала. Предпосылка была неверной.
Эва отвлеклась от жуткой диорамы и посмотрела ему в глаза.
– Открытка адресована мужчине.
Она помолчала, потом покачала головой:
– Невозможно. Этот поцелуй…
– Возможно. Мертвец из шахты написал эти слова мужчине, которого он любил. Можешь прочитать сама.
Она взяла копию выписки из музейной базы данных солдатских захоронений.
Фамилия:Мальро
Имя:Камилл
Чин:Младший лейтенант
Полк:87 RIT
Дата смерти:22/04/15
– Это, наверное, кто-то другой, – сказала она с сомнением. – Даже в городском архиве нашлись две Камиллы Мальро. И я не думаю…
– Я совершенно уверен, Эва. По-французски мужское и женское имя Camille пишутся одинаково. Естественно, мы стали искать женщину.
– Что-то тут не сходится…
Она опять уставилась на диораму.
– Эва! – Дон начал раздражаться.
– Но тогда это невероятно…
– Это же может быть и любовное письмо! Ты же не можешь исключить, что они были любовниками? Может быть, они…
– Я не про это… Посмотри еще раз дату смерти.
Дон проследил направление ее взгляда. Она смотрела на информационную таблицу рядом со стеклянной витриной.
Битва при высоте Гравенстафель.
22–23 апреля 1915 года
– Так, значит, Мальро погиб при газовой атаке… – пробормотал Дон.
Эва кивнула. Потом глубоко вдохнула и встряхнулась, словно пробудившись ото сна.
– Я все равно не понимаю. Почему ты так уверен? Как я уже сказала…
Дон достал из кармана открытку и протянул ей.
– И что? – спросила Эва, прочитав знакомые строки еще раз.
– Посмотри на последнюю цифру.
– Да, открытка написана в 1913 году. И что из этого?
– 1913 – это не год. – сказал Дон. – Это номер могилы Камилла Монро. Он похоронен на кладбище Сен Шарль де Потиз, рядом с Ипром.
28. Сен Шарль де Потиз
Тонкий твидовый пиджак почти не защищал от ветра. Дон, съежившись, стоял на верхней ступеньке музейного крыльца. Уже наступил вечер. На большой площади стало совсем темно – фонари были почти не видны за сплошной пеленой дождя и тумана. Дождь под порывами ветра наклонялся то в одну, то в другую сторону, как гигантская метла. Ливневые колодцы не успевали справляться с бурлящими потоками, смывающими с брусчатки окурки и прочий дневной мусор.
Торговый день на Ресельстраат давно закончился. Владельцы магазинов и кафе убрали из-под дождя маркизы, погасили свет в витринах.
Единственное существо, бросающее вызов стихии, и то не по своей воле, – одинокая собака. Ее, наверное, привязали к фонарному столбу и забыли. Бедняжка промокла насквозь и рвалась с привязи, отчаянно скуля.
– Как бы там ни было, мы должны туда поехать. Иначе не узнаем, прав ты или нет, – услышал он голос за спиной.
Воротник плаща застегнут под подбородком, руки в карманах. Лицо почти не различимо в темноте.
– Я имею в виду, на могилу Мальро, – продолжила Эва Странд. – Могила номер тысяча девятьсот тринадцать, если ты помнишь. Кладбище Сен Шарль де Потиз.
Он не ответил – решил, что она шутит.
– По крайней мере, будем знать, правда это или нет.
Оказывается, нет. Не шутит.
– Завтра с утра, – буркнул Дон, пытаясь справиться с дрожью. Он всмотрелся в ее лицо в полумраке. – И что это нам даст?
– А зачем тогда вообще было искать этого Камилла Мальро?
Дон пожал плечами. Ливень заметно охладил его энтузиазм.
– Мы же хотим извлечь как можно больше из этой открытки? Или я не права?
– Послушай… если в этой могиле и вправду лежит Мальро, ему не составит труда дождаться приличной погоды… и…
Он не успел закончить фразы – Эва заметила на площади очередь такси, дожидающихся пассажиров, и призывно замахала рукой.
Первый водитель никак не отреагировал на ее призыв – он углубился в чтение газеты. Во втором такси вообще никого не было – шофер куда-то ушел. И только третья машина коротко мигнула фарами. За световым сигналом последовал звуковой – заметив, что пара под аркой не торопится выбегать на дождь, водитель несколько раз нетерпеливо надавил на кнопку.
Эва ухватила Дона за рукав и поволокла за собой. Он попытался проскочить между лужами как можно быстрей, но сорочка под пиджаком все равно успела промокнуть.
Дон втиснулся на заднее сиденье. Из зеркала на него глянула опухшая физиономия с налитыми кровью глазами. Рука на рычаге переключения скоростей была богато украшена татуировкой, а когда Эва захлопнула дверь со своей стороны, в машине явственно пахнуло перегаром.
– La nécropole Saint Charles de Potyz, – пробормотал Дон, сдаваясь на милость победителя.
Ему пришлось несколько раз повторить адрес по-английски, прежде чем шофер сообразил, куда их везти. Машина двинулась по Менсестраат. У триумфальной арки несколько пенсионеров в дождевиках читали высеченные на камне имена погибших.
Они выехали из Ипра. За окном простирались бесконечные ряды могил – кладбище за кладбищем.
– Эту дорогу английские солдатики называли Оксфорд-стрит, – с трудом выговаривая слова, просветил их шофер. – Здесь они маршировали на верную смерть в окопах. От них одни кресты остались…
Он повернул голову и многозначительно поглядел на Дона:
– Говорят, мертвецы чувствуют, когда идет дождь. Вода просачивается в гробы, и им кажется, что они все еще живы.
Дон взглянул на Эву, но она, не отрываясь, смотрела на укутанные дождевой дымкой ряды могил.
– Война кончается слишком быстро, – сказал шофер. – Душа не успевает… слишком быстро. Тут тебе грохот, лязг, стрельба, каждый мускул рвется вперед, а в следующую секунду р-раз! – и все кончилось. Нет, душа точно не успевает. Как ей успеть. Она продолжает ползти по глине, хотя и тела-то уже нет, ползти нечем. Не хочет она осознать, что жизнь-то кончена. – Он опять покосился на Дона в зеркало. – А вы разве не видите, как они ползут? Вон там, среди могил? По-пластунски…
Дон промолчал. Дождь продолжался – может быть, не такой свирепый, но достаточный, чтобы промокнуть насквозь. У низкой каменной стены водитель снизил скорость. За стеной тянулись все те же белые кресты, уходя к горизонту, где маячили силуэты чахлых деревьев.
Машина медленно катилась вдоль кладбища. Кресты в зависимости от угла зрения казались поставленными то перпендикулярно к стене, то по диагонали, но и в том и в другом случае они сохраняли всю ту же тоскливую симметрию.
Такси остановилось у кладбищенских ворот – две колонны белого мрамора, кованая металлическая решетка. К каждой из колонн приклепан стальной меч с увитым лавровым листом клинком.
За воротами – грустная скульптура, изображающая Голгофу. На гранитном постаменте – четыре женщины в бронзовой драпировке. Лица скрыты капюшонами. Над ними возвышается крест с распятым Христом. Глаза под терновым венцом открыты.
– Во Фландрии мертвым покоя нет.
Произнеся эту загадочную фразу, шофер повернулся к седокам.
Дон поежился. Мокрая рубашка прилипла к позвоночнику, как чья-то ледяная рука.
– Всю ночь будет лить, – сказал шофер. – По радио сказали.
– А у вас зонта нет? – спросила Эва.
Она передала Дону его сумку, где лежали деньги. Он вынул несколько ассигнаций.
– Это не займет много времени, – сказал Дон. – Вы не могли бы нас подождать?
– Я не могу просто стоять и…
Дон протянул ему тридцать евро.
– …у меня есть и другие заказы…
Еще двадцать. Водитель широко улыбнулся, показав редкие крупные зубы.
– Посмотрите там сзади, может, найдется зонт. Но второго точно нет. – Новая волна перегара.
Эва взглянула на Дона с немой просьбой. Он поежился, вышел из машины и открыл багажник. Там и в самом деле лежал зонт со сломанной ручкой. Когда Дон раскрыл его, обнаружилась надпись: «Супермаркет „Кольрёт″ – самые низкие цены». Одно утешение – зонт, слава богу, оказался довольно большим, хватило на двоих.
По обе стороны выложенной гранитной плиткой дорожки простиралось бесконечное поле намокшей травы, из которой в идеально отмеренном порядке торчали кресты. Здесь не меньше тысячи могил, подумал Дон. Он подошел к ближайшей.
Бетонный крест покрыт тонкой сеткой плесени, но пластмассовая табличка тщательно вымыта. Под французским именем стояли слова, которые, как он потом понял, были выгравированы почти на каждой могиле:
Пал за родину
Они шли наугад, пока не набрели на план кладбища. Наверху было крупно написано:
Сен Шарль де Потиз
Французское национальное кладбище
На большом ламинированном листе все кладбище было разбито на четыре ярко-красных квадрата, в которых помещались миниатюрные цифры. Чтобы разглядеть их в наступивших сумерках, Дону пришлось воспользоваться зажигалкой.
Он начал снизу, с первой сотни. Под конец зажигалка нагрелась так, что он судорожно бросил ее на траву.
– Могилы Мальро здесь нет.
– Наверное, ты просто прозевал. Посмотри еще раз.
Дон покачал головой и показал ей на еле различимые красные квадраты:
– На этой стороне все номера, вплоть до 1800. – Он передвинул палец. – А здесь начинается следующая серия, с 2101 до 3457. Номер тысяча девятьсот тринадцать отсутствует. Его здесь нет, – повторил он для убедительности. – Должно быть, в музее неверные данные. Что ж, нет, значит, нет, – сделал он малодушную попытку.
Эва подняла зажигалку и начала методично передвигать ее вдоль ламинированной карты. Она остановилась в самом низу, под черной траурной лентой, окантовывавшей план. Там был заштрихован небольшой оранжевый прямоугольник.
– Мавзолей жертв Гравенстафеля, – прочитала она, и пламя погасло.
Они молча стояли под дождем. Дон покосился на ждавшую в отдалении машину, но Эва взяла его за руку, и они двинулись в темноту.
В центре кладбища под фонарем красовался французский триколор. Водоотталкивающая ткань флага была покрыта мельчайшими каплями воды.
Эва настолько торопилась, что даже не старалась обходить лужи.
В самом конце кладбища они наткнулись на скромный обелиск – братская могила. За обелиском несколько плакучих ив, вдоль которых налево шла узкая дорожка. Когда-то ее, очевидно, чистили и подсыпали гравий, но сейчас на скользкой глине остались разве что отдельные камешки.
По мере приближения к границе кладбища Дон обратил внимание, что кресты стоят не везде, а имена на могилах не только французские. Здесь были похоронены марокканские, алжирские и тунисские солдаты. Их надгробия были повернуты в сторону Мекки и нарушали идеальную симметрию остального кладбища – камни были увенчаны похожими на луковицы башенками, по которым шла затейливая арабская вязь. Но даты гибели совпадали – смерть косила всех под одно, и арабов, и французов, не задавая вопросов о вероисповедании.
Глинистая тропинка привела их к небольшой рощице, в центре которой они увидели сооружение, напоминающее небольшой храм.
По-видимому, когда его строили, использовали белый декоративный цемент – мысль была сделать фасад похожим на римский мрамор. Но со временем бетонные колонны потрескались и мрамор уже не напоминали. С покатой крыши ручьями лилась грязная дождевая вода, образовав небольшое озеро у широкой лестницы.
Двери не было, только открытый портал с надписью:
Жертвам военных преступлений —
вечная благодать
– После смерти… – сказала Эва.
Дон прошел по щиколотку в воде к мавзолею и поднялся по лестнице. Здесь было темно, он не мог различить другого конца помещения. И неправдоподобно тихо – единственными звуками были отраженное от стен эхо его собственного дыхания и монотонный шорох дождя.
Эва молча подошла и встала рядом.
– Должно же быть какое-то освещение, – услышал Дон собственный шепот.
Он огляделся и заметил на стене у входа слабо светящуюся красную кнопку. С потолка послышалось легкое потрескивание, и с опозданием на пару секунд из матовых шаров полился голубой свет.
– Ну и что мы имеем? – сказал Дон, просто, чтобы что-то сказать.
Пол мавзолея был выложен покрывшимся от старости пятнами кафелем, а по стенам, как на шахматной доске, укреплены ряды квадратных бетонных плит. На плитах, покрытых пылью и плесенью, фамилии погибших. Пахло почему-то общественным туалетом. Отверстие в полу заделано грубо оструганными досками, сколоченными в некое подобие люка, – по-видимому, временная конструкция. Затеяли ремонт и отложили до лучших времен.
Дон подошел к отверстию и понял, что запах идет снизу. Оттуда, если прислушаться, доносились еле различимые булькающие звуки.
Он отошел от люка и пошел вдоль бетонных клеток, отмечая номера. На первой, в левом углу мавзолея, была надпись:
– 1801 -
Жан Луи Монтар
22 апреля 1915
Убит врагом
Постепенно он добрался до номера 1850. У противоположной стены нумерация плит начиналась с номера 1851, чтобы закончиться на тринадцать номеров раньше, чем нужно, – на последней плите стояла цифра 1900.
Он посмотрел на деревянный люк посередине комнаты:
– Внизу, скорее всего, тоже есть могилы.
Они взялись с двух сторон и откинули тяжелый щит из небрежно сколоченных сырых досок. Как только щит принял вертикальное положение и Дон смог удержать его без помощи Эвы, она бросила люк и зажала нос и рот руками – настолько тяжелый запах шел из квадратного отверстия в полу. Вниз вела лестница без перил. Последние ступеньки скрывались в темноте – освещение в подвале не работало.
Дон бросил щит – тот с грохотом рухнул на кафельный пол. Он с надеждой посмотрел на Эву, но та только покачала головой, показывая, что уступает ему честь спуститься в вонючее подземелье первым.
Дон глубоко вдохнул ртом, вынул зажигалку, подкрутил пламя на максимум и поставил ногу на первую ступеньку.
Узкая лестница была прижата к правой стене подвала. Дон посмотрел на Эву – та по-прежнему зажимала нос и рот руками. Он в нерешительности остановился. Но потом решил, что они уже зашли так далеко, что останавливаться на полпути бессмысленно.
Глаза постепенно привыкли к темноте, и он сразу понял, откуда идет запах – из лопнувшей канализационной трубы. Весь пол до нижней ступеньки лестницы был покрыт коричневатой вонючей жижей. Уровень ее достигал нижнего ряда надгробных плит. Оставалось только надеяться, что цементные швы саркофагов достаточно герметичны.
– Тебе сюда не надо! – крикнул он Эве.
Света от зажигалки хватало только для одного, и то с натяжкой.
Дон остановился на предпоследней ступеньке, погасил зажигалку и дал ей остыть. Здесь почему-то непрекращающийся шум дождя был слышен сильнее, чем наверху.
Он снова чиркнул зажигалкой и нагнулся налево, чтобы прочитать номера на ближайших плитах:
– 1907… 1908, 1909…
Зажигалка опять обожгла ему пальцы. Чертыхнувшись, он погасил ее и подул на руку.
В почти абсолютной темноте он попытался представить, в каком порядке расположены надгробья. Значит, так… номера идут слева направо. Последний номер, что ему удалось увидеть, был 1909. Значит, еще четыре номера… есть надежда, что ему удастся дотянуться до камня с лестницы, не ступая в вонючую жижу на полу. Жаль, лестница без перил.
Он ухватился за верхнюю ступеньку и выгнулся вперед, насколько позволила спина. Свободную руку с зажигалкой вытянул вперед.
– 1912-
Жорж Виктор Беллемер
23 апреля 1915
Скончался от ранений
Дон погасил зажигалку, зажмурился и вслушался в наступившую темноту. Открыл глаза и перенес левую руку на одну ступеньку ниже – возможно, так удастся дотянуться до следующего надгробия. Отдохнул и чиркнул зажигалкой.
В тусклом свете от зажигалки Дон с трудом прочитал надпись:
– 1913-
Камилл Мальро
22 апреля 1915
Убит врагом
29. Стеклянные ампулы
От Елены не скрывали – она не единственная воспитанница Фонда. За долгие годы в Вевельсбурге перебывало много детей, но никто из них с Еленой сравниться не мог. Другие дети работали в небольших группах по двенадцать человек (почему-то именно это число, двенадцать, считалось самым благоприятным для развития рецептивных способностей). Определенных успехов они, разумеется, достигали, но Елена была уникальна. Так считал Фатер.
Он выбрал именно ее и относился к ней с особой заботой и особым вниманием. Она была еще совсем крошкой, когда ей показали старые зарисовки из Бездны. Наскоро сделанные странные наброски на полях технических описаний.
Но никто из первопроходцев не обладал достаточно развитой психикой, чтобы воспринять астральное поле Подземного мира, а рисунки тех, кто все же почувствовал что-то, отметались как не имеющие рационального объяснения.
Потом кто-то обратил внимание, что все эти сделанные помимо воли наброски напоминают какую-то самоповторяющуюся молекулу неизвестного состава. Конечно, это могло быть случайностью, но дальше рисунки усложнялись – от молекулярных кирпичиков к материалам невиданных доселе свойств.
Толкование видений, посещавших рисовальщиков без всякой системы, стало главной задачей Фонда. И записи и зарисовки, оставшиеся после того, как всякий контакт с их источником был утрачен, обеспечили сотрудников работой на десятилетия.
Лишь тогда, когда из каждого невольного наброска было извлечено все, что можно было извлечь на современном уровне науки, стали пытаться стимулировать новые видения.
Запаянные в стеклянные ампулы пробы серого порошка по-прежнему лежали в свинцовых контейнерах. Этот странный порошок каким-то образом нес в себе заряд духовной энергии, владычествующей в Подземном мире. Аромат этой энергии мог ощутить только человек с крайне обостренной восприимчивостью – как души, так и органов чувств.
А именно эта восприимчивость и составляла главный дар Елены. Елена помогла им продвинуться намного дальше, чем они могли рассчитывать в самых оптимистических прогнозах. Лишенная памяти о собственном детстве, она работала – и, как послушный ребенок, получала подарки за изобилующие деталями картины, множество картин, нарисованных ею в первые годы у Фатера.
Потом, когда она превратилась из ребенка в женщину, порошок внезапно умолк. Заключенный в стеклянные ампулы прах. Серый, безжизненный – и немой.
Фатер все чаще упрекал ее. Она защищалась – материал мог ведь постепенно утратить заряд энергии. Но когда другим детям все же удалось вступить в духовный контакт с материалом, ее обман раскрылся. Ей пришлось признать, что она во многом потеряла свои способности.
Но Фатер продолжал держать Елену при себе. Многих это удивляло. Она отработала свое.
Попытка оправдать свое существование, найти новую роль стало главной задачей ее жизни.
Парни из службы безопасности Фонда научили ее пользоваться своим телом как оружием – ив этом она тоже показала незаурядные таланты. Они показали ей, как управляться с техникой, она в совершенстве овладела искусством ближнего боя, а также умением скрывать свои чувства.
То, что он поручил ей забрать крест у Эрика Халла, скорее всего, было продиктовано припадком старческой сентиментальности. Фатер мог бы послать и кого-то другого. А сейчас, зная результат, он наверняка сожалеет, что выбрал именно ее.
Она достигла цели – и в то же время не достигла. Он повторял это изо дня в день. Она должна исправить положение любой ценой.
Теперь, когда крест лежал в банковском хранилище, видения перестали ее посещать. Они исчезли – и вместе с ними исчезла память о другой жизни. Но она жила где-то в ее душе, эта память, как немой, неосознанный крик.
30. Последнее прости
Дон выбрался из подвала и еле отдышался – запах сточных вод был невыносим. Он стоял на грязном кафельном полу в голубом свете траурных плафонов и пытался осмыслить, что же он, собственно, надеялся увидеть.
Высеченные на камне крест и звезду Нильса Стриндберга? Какой-нибудь ключ к загадке? Бунзеновскую горелку с двумя сферами? Записи, втиснутые между саркофагом и цементной стеной? На что он рассчитывал?
– S'iz nur vi redn tsu der vant,– простонал Дон. – Поговорил со стенкой.
Напрягшись, опустил люк на место, чтобы хоть как-то прикрыть источник вони, побрел к стене и сел, обхватив тощие ноги.
Он обессиленно закрыл глаза, а когда открыл, перед носом у него болталась заветная сумка.
– Мне кажется, это то, что тебе нужно, – сказал Эва. Дон схватил сумку и начал жадно в ней копаться. Ему попался болгарский антидепрессант – последний раз он видел его на своем рабочем столе в Лунде, но совершенно не помнил, когда и при каких обстоятельствах сунул в сумку. Он положил в рот яркую таблетку и тут же почувствовал горьковатый привкус хлоралгидрата. Проглотил таблетку и поднес ко рту ингалятор-спинхаллер с трихлорэтеном. Это было как раз то, о чем он мечтал, – сладкое фармакологическое спокойствие.
Должно быть, пока он вдыхал трихлорэтен, у него от нетерпения закатились глаза, потому что Эва обеспокоенно подергала его за рукав.
– Что там, внизу? – спросила она, когда ему удалось наконец сфокусировать взгляд.
– Ничего.
– Никакого Мальро?
Дон откинул голову и посмотрел на синие плафоны на потолке со спрятанными в них лампами дневного света.
– Я ясно чувствовала, что речь идет не о мужчине, – пробормотала Эва. – Так что остается только…
– О мужчине, – прервал ее Дон. – Камилл Мальро лежит там, внизу. Gants geshtorben,совершенно мертвый, если, конечно, могила его не пуста.
Эва помолчала.
– И ничего больше?
– Пойди и посмотри, если тебе так интересно.
– Дата совпадает? А написание фамилии?
– Все совпадает. Написано только «Tué à l'ennemi».Убит врагом.
Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся:
– Тупик. Самый настоящий тупик.
Эва не ответила. Она поднялась и пошла к выходу. Дождь не стихал. Она оперлась рукой на колонну, а другой поправила выбившуюся прядь. Дон закрыл глаза, прислушиваясь к ксилофонной мелодии дождевых капель.
– Камилл Мальро… – Голос Эвы. – Камилл Мальро, tué à l'ennemi.Убит врагом. Открытка написана любимому человеку, погибшему на войне.
Ее сапоги скрипнули. Дон открыл глаза – Эва повернулась к нему и смотрела, не отрываясь.
– И что это значит? – спросила она.
Серо-зеленый плащ, тонкие руки скрещены на груди, насупленная физиономия.
– Это значит, что нас ждет такси.
Он закинул сумку на плечо и начал собираться с силами, чтобы заставить себя встать. Но Эва стояла не двигаясь. За ее спиной колебалась сетка дождя.
– Почему же Эберляйн так хотел узнать, что ты там нашел?
Дон вздохнул и снова прислонился к стене:
– Заподозрил, что речь идет о чем-то еще. Уж во всяком случае, не об этой открытке. Дайвер наверняка знал больше, чем утверждал в разговорах со мной. Открытка… да я и наткнулся на нее чисто случайно, сам не знаю, зачем сунул в карман. Просто машинально. Почему она обязательно должна что-то значить? А черт его знает, может, Эрик Халл сам написал эту открытку. Может, у него был пунктик по части Первой мировой…
– Но Камилл Мальро – реальная личность! И сейчас он лежит здесь, под нами, в саркофаге номер 1913 на кладбище Сен Шарль де Потиз, недалеко от Ипра. И дата совпадает – погиб 22 апреля во время газовой атаки под Гравенстафелем…
Эва подошла к Дону:
– Дай взглянуть еще раз.
Он достал открытку. Вода проникла и во внутренний карман пиджака – края открытки размякли. Чернила, слава богу, не потекли. Он передал ей открытку, и она тут же начала бормотать:
– La bouche de ma bien-aimée Camille Malraux… le 22 avril… l'homme vindicatif… l'immensité de son désir… les suprêmes adjeux.Тысяча девятьсот тринадцать.
Кончик носа покраснел от холода. Губы плотно сжаты. Иллюстрация к учебнику по физиономистике, подумал Дон, – напряженная работа мысли.
Эва перевернула открытку и вгляделась в фотографию кафедрального собора:
– Может быть, какая-то игра слов? Шифр? Тайный смысл?
– Тайный смысл заключается в том, что смысла просто нет – ни тайного, ни явного. Старая открытка. Человек в шахте решил послать ее другу, которого он когда-то любил, перед тем как воткнуть себе в переносицу шило, – сказал Дон.
Она даже не улыбнулась.
– La bouche de ma bien-aimée Camille Malraux,– сказала Эва. – Губы моего любимого Камилла Мальро.
Она умоляюще смотрела на Дона, ожидая помощи. Он тяжко вздохнул и сдался:
– Давай попробуем… Вот они сидят в кафе на Гроте Маркт. Война уже началась, но надежда еще есть… Человек из шахты хранит старую открытку с видом собора. Этот собор что-то для них символизирует… может быть, здесь они в чем-то поклялись друг другу. И он просит Камилла Мальро поцеловать открытку, после чего кладет ее в карман. А вскоре, узнав о гибели друга, пишет эти строки – как память об их любви… Пойдет?
– Да… кто знает…
Версия Дона вряд ли удовлетворила Эву, зато ей удалось вывести его из транса. Она уселась на пол рядом с ним:
– А дальше?
– Он пишет эти строки… и ставит дату. 22 апреля – день газовой атаки под Гравенстафелем. 1913 – номер захоронения Монро. Дальше он пишет «последнее прости»… прощается с любимым.
– Была ли у них любовь в физическом смысле, мы не знаем, – резко сказала Эва. – Они могли быть просто близкими друзьями.
Дон с удивлением уставился на нее:
– А какое это имеет значение?
– Никакого… я только хотела… продолжай.
– Итак, у нас остаются только две фразы: l'homme vindicatifs и l'immensité de son désir– некто, одержимый местью и его ненасытная страсть.
– И?..
– Насчет неудовлетворенной страсти… все же, по-видимому, их связывала какая-то любовь, не знаю уж, физическая или химическая. Одержимый местью… кому он хочет мстить? Может быть, немцам? Бред какой-то… по-моему, все это meshugas,полная бессмыслица. Несколько стихотворных строк… наверное, оба любили Бодлера, вот и все.
– Бодлера?
Дон кивнул:
– Это и в самом деле Бодлер, девица в архиве была права. Кто бы мог подумать? Я пробил эти строки на компе в военном музее.
– И?..
– Не знаю… все три фразы из одного и того же стиха в сборнике «Les fleurs du mal», «Цветы зла». Бодлера обвинили и осудили, а большие куски из сборника были запрещены во Франции вплоть до пятидесятых годов. Считалось, что извращенные фантазии Бодлера оскорбляют общественную нравственность.
– Времена меняются, – сказала Эва.
Дон прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти картинку на дисплее.
– У меня было совсем мало времени, – сказал он. – Но что-то их все же связывает – Бодлера и человека в шахте.
– Что?
– Насколько мне удалось прочитать, Бодлер, как и человек в шахте, испытывал какой-то извращенный восторг перед адом… Тот писал на стенах «Niflheimr» и «Náströndu», Берег мертвых… Бодлер в обращении к читателю прославляет дьявола.
Память Дона обладала удивительным свойством – он видел перед собой строки Бодлера, словно они были не на экране компьютера, а у него в голове. Заголовок «Au lecteur», к читателю. Он попытался воспроизвести их на своем скверном французском:
– Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья,
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод [48]48
Перевод Эллиса (Л.Л. Кобылинского).
[Закрыть].
Под потолком что-то зашипело, и один из голубых фонарей погас.
– А из какого стихотворения взяты строки с открытки?
– Строки с открытки взяты из длинного стиха про некрофилию. Некий тип испытывает наслаждение от близости с трупом убитой им женщины. Написано очень детально.
– Как называется стих?
– «Мученица. Портрет неизвестного художника». Une Martyre, dessin d'un Maître inconnu– точно, как сказала та жующая девица. Un cadaver sans tête épanche, comme un fleuve…безголовый труп, простыня впитывает кровь, как луг весенний дождь… и так далее, и тому подобное.
Дон глубоко вдохнул, борясь с приступом тошноты.
– Могу я взять открытку?
– Пока нет, – сказала Эва.
Плакучие ивы перед входом в мавзолей дружно наклонились под порывом ветра. Второй фонарь, устав от непривычной работы, начал мигать со странным тиканьем.
– Мученица… Мученик… может быть, он имел в виду Мальро?
– А почему бы и нет? Мученик за свою родину… А может, он подразумевал себя самого. Дескать, я так мучаюсь без своего французского младшего лейтенанта, что вот, пожалуйста, кончаю счеты с жизнью.
Эва сгорбилась, уставясь в какую-то одной ей ведомую точку в пространстве. Дон сначала решил, что ее огорчила неуместная шутка, но потом понял – она просто глубоко задумалась.
– А фразы в каком контексте?
Дон пожал плечами:
– Он выбрал самый отвратительный эпизод. Бывший любовник насилует труп.
Дон зажмурился и прочитал на память:
– А он-то, местью одержимый, он,
Кого любовью ты насытить так хотела,
Теперь он, верно, удовлетворен
Твоим нагим и бездыханным телом!
Открыв глаза, он посмотрел на Эву.
– А дальше Бодлер требует, чтобы убитая взяла свою отрезанную голову за косы и предъявила автору – ему надо убедиться, запечатлел ли убийца на ее устах прощальный поцелуй. То есть убить и изнасиловать – еще куда ни шло, но уйти, не поцеловав, – по Бодлеру, верх неприличия.
Эва даже не улыбнулась его мрачной филиппике.
– Ты сказал «запечатлел ли он последний поцелуй»?
– Ну да. В английском переводе так.
Запечатлел ли он последний поцелуй
На зеркале зубов заледенелых?
Он поморщился:
– И вообще это извращение – переводить Бодлера. Думаю, желающих найти не так просто.
Эва тряхнула головой, словно отгоняя навязчивую мысль, взяла у него открытку и медленно прочитала вслух:
– Les suprêmes adieuz… а про поцелуй раньше, что ли? А как эта строфа выглядит в оригинале? Ты же наверняка помнишь и оригинальный текст. Ты вообще все помнишь.
– Оригинальный текст?
– Господи, как эта строфа звучит по-французски?
– А ты меня не побьешь? У меня произношение, знаешь…
– Если ты перестанешь так старательно грассировать, то не побью.
Дон опять зажмурился и представил себе даму-супервайзера, жужжание компьютера и зеленоватую страницу. Слева французский стих, справа – английский перевод. Дон видел этот сайт совершенно ясно. Ему оставалось только прочитать строфу вслух:
– Dis-moi, tête effrayante, a-t-il sur tes dents froides
Collé les suprême adieux?
Наступила тишина.
– Colléles suprême adieux?
Он кивнул.
– A где же поцелуй? Une bise, un bisou, une embrasse?
Он подумал и пожал плечами – поцелуй в оригинале отсутствовал. Английский перевод, по-видимому, неточен. Можно подумать, что переводчик тоже видел эту открытку с губами.
