Текст книги "Эрос на Олимпе"

Автор книги: Ян Парандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

СВЕТЛЕЙШИЙ САТИР

Дивными были окрестности Фив во времена греческих легенд. Людей было мало, а деревьев много. Любовь богов не могла свершаться иначе, как в воздухе, напоенном ароматом цветов. Стебли травы тянулись вверх, как руки, поздравляющие приятных и достойных гостей. А когда какой-нибудь бог соединялся с нимфой или прелестной смертной девой, для этих мгновений божественная земля стелила им молодые травы, свежие от росы, лотос, шафран и милые гиацинты. Это было в те времена, когда на овеянной ветрами вершине Иды Зевс великой страстью оделял Геру, явившуюся к нему в волшебном поясе Афродиты.[19]19
  Зевс, Гера и волшебный пояс – это достаточно редкое отображение чувствительной супружеской сцены с космической пышностью описано Гомером в XIV песне «Илиады». В этом отрывке ощущается отзвук древней космогонии, по которой вся жизнь на Земле возникает в процессе любовных отношений высшего бога с высшей богиней.
  Перед встречей с Зевсом Гера с необычной тщательностью занимается туалетом, описание которого приводится ниже.
  Вначале тело, возбуждающее желание, обмывает амброзией, после чего умащивает амброзийным маслом, запах которого распространяется за пределы Олимпа. Причесав буйные кудри, заплетает косички и с бессмертного виска убирает локон волос. Только после этого облекает себя в одежды бессмертных, которые пряла сама Афина из тончайшей ткани, украшенной вышивкой. Одеяние на груди прихватывает золотой застежкой, а стан охватывает поясом с сотней серебряных украшений. В мочки продела серьги с тремя звездочками тончайшей работы, которые веселили душу своими блеском. Набросила еще накидку, белизной подобную солнечному лучику, и к стопам привязала разукрашенные сандалии.
  Так, разнаряженная, не пошла сразу к Зевсу, поскольку лишняя предусмотрительность никогда не помешает, а зашла к Афродите за волшебным поясом. Было забыто, что Гера не раз обзывала Афродиту «собачьей блохой». Высказывая друг другу всяческие приятности, поговорили о том, о сем. Под конец Гepa попросила пояс. Киприйская дева ни в чем не могла ей отказать. Сняла из-под груди пояс, разукрашенный вышивкой, разноцветный, таинственный, ибо в нем крылись секреты очарования. Сосредоточены в нем таинственным образом и любовь, и страсть, и любовные шептания, и нежные увещевания, способные превозмочь разумнейшие возражения. Гepa поблагодарила и укрыла пояс на подобающем месте. А когда предстала перед Зевсом, заныло в нем сердце сладким желанием и признался ей со всем пылом, что никогда до сих пор ни одна женщина не пробуждала в нем такой любви. В доказательство перечислил ей всех своих возлюбленных, сопровождая их имена соответствующими пояснениями… («Илиада», песнь XIV, 170–325).


[Закрыть]

Так было и в тот раз, когда по тучной фиванской земле шествовала дочь царя Никтея – несравненная Антиопа. Идет и собирает цветы. Розы и жасмин укрыли землю вокруг нее заревой тканью и звездной белизной, а причудливое племя орхидей разбрелось с немым криком по просторам земных полей. То были времена, когда цветы не придерживались установленных сроков цветения и увядания, а росли все вместе, раскидывая узорчатый ковер под стопами молодого солнца.

Шла стройная Антиопа, подобная белой березе. Каждый шаг ее напоминал одно из тех неописуемых чудес, которые так пленяют сердца идеальных богов и мужей, ходящих по земле. На левом плече она несла корзинку, в которой лилии касались устами роз. С правого предплечья – а правой рукой она то и дело срывала цветы – сползла рубашка, обнажив млечно-белое плечо, позолоченное солнцем.

О ней говорили:

– Она красотой подобна Киприйской деве.

– Станом и свежестью кожи она подобна Орам, пленительным богиням весны, которые охраняют ворота Олимпа, а устами ее говорит Калипсо – самая красноречивая из муз.

– Да. Разум ее, как у Фемиды, умнейшей из богинь, а руки, деликатные руки так искусны, как божественные длани Афины.

– Если бы не раз навсегда установленное количество харит, она могла бы стать четвертой харитой.

В этих словах не было богохульства. Сами боги любовались ею. Антиопа вышла на лесную тропинку. В это мгновение издавна привычный ей лес неожиданно изменился: он словно превратился в таинственный обширный храм, насыщенный благовониями кадил с невидимых алтарей. Заросли перестали трепетать пугливой птицей, и чьи-то руки придержали колыхавшиеся гривы деревьев.

И тут случилось нечто ужасное. Из-за куста показалось козлоногое чудище лесное[20]20
  Сатир, сатиры, как объяснял один ученый раввин в XV в., – это несовершенные люди, которых бог оставил в первозданном виде, не успев переделать до прихода субботы.


[Закрыть] с глазами, как раскаленные угли, с устами пурпурными, как раздавленные поцелуями винные ягоды. У Антиопы не было сил закричать. Корзинка выпала из ослабевшей ладони. Рассыпались рядом с лесной дорожкой цветы. На пурпуре роз, на белизне жасминов, на золотом нимбе ее волос пил сатир горячие слезы ее первой любви. А потом, когда вечерняя заря холодным пожаром охватила кроны деревьев, сказал ей ласковым шепотом:

– Возвращайся домой, Антиопа, и не бойся, ибо ты любила великого бога.

– Кто же ты? – спросила она, не открывая глаз.

И над деревьями раздался голос, подобный дальнему грому:

– Я Зевс, повелитель неба и земли.

Кони бога солнца Гелиоса доскакали до крайних западных пределов,[21]21
  Кони Гелиоса доскакали до крайних западных пределов… – насколько помню, тональность этого образа почерпнута из XXV элегии Теокрита, который обогатил меня многими удачными фразами. Это божественный писатель, совершенный учитель, и достойно сожаления, что из-за малой популярности дорического диалекта современные писатели так редко его читают. У кого-то мое искреннее признание может вызвать в памяти слова Бьернсона: «Люди переписывают все из старых книжек, и с каждым разом все хуже».


[Закрыть] оставив за собой тень. Тучные отары овец возвращались с лугов волнующимся потоком. Когда миновали они, появились стада коров как гонимые ветром тучи, полные дождя. Всю равнину, все дороги заняли царские стада. Антиопа переждала, пока они исчезли.

Печальная, возвращалась она потемневшей тропой. Мрак и эхо грома обещали дурное будущее. Стеклянные палочки дождя трогали зеленые струны листьев. Шла она шаткой походкой, слабая и покинутая.

У ворот ее ждал со светильником отец Никтей, подобный ночи, имя которой носил.[22]22
  …имя которой носил… – Никтей происходит от греческого никт – ночь.


[Закрыть] С суровым лицом встретил он дочь, поднял вверх светильник и посмотрел в ее глаза. Если б читал Эсхила, то знал бы, что, «когда у девушки блестят глаза, значит, она уже не девушка». Но Никтей не мог знать Эсхила. Слушал, что рассказывала ему дочь. А она сказала ему почти всю правду: что ее испугало лесное чудище, что бежала, раздирая одежду и разбивая ноги о камни, что заблудилась – о, страшно заблудилась – и едва нашла дорогу домой. А потом пошла наверх, в свою комнату, села на ложе и заплакала. Отец узнает правду и выгонит ее из дворца, плохая защита Зевсова любовь… Люди злы и завистливы. Никто ей не поверит…

И царская дочь Антиопа должна была уйти. Открыли двери перед ней другие дворцы, поскольку она была прекрасна. Раскрывали ей объятия иные цари, которые ее любили, но были с ней жестоки. Все перенесла. Гонимая и опять призываемая, вечная скиталица любви Антиопа скрылась в горах черного Китайрона, чтобы там, как медведица, произвести на свет близнецов от Зевса – Амфиона и Зета.

Сыновья, когда выросли, отомстили за муки матери, вернули ее в Фивы и возвели на старый трон Никтея. Но это еще не был конец испытаний Антиопы. Оскорбленный ею Дионис помутил ее разум, и она пошла по белым дорогам Греции с распущенными волосами, стала самой завзятой вакханкой, и крик ее разносился среди гор подобно вою голодной волчицы. Когда на миг к ней возвращалось сознание, она припадала к изваяниям богов и, судорожно обнимая священный мрамор, просила о милости. У подножия любимого музами Парнаса встретил и вылечил ее Фок. В награду она отдала ему свое доброе, успокоившееся сердце. В малом фокийском городке под серым могильным камнем почила вместе со своим мужем бывшая любовница царя богов и земле, в которой лежала, приносила благословение урожая.

ЧУДЕСНОЕ ЯЙЦО

В одном из спартанских святилищ до последнего времени[23]23
  … до последнего времени – его видел еще во II в. н. э. Павсаний в святилище Хилеара и Фойбы. Про это он рассказывает в «Описании Греции» (III, 16, 2). Яйцо Леды принадлежало к тем почитаемым реликвиям, которыми были богаты греческие храмы. Ибо культ реликвий не является привилегией нашего времени или средневековья. Он был известен и Греции, в которой с набожной гордостью показывали настоящее золотое руно, клыки калидонского вепря, копье Кхилла, крылья Дедала и флейту Марсия. В городах располагались гробницы с костями героев, и случалось, что в разных местах их насчитывалось несколько комплектов.


[Закрыть] можно было видеть исключительное зрелище. К середине потолка на лентах было подвешено большое яйцо – предмет особого почитания, величайшая святыня этого храма. Она известна под названием «яйцо Леды», поскольку из него появилась на свет прекраснейшая из смертных – Елена, та самая, которая, стоя на стенах Трои с цветком в руке, с усмешкой взирала на схватки мужей, гибнущих у ее ног.

Но откуда взялось это яйцо? Одни говорят, что упало с луны. Могло быть и так. Всем ведь известно, что на луне женщины несут яйца,[24]24
  … на луне женщины несут яйца – из «Афинян» (II, 57).


[Закрыть] а из них выводятся существа, в пятнадцать раз превосходящие людей. Другие утверждают, что его снесла Немезида, которой Зевс овладел в тот миг, когда она свою божественную суть укрыла белым гусиным пером. Но над всеми легендами главенствует миф о любви Зевса и Леды.

Леда была супругой царя Спарты Тиндарея. Они верно любили друг друга, живя в надежде, что боги благословят их объятия потомством. Не знал Тиндарей, что над ним тяготеет гнев Афродиты, и не знала Леда, что достойнейший из богов обратил на нее взгляд, полный любви. Каждый день Леда шла купаться в Эвроте. Там у нее было тихое и уединенное место, густо заросшее и укрытое сплетениями ветвей, рассекавшими солнечные лучи на мелкий золотой дождь, который почти не нарушал зеленого сумрака. По пути встречалось много цветов – на воде и на лугу, а в отдалении ласковые очертания гор напоминали женскую грудь. Идя на купание, Леда встречала обычно молоденького сатира, который, стоя под деревом, наигрывал на сдвоенной свирели. Она улыбалась ему, а он, не прерывая мелодии, приветствовал ее полным вожделения задумчивым взглядом. Эврот медленно и бесшумно нес свои воды. И вода его была так спокойна и прозрачна, что через траву и водоросли царица Леда видела маленьких рыбок, несущихся, как серебряные лодочки, гонимые невидимой рукой какой-нибудь нимфы, которая в глубине влажного грота постоянно ткет непрерывное изумрудное полотно волн, увенчанных вдали кружевами пены.

Там каждый день купалась Леда. Выйдя из воды, ложилась на траву и смотрела в переплетение темных ветвей, осыпанных золотой росой солнца, пока глаза ее ни смыкал сон, любимец полевых маков. Роскошен утренний сон. Сквозь приоткрытые веки видны окружающие деревья, странные на вид; листья на них незнакомых очертаний, и не только зеленые, но и разноцветные, а среди них порхают птицы, невиданные на земле.

В розовом обрамлении прикрытых век привиделся ей образ странного приключения, о котором вчера говорилось при дворе Тиндарея. В далекой Пафлагонии жил сын Гермеса и Афродиты, названный по именам родителей Гермафродитом.[25]25
  Гермафродит – см. Овидий, «Метаморфозы» (IV, 285). На многих древних фресках изображена юмористическая сценка встречи Пана с Гермафродитом, которого сладострастный бог издали принял за женщину.


[Закрыть] Был он необычайно красив, и в него влюбилась речная нимфа Салмакида. Гермафродит еще не знал любви и избегал объятий наяды. Но был настолько неосторожен, что купался в реке, где она была божеством. Вид его обворожительной наготы распалял страсть Салмакиды. Не в состоянии более сдерживать страсть, нимфа бросилась к юноше и, припав к нему всем телом, молила о поцелуе. Взмолилась, чтоб боги соединили их навеки. Так вот и случилось, что из двух разных существ возникло одно, имеющее признаки и мужчины, и женщины.

Из этих видений вырвал Леду пронзительный крик преследуемой птицы. Это был лебедь – большой, белый, прекрасный лебедь. Он беспомощно в страхе трепетал крыльями, спасаясь от орла. Не видя нигде спасения, белая птица вылетела на берег и, вся дрожа, припала к Леде. Она обняла его рукой, набросила на него свой покров, укрыла от глаза преследователя. И тут сердце лебедя перестало тревожно биться от ужаса, он еще дрожал, но как-то по-иному. И все сильней прижимался к ее лону. Белоснежными крыльями словно обнял ее, длинной шеей тянулся вверх. Царица Леда смеялась:

– Не бойся, моя белая птица, не выпущу тебя, не отдам орлу!

А он все ближе и крепче прижимался и шеей тянулся все дальше, словно искал ее уст клювом. Леда приподнялась на миг, заглянула в глаза лебедя. Ее охватил испуг. Казалось, на нее глядели либо человеческие глаза, либо божеские – расширенные, палящие, страстные. И она опять откинулась навзничь. Лебедь своей тяжестью держал ее в объятиях.

А когда взглянула наверх, увидела, что на ветвях дерева спокойно сидит орел. Теперь она знала, кто скрывается под снежным покровом перьев, и не сопротивлялась далее. Охваченная набожным страхом, отдавала она Зевсу лоно свое словно чашу, из которой воздают обет богам в дни святых праздников.

А возвращаясь на Олимп, Зевс поймал малютку Эроса. Держа его за ухо, с миной игриво-суровой говорил:[26]26
  Разговор Зевса с Эросом – из Лукиана («Разговоры богов»).


[Закрыть]

– Эй ты, отберу твой колчан и твои стрелы. На что крылатый пострел отвечал:

– Не боюсь ни твоих угроз, ни твоего грома. Захочу – и снова станешь лебедем!

Это было уже слишком. Наглеца следовало проучить, укоротить ему крылья, чтобы сидел дома.

Эрос. Зевс, если даже согрешил, прости! Я ведь маленький, глупый мальчик.

Зевс. Что? Ты – маленький мальчик, ты, который старше Иапета? Потому лишь, что не носишь бороды и не имеешь седых волос, прикидываешься ребенком, ты, старый жулик?

Эрос. Ну, ладно, будь по-твоему. Но что же я, старый человек, сотворил злого, что ты хочешь лишить меня свободы?

Зевс. Разве это мелочь, что ты, проклятый плут, делаешь со мной все, что придет тебе в голову, превращаешь меня в сатира, быка, орла, в золотой дождь, в лебедя? Ни разу так не сделал, чтоб какая-нибудь женщина влюбилась в меня самого: я пока не замечал, чтобы с твоей помощью я нравился женщинам. Если хочу к ним приблизиться, должен изменить свой вид до неузнаваемости и прибегать к разным волшебным штучкам, а они любят быка или лебедя и обмирают со страха, когда я сам появляюсь им на глаза.

Эрос. Это потому, что смертные не могут перенести вид Зевса.

Зевс. Что же тогда Бранх и Гиацинт[27]27
  Бранх – красивый юноша, которого любил Аполлон и наградил способностью ясновидения.
  Гиацинт – история этого любимца Аполлона рассказана в моей «Мифологии».


[Закрыть] влюбились в Аполлона?

Эрос. Да, но Дафна бежала от него, хотя он такой красивый и кудрявый. Однако сообщу тебе кое-что: если хочешь стать милым, не потрясай щитом и оставь дома молнии, сделайся любезным насколько можешь, опусти свои кудри на обе стороны и перетяни их сверху лентой, уберись в пурпур, надень золотые сандалии, покачивайся при звуке свирели и ступай в такт с цимбалами, и я уверен, что тебя окружит рой красоток более многочисленный, чем в шествии Диониса, и все будут только на тебя и смотреть.

Зевс. Отстань, таким любезным я не стану.

Эрос. Тогда распрощайся с любовью. Так для тебя будет легче.

Зевс. Нет, от любви я не отрекаюсь: просто хочется с большей приятностью срывать ее плоды. Ты должен мне в этом посодействовать, только с таким условием отпускаю тебя на волю.

ВОЛШЕБНОЕ ЗЕЛЬЕ

Жизнь Геры становилась совсем непереносимой. Неверность Зевса разбудила в ней болезненную ревность, а ежедневные скандалы делали ее посмешищем в глазах окружающих. Богини советовали ей быть снисходительней, но ей это не удавалось. Сидела она на троне рядом с неверным супругом, гордая, молчаливая, ожесточенная. Говорили, что от ее взгляда скисает нектар, а амброзия становится горькой. Зевс подумывал о разводе, но ему объяснили, что такой шаг произвел бы невыгодное впечатление на земле, где и так вера в богов пошатнулась и ослабла.

Поэтому он не обращал на жену внимания. Подчиняясь всеобщей моде, привел на Олимп чудесного фракийского юнца Ганимеда,[28]28
  Ганимед – сын троянского царя Лаомедонта, прелестный мальчик, которого похитил Зевс, преобразившись в орла. Вся аморальная греческая литература ссылалась на этот божественный пример в желании оправдать повсеместно преследуемые человеческие слабости.


[Закрыть] одарил его бессмертием, дал должность разносчика нектара на пирах, прилюдно обласкал его. Гера вынуждена была слушать, как все восхищаются ясным взглядом, золотыми волосами и розовыми пальцами мальчика.

Но на этом не кончились ее унижения. Случилось ужасное, неприличное, неслыханное: Зевс сам уродил дитя – Афину – и справился с этим так умело, словно хотел показать Гере, что даже как мать его детей она ему более не нужна.

И тогда исчерпалось терпение небесной царицы. Она покинула ненавистный Олимп с решимостью никогда больше туда не возвращаться. (Если Зевс на это рассчитывал, то как же глубоко он заблуждался!) Она шествовала в обычном, повседневном убранстве: ни золотого жезла, ни диадемы, лишь в ореоле своей царственной красоты. Ей сопутствовала верная Ирида, укрывавшая свои радужные крылья под темной накидкой.

Гера направлялась к океану, чтобы омыть свои сердечные раны, – туда, где каждый вечер Гелиос поит своих утомленных коней и где на склоне ночи звезды освежаются в прохладной купели. Они примут ее, утешат, успокоят.

По пути она собиралась навестить Хлориду, богиню цветов. Надо было идти лесом. Ирида, будучи девицей, боялась и надоедала Гере излишними вопросами.

Оказалось, ее опасения не были напрасными, ибо когда они вышли на лесную поляну, то заметили бегущую к ним толпу сатиров. Ирида никогда еще не видела их столь близко. Все были пьяны и неслись с ужасным шумом. Их нагота позволяла заметить, что намерения у них весьма недвусмысленные. Сатиры окружили обеих богинь и разразились сумасшедшим хохотом. Тряслись гадкие бороденки, причмокивали от предвкушения удовольствия мясистые красные губы. Взявшись за руки, они начали танцевать вокруг перепуганных женщин. Вдруг один из них выкрикнул какое-то имя. В тот же миг стая разбежалась, и топот их ног заглушили лесные мхи.

Ни Гера, ни Ирида не поняли, что случилось. Когда, однако, обернулись, то узнали Геракла. Он шел медленно, опираясь на палицу. В колчане за плечами позвякивали безотказные стрелы. Гера прикусила губы. Приходилось пережить еще одно унижение: сын земной женщины Алкмены и Зевса, тот, которого она преследовала с колыбели, стал ее избавителем. Он спокойно выслушал слова благодарности и ушел. С тех пор богини держались ближе к морскому берегу и улыбались веселым нереидам, гарцующим на морских конях. Наутро дошли до страны, где владычествовала Хлорида.

В первый раз Гера отдохнула истерзанной душой в этом дивном мире ароматов, который, вероятно, походил на тот «залитый солнцем кусочек земли» от Канн до Ниццы, где Метерлинк познавал «язык цветов».

Хлорида приветствовала Геру с почтением, приличествующим высшей богине, и одновременно с той милой сердечностью, секрет которой ведом только божествам природы. Улыбка ее была как розовый луч рассвета, а каждое слово – как дуновение ветра в летний день. Спросила о причинах и цели скитаний, и слезы ее смешались со слезами Геры.

Гордая богиня ощутила в себе женскую потребность выговориться. Рассказывала об Олимпе, с которым Хлорида не была знакома. Ласковую богиню дрожь пронимала при рассказах о веселой жизни олимпийцев, а многих вещей она просто не понимала.

Гера вспоминала времена, когда познакомилась с Зевсом. Мир был тогда молод, а земля – еще красна от крови титанов, которых победили олимпийцы. Гера сама принимала участие в битве, и после победы Зевс хвалил ее, гладя деликатно девичьи щеки. Однажды зимним днем прилетела к ней озябшая, дрожащая кукушка. Девушка со смехом спрятала ее под рубашку между грудями. И тут случилось что-то удивительное. Кукушка разорвала ее одежды, а вместо черных крылышек выросли мощные руки, обнявшие ее. Это был Зевс, но она оказала сопротивление, и он удалился, пристыженный. Вечером на сборище богов он огласил, что хочет жениться на Гере.

Так она стала царицей Олимпа. Родила Зевсу Гебу, богиню молодости, а позже, когда остыли их объятия, появился на свет Гефест Зевс все больше от нее отдалялся. Каждый раз, когда он приходил к ней от другой, она плакала, кричала, угрожала. Дело дошло до того, что однажды, охваченный гневом, он схватил ее и повесил за руки у вершины Олимпа. Тогда она разозлилась и стала преследовать всех женщин, на которых Зевс обращал свой взор. По ее вине любовницы Зевса переносили ужаснейшие муки, а его побочные дети имели горькую судьбу.

«Ах, если бы ты знала, Хлорида, если б знала!.. Нельзя шагу ступить, чтобы не встретить какую-то из этих мерзких тварей. Весь мир был словно сплошной гарем Зевса». От глаз Геры ничто не укрылось. Всех знала, всех пересчитала, всех помнила. Память – это ужасное свойство, продлевающее мучения до бесконечности. «А какой он подлый! Совсем недавно, желая соблазнить малютку Каллисто, которая поклялась Артемиде сохранить чистоту, принял на себя облик самой Артемиды и в таком виде вкрался в ложе нимфы. Он принимает любые личины, и любой уголок земли подвластен его вожделению. Такой он сейчас и таким был с первого дня…»

Случалось, что Зевс возвращался к Гере. Памятуя первые улыбки любви, она была снисходительна к нему. Его объятия всегда были для нее желанны, и, когда она вспоминает об этом, стыд заливает ее горячей волной.

Раз она уже покидала Олимп. Сошла на землю и поселилась на острове Эвбея, наполненном конским ржанием бесчисленных табунов, которые там пасутся. Остров этот был особенно ей дорог, ибо там провела она счастливейшие дни своего супружества. Зевс безрезультатно повсюду разыскивал ее. И в нем ожили прежние воспоминания. Он желал ее все сильнее. Наконец узнал, где она, но не сразу пришел к ней. Хотел еще больше разжечь ее ревность. Огласил, что вступает в новый супружеский союз и что свадьба состоится на Эвбее. Прибыл наконец в блеске молний с большой свитой богов. Гости расположились на просторной зеленой равнине вокруг хорошенькой нимфы в одеянии невесты. Гера наблюдала все это из укрытия. Однако когда Зевс приблизился к другой, чтобы взять ее за руку, богиня выбежала и, как ураган, набросилась на соперницу. Ну и смеялись потом, убедившись, что «невеста» – просто манекен. И какие чудесные дни провела Гера с Зевсом на божественной земле Эвбеи.

Но… все это в прошлом. И никогда не вернется. Почему же так бывает? Она ведь не хуже других, и на нее со страстью бросают взгляды другие мужчины. Иксион, привязанный к колесу, мучается вечной мукой в Тартаре за то, что осмелился возжелать ее. Эндимион, прекраснейший из смертных, предпочел вечный сон, чем жизнь без объятий ее белых рук…

Голос Геры становился все тише. Хлорида еле могла расслышать ее слова, мокрые от слез. Но царица неба недолго давала волю слезам: прежняя гордость вернулась на ее чело, и сверкающее тело выпрямилось в олимпийском величии.

Она думала о мести. Не о такой, какую избрала бы другая. Никогда она не откроет своих объятий ни богу, ни герою. Щепетильная в делах небесной иерархии, не может она запятнать свое положение покровительницы супружества. Это произвело бы самое плохое впечатление на жителей земли, где и без того дела идут не лучшим образом. Почти как на небе!..

Здесь Гера вздохнула и открыла свою мысль: Зевс без нее родил Афину, и она тоже хочет иметь ребенка без Зевса. Если земля ей в этом не поспособствует, то спустится она в Тартар за таинственным зельем либо неотвратимыми словами.

Хлорида молчала. В ее благоуханной душе шла борьба. Ибо именно она могла утолить жажду Геры, именно она, такая хрупкая, незаметная, такая незначительная богиня цветов. Только вот очень уж боится Зевса. Один раз она его видела, и этого ей хватит на все ее бессмертие. Сердце Хлориды трепетало при одной мысли о страшном гневе повелителя молний.

Гера поняла ее колебания и поклялась Стиксом, что будет свято хранить тайну.[29]29
  … будет свято хранить тайну – нельзя сомневаться, что Гера сдержала свое слово. Однако Овидий рассказал обо всем в пятой книге своего календаря. Сама Хлорида поведала ему этот секрет, не будучи в состоянии дальше его хранить. Но, поскольку испытывала перед Зевсом прежний страх, просила не выдавать ее перед властелином Олимпа.


[Закрыть] Услышав слова про Стикс,[30]30
  Стикс – адская река, протекающая в подземном царстве. Произнося клятву, боги выливали на землю несколько капель воды Стикса, которую в золотом кубке приносила Ирида.


[Закрыть] Ирида расправила крылья, готовая лететь с золотым кубком за водой адской реки. Хлорида удержала ее. Хватит заклятия без торжественного испитая черной воды. Богиня цветов действительно знает такую траву, она даже растет в ее садах, занесенная из дальних стран, чудесная, таинственная, могучая. Никто о ней не знает, ибо того, кто ее дал, уже нет в живых. Никому бы не дала, но Гере отказать не может.

Пошли. Хлорида издали показала цветок шафрановой окраски, вырастающий из сдвоенного стебля.

– Видишь, это он. А корень у него, как кусок свежего мяса, из которого истекает черный сок. – После чего шагнула и дрожащей рукой сорвала зелье. Тут земля затряслась под ней и застонала. Хлорида, белее своего белого вышитого звездами платья, вручила Гере цветок, боязливо держа его двумя пальцами.

– Достаточно им только дотронуться, знаешь где…

И отвела глаза в тот момент, когда Гера развязывала пояс, стягивающий ее пеплос. Та поблагодарила и удалилась. Но вернулась.

– Точно ли это поможет?

Хлорида указала ей на цветок, лежащий на земле, увядший и мертвый.

– Нет сомнений. В конце концов я сама его испытала, не на себе, конечно, а на молодой яловой овце. Последствие наступило без промедления.

Хлорида была права. Уже на обратном пути Гера почувствовала себя матерью. А когда пришло время, к всеобщему изумлению, разнеслась по Олимпу невероятная новость: в горах дикой Фракии Гера родила нового бога, Арея. Все богини воскликнули: «Наконец– то!» – а Зевс перестал удивляться, что в оазисе. Аммона его статуи сооружают с рогами на голове.