Текст книги "Записки школьницы"

Автор книги: Ян Ларри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Боли я не чувствую, – сказала я, – меня это не беспокоит. Сейчас я думаю о том, через сколько часов начнётся заражение крови? Булавка-то грязная? Грязная! Значит, заражение крови началось. Теперь, может быть, у меня всю руку отнимут до плеча. Но ты не беспокойся. Пусть отнимают! Я буду говорить спокойно «ха-ха»! Как ни в чём не бывало. Не сомневайся!

Скажу честно: я ни вот столечко не верила, что у меня отнимут руку, но пусть теперь и Пыжик подумает о своей руке. Булавкой-то одной мы испытывали силу воли.

– Слушай, – сказал Пыжик, глядя на меня округлившимися глазами. – У проводника вагона должна быть аптечка. Надо поскорее смазаться йодом.

– Поздно, – сказала я.

Думаете, я верила, что мы должны умереть? Конечно нет! Просто мне хотелось получше напугать Пыжика, чтоб больше он не втыкал в себя булавок и чтоб не учил других таким глупостям.

Я закрыла глаза и, нарочно заикаясь, сказала тихо:

– К-к-кажется… уже начинается.

– Что? – вскочил, бледнея, Пыжик.

– З-за-заражение к-к-крови начинается.

Я откинулась к спинке сидения и помотала головою, как это делают в кинокартинах умирающие артисты, потом два раза вздрогнула и зашептала:

– Палит… по всему телу огонь… А по руке… поднимается что-то…

– Что поднимается?

– Ржавчина… Кажется, ржавчина… – Тут я вспомнила, как интересно умирала одна киноартистка. Подпрыгнув на месте, я провела ладонью по лбу. – Подступает… к самому сердцу… как ледяной комок…

Пыжик вскочил, растерянно глядя по сторонам, и открыл уже рот, собираясь, кажется, позвать на помощь.

Ну, вот этого ещё не хватало!

Я быстро «пришла в себя», села как следует и вздохнула:

– Первый приступ прошёл, – сказала я нормальным голосом. – Посмотрим, что будет дальше! – Но, так как Пыжик повеселел сразу, а мне эта весёлость совсем не понравилась, я прошептала снова умирающим голосом: – В случае чего – возьми себе на память мой термос… С горячим чаем… Когда будешь пить чай, вспомни про меня… Вот он! Возьми, Пыжик!

Пыжик выхватил из моих рук термос, быстро открутил головку и, придерживая меня одной рукою, другую, с термосом, поднёс к моему лицу.

– Выпей, – зашептал он. – Выпей, Сологубова… Чай всегда помогает… Знаешь, как хорошо… Когда горячим чаем… Тебе не холодно?

– Холодно, – прошептала я. – Рука холодеет…

Перепуганный Пыжик начал поить меня. У него был такой смешной вид, что я чуть не расхохоталась. Но вдруг почувствовала, что в самом деле, кажется, умираю. Мне показалось: рука моя немеет, становится холодной, как мороженое.

Тут уж я и сама испугалась по-настоящему. А вдруг действительно булавка грязная и у меня начинается самое настоящее заражение крови?

Ох, как я разозлилась на Пыжика, вы не представляете даже! Мне хотелось вскочить, вцепиться ему в нос и так отлупить его, чтобы он уже не баловался с булавками. Но как раз в эту минуту электричка влетела на перрон Финляндского вокзала и мне сразу стало легче.

Все бросились к выходу, но я нарочно прижалась к спинке сидения.

– Одну минутку… – забормотала я больным голосом, – подождите… Мне так плохо… Всё кружится, как на каруселях… Страшная слабость… И сердце… Так бьётся, так бьётся… Одну минутку… Только соберусь с силами…

Пыжик стал таким бледным, что его голубые глаза показались мне чёрными пятнами на лице.

– Сологубова, – забормотал он, хватая мои руки, – Антило… Подожди… Тут же рядом… Возьми себя в руки… Я сейчас устрою… Тут же аптека… Рядом с вокзалом… Аптека, понимаешь?… Обопрись на меня!

Я приоткрыла глаза, а когда увидела, что все уже вышли из вагона, простонала:

– Где я? (В книгах всегда стонут и спрашивают: «Где я», когда происходит несчастье.)

– Ты со мной! Со мной! Я – Пыжик! Опирайся на меня! Сейчас я всё устрою. Пошли.

– Поздно!

– Ничего не поздно! – закричал Пыжик. – Аптека ещё открыта, мы успеем купить хоть пять литров йоду.

Он вытащил меня из вагона, и так как на перроне уже никого не было, я повисла на руке Пыжика и позволила ему вести меня, как умирающую. Но, когда мы переходили площадь перед вокзалом, я пошла сама, потому что через площадь идут трамваи, троллейбусы, автобусы и грузовики и тут надо смотреть в оба глаза, чтобы не попасть под колёса.

– Тебе немного лучше? – дрожащим голосом спросил Пыжик.

– Я напрягаю всю силу воли! – простонала я. – Дойду!

В аптеке я села на скамейку, закрыла лицо фуками и сквозь пальцы смотрела, как Пыжик бегает от одного окошка к другому, платит деньги, получает йод.

Но вот йод у него в руках. Он подбегает ко мне, мажет мне руку так, что она превращается в бурую. Наверное, теперь у меня обязательно слезет кожа с руки.

– Помажь и себя! – шепчу я.

Пусть и у него слезает кожа. В следующий раз не будет баловаться с булавками.

Пыжик помазал, но плохо.

– Дай-ка я тебе помажу!

И я размазала по его руке всё, что было в маленьком пузырёчке.

– Полегче? – спросил Пыжик.

– Как будто, – кивнула я. – Только внутри… сильный жар.

– Ничего, ничего! Это пройдёт! – стал уверять меня Пыжик. – После йода всегда начинается жар. Это даже хорошо. Значит, йод подействовал.

Мы вышли из аптеки, а при выходе чуть не столкнулись с продавщицей мороженого.

– Вот что нам ещё нужно! – крикнул Пыжик. – Против жара внутри это же самые лучшие компрессы… Пару брикетов! – остановил он продавщицу. – Даже не пару, а четыре!

С холодными сливочными брикетами в руках мы вошли в метро и, пока ехали до Технологического, лечились так усердно, что сегодня у меня болит горло и трудно глотать даже чай.

– Кажется, теперь есть надежда остаться живыми! – сказала я, когда мы пересели в трамвай.

– Значит, – обрадовался Пыжик, – ты одна доедешь до дома?

Ну скажите, не бессовестный разве?

Человек, может быть, умирает, а он торопится бросить его посреди улицы. И, главное, сам же довёл до смерти и сам же спешит уйти от своей жертвы.

Я пошатнулась, оперлась всей тяжестью на его руку и простонала:

– Дойду! Как-нибудь, возможно, доберусь одна… Если, конечно, не умру на улице… Иди, Пыжик! Спасибо, что помог мне!

Пыжик покраснел, закашлялся и наконец сказал решительно:

– Ладно! Доведу до дома… Хотел зайти в одно место, но… не могу же я тебя бросить.

Ну, всё-таки есть ещё у него совесть.

– Как хочешь, – сказала я, и мы поехали вместе.

Пыжик проводил меня до самого дома, и я уже хотела отпустить его, но потом подумала, что как-то надо же его ещё немного повоспитывать, чтобы не учил он других втыкать булавки в руки. И, подумав, решила, что не плохо будет, если он потащит меня на десятый этаж.

Я сказала слабым голосом:

– Совсем ослабела. Очень прошу тебя… помоги, пожалуйста, дойти до квартиры.

– Пожалуйста! – сказал Пыжик.

Мы подошли к лифту, но я, конечно, не для того его попросила проводить себя, чтобы он катался на лифте.

– Мы поднимемся так… По лестнице! – сказала я. – Боюсь, что лифтом я не сумею… У меня ужасно кружится голова!

Пыжик вздохнул. Лицо его вытянулось. Он ведь знал, что я живу на десятом этаже. Но ничего! Всё-таки пришлось ему подниматься на десятый этаж с высунутым языком. А чтобы ещё крепче ему досталось, я всё время тянула его за рукав, как будто сама и шагу не могла ступить без помощи.

Когда же я отпустила его, он помчался вниз, прыгая через две – три ступеньки. Я слышала только, как трещат его подмётки по маршам лестницы, но мне показалось, что я вижу его сияющее от радости лицо и слышу, как он шепчет обрадованно:

– Фу, еле избавился! Вот наделал делов сегодня! Но всё хорошо, что хорошо кончается!

Я стояла и хохотала. И вдруг кто-то меня окликнул.

Я оглянулась по сторонам.

У двери стояла Валя Павликова и молча смотрела на меня. Я так растерялась, что не знала, что мне делать, что сказать и о чём вообще теперь говорить с Валей. Ведь если она ждала меня, – значит, всё слышала и всё видела. Значит, она могла теперь подумать, что я шла с Пыжиком под руку, и думает, наверное, что я дружу с мальчишкой. Но это же совсем другое. Я же только хотела проучить Пыжика.

– Где ты застряла? – спросила Валя. – Я тебя полчаса жду!

– А… что ты хочешь? – спросила я, не зная, что говорить.

– Не дуйся, а то лопнешь! – засмеялась Валя. – И ничего, пожалуйста, не выдумывай! Если тебе наболтали на меня что-нибудь, – так и скажи прямо, а не дуйся!

– А я и не дуюсь!

– Неправда! Я всё вижу! Что ж я, первоклашка?… Не зашла за мною! Приехала с Марго! Всё время была с Пыжиком! Неужели не понимаю? Всё понимаю, только не знаю, кто наговорил тебе на меня. Когда дружишь, – надо честно говорить про всё! И честно выяснять… ну… если что… ну… не получается… Неужели нельзя сказать честно?

Но как могла я сказать ей, что решила не дружить из-за Вовки? Особенно теперь, когда Валя видела меня с Пыжиком? И вдруг я почувствовала, как всё-таки нехорошо поступила я. Ведь Валя тоже могла случайно встретиться с Вовкой и также могла, как и я, просто разговаривать с ним, и не думая даже о дружбе.

Нет, уж если мне придётся когда-нибудь отказаться от дружбы, так прежде всего я постараюсь честно выложить всё, что не нравится мне, а уж потом только рвать дружеские отношения.

Я обняла Валечку и сказала:

– Я очень плохая. Не сердись. Но, может быть, хорошей никогда и не станешь, пока сама не поймёшь, какая ты плохая. Мир? Да? Не будем ни о чём расспрашивать друг друга. Договорились? Да?

Валя сказала:

– Я догадываюсь. Это всё из-за Марго. Но, право же, она не помешает нашей дружбе. Хочешь, стану помогать тебе воспитывать Марго?

– Хочу! Очень! – закричала я. – Но почему мы стоим в коридоре? Идём ко мне!

Мир! Надолго! Навсегда! Навечно!

5 мая

Последняя! Решающая! Самая страшная, самая ответственная четверть года! Сколько радостей и сколько неприятных неожиданностей приносит она во все классы. Ведь именно последняя четверть и решает судьбы отстающих: одних приклеивает к парте с позорным клеймом второгодника, других ведёт за руку со всеми товарищами в следующий класс.

Ой, только бы не остаться на второй год! Как подумаю об этом, у меня даже мороз по коже проходит и как-то очень ясно представляется широкая река, солнечный берег на другой стороне реки и там сидит весь наш класс. А я так и не могу переплыть к ним. Я хожу по берегу, привязанная длинной верёвкой к столбу с глупой надписью «второй год».

И вот когда мне не очень хочется посидеть лишний час с учебниками, я стараюсь представить перед собою и этот столб и эту верёвку, потом щёлкаю себя по носу и говорю:

– А ну, без фокусов! Садись и сейчас же зубри, дрянная девчонка. Я не позволю никому издеваться над собою!

И всё получается отлично.

Да, когда имеешь силу воли, – жизнь тогда и лёгкая и радостная. И чем крепче она, эта сила, тем приятнее жить и учиться. Сейчас я вынесла постановление укрепить свою силу воли ещё больше и для её укрепления писать в эти тетрадки каждый день не меньше тринадцати страниц (по числу моих лет).

Но сегодня о воспитании Марго надо столько писать, что еле-еле только уложусь в тринадцать страниц. И всё потому, что с Марго у меня пока ничего не получается. А не получается потому, что просто не могу понять, с какой стороны лучше всего подойти к ней. Дядя Вася говорит, что к любому человеку можно найти подход. Только надо найти ключик, который открывает сердце человека. Но вот с каким ключиком подойти к Марго? Уж с чего только не начинала я свою воспитательную работу, но она такая бесчувственная, что просто руки опускаются.

Вчера попробовала говорить с ней о будущем. Спросила, кем она хочет быть и что думает вообще о своём будущем.

И что же?

Оказывается, Марго вообще не думает ни о чём!

Не понимаю, как можно жить и не думать о том, для чего живёшь и что собираешься делать? У меня столько разных планов на будущее, что сама не знаю, на чём остановиться, кем быть и что в конце концов надо делать, чтобы жить интересно, весело, радостно.

Одно время я твёрдо решила работать укротительницей львов. Несколько дней изучала по книгам их повадки, ходила в зоосад и там смотрела львам прямо в глаза, чтобы приучить себя не бояться их.

Может быть, я и стала бы в конце концов укротительницей, если бы у львов не было ужасно неприятного запаха. Нюхать их ежедневно и утром и вечером не слишком большое удовольствие, не говоря уже о том, что любой лев в любое время и любому укротителю может даже очень запросто откусить голову или же разорвать на части.

Иногда мне кажется, что не плохо стать балериной. Но хорошей балериной. Вроде Улановой или Плисецкой.

Ой, как это было бы чудесно!

Я кончаю балетную школу и выступаю в самом большом театре. Бесплатно! Для всех ребят нашей школы. Но никто из них ещё не знает, что я – это я. Они сидят и зевают. Им скучно. Они уже собираются уходить. И вдруг выходит конферансье и говорит громко:

– Выступает талантливая, заслуженная деятельница танцев Галина Сологубова!

Ребята толкают друг друга локтями, шепчутся:

– Это не та Галька Сологубова, которая училась в нашей школе?

– Ну, что ты, что ты? Какая ж она балерина? У неё же по математике две двойки были, а за драку с мальчишками она получила четвёрку за поведение.

Вовка Волнухин говорит, оттопырив губы:

– Тоже мне балерина! Да я её за косички тысячу раз таскал, а вы говорите – балерина! Мелко плавает!

А я выбегаю на сцену в коротенькой юбочке, которая называется «пачка», и тогда ребята видят моё лицо.

– Она! – проносится шёпот по залу. – Галька! Та самая!

– Точно! Та самая, которую я за косы!

Музыка играет танец маленького лебедя, и я танцую, развожу руками, порхаю, как Уланова, улыбаюсь, чтобы показать всем, как легко и радостно танцевать.

Все ужасно довольны, все хлопают, стучат ногами, а я прикладываю руки к сердцу и произношу маленькую речь.

О чём? Ну, это не так важно! Речь придумать гораздо легче, чем научиться танцевать.

Да, балериной не плохо быть, только ведь после танца ничего не остаётся, кроме воспоминаний. А я хотела бы оставить после себя на земле что-нибудь нужное, полезное. Вот как останутся после папы его дома. Он уже столько построил их, что теперь в каждом районе есть его дом. Стоят папины дома и на нашей Кузнецовской улице. И когда мы с ним проходим мимо этих домов, папа говорит громко:

– Стоят голубчики! И ещё сотни лет простоят! Как памятник каменщику Сологубову со други!

Один раз я была на стройке десятиэтажного дома. Папа работал на самом верху. Смотреть оттуда вниз так страшно, что у меня кружилась немного голова.

– Облака, как видишь, рядом, – сказал папа. – До солнца запросто рукой достать. Благодать! Жарко станет – снимай рубашку и клади её на любое облако. Для просушки. Вот какое оно, поднебесное министерство. Нравится, Галчонок?

Папино министерство мне очень и очень понравилось. Понравились и высота, и облака. И всё, всё… Город отсюда виден как на ладони. Воздух чистый-пречистый. И кругом так просторно, так солнечно, что хочется даже петь. И ветер здесь весёлый, певучий. И красный флаг пляшет на ветру, словно наверху всегда бывают только праздники.

Папа повёл рукою и сказал:

– Смотри, Галка! Было тут когда-то болото топкое. Да такое болото, что ни одна порядочная лягушка не жила в нём. Мальчонком, бывало, я сетки ставил здесь на перелётных уток. А теперь? Видишь, красоту какую воздвигли каменщики! Широкие проспекты! Красивые дома! Просторные площади! Любо-дорого смотреть!

Я положила одиннадцать кирпичей, а папа намазал их чем-то, и они приклеились. Если будете проходить по Московскому проспекту, обязательно посмотрите на десятиэтажные дома. В одном из них лежат одиннадцать моих собственных кирпичей. И все они помечены крестиками. Я сама отметила карандашом каждый кирпич.

Что ж, может быть, я тоже стану строить красивые дома. Ведь это же очень интересно – проходить мимо своих собственных домов и говорить громко:

– Стоят голубчики! И сотни лет будут стоять. Как памятник каменщице Сологубовой со други!

Ну, в самом деле, разве не интересно построить такой дом, который останется после тебя как память о твоей жизни?

Вообще мне хочется жить так, чтобы люди считали меня полезной, чтобы гордились мною, уважали меня. Вот почему иногда я хотела бы заняться спортом, добиться звания чемпионки мира по лыжному спорту, по бегу, плаванию, прыжкам, метанию диска и вообще ставить мировые рекорды.

Не для себя! Нет! А для того, чтобы все гордились мною. Я бы ездила по всем Олимпиадам и скорее умерла бы, чем уступила первое место. Ну, разве не замечательно выступать за всю нашу страну и побеждать для всех наших людей, для славы Родины? А иногда хочется водить корабли в самые дальние страны, видеть весь мир, смотреть своими глазами на то, о чём много раз читала в книгах.

И всё ведь это возможно! Стоит только захотеть, и ты будешь кем хочешь.

Раньше мне казалось, что моя мама неудачно выбрала себе занятие. Я думала, работать поваром совсем неинтересно.

Мама сказала однажды, когда я завела такой разговор:

– Дурочка, не место красит человека, а человек – место! У нас, запомни, нет и не может быть плохих профессий, а вот люди плохие ещё встречаются. А коли сам никудышный, так такому любая работа кажется плохой. Про нашу, про кулинарную скажу работу. Почему нет на свете выше этой профессии? Да потому – всем нужная она! И учёному, и министру, и писателю, и артисту, и герою труда, и самому старому, и самому малому! Кормилец он людей, повар-то! И пока человек не может обходиться без пищи, – нет важнее работы, чем наша, поварская!

Один раз я была на фабрике-кухне, где мама работает шеф-поваром, и там сама увидела, как уважают маму.

Я сидела в общем зале, ждала, когда мама освободится, чтобы взять у неё деньги на билет в ТЮЗ. И вот рядом со мною сел мужчина с большими усами и совсем без волос. То есть, не совсем, потому что на голове у него было что-то вроде птичьего пуха, но уж прически-то из этого пуха никто бы не сделал. Мужчина заказал обед и стал есть, а потом постучал ножом по тарелке и сказал:

– Хочу сказать несколько слов шеф-повару!

Мама, конечно, вышла в общий зал, чтобы послушать несколько слов. Мужчина вскочил, начал трясти мамину руку и закричал на весь зал:

– Благодарю! Спасибо! Уж так пообедал сегодня, как давно не ел. Замечательно! Вкусно! Просто объедение! Это надо же сообразить такой борщ! Гениально!

Мама спросила:

– Вам ещё что-нибудь нужно?

– Только карету скорой помощи! Я же не просто поел, но буквально объелся! Подумайте, три порции умял талантливого борща! Ну, право же, меня хоть на носилках выноси! Еле дышу! Честное слово!

И тут все обедающие закричали:

– Да разве только борщ хорош? Вы бы щи ленивые попробовали, растегаи, солянку, окрошку! А люля-кебаб? А котлеты по-киевски? А шашлык по-черкесски? Пальчики оближете!

– А какие чахомбили здесь подают! – вскочил один толстый мужчина и причмокнул губами так, словно выстрелил. – Это же не повар, это ж настоящий Наполеон кухни. – И, взмахнув руками, бросился к маме с криком: – Чествовать! Чествовать!

Все засмеялись, закричали «ура» и все кинулись к маме и стали пожимать ей руки.

А мама почему-то заплакала. Я спросила:

– Ты, мама, что? Тебе больно?

Мама сказала:

– Глупыха ты, глупыха! С непривычки! Нас, пищевиков, чаще в жалобных книгах чествуют, а тут, видишь, какое дело! Да и то сказать: что даёт она, жалобная книга-то? Что в ней? Ругань да оскорбления. А тут – доброе слово! Ласка! Поневоле растопишься да заплачешь от радости…

Но я бы ни за что не заплакала. Ну, чествуйте! Пожалуйста! Каждый день можете чествовать. А потом сказала бы всем:

– Мы, конечно, немножко недосмотрели, и обед сегодня получился не совсем хороший. Но завтра постараемся накормить получше. Приходите, пожалуйста!

И я бы себя не пожалела, но уж такой бы обед приготовила, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Впрочем, хвастаться не хорошо. Папа говорит:

– Хвастун подпрыгнет на метр, а разговор о прыжке на тысячу километров растянет.

Нет, я бы ничего не сказала. Просто приготовила бы такой обед, после которого все плакали бы от радости.

Ведь все же возможно, если постараться.

Но вот интересно: почему так хочется, чтобы хвалили тебя? Хорошо это или плохо?

Нина Александровна говорит, что это и не хорошо и не плохо.

– Если, – говорит она, – человек старается сделать что-нибудь полезное, приятное для других, – тогда это хорошо, конечно. Но когда из кожи лезет вон для того только, чтобы его все хвалили, чтобы сказали, будто он лучше всех, умнее, способнее, – тогда это не совсем хорошо. Даже очень плохо!

6 мая

Сегодня, наконец, завязался у меня разговор с Марго о боге. Я сказала:

– Ну, хорошо. Ты веришь. Ладно! Но для чего же верующие ходят в школы? Для чего они учатся? И зачем тебе школа, образование, книги, если сам бог безграмотный? Ведь он даже и двух классов не кончил.

– Бог всемогущий и всезнающий! – сказала Марго.

– Тогда зачем же он идёт против науки? И зачем других заставляет быть тёмными?

– Не ври! – засопела Марго. – Это ты сама выдумала.

– Ничего не выдумала. У меня факты. Пожалуйста! Ты знаешь, что король франков запретил крестьянам ставить громоотвод. И знаешь почему? Потому что бороться с волей божьей грешно. А если в чей-нибудь дом ударит молния, – значит, так угодно богу. Ты читала об этом?

– Нет!

– Вот видишь! Не читала, а споришь. Слушай, Марго, я дам тебе три книги. Обязательно прочитай их. А когда прочитаешь, поговорим серьёзно.

И я дала ей три книги, которые подобрал для меня дядя Вася, чтобы легче было воспитывать Марго.

Пусть читает.